Одуванчик: твоя последняя песнь

Насколько бы сильно не была забита голова, Сяо ясно видел замешательство в глазах отца. Смутился ли мужчина от сцены, в которой их застали? Вряд ли, иначе бы всё его тело демонстрировало отвращение, непринятие и непричастность. И он старался бы отойти как можно ближе к сыну и отгородиться чем-то весомым от дребезжащей энергии гостя. Но ничего из представленого не происходило – хозяин стоял прямо и спокойно. Если бы Сяо не был родным человеком, он бы и не заметил отражающиеся в глубине глаз эмоции. И сын, и отец понимали, что источник главного беспокойства – недавний разговор, оборванный на интересном моменте. "О какой опасности шла речь? С чего бы юристу кого-то убивать, да не в первый раз? Что делать с мафиози напротив?" – парень не понимал, о чем и как думать, оттого за секунду метался с одной мыслительной волны на другую и больше тонул, чем плавал, в потоке. Однако стушевался почти сразу, стоило гостю протянуть руку. Приветствие совершенно обычное, как у воспитанного человека, но Сяо ожидал скорее дуло в переносицу или нечто похуже, на переживаниях не учитывая ситуацию и логику. Гость был настроен, по-видимому, ничуть не лучше: взгляд, схожий со взором мертвой рыбины, продолжал неприятно пожирать с прямым любопытством, открыто анализировал, будто вскоре вступит в бой насмерть. Тем не менее Сяо подметил, пока искал настоящее ружье, которое должно бы выстрелить в уши в отместку за подслушивание: свободная рука расслабленно лежала на изгибе талии, а плечи настежь открывали грудь; улыбка, пусть немного натянутая, жутковатая в паре с глазами, демонстрировала какое-никакое дружелюбие. Или, что ближе всего к возможному характеру неприятного типа, отсутствие реального желания пролить кровь на глазах у Чжун Ли. "Не пытается достать пистолет – и хорошо, – иронично пронеслось в голове при оценке бандита. – Если бы адресатом любовного письма не был мой отец, ты бы расправился со мной, не думая. Маской не обманешь". – Рад знакомству. Для тебя я Тарталья, – в голосе рыжеволосого красавца чувствовалась легкая, несерьезная насмешка. Насколько он падок на всякие манипуляции? Как далеко пойдет, если кто-то помешает? По спине Сяо пронеслись мурашки – прошедшие мысли о госте были обманчивы. Никакая связь с Чжун Ли не помешает расправиться с его сыном, если тот будет неугодным щенком или доставучим характером. Юношу будут терпеть, покуда не кончится лимит выдержки, потому что нужен отец то ли как любовный интерес, то ли как работник на мафию. "Зная про его чувства, прочитав его письмо, папа продолжает с ним общение. Одобряешь это, папа? Смешно. Ты однолюб, иначе бы не хранил вещи женщины, никогда не бывавшей твоей. Одобрил ли драку с этим бандитом, если бы мне пришлось защищать твою честь и не только? – чересчур нахмурился Сяо, что не ускользало от смотрящих из внешнего мира. – Нет, не верю в эту любовь! Это точно манипуляция. Убийца не способен на высшее чувство, которому посвящен отдельный тошный жанр в искусстве. Но ради чего иного? Отец уже закончил работать с ними. Тогда, получается, это может быть уловкой, чтобы закрепить такого талантливого деятеля в своих рядах. Зачем же? Своих не хватает? Нужно прикрытие? Чья-то месть из прошлого? Присутствие этого гада вполне может объяснить ту угрозу, которую собирался он же устранить. Сам ее придумал, чтобы отца запугать?... Нет. Думать и думать. И предупредить отца". Несмотря на предвзятость, сформировавшуюся с начала знаний об отношениях с мафией, в совокупности с их стереотипными кино-образами и, несомненно, с явным надумыванием, каким бы правдивым не звучавшим, парень старался не спешить и не строить вывод раньше времени: оставалось слишком много вопросов, не определяющих действительность. Но неужели все могло быть так плохо? Например, нужен ли настоящему мерзавцу вдобавок скверный характер, раз уж и без этого награжден эгоизмом и наречен с детства быть безумным убийцей... Юный мыслитель встрепенулся, дернувшись плечами вверх, лицо перекосило в неверии. И так Сяо оставил за собой неприятную тишину, невольно демонстрируя отвращение по отношению к Тарталье. Увы, парень не отличался хорошей актерской игрой, чтобы скрывать честность намерений и эмоций. А обладателем обманчивого "расслабленного лица" он не был. Судьба, к сожалению, поцеловала в переносицу хмуростью, сравнимой с отражением ненависти к миру, и решила одарить того же гостя, напротив, обольстительной улыбкой, нехило обманывающей