Конец осени 1959 года. Закрытая мужская академия Уэлтон, воспитывающая будущих студентов престижных университетов лиги Плюща. В её стенах учились лучшие студенты, светлые умы, будущее страны, на чьи плечи возлагались большие надежды.
Тодд Андерсон сидел в их с Перри комнате, пытаясь в очередной раз написать стихотворение, заданное учителем английской словесности. Мистер Китинг дал ему индивидуальное задание на развитие своих писательских способностей, увидев большой потенциал в самом тихом и скромном своём ученике. Тодд не понимал, где же этот самый потенциал, если каждое слово даётся с трудом. Откроешь рот — тебя не слышно, язык не поворачивается, дыхание замирает и всё, что ты можешь, это издать бессильный писк, а то и вовсе беззвучие. Писать было легче. Ты делаешь это незаметно, на тебя никто не смотрит и не осуждает. Ты можешь продумать каждое своё слово, прежде чем оставить его на бумаге в знак подтверждения своей мысли. А слово невесомо. Словно снег. От одного прикосновения горячих рук хрупкие ледяные снежинки тают, теряют свою девственную красоту и превращаются в самую простую каплю воды. Так и со словом в речи. Ты скажешь, а уже потом думаешь и видишь, как твои красивые, поэтичные слова превращаются в воду. Они легки и красивы лишь на бумаге. Ну и, возможно, из уст действительно умеющих говорить людей. Таких как Джон Китинг или Нил Перри.
Андерсон погрузился в раздумья, замерев над тетрадью. Подумав о Ниле, он в очередной раз поёжился, вспоминая, что завтра будет спектакль. И хуже было от недоброго предчувствия. Сегодня, выходя из кабинета литературы в надежде дождаться Нила и вместе пойти на урок латыни, когда учитель попросил того задержаться и поговорить, Тодд неспециально услышал, как Перри соврал Китингу о разговоре с мистером Перри-старшим. Андерсон прекрасно знал, что вчера его друг не покидал Уэлтона и уж точно не пытался убедить строгого отца в своей страсти к театру. Ложь учителю была едва ли не предательством и ножом в спину, ведь это именно он даровал юношам надежду на светлое будущее, зависящее лишь от их собственных решений, а не консервативных взглядов старого общества. Тодд знает немного больше о соседе, чем остальные, ведь эти несколько месяцев, проведённые вдвоем, были судьбоносными для обоих.
Тогда Тодд поспешил удалиться, прежде чем брюнет вышел из кабинета, опустив голову в пол, стыдливо прикрыв глаза ладонью. И вот сейчас, сидя в своей небольшой квадратной комнатке, где едва умещались две кровати и два стола, он думал, что же будет с соседом. Ведь мистер Перри — человек строгий и упрямый, ему невозможно перечить, а ещё страшнее чего-то не договаривать. Вдруг он узнает, что его сын играет в театре?
В комнату, чуть хлопнув дверью, забегает воодушевленный Нил, читающий свой текст пьесы вслух с упоением. Громко, со всей душой, вкладывая в каждое словечко частичку своей души. Тодд и сам замирает, вслушиваясь в этот мелодичный складный голос, звучный тембр и торжественную интонацию. В отличие от Тодда, Нил превосходный оратор… Он умеет руководить, ведь именно он возглавил общество мёртвых поэтов, он договорился о косвенном участии в его деятельности Тодда и он сейчас учит главную роль всего спектакля.
Свою первую роль.
Андерсон слушает его внимательно, едва не заглядывая прямо в рот, в надежде понять, как тот заставляет его сердце трепетать от одного лишь голоса и вида счастливого соседа. К своему ужасу осознаёт, как же именно и почему. От страха и волнения под рёбрами неприятно тянет и все сворачивается в узел.
— Ну как? — спросил Перри, запрыгнув на кровать соседа без малейшего стеснения.
— П-превосходно, как и всегда, — кивнул тот с лёгкой улыбкой. — Волнуешься?
Волновался больше сам Тодд, неуверенно прикрывая тетрадь со стихом, но не в силах оторвать взгляд от столь солнечного, улыбающегося лица. Нил всегда казался таким жизнерадостным, будто излучал свет и тепло. Он грел душу в этот холодный осенний вечер сильнее всех уэлтонских колючих пледов, тёмных батарей под окном и горячих напитков.
— Конечно же! Первый спектакль в жизни, как не волноваться?
