Студенты по обмену

Лань Цижэнь снимал дом (точнее, дом с целым штатом слуг снял для него тот министр двора, который встретил их на въезде в столицу и курировал все их дела) в морисском квартале, в окружении парфюмеров, лекарей и поставщиков пряностей. Дни свои он, не привыкший к праздности, проводил в чтении книг, привезенных с собой, в упражнениях, закаляющих тело и дух, в размышлениях и в долгих уединенных медитациях. Распорядок его, сложившийся за века существования его ордена, не поменяло и путешествие: он все так же вставал до рассвета и ложился до заката; задолго до рассвета в эти темные осенне-зимние дни. Время здесь отсчитывали колокола на многочисленных башнях, но доверял он больше собственным часам в виде миниатюрной пагоды, которые указывали не только минуты и секунды, но и движение небесных светил. Слева от него жила семья холтийского купца, торговца восточными коврами. Выводок его разновозрастных детей, которых Лань Цижэню никак не удавалось сосчитать (семь девочек, восемь мальчиков и три младенца неопределенного пола? — ерунда, не может быть у одной семейной пары восемнадцать детей!), не переставая галдел и носился по дому, двору, саду и всем окрестным улицам; супруга соседа, снова на сносях, замотанная в полосатое покрывало, само похожее на ковер, вечно что-то варила у открытого очага на площадке позади дома. Сосед то и дело закатывал пирушки для своих многочисленных приятелей и исправно зазывал на них Лань Цижэня («Эй, сосед, заходи!»); из вежливости тот, конечно, заглядывал на пару десятков минут. Соседка и ее старшие дочери, видимо, сочли своим долгом подкармливать ученого мужа, исхудавшего от своих мудрых занятий, поэтому постоянно приносили ему то истекающие медом сласти, то сдобренные орехами многократно сложенные тонкие пластинки теста, то пышущие жаром лепешки, то жаренные над углями кусочки жирного мяса («Эй, сосед, покушай!»). В первое же утро сосед помахал Лань Цижэню от своего забора и приветствовал его словами: «Эй, друг, будешь пилаф, жена приготовила?»; Лань Цижэнь с благодарностью принял пиалу, которую тот ему протягивал, незаметно постарался выложить оттуда все мясо, попробовал и вздохнул про себя, что, хоть местная крупа и напоминает рис, но все же с рисом не сравнится. Справа от его дома на целый квартал раскинулся роскошный особняк в южном стиле — с ажурными колоннами, крытыми галереями, арочными окнами, витыми узорами на кованых воротах, и почти без зелени. Его хозяин был, судя по всему, очень деятельным, очень занятым и очень успешным коммерсантом. К нему с утра до позднего вечера тянулся тонкий, но нескончаемый ручеек посетителей — все они были хорошо одеты и производили впечатление или людей состоятельных, или тех, кто служит в приличных домах. Сам сосед часто отсутствовал и много времени проводил в разъездах: по особым случаям он приказывал закладывать вычурно украшенный экипаж, который тянули целых шесть лошадей, выходил из дома в сопровождении двух лакеев, сам разряженный невероятно пышно, откидывался на подушки, задергивал шторку и отбывал — может быть, ко двору, или в свое загородное имение, или просто кататься по городу, озаряя улицы блеском своего великолепия (сплетничать о посторонних не подобало даже в мыслях, поэтому Лань Цижэнь усердно гнал от себя самые несообразные гипотезы); но обычно он, одетый в простой кафтан из плотной белой (всегда почему-то белой) ткани, садился в двуколку, запряженную парой резвых коней, ставил на заднюю лавку свою большую сумку и сам брался за вожжи. Иногда просители являлись к нему и ночью, в предрассветные часы. Лань Цижэнь, поставив себе целью научиться читать чувства и мысли на лицах местных жителей так же хорошо, как ему удавалось это на родине, день за днем, выделив себе на тренировки особое время, сидел в позе лотоса на террасе перед своим домом и наблюдал за прохожими: у таких полуночных посетителей он все лучше распознавал теперь отчаяние, страх, тревогу и надежду. Сразу после подобного визита ворота особняка распахивались, выпуская неизменную двуколку, и сосед спешно уезжал. В первый месяц они обменивались только кивками, ко второму перешли к поклонам, затем начали друг друга