Erholung

По комнате раздаётся неритмичный стук клавиатуры, на которой перебирают десятки кнопок чуть ли не в секунду, чтобы написать очередной документ, который по сути и не нужен — после прочтения его отправят в мусорное ведро, а оригинал в корзину на рабочем компьютере. Но Родериха это не волнует, ему бы быстрее всё доделать за этот день, и следующие пару дней можно будет отдохнуть. Да, придётся пожертвовать сном, но Австрия всегда им жертвовал. Сон для него был бесполезной передышкой, которую требовал его организм, но не он сам. Хотя, стоит признать, раньше у него столько отчетов не требовали. Раньше всё писали секретари, а Родерих ставил подписи под тем, что они написали, пару раз пробежав глазами по тексту для проверки. Сейчас же с него требуют отчеты по саммитам, отчет того, что происходит в столице, что происходит с Алдерихом — если бы с ним что-то произошло, то он бы позвонил по номеру, который подписан как «Meine Führe», — и что там в конце-концов с самим Австрией. Скучная писанина, ненужные бумажки, но просто взять и не написать их Родерих не мог из принципа сделать всё и идеально. Поэтому весь день не разгибая спины он сидел и стучал по клавишам. Изредка, правда, приходилось отвлекаться и тянуться к