— У тебя нет причин для волнения. Ты обладаешь всем необходимым, чтобы стать актёром — внешность, харизма, голос и ум. Разве этого недостаточно?
— Какой ты простой, — усмехнулся брюнет, замечая в стороне чужую тетрадку. — Что ты пишешь?
—… Стихи…
— Для себя или на уроке прочитать хочешь? Или может быть членам общества?
— Не знаю, — вздохнул Тодд бессильно вскинув голову к потолку. Если бы он ещё хоть секунду продолжил этот зрительный контакт, его сердце бы точно выпрыгнуло из груди.
— О чём пишешь? — взял Нил тетрадь, а сосед и не сопротивлялся. В прошлый раз такие догонялки за первым стихом привлекли целую толпу людей. Да и показывать особо нечего.
На листе разлинованной бумаги красовались чуть кривые, временами перечеркнутые и отредактированные строчки.
«Молчание слов значит больше,
Чем просто прощания жест,
Таить внутри сложно дольше,
Слова идут вперевес…».
— Ну вот же, Тодд, прекрасный стих! — улыбнулся Нил, хлопнув зажавшегося и смутившегося по плечу. — Всего одна строфа, а уже какая! Чувствуется начало дальнейших философских размышлений.
— Ты хотел сказать незаконченный, бессмысленный, примитивный, абсолютно нелогичный стих? Да меня бы на уроке словесности засмеяли!
— Тебя бы не засмеяли, ты бы сам ничего сказать вслух не смог.
Тодд стыдливо промолчал, опустив голову и сжав губы в тонкую линию. Неприятно осознавать это, но Перри был чертовски прав. Андерсон не может ничего и никогда сказать. Ни дать ответ учителю, ни комментарий Нолану по поводу своего нежелания участвовать в футбольном клубе, ни признаться Нилу в… В чём же Тодд не может признаться?
По коже пробегает табун мурашек и парень аж вздрагивает, пока Нил рассуждал о завтрашнем спектакле. Но Тодд этого уже не в слышал, голос едва доносился до ушей Андерсона, будто тот находился где-то под толщей воды.
Обычно не слышат его, а теперь не слышит он, заглушая чужой монолог безудержным потоком собственных мыслей.
Нет слов, чтобы описать страх признания в светлых и искренних чувствах. Бесконечный поток мыслей приобретал рифму, и Тодд быстро записывает сложившиеся строки в тетрадь:
«
Как сложно сказать, что мы слышим
Под куполом вольных небес,
Глядим и почти что не дышим
Пытаясь постичь свыше жест».
Нил проследил за столь резким движением соседа, едва вздрогнув. Редко когда Тодд вообще вдруг так оживлялся.
Говорить боялся не только Андерсон. Нил был ничем не лучше, укрывая свою правду от отца.
— Пока не поздно, Нил, поговори с мистером Перри. Ты знаешь что будет, если твой отец узнает о лжи.
— Ты всё слышал? — удивился Нил, получив в ответ робкий, почти незаметный кивок. — И ты хочешь, чтобы отец убил меня раньше, чем я впервые выступлю? Сейчас, за день до выступления, я точно не пойду к нему. Слишком рискованно.
— А если после спектакля он заставит тебя бросить Уэлтон? Или ещё что хуже?
У Перри округлились глаза и он уставился на беспокойного Тодда. В его словах могла быть правда и Нил этого очень боялся.
— Это слишком жестоко, даже для него, хотя всякое может быть… Лишить меня театра всё равно, что приговорить к смерти, — схватился Нил за голову, потянув себя за волосы. — А ещё страшнее покинуть общество и… лишиться тебя! Я же потеряю абсолютно всё, что у меня есть. Что мне делать, Тодд?
Парень затаил дыхание. Нил был к нему неравнодушен и даже выделял от всех членов Общества мёртвых поэтов, придавая большей важности. От нахлынувшей щемящей нежности хотелось крепко обнять его, защитить от всех бед, не смотря на собственный страх и просто сделать так, чтобы Нил был счастлив, следуя за мечтой. Разве так много нужно человеку для этого? Немного надежды, поддержки и свободы.
— Не будь слабаком и борись. Поговори с ним. Если ты этого не сделаешь, то пойду я, — сказал первое, что вздумалось. Его голова сейчас занята вовсе не мистером Перри, а лишь своими, казалось, не самыми правильными к другу чувствами.