и раздражающей. Как можно скорее на помощь пришел Чжун Ли, чей голос сразу развернул к себе и поднял ту самую улыбку еще выше: – Сяо, сними верхнюю одежду, ты уже пришел домой. Сильно устал? "Не то, чтобы..." – оставил внутри себя ответ Сяо, прожигая взглядом более уставшего отца. Почувствовав теплую, но напряженную руку, прижавшую куртку к мокрой спине, юноша поспешил в коридор переодеваться, как его просили, и нервно обернулся пару раз на, к удивлению, следующего за ним опекуна. "Куда лучше, если Чжун Ли будет стоять рядом, а не на той же кухне с рыжим индивидом", – пронеслось в голове лишнее опасение, смешанное с внутренней горечью от старых воспоминаний. Встав у входной двери, Сяо повернулся к прищуренному мужчине и стал поскорее избавляться от лишнего на себе. Чем больше совершалось ненужных действий, тем сильнее прыгало сердце, до этого будораженное только с низким непоседой. Впервые, можно сказать, мрачный парень понял, почему некоторых могло тошнить от нервов. Молчать нельзя, особенно когда отец продолжает стоять с преспокойнейшим видом, без стеснения демонстрируя ожидание первого шага. – Когда он уйдет? – безопасность семьи, очевидно, всегда была на первом месте, а потому не задать такой вопрос равнялось пустой болтовне. – Скоро, – неожиданно отвечают ему без резкости, достаточно уверенно для такой размытости. – Зачем он пришел? – поспешил следующим шагом Сяо, понизив голос до шепота, и приблизился, повесив куртку около локтя мужчины. – По работе. То-то не зря вспоминался давний разговор. – Но ты говорил, что все закончилось, пап. – Я говорил правду: дело, в котором принимал участие ранее, закрыто. Однако совсем недавно появились пару недомолвок, и сейчас мы решаем их раз и навсегда. Лицо Чжун Ли оставалось бесстрастным, манера вести разговор и все тот же голос не изменились. Вновь только взгляд впился когтями и внимательно прослеживал, казалось, любой вздрог мышц. Мужчина напряжен, оттого стрелял невольно категоричностью во фразах. Недосказанность в убийстве кого-то руками отца – это он имел в виду? Или речь о той самой угрозе, взявшейся из "ниоткуда"? Сяо разрывала дилемма. И, получается, он был прав тогда: связаться с мафией, после чего быть в целости и безопасности, невозможно. Не завершится сегодняшний день, как завтра для Моракса может не наступить! "Мчусь, – остановил сын бурление души. – Мой отец... честный. По крайне мере, и я, и он знаем, каким образом может за себя постоять и как доверяет кому-либо. Чрезмерные домыслы. Папа уверен в том, что делает. Но мне совершенно не нравится его тайна. Он может быть на две, три или пять тысяч лет старше, умнее и справляться без чей-либо помощи, но почему не хочет просто признаться мне во всем, что скрывал сейчас на кухне? Будто если изменится мое мнение, то его жизнь перевернется. А мог ли врать от начала и до сих пор, скрывая это?..." – О чем вы говорили? – смешавшиеся в кучу мысли побудили подать голос, едва дав возможность вспомнить кое-что страшное и сформировать четкий вопрос. Настал будоражущий кипящую кровь момент не только на сегодня, но и в отношениях между ними касательно сидящего в соседней комнате гостя. Оба члена семьи знали, к какому концу приведет начало. Вместе с этим колючая, внушительная тишина поднялась из-под щелей и углов неосязаемой, но властвующей пленкой для внешнего мира. Даже Тарталья, оставшийся в одиночестве на кухне с внушительным количеством холодного оружия под руками, не мог срезать натянутость, разившую из коридора. Предпочитал быть тихой мышью, старательно греющей ушки. Отец расслабил руки по швам, и грудная клетка мимолетно с выдохом высвободила обращение к высшим силам. Ставящий работу выше веры, – причем своеобразной, – мужчина впервые попросил помощи на глазах у сына перед кем-то далеким и незримым. Только никто оттуда ни при каких молитвах не поможет избежать неприятной темы: будь честен или не будь. – Опять работа, Сяо, – кивает выпрямившийся непоколебимым бамбуком адвокат. – Дело закончилось иначе, чем мне и клиенту хотелось, и это повлекло за собой последствия, которые не могли не отразиться на мне. – Угрозы в твою сторону – эти последствия? Звон тишины в ответ. А молчание – знак согласия в данном случае. Отвернув голову в сторону кухоньки, Моракс издал томный вздох, приложил костяшку указательного пальца к приоткрытым губам и прихмурился. "Молчит. Сам не смогу угадать ответ, думает. О каком убийстве тогда шла речь? – юношу, так или иначе, снова осенило. – То