you can live. you can be here.

      Иногда ему становилось так больно, что было трудно дышать. Это чувство накатывало волнами, сжимало оставшееся легкое точно при гипоксии, хватало под ребра, затаскивая через полынью в холодные быстрые воды, из которых не выбраться. Захлестывало, топило, не давало ни шанса на спасение.              Оно появлялось внезапно, в самых неожиданных местах.       На улице, в парке у дома — вынуждая опуститься на одну из облупившихся от времени скамеек, пока не получится отдышаться. В магазине, пока мужчина выбирал, что приготовить на ужин — сжимало до спазма в желудке, так что от идеи готовки приходилось отказаться, в таком состоянии ему и хирург не помог бы даже кусок в себя запихнуть. Чаще всего дома, стоило остаться в тишине своего небольшого жилища. И даже на уроке — заставляя опереться о спинку стула сильнее, чем следовало — до хруста дерева в казалось бы уже лишенных силы руках, а после — измученной и виноватой улыбкой привычно одарить класс. Им не привыкать, все знали, что у бывшего «Героя номер один» бывают приступы боли.              Не знали только, что на этот раз болело сердце.              А может, и догадывались — черт их знает. Это ему всегда казалось, что они шифруются дай боже: тайные встречи, выверенная дистанция, не более чем дружеское общение на людях и даже звучные споры при расхождении во мнениях — а их хватало — чтобы не подумали, что они друг другу подсуживают, теряя непредвзятость. Нет, ничего такого. Они же профессионалы, в первую очередь.       Но взгляды все равно были: хитрый с легким ехидством от Мика, игривый и чем-то безмерно довольный — от Полночи, а еще подозрительный, но терпеливый — от директора Незу. Казалось, все всё понимали, глядя на них с Айзавой, но молчали — потому что говорить было не о чем. Они были двумя взрослыми мужчинами и могли сами решать, как строить свою жизнь.              Или рушить.              Это случилось одномоментно — так сперва решил Тошинори. Налетело как ураган, обрушившись стихией такой силы, что после остались лишь одни руины. Один спокойный ужин, обернувшийся непустяковой, но все еще не лишающей надежды ссорой, и окончательным приговором с утра в учительской: «Он перевелся в свою родную префектуру. Там недавно открылась новая школа героев, будет следить за ней, — нерешительно, словно ступая по минному полю, объяснял Ямада, не сводя глаз со своего оппонента, а затем едва слышно добавил. — Ты не знал?»              — Знал. Забыл, что это уже сегодня, — соврал Яги, привычно неловко улыбаясь, но был уверен — Ямада ему не поверил.              Он не знал. Ни того, что в Нарухате открыли школу — хотя для такого злополучного района это был хороший ход, чтобы направить энергию всех молодых и особо буйных обладателей причуд в нужное русло. Ни того, что заявление о переводе Айзава написал еще неделю назад. Не подписывал до последнего дня, но написал… а значит, думал об этом. И именно это был тот факт, который остановил Всемогущего от того, чтобы прыгнуть в машину и умчаться за своим возлюбленным. Бывшим возлюбленным.              Шота все для себя решил. Разве мог герой, кто долгие десятилетия отстаивал правду каждого человека, игнорировать желание того, кто ему был ближе всех? Как бы больно ему от этой мысли ни было.              Осознание пришло внезапно. Когда чувство обиды, даже какого-то предательства и непонимания, застелившего глаза в первые мгновения, улеглось, вернув возможность спокойно мыслить, Яги все-таки понял: это было не одномоментно. Это назревало уже давно, но он, такой великий и непогрешимый, кто справлялся со всеми сложностями в своей жизни, не замечал этого. Или делал вид, что не замечает.              Не видел того, как тяжело было его любимому человеку от того, что Яги постоянно пропадал на работе. Да, он не был действующим про-героем, но даже консультирующая роль на благо полиции отнимала много времени. А ведь еще учебный план. И экзамены. Яги думал, что это нормально: они — два человека, привыкшие быть одиночками. Они — два про. Нет ничего страшного побыть ими еще немного, пока ситуация не станет проще. И не задумывался о том, что, когда связываешь свою жизнь с кем-то, надо быть рядом с этим кем-то. Даже если раньше когда-то вам было привычно быть по-одному.              