— Ты?! Тодд, ты на уроке не можешь рот открыть. Это сейчас я едва ли за семестр смог тебя разговорить. А ему-то ты что скажешь?
Тодд ничего не скажет. Просто не сможет, как и всегда. Да даже своим собственным родителям он не мог высказать всё то, что таилось в его душе годами. Недолюбленный, абсолютно никому не нужный ребёнок, в тени своего успешного старшего брата ничто не значил для них.
Слова — пустой звук. Он жалок.
— А может сбежим? — вздыхает Перри, бессильно положив голову на плечо Андерсона, чьи щеки преобретали пунцовый оттенок.
«Опять Нил ставит меня в неловкое положение!», — думает парень, но просто не может оттолкнуть друга.
— Куда? — тяжело вздыхает Тодд, смирившись и потрепав тёмную макушку на своём плече. А сердце в груди трепетало лишь сильнее, наверняка с потрохами сдавая волнение своего хозяина.
— Куда-нибудь подальше.
— Не говори ерунды.
— Тогда какой план? — оторвался от плеча Нил и взял с надеждой тёплые руки своего соседа. — Я же уже предлагал, но ты отказал мне. Давай ты со мной станешь актёром? Будешь писать и читать свои стихи людям! А потом мы вместе с театром уедем отсюда. Выберемся в большой город, а то и поднимемся на уровень Голливуда! И не будет отныне у нас никаких проблем, не будет родителей, строгих правил, глупых значков на карманах и этой унылой серой формы!
Такая чистая, абсолютно простая мечта о свободе казалась невообразимо близко и в то же время невероятно далеко.
— Нил, ты в своём уме? — смирил воодушевлённый пыл Андерсон, широко раскрытыми глазами со светлыми ресницами уставившись на брюнета. — Да я заикаюсь едва ли не через каждые два слова, а ты мне о таком… Чтение вслух, сцена, внимание — это не моё. Т-ты же знаешь, я и говорить красиво не умею, в отличие от тебя…
— Тогда… Я буду их читать. Что думаешь?
— Мои стихи читать со сцены?.. — затаил дыхание парень с волнением поглядев на ещё больше загоревшегося идеей Нила. Внутри всё переворачивалось от одной лишь мысли об этом.
Тодд молчит, ничего не может из себя выдавить, кроме рваного вздоха через рот.
Слова — его бремя. Они так мелочны и неполноценны, что, казалось, их впервые не хватало для того, чтобы рассказать обо всём том, о чём он молчал. Слово не передаст его чувств и мыслей, оно не раскроет душу и не опишет любимого человека. Каким бы богатым не был язык, в нём всегда будет слишком мало слов, чтобы передать прекрасное.
Смотря в карие глаза напротив с чуть неуверенной улыбкой, теряющей последние надежды на положительный ответ, Тодд был готов кричать во весь голос, что готов абсолютно на всё, лишь бы Нил был счастлив. Представьте, самый тихий, скромный мальчик, всего раз по просьбе мистера Китинга повысивший голос, готов кричать, лишь бы Нил его услышал и понял.
— И…ты всё же будешь писать мне стихи? — неуверенно и с надеждой спрашивает Перри, сжимая горячие, чуть вспотевшие ладони соседа ещё крепче, но без напора. Ему не хотелось давить, зная, как легко может морально сломаться Тодд. — Такие, каких никто не слышал? Я буду их читать на сцене и все узнают, какой ты великий поэт. А ты не просто поэт, ты член Общества мёртвых поэтов, Тодд, это уже благословение. Что думаешь?
Для Общества мёртвых поэтов просьба писать кому-то стихи была равна признанию в самых сокровенных чувствах.
— Я… Не знаю… — смутился Тодд, потупив взгляд в пол.
— Если ты откажешь, я умру, — улыбнулся Перри, больше в шутку пригрозив таким жутким намерением. Он прижал чужие руки к своей груди в знак полного доверия и надежды. Тодд округлил глаза, чувствуя ладонями как сильно бьётся сердце Нила и как же часто вздымается грудная клетка. Значит не один Андерсон чувствовал это волнение, находясь так близко?