ли..." В свою очередь, Сяо метнул взгляд на лестницу, встретился с выглядывающим Аждахой и замер, видя как наяву спрятанную папку с опасными бумагами о давно прошедших временах. – Все в порядке, всегда справлялся, – проговорил Чжун Ли после паузы и положил руку на плечо сына, погладив и, получается, впервые проявив излишнюю ласку, выглядящую со стороны попыткой переместить разговор в другой поток. – Голоден, наверное. Пойдем, я приготовил кое-что вкусное. Молодое сердце жгло. Мешали не только беспорядочное биение, но и разрывающая ярость, вмешавшаяся в поток нарастающего ступора. И чем больше разгорался гнев, тем труднее было сохранить оставшееся хладнокровие. Если б Сяо ничего не просил, ему никто бы не постарался объяснить ситуацию, а если б остался у Венти, то вовсе бы промолчали до гроба, судя по поддерживанию стенки из недосказанности. Парень искренне не понимал, почему грозящая опасность, ошибки прошлого и вытекающие из этого последствия не рассматриваются отцом, как касающиеся далеко не одного человека. Недавние размышления про честность раскалывались и дребезжали, на последней силе и хрупкой воли старались разом не разбиться при еще одном поводе. Тот и ждать себя не заставил – вспышкой врезался в голову, шептал тенями, протягивающимися по лестнице вниз, и глумился. "Не ты ли роптал за справедливость, за его мягкость и неспособность на такие зверства? – слышал тот самый голос мрачный Сяо и внимательно смотрел взглядом отчуждения и замешательства за спину высокого отца, повторяя точь-в-точь его совсем недавний взгляд. – Как смело, Алатус. И документы спрятал, и послал все к черту. Все, чтобы избежать действительности. Привык бегать. Но как долго сможешь? Без таблеток протянешь этот день, или прямо сейчас полетят клочья из-под твоих когтей?" "И вновь вернулся к этому человеку... – одновременно с посторонним, внеземным шепотом думал парень и задавался такими же вопросами: – Сколько буду избегать действительности? Протяну ли этот вечер?" Сяо резко схватился за голову, сжал волосы и вдохнул носом всю пыль вокруг, пытаясь отвлечь дрожь легких и задавить себя внутри. Охватил настоящий ужас. Ужас, родивший безоговорочную верность, неправильное восхищение и в то же время переделав стену замалчивания в границу колючего отчуждения между "сыном" и "отцом". – Этот мафиози имел в виду моего содержателя, когда говорил про твоего "первого"? – подступив вплотную, шепнул Сяо, и его взгляд замер, считывая эмоции Чжун Ли. Их было не мало. Мужчина поджал губы, сильно напряг челюсть, отчего косточки шеи натянулись маленькими веточками. Глаза расширились и смотрели на Сяо, как на настоящего безумца. И кожа стала похожа на фальшивую жемчужину, подмечая морщинки у век и состаривая на пару лет, словно убивая. Скорее всего, Чжун Ли сейчас усердно думал, каким образом неосторожная фраза Тартальи, предполагаемая быть услышанной только двумя и так знающими о преступлении людьми, смогла быстро состыковаться с самым логичным и, главное, правильным предположением. Брови мужчины опустились, нахмурились – ускоренное размышление наполнялось сомнениями: получается, его облик честного, справедливого юриста так легко, по щелчку языка распадается. К нему так легко можно прикрепить любое убийство, даже дряхлого тела с улицы "цветков", чахнущих от мужского дыхания в боли и нищете, не ища неопровержимых доказательств. Однако же вскоре от замешательства не осталось и следа – холод и решительность вспыхнули в зрачках. – Ты будешь осуждать меня за это, – не отрицал, не увиливал и смотрел так, словно вновь видел первого убитого живьем перед собой, – но тогда я сделал то, что считал нужным. Я осознаю, насколько был глуп и горяч на голову по молодости, но не жалею, пусть множество раз засудился собой же за это. Впрочем, жизнь тоже не прошла мимо с закрытыми очами и ответила на мою ошибку с лихвой. – Тебя должны посадить, – с укором и дрожью произнес Сяо, продолжая не верить ушам и еще думая, какое наказание дала потом жизнь за тяжкий поступок. – Да, не отрицаю. Тогда я должен был пойти и признаться. Однако, – мужчина помотал головой, удрученно вздыхая, - однако чем больше дней проходило с того момента, тем сильнее я упорствовал и постепенно сходил с ума от совести и вины. Гуй Чжун вновь спасла меня. Если бы не ее смерть, я бы не смог окаменеть и забыть об убийстве так, как забывают обо всех телах в том неблагополучном районе. Будь бы она жива, тебя бы растил и оберегал другой, в лучшем