Не замечал он и того, как подтачивает их отношения неопределенность. Недосказанность. Та самая скрытность. Тошинори казалось, что он так делает всем лучше: себе, школе, миру героев и миру в целом, Айзаве — наконец. Что было бы, если бы они перестали скрываться? Какие последствия бы это понесло за собой? Здесь нельзя было действовать опрометчиво, надо было все тщательно продумать, чтобы минимизировать риски, а у него просто не было сейчас на это времени — и казалось, что нестрашно отложить проблему еще ненадолго. И еще. И недосказанный вопрос «А что дальше?» так и продолжал висеть у них в комнате даже тогда, когда, казалось, все было в порядке. Тошинори думал: постепенно они со всем разберутся. И пришел к тому, что разбираться стало уже не с чем. Но разве те мнимые проблемы, которые он себе пытался нафантазировать, могли теперь сравниться с этой единственной настоящей? Разве они не справились бы с ними вместе?              Боль грызла его изнутри. Вкрадчиво, целенаправленно, съедала по кусочкам, затем отступала, давая возможность восстановиться — и набрасывалась снова как орел на печень Прометея. Яги казалось: он справится. За его плечами такой список болезненных потерь: как физических, так и душевных, что еще одна — лишь капля в море. Переболит и успокоится. Но оказалось, что все не так просто. Потому что невозможно выбросить из окружающего мира того, кто весь этот мир собой и наполнял. Улицы, дворы, магазины, учебные коридоры, комнаты квартиры — все было наполнено их совместными шагами, разговорами, занятиями, воспоминаниями. Звучали голосами, отдавались эмоциями, пробегали колючими мурашками по коже. Он знал, помнил: он как-то ведь жил до появления этого угрюмого неоднозначного учителя в своей жизни, значит, сможет к этому вернуться — но в реальности оказалось, что та жизнь была пресная, блеклая, словно лишенная яркости цветов, звуков и вкусов. В ней постоянно чего-то не хватало.              Ему просто не хватало Айзавы.              Не хватало их бесед, его пронзительного взгляда, который заглядывает в душу и раскладывает на атомы все его мысли, их споров о том, как следует воспитывать молодых героев, того, как путались в взлохмаченных черных кудрях мужчины длинные пальцы и как ощущались чужие руки на своем искалеченном теле. Не хватало того спокойствия и естественности, с которой происходило все в их жизни, той гаммы эмоций, что ему посчастливилось прочувствовать в своем-то возрасте, когда казалось, что максимум возможного — это гордость за ученика. Не хватало того беспокойства, что Яги испытывал каждый раз, стоило Сотриголове уйти в патруль. Нет, конечно, он всегда волновался за всех героев, но волнение за него было особенным — где-то под ребрами, там, где сейчас стало пусто.              В какой-то момент показалось, что вычеркнуть его из жизни будет легче. Собрать в одну коробку всё, что напоминает о нем: незаконченный учебный план, список работ, которые он проверял, лежа здесь на диване: головой на коленях у Яги, а стопами — на подлокотнике, чуть покачивая ими в воздухе, когда встречался сомнительный момент, брелок с котиком, который хотел подарить ему для своей копии ключей, чтобы они не путали их вечно в коридоре («Но предупреждай, когда будешь приходить. Мы же не хотим спалиться». Боже, что за всемогущий кретин!), его чашка с уже несмываемым ободком от кофе, стопка книг, черная водолазка, щетка в ванной и незаконченный шампунь, визитка пиццерии на холодильнике, чтобы каждый раз не искать её номер телефона, когда захочется провести свободный вечер у телевизора (как будто у них много их было), а рядом их чуть смазанное совместное фото — одно из многих, что они хотели сделать, но единственное, что удалось, недопитая бутылка вина и два шикарных бокала, которые они специально под него купили — жуткое расточительство, но такое приятное, а еще многое и многое другое. Это было даже забавно: они так и не стали жить вместе, планировали, но… опять это всемогущее НО, о котором надо было еще подумать — а вещей, связанных с этим человеком, в его доме оказалось не меньше, чем самих воспоминаний о нем. И не только в доме.              И Яги признал: нет никакого смысла прятать в дальний угол шкафа эту коробку. Потому что с воспоминаниями он все равно так же поступить не сможет. Все, что оставалось — это жить с ними, с тем, что от них осталось, отдавая каждый день снова и снова свое сердце на съедение этой боли. И ждать: когда она совсем утихнет. Или когда в замочной скважине повернется чужой ключ, и знакомый голос скажет: «Прости, я не предупредил», а Тошинори ему ответит с улыбкой: «Не важно. С этого момента это все больше не важно», — и уж этой улыбке Ямада бы точно поверил.