Любовь во время зимы

Гулко завывал февральский ветер за окном. Доносились приглушённые крики кружащих над крепостью вальномий. Леди Димитреску расхаживала по покоям, нервно сжимая зубами мундштук с почти истлевшей сигаретой. За сегодняшнее утро она выкурила почти весь портсигар, отчего доселе приятный привкус мяты теперь вызывал лишь тошноту. Скопившаяся за последнее время ярость требовала выхода; хотелось забыться и устроить кровавые бесчинства, напиться и наесться вдоволь, чтобы, наконец, почувствовать желанное умиротворение и покой. Чтобы ощутить себя живой. Но устроить такой «пир» с недавних пор стало трудно: ни прислуги, ни случайных путников, что по глупости своей забредали во владения вампирши и становились сытным обедом, в замке более не наблюдалось. Да и вряд ли они появятся в ближайшее время, особенно после всего произошедшего в деревне… Если не погибнут от клыков Альсины, то непременно сгинут в лапах оголтелых оборотней, что отныне рыщут по округе. Поэтому только сигареты служили Димитреску хоть каким-то способом снять накопившийся стресс. Выходило паршиво, но отвлекало от дурных мыслей… А их в последние дни становилось всё больше, словно туч перед грозой. Альсина вновь и вновь прокручивала в голове утренний «семейный совет». Омерзительного в своём хамстве Хайзенберга, посмевшего оспорить предложение самой старшей и достойной из всех детей Миранды. Решительную и непоколебимую Матерь, что не только не заступилась за Димитреску, но ещё и поддержала этого наглого мужлана. Глупого и отчаянного отца девочки, от которого, в этом вампирша была уверена, у всех ещё прибавится хлопот. И ребёнка — крошку по имени Роза. Вся эта ситуация с младенцем вызывала у Альсины смешанные чувства. Решение Создательницы разделить девочку на несколько частей и отдать на сохранение четырём Лордам казалось странным и даже рискованным. Да, на Димитреску Матерь могла положиться во всём. Но остальные… Разве справится малоумная Донна? Или этот склизкий уродец Моро? Хайзенберг даже со своей причёской справиться не может, что уж говорить про Розу! Ребёнку было бы лучше находиться рядом с Мирандой: в тайных лабораториях всяко надёжнее, чем у кучки недалёких клоунов. А нерадивый папаша пусть себе ищет младенца хоть до второго пришествия. Женщина обернулась и с неудовольствием взглянула на едва заметно покачивающуюся колыбельку. В ней, среди обитых рюшами и бантиками подушек, лежала золотая колба с лаконичной подписью «голова». Альсина медленно приблизилась и взяла в руки переливающийся в полумраке сосуд: даже через кожаные перчатки ощущалось тепло. Чувство ревности кольнуло изнутри. Близились необратимые перемены. Димитреску это не нравилось. Она слишком привыкла к стабильности и размеренности своей пустой, лишённой всякого смысла жизни. Роль грозной правительницы близлежащих земель и высокомерной дочери Матери Миранды настолько сильно въелась в кожу, что теперь содрать с себя эту маску стало попросту невозможным. Весь тщательно выстроенный мир, скрытый от цивилизации среди гор и лесов, в котором вампирша обладала несметными богатствами, властью и вседозволенностью, начал рушиться как карточный домик. И первой, кто подул на всю эту непрочную конструкцию, была Миранда. Захотелось вдруг со всей силы бросить проклятую стекляшку о стену, растоптать, закопать в землю. Невыносимая обида, ярость и тоска сжали сердце (или то, что давно заменяло его) тисками. Альсина боялась. Она была уверена, что давно уже разучилась ощущать хоть что-то, кроме гнева и ярости: в тот самый момент, когда легла на операционный стол сотню лет назад, а все свои слабости и пороки, к которым причисляла и чувства, похоронила вместе с телом робкой девушки из обедневшего дворянского рода. Но Димитреску ошибалась. Страх этот походил на тот, что испытывает приёмный ребёнок, заметивший округлившийся живот своей матери. Вязкий, нарастающий медленно и верно, он окутывал душу, будто болотная хмарь. Разве