Сердце Тодда болезненно сжалось, не в силах даже представить себе мертвенно бледную кожу, сливающуюся с покрывалом снега, колющего свои холодком, тёмные, как кофе, волосы, столь выделяющиеся на нём и прикрытые веки с длинными ресницами где-то в лесу за стенами Уэлтона. Образ застывшего навеки, абсолютно замерзшего, больше не дышащего тела впился в мозг подобно пуле в русской рулетке, заставив Андерсона трясущимися руками сжать руки Нила ещё сильнее, тем самым говоря «не отпущу. Не позволю».
— Если ты умрёшь, то умру и я, — шёпотом заключает Тодд, прислоняясь лбом ко лбу Перри, прикрывая дрожащие ресницы.
— Это значит «да»? — Нил зарывается пальцами в русые волосы цвета пшеницы, перебирая прядки, по направлению пробора.
— Да, — тихо подтвердил Тодд. — Я готов на любую авантюру.
— Только не на авантюры, как у Чарли, — смеётся Нил, также прикрывая глаза
— Нуванды, — поправляет его Тодд, улыбаясь.
Тодд лёг на кровать, чувствуя подозрительную лёгкость в теле и на душе. Будто что-то действительно поменялось. Нил упал рядом, также, как и Андерсон, смотря в старый, потрескавшийся, белый потолок.
— Знаешь, Тодд, — тихо прошептал Нил, повернув голову и поймав точный зрительный контакт, — завтра после концерта сразу же пойдем к капитану.
— Зачем? — удивился парень, похлопав ресницами, на что в ответ получил лишь смешок и тёплую улыбку с лисьим прищуром карих глаз.
— Спросим у него, что нам делать, чтобы стать свободными, — снова взял Нил руку Тодда и сцепил пальцы в крепкий замок, согревая свои чуть прохладные пальцы. — Он точно нам поможет сбежать отсюда и даст наставления.
— Или может сначала закончим Уэлтон? А вдруг мистер Китинг будет против? Или расскажет об этом Нолану? А что если…
— Я уже не могу ждать, — вздыхает Нил, перебивая нарастающее беспокойство парня, — ещё немного всех этих разговоров о медицинском от отца, и я точно тронусь умом. Зачем же откладывать мечту на потом?
— В таком случае… Вперёд? — прозвучало больше вопросительно, чем утвердительно.
— Верно, — улыбается брюнет, отпуская руку Тодда и вставая с кровати. Он берёт текст и продолжает вслух учить свою роль Пэка, делясь этим восторгом и счастьем от любимого дела со своим соседом. Одного взгляда в эти горящие глаза хватало Тодду, чтобы вспыхнуть таким же пламенем.
***
День спектакля настал. За окном не спеша летели снежинки, а облачное небо и солнце давали большие надежды на весь этот день. Нил вышел из Уэлтона весьма рано, чтобы подготовиться к выступлению, повторить роль, собраться и отрепетировать.
Тодд весь день рассуждал о спектакле, Ниле и мистере Перри, который вроде как должен был быть в Чикаго. И за этими рассуждениями вовсе не заметил, как же быстро пролетело время. Собравшись и нарядившись, парни направились в женскую школу Хенли-холл.
Андерсон уже и не помнил, как оказался на своём месте в театре, рядом с мистером Китингом и как зрители заполнили зал. Не помнил разговоров Чарли о здешних девчонках, мельтешащего везде и вся Кэмерона, щебетаний Нокса с Крис, не слушал Питтса и Стивена. Его мозг поедали лишь свои мысли и сомнения. Поборов мучительную застенчивость, он взглянул на учителя, вздохнув полной грудью.
— К-капитан, — тихо позвал Кикинга Тодд. Он знал, что они с Нилом хотели подойти к нему вместе после спектакля, но терпеть этот шум в голове от навязчивых, неопределенных мыслей было уже не под силу. Это отвлекало от спектакля.
— Что такое? — тепло улыбнулся Джон.
— Я… Мы с Нилом хотели спросить… Что нужно делать, чтобы стать свободными?
— Быть счастливыми, — кивает ему учитель, продолжая тепло улыбаться.
— А есть ли шанс на счастье, если сбежать?
— Куда сбежать, Тодд? — удивился мужчина. — Из Уэлтона или от проблем?
— От всего, — сглотнул взволнованный мальчик, стыдливо опустив голову, не желая смотреть в добрые карие глаза. — От проблем, родителей, школы, друзей, обязанностей.
— Шанс всегда есть, только нужно его не упустить, — понимает намёки мистер Китинг. — Вы хотите сбежать?
