Обожжённый

      С каждой секундой дышать становилось труднее. Дилюк испуганным взглядом осматривал горящую улицу, он из последних сил пытался найти потерянного в дыму и обломках Кэйю. Слезы выступали на глазах, а надежда с каждой секундой угасала. Ноги уже почти не держали Дилюка. Где-то за спиной раздался слабый, прерывистый всхлип, а за ним болезненный хрип. Резко обернувшись, Рагнвиндр заметил потерянный силуэт Кэйи, который уже не пытался выбраться, но все еще дрожал от страха, в панике мотая головой, ожидая последнего удара.       Дилюк оказался рядом в одну секунду, хватая Кэйю за плечи, стараясь обратить на себя внимание. Он с надеждой вцепился в своего спасителя, трясясь от страха смерти.       Определенно, Дилюк был напуган — боялся за мелко дрожащего Кэйю, который так отчаянно хватался за последнюю надежду. — Идти можешь? — голос Рагнвиндра словно успокоение, но в то же время вызывал бурю эмоций, не самых положительных. Хотя судя по дрожи в голосе Дилюк волновался. За Кэйю? Наверное. Кэйа надеялся, что это так.       Мотнув головой, Альберих почувствовал, что его отпустили. Снова паника. Его бросят здесь? Кэйа слишком не хотел, чтобы его оставляли. Он не думал, что так боится смерти, а находясь так близко, всячески цеплялся за любой шанс. — Я ничего не вижу.       Почти не слушая Кэйю, Рагнвиндр поднял того на руки. Он пришел сюда ради капитана и без него не уйдет. Даже если все горящие деревяшки, которые трещали вокруг, обвалятся. Все, что осталось от домов продолжало гореть, вокруг черный дым, крики людей вокруг. Хорошо, что Кэйа не сопротивлялся, а просто положил голову на плечо. Дилюк был доволен и тихо радовался через страх. Соседний дом обвалился, кто-то закричал. Громко и хрипло, голос полный ужаса.       Пробегая по улицам, Дилюк видел старуху, которая из последних, покидающих ее сил, пыталась поднять обломки дома, из-под которых доносились слабые стоны. В огне горящего дома, крыша которого трескалась, кричал младенец, а рыцари оттаскивали бьющуюся в истериках женщину. Дети, звали мать, стоя у охваченного пламенем дома. Наблюдая за всем этим, Дилюк будто снова разрушался внутри — он не мог помочь никому. Возможно, эгоистично, но он не мог отпустить Кэйю — мало ли что случится. Альберих вроде говорил, что не может видеть. Значит, тем более нельзя его отпускать. Даже если страдают другие люди, Кэйа сейчас был важнее.       Люк провел несколько часов, ожидая, когда ему можно будет подойти к Кэйе. Скорее из-за того что пострадавших было слишком много. Рассматривать собор уже не хотелось, а холодные стены давили. Сестры и врачи возились с пострадавшими, которых приносили. Стонущие от болезненных ожогов люди не могли спокойно лежать, ткань не отходила от кожи. Взгляд Дилюка остановился на сестрах, которые выносили из собора накрытое простыней тело, за ними шла бледная, трясущаяся женщина, которую держал за плечи высокий юноша. На улицу выносили трупы — в здании для них не было места. — А где мама и папа? — наивный, слегка напуганный детский голос раздался совсем рядом. Мальчишка лет шести дернул сестру за подол длинной юбки. Женщина отвела взгляд, ища помощи. — Они ждут тебя на улице, — произнесла она почти без эмоций, ее выдавал только печальный, плаксивый взгляд.       Все же Дилюк смог подойти к Кэйе, прорвавшись через толпу. Он сидел с повязкой на глазах, не двигаясь. Будто потерянный слепой котенок. Как было сказано, его жизни уже ничего не угрожало. Осталась только слепота. Кэйа надеялся что это пройдет и что он сможет снова видеть, глаза не будут так болеть. Он вздрогнул, когда Дилюк коснулся его плеча. Осторожно, боясь навредить. — Как ты? — в голосе непривычное тепло и беспокойство.       Преодолевая слабость, Кэйа улыбнулся так, как он улыбался в детстве. Эта улыбка предназначалась только для Дилюка и больше ни для кого. Внутри дрожь, но несмотря на страх, от того, что Рагнвиндр рядом, появилось некое чувство защищенности. Люк беспокоился, забрал его оттуда. Но ничем Кэйа не мог ему ответить. Не мог отблагодарить. Но если Дилюк сделал это, значит он не ненавидит Альбериха? Хотелось верить. — Спасибо, — больше Кэйа ничего сказать не мог, только схватился за руку Дилюка. А тот только улыбнулся, убирая волосы с повязки на глазах. Выглядело это действительно больно и даже страшно. Скорее за Кэйю.       Он теперь вряд ли увидит Люка снова, не прогуляется свободно по городу, не будет постоянно говорить о красоте ночного неба. Но главное, что живой, может слышать, говорить, чувствовать. Даже если Мондштадт разрушен Дилюк ничуть не думал об этом. Только Кэйа, который так крепко держал его за руку. — Я заберу тебя на винокурню, а дальше посмотрим, — почти что шептал Рагнвиндр, осторожно обнимая уже скорей всего бывшего капитана.       От этих слов Альберих неуверенно рассмеялся, чувствуя как трепетно к нему относятся. Впервые за столько лет. Хоть он ничего и не видит, но может ощущать мягкие волосы на своей щеке, сильные руки на своих плечах и жестковатую ткань одежды, мех, который щекотал шею и плечи, слышать дыхание Дилюка. — Ты не ненавидишь меня? — последний вопрос совсем тихий и неуверенный. Кэйа ждал, что его оттолкнут и снова оставят одного, ждал пробуждения. Но ничего такого не последовало. Вся эта ситуация казалась странной: сначала Дилюк спасает его, а потом обнимает вот так, обещая забрать с собой. — Разумеется нет.       Вокруг все еще бегали люди, кому-то ампутировали конечности прямо на месте, но Люк мог только закрыть уши Альбериха, чтобы уберечь от еще больших потрясений. Да, это ничего не перекроет — Кэйа уже много чего слышал и сам же терпел жуткую боль, но хоть как-то уменьшить страдания Дилюк все же мог. Надеялся, что может.

***

      Кэйа так и не уехал с винокурни — остался там на правах супруга хозяина. За три года зрение так и не вернулось. Изначально было тяжело смириться с этим, приходилось учиться жить заново. Ходить по стенке, искать вещи наощупь, слушать каждый шорох. Можно было бы многое отдать за возможность увидеть Люка в свадебном костюме, снова прогуляться вечером и посмотреть, как над виноградниками летают кристальные бабочки.       Забравшись в постель, Кэйа лег рядом с тихо сопящим Дилюком, но обнимать он никогда не решался — чего только не сделаешь вслепую. Альберих был уверен, что его супруг закатывал глаза при каждой шутке про слепоту. Знал, когда тот улыбался или приходил домой уставший и недовольный. Просто чувствовал.