Альсина недостаточно хороша, умна или преданна? Разве она не заслуживает быть рядом с Мирандой как самая верная, достойная и любимая дочь? Да, из-за своего порока женщина не могла стать сосудом для Евы, но… почему она должна уступать своё место какой-то девчонке? Та погибла ребёнком, а Димитреску стала первой, кто не просто пережила эксперименты, но ещё и приобрела колоссальную силу. И многим поступилась ради Матери Миранды. Вампирша положила колбу на место и отшатнулась от кроватки, словно от чего-то нестерпимо мерзкого. Стремительно приблизилась к неприметной тумбе в дальнем углу комнаты, осторожно достала из причудливого ящика какую-то старую записную книжку и мельком взглянула в окно. Серые пейзажи долины нагоняли тоску и ухудшали и без того ужасное расположение духа. Леди Димитреску не выносила зиму и не понимала всеобщего трепета перед этим холодным, мрачным временем года. Женщина оправдывала собственную неприязнь к этой поре трудностью передвижения, опасностью для дочерей и долгими скучными вечерами, но была в этом лишь доля правды. Полные одиночества бесконечные ночи несли в себе невесёлые думы. Мало в жизни Альсины было хорошего, ещё меньше — счастливого. Но тяжелее всего осознавать, что ты сам повинен во всех своих бедах, что ты собственными руками уничтожил судьбу. И каждый первый снег был тому мучительным напоминанием. Делиться душевными терзаниями с кем-либо вампирша не привыкла — считала это глупостью, проявлением слабости. Гордость и самомнение госпожи не позволили бы ей плакаться кому-то в жилетку. Большую часть своих эмоций леди Димитреску зачастую просто преобразовывала в ярость, которую потом вымещала на попавших под горячую руку жертвах. Но бывали моменты, когда пойти по проторенной дорожке не выходило. Тогда-то на помощь приходил дневник. Пользовалась им Альсина только в случае крайней необходимости, когда чувство полного отчаяния и безнадёги накрывало с головой и утягивало во тьму. И сейчас, как казалось женщине, именно такой случай. Уже изрядно потрёпанный, но не исписанный даже до середины блокнот пах пылью и старыми цветочными духами. Димитреску быстро пролистала заполненные ещё чернилами страницы, стараясь не вчитываться строки. Из книжонки выскользнула фотокарточка и упала прямо к ногам вампирши. Альсина замерла: на оборотной стороне красовалась полустёртая надпись — «Счастливого Рождества, моя госпожа! Вечно твоя И.», — и дата — 7 января 1927 года. Женщина сглотнула подкативший к горлу ком, закусила губу и медленно, словно во сне, подняла снимок. Дрожащими пальцами она перевернула листок и обессиленно опустилась на диван, хватая ртом воздух. Сердце затрепетало. Глаза непривычно обожгло влагой. Сдавленный вопль, похожий на предсмертный крик раненого зверя, вырвался из груди. Со старой, пожелтевшей от времени фотографии смотрели две барыши. Одной из них являлась сама Альсина — светящаяся от удовольствия, с торжественно поднятым бокалом вина, в роскошном бальном платье, шляпе с пушистыми перьями и с накинутым на плечи палантином, край которого частично покрывал тело второй героини снимка. Подле Димитреску сидела, уложив той голову на грудь, нарядно одетая девушка лет двадцати. Незнакомка очаровательно улыбалась в камеру и влюблёнными глазами смотрела на вампиршу. На руках обеих дам были перстни с характерными камнями в виде человеческих очей. Одного взгляда на чёрно-белый снимок оказалось достаточно, чтобы в деталях вспомнить тот чудный вечер: какая музыка играла, какие вина они пили, какого цвета наряды носили. Но отчётливее всего Альсина помнила удивительные глаза девушки, терпкий аромат, исходивший от уложенных в сложную причёску кудрей, и шёлк горячей кожи. А ещё — собственную щемящую нежность, обжигающую страсть и странное умиротворение по отношению к этому хрупкому созданию. Воспоминания бушующими во время шторма волнами захлестнули Димитреску, унося далеко в прошлое, когда и мир, и она сама были другими.