Тодд робко кивнул, не поднимая головы, услышав в ответ лишь загадочно протянутое под нос «Хм-м». Да, звучало максимально подозрительно, даже сам ученик был готов согласиться с этим.
— Кажется, я догадался, что же это за желание сбежать, мальчики. «Любовь, любовь — гласит преданье, союз души с душой родной…», — цитирует известные строки стихотворения учитель, на что Тодд вспыхивает румянцем и прячет лицо в ладонях. Его с потрохами сдают покрасневшие кончики ушей. Китинг лишь тихонько посмеялся. — Ведь нет жизни без любви! А если любви нет, то жизнь становится мучением.
— Значит… Есть шанс обрести свободу?
— Я говорил, шанс есть всегда, — кивает Китинг. — Но всё же посоветовал бы поговорить вам двоим со мной наедине и не в такой напряжённой обстановке. А также попробовать рассказать об этом родителям. Вы их дети, они должны понять.
— Такое не поймут… — трёт руками лицо Тодд. Он уже понимал, что отец за такие признания, мог ему шею свернуть, а потому рисковать не желал. Наверняка, как и Нил.
— Carpe diem, — говорит Джон, когда гасят свет и загорается прожектор. — Я помогу вам, мальчики, чем смогу, обещаю. А сейчас наслаждайся представлением своего друга и не думай ни о чём другом.
— Спасибо, — прошептал подросток, подняв взгляд на сцену.
Как раз вовремя, ведь появился Перри. При виде его, сердце Тодда в очередной раз ускорило свой ход. Как же он был счастлив видеть Нила, горящего своей мечтой и ролью. Он чувствует своего героя, говорит с придыханием, с эмоциями и все эти плавные движения завораживают взгляд публики.
«Он точно станет актёром, — улыбаясь, думает Тодд. — А я готов писать ему сотни стихов, лишь бы он читал их также красиво со сцены, как играет сейчас».
Китинг, на секунду взглянув на своего ученика справа от себя, увидел тот горящий, влюблённый взгляд и воодушевлённое лицо, что и у Нила, играющего сейчас на сцене. Эти двое разделяют между собой общее счастье, радость и эмоции. Они друг к другу привязаны. Теперь учитель был просто обязан помочь мальчикам любой ценой.
До конца спектакля Тодд не сводил взгляд со сцены, увлёкшись игрой актёров. Они вышли на поклон под бурные аплодисменты зала, после чего скрылись за кулисами.
Тодд вместе с Обществом и мистером Китингом остались ждать Нила. И к своему ужасу заметили его рядом с Перри-старшим. Грубо разогнав толпу и не позволив ничего сказать вслед Нилу, их машина стремительно покинула территорию.
Тодд видел, как потух тот огонь во взгляде Нила, но не мог абсолютно ничего сделать, чувствуя себя слишком беспомощным в этой ситуации.
Мистер Китинг помог ребятам прийти в себя и развеяться, присоединившись к заседанию Общества мёртвых поэтов в пещере индейцев, в какой не был со времён своего обучения в Уэлтоне. Всю ночь они пели, танцевали, курили трубку и читали стихи. Легли спать все поздно, но сон длился крайне недолго.
***
Едва открыв заспанные глаза, Тодд встретился взглядом с мокрым от слёз лицом Далтона.
— Нил застрелился, — прошептал Чарли, а по его яркой щеке так тихо скатилась очередная горячая слеза.
Тодд забыл как дышать, пока мозг переваривал услышанное. Само сочетание имени «Нил» с «застрелился» стало для Андерсона смертоносным ударом. Под ложечкой снова засосало, только теперь в полной мере. Вместе с его миром перевернулся и желудок, и сердце, и лёгкие внутри. Тошнота подступила к горлу одновременно с приступом астмы и горячих слёз, из-за чего Тодд вскочил с кровати, метнулся к стене, пытаясь наполнить воздухом лёгкие хоть раз. Но он не мог, страх не позволил ему даже дышать, чтобы хотя бы немного привести мысли в порядок и отогнать безумную панику.
Он кричал, сам не зная, что именно, уже не вникая в свои никому ненужные слова.
Теперь слова бессмысленны.
«Нил не мог застрелиться! Не мог! Я знаю это. Во всем виноват его отец! Мистер Перри убил его! Этот ублюдок!», — кричал Тодд, пытаясь подавить в себе нахлынувшие слёзы и истерику. Он бездумно бежал, бежал прочь хоть куда нибудь, лишь бы дальше от
их комнаты, от опустевшей соседней кровати со смятым постельным бельем, подальше от небрежно валяющихся на столе бумажках с текстом пьесы, ненавистного письменного прибора и его тетради со стихами. Он готов был бежать куда угодно, только бы не оставаться там, наедине с засевшим в голове голосом Нила, его образом на соседней кровати, его вещами и запахом.
Тодд как в бреду выбежал за двери Уэлтона в одной рубашке, брюках и носках, которые так и не переодел вчера после спектакля. Бежал как можно дальше, не взирая на холод, ветер и снег, игнорируя попытки друзей остановить его. Он бежал, запинался, сдирал кожу ладоней в кровь о лёд, но не мог остановиться. Горло разрывало от морозного воздуха, кончики пальцев покалывало от холода, а ноги были ватными. Изо рта клубился пар, из глаз текли слёзы, а внутри догорал пожар. Последний огонёк, так недавно зажженный Нилом, им же самим был залит ведром ледяной воды, оставляя от себя лишь почерневшие угольки.
Он бежал в лес, желая просто исчезнуть, раствориться, как сон. Чтобы вот он был в Уэлтоне, а через несколько часов такого человека, как Тодд Андерсон уже не существовало.
Хотелось исчезнуть также тихо и быстро, как Нил…
Сбившееся дыхание, железный привкус крови на языке, абсолютно замерзшее тело, трясущееся от холода и усталости. Тодд наконец остановился. Он на своём пределе. Сделав последние пару шагов по высоким сугробам, чувствуя, как снег протискивается через мерзкую, мокрую, уже оледенелую ткань прямо к его коже, он бессильно упал на свободное место под открытым небом, подминая под себя белое, никем не тронутое снежное одеяло. Глаза щиплет, горло разрывает от боли и кашля, на ресницах льдинки, когда-то бывшие слезами, а алые щеки, начинали медленно пятнышками бледнеть. Андерсон потерял счёт времени.
Его уже не существует. Ни времени, ни Нила, ни Тодда…
Над ним только небо. Тёмно-синее, как морское дно, где уже утонули минимум двое. Слёз не осталось, они все замерзли и рассыпались алмазами по дороге сюда, в никем не проходимую в чащу. Тодд умер одновременно с Нилом, хотя сердце ещё отсчитывало свои медленные удары. Тот образ, что так боялся он представить себе ещё вчера, вдруг неожиданно стал его собственным прообразом.
Как же больно…
Андерсон так много не успел сказать Перри, не поделился самым важным и сокровенным. Может, если бы он сказал всё, что думал, Нил передумал спускать курок?
«Поэзия, красота, романтика, любовь — вот ради чего стоит жить. Так говорил мистер Китинг и он был прав, поэтому я не вижу смысла жизни без тебя, Нил, — шептал как в бреду Тодд, обращаясь к небу взглядом пустых, безжизненных глаз. Должно быть это и был бред.— В моём сознании всплывает твоя улыбка, твой смех, голос и даже слёзы, которые ты так стыдился и прятал от меня. Твои жизнерадостные, тёмные глаза таили в себе шторм и безжалостную тоску. В этом мире бесполезно что-то менять, он давно уже погиб и нам не удалось даже сбежать. Нет… Мы сбежим. Мы уже, Нил, сбежали… Так холодно… И пусто. Даже слёзы, кажется, замёрзли, пальцы уже не сгибаются, голова тяжела. Сил нет, даже мыслить трудно. Осталось совсем немного. Я хотел бы вновь почувствовать твоё тепло, увидеть твою улыбку и обнять крепко, прижать к себе до хруста костей, хочу говорить тебе, что если ты исчезнешь, то я найду тебя любой ценой. Вот и сейчас, Нил, я уже иду за тобой.
Я перешёл границу между телом и душой. Теперь я всегда буду с тобой».
Серые, поблекшие глаза с заиндевелыми ресницами закрылись навсегда, погружая своего хозяина в темноту и холод с головой…
Последним, что он слышал была тишина.
«Я ушел в леса, чтобы жить сознательно. И высасывать из жизни её костный мозг. Отвергнуть все, что жизнью лишь казалось, Чтоб, умирая не сожалеть о том, что я не жил…»