приветствовать словесно, но точный характер соседских занятий все еще оставался для Лань Цижэня не ясен, пока однажды, на исходе третьего месяца, сосед не пригласил его на чай. Приглашение доставил слуга. Оно было начертано на листке, явно вырванном из тетради для записей, с миниатюрным изображением розы наверху страницы, и было написано так непонятно, что монах-переводчик не сумел различить даже даты, и соседскому слуге пришлось повторить все устно. В назначенный срок они с соседом сидели в маленькой гостиной в глубине его дома, с окнами, выходящими на внутренний сад: дом, как оказалось, не был лишен зелени, но вся она пряталась за стенами. На зиму сад был закрыт; его участок был огорожен и превращен в оранжерею, где одновременно цвели розовые кусты, зрели осенние плоды на деревьях и пробивались молодые побеги; и еще часть оранжереи была выделена под совсем крошечный огород травника. В гостиной царил приятный полумрак, в воздухе витал тяжелый аромат благовоний. Сосед, приподнявшись с мягкого дивана, разлил по стеклянным чашечкам темно-красный отвар, благословенно похожий на чай; к чаю было подано рассыпчатое, пропитанное сладким сиропом печенье в форме раковин, наверняка испеченное соседкой-холтийкой, и разноцветные кусочки полупрозрачной массы, приторные и вязкие на зубах. Они успели обсудить немного погоду, немного трапезу, немного путешествие Лань Цижэня и его первые впечатления от Золотых земель, и немного цветы, когда во входную дверь вдруг забарабанили. Сосед вздохнул, извинился и начал было вставать, но тут появился дворецкий, который доложил, что некий человек разыскивает господина Ланя. Тот, кто вошел в гостиную следом, был Лань Цижэню знаком: это был начальник той школы, где сейчас обучались его подопечные. Наверняка уже что-то натворили! Но кто же? Вэй Усянь — пронес спиртное? Не Хуайсан — распространял непотребные картинки? Цзян Чэн — подрался? Вэнь Чао — обидел очередную девицу? — Извините, что я вот так без предупреждения, — сказал начальник и плюхнулся на диван, — но я решил лучше сам, прежде чем до вас дойдет через вторые, скажем так, руки. Понимаете, все ваши ученики… Вот так — замешаны все! — …кроме, — начальник сверился с запиской, — кроме Лавадьзи… Ну естественно. — …подцепили какую-то непонятную желудочную хворь. Желудочную хворь: значит, все-таки алкоголь! Неудивительно, что Ванцзи в этом не участвовал! Краем глаза Лань Цижэнь заметил, как сосед резко выпрямился. — Вы уверены, милейший, что вам нужен именно господин Лань? — строго спросил сосед. — О, конечно. Если бы я искал вас, мэтр, я бы так и сказал! — начальник отвесил соседу небольшой поклон. — Я думаю, господин Лань захочет поехать со мной и… Уже прикидывая, в каком из сундуков у него лежит полынное прижигание, сколько нужно будет захватить игл и какие понадобятся порошки, Лань Цижэнь не заметил, как сосед решительно перехватил инициативу в разговоре. — Так, а скажите-ка, милейший, что молодые люди накануне ели и пили? — Ничего такого, чего не ели и пили бы все остальные! Точнее не ели, гм… — начальник, казалось, смутился и посмотрел в пол, а потом в лицо Лань Цижэню. — Они все были наказаны, оставлены без обеда и ужина. — Так, — сказал сосед. — Это не потому, что именно ваши ученики виноваты — нет, это явно кто-то из наших, но в школе такие правила… — Да-да, — кивнул Лань Цижэнь. — Круговая порука, коллективная ответственность, я понимаю. — Рад, что вы согласны… — Вернемся к вчерашнему дню, — снова перебил сосед. — Что же они все-таки могли выпить? — Да ничего такого. На ужин разрешил стакан молока. Но другие-то не заболели! — Очень любопытно, ну надо же! — сосед подался вперед. — Знаете, я в своей практике ни разу с таким не сталкивался, но в литературе видел упоминания: непереносимость молока у некоторых народов. Удивительно. Не волнуйтесь, господин мудрец, — он положил Лань Цижэню руку на плечо, — с вашими подопечными все будет в порядке уже сегодня к вечеру. Я сейчас набросаю для нашего уважаемого гостя небольшую схему питания, так, готовы записывать?.. Так Лань Цижэнь узнал, что его сосед следует стезей медицины, и был рад, что сумел познакомиться в этом городе со столь достойным человеком.