случае, – это единственное, что для нее было возможно сделать из ужасного, но не смогла. Первым отвернулся Моракс. Его решительность продолжала укрепляться с походкой, пока мужчина шел на кухню, сбросив с плеч давний неприятный груз. Он действительно ни о чем не жалел, ушел налегке, закончив признание, которое, скорее всего, далось ему не так просто, как кажется. Но Сяо этого не понимал. Юноша побежал наверх, не слыша брошенное приглашение присоединиться к столу, перепрыгнул через шипящего кота и захлопнул дверь. В непрекращаемой дрожи парень тащит стул к шкафу, поднимается к потолку и судорожно хлопает ладонью по верхним полкам и стенке шкафа. "Нужно сжечь! Сжечь с лица земли существование греха отца! А если то было не единственное убийство? Неужели и Гуй Чжун... Нет, это слишком. Этого не может быть! Черт!" Рассчитывал ли Чжун Ли сразу потерять трудно достигнутые отношения, когда дал молча уйти, или, напротив, желал, чтобы сын обо всем подумал и принял позицию, не навязанную стороной, но не отказывающуюся от родства? Опять же, Сяо думал не о том. Даже не хотел осознавать, что и отец, и сидящий с ним член мафии одинаково лгут и прячут половину жизни. Парень поднимал пыль шкафчика и бурление в груди, тщетно пытаясь найти нужные документы. Теперь-то жалел не потому, что получил их без всяких трудностей, а из-за боязни не найти. Что-то резко заставило обернуться, когда Сяо случайно мотнул головой назад при попытке книги атаковать его лицо. Тут-то парень наконец замер с приоткрытым ртом и опущенными грязными руками. Наполненная белыми горошинками одинокая банка стояла на тумбочке и поблескивала, ненавязчиво улыбаясь смотрящему. – Они заходили... Медленно, крадучись, взъерошенный и вздернутый бедняга сошел с таберута, опустился на колени перед кроватью и сжал в руках лекарство, тряся перед собой. Документы взял не Чжун Ли, иначе был бы готов и не смог выдавить из себя актерский испуг. Оставался он – рыжий гад, строящий глазки Мораксу и безуспешно пытающийся добиться чего-то... Дело закончено, обещал более не тревожить, а все равно сидит! На кого еще можно излить отчаянье: "Нужно вернуть бумаги! Он стащил их, чтобы держать на крючке отца и повелевать им. Как после этого может любить, признаваться, давить на сострадание его чувствам? Лжец, он настоящий лжец! Как убийца может кого-то любить, когда..." Сяо громко вдохнул. Он откупорил банку, проглотил на сухую глотку одну таблетку, вместе с ней – определенное сравнение себя с Тартальей, и поджал губы. Нет, он не мог злиться, не хотел сталкиваться с еще одним ломающим осознанием. Если убийца не может, то Сяо тоже не может – и все попытки избавиться от прошлого, как лекарство в вспотевшей ладони, были насмарку. "А не плевать ли Чжун Ли, посадят его или нет? – постепенно голова переставала шуметь и стараться что-либо разжевывать. – Нет, Тарталья украл документы, чтобы сберечь отца. Любит и давит на жалость, потому что хочет, чтобы продолжали принимать домой, слушать и смотреть на него. Чертов бандит, самонадеянный и глупый. Как же получается, что ты можешь любить? И могу ли я..." Мотая головой, совсем запутавшийся Сяо проглотил вторую таблетку, наплевав на норму. Он наивно решил все разом забыть, чтобы не раздираться муками. Вытер руки об одежду и тут же разделся до трусов, забрался под одеяло и зарылся в подушку лицом, сдавив нос и дыхание. Вот бы не было бывшего опекуна, такого никчемного и отвратительного детства, страшных поступков, или же встречи с Чжун Ли и его добродетели, которая, оказывается, не только помогла мальцу вырасти каким-никаким человеком, но и убила еще его содержателя. Вот бы не было Тартальи, который, казалось бы, редкими и незначительными встречами маленькой волной поднял со дна тайну и вместе с ней эти мысли. Вот бы попросту не было самого Сяо, тогда все оказалось бы в миллион раз легче, проще, безопаснее и спокойнее. Сон – последнее, что осталось волнительным на этот день. Засыпающему слишком быстро стало все равно на то, чего бы не было и что было бы, потому всецело отдался таблеткам, по случайности не застрявших в горле, и ожиданию конца всех мучений. Под конец Сяо поймал себя на странной, глупой мысли: он хочет оказаться в поле сияющих цветов, засыпать не в постели тревожного дома, а на мягких и теплых коленях чарующего певца. Несмотря на всю наивность и несвязность с прошедшими волнениями, это было самое крепкое желание, которое когда-либо сопровождало его к небытию в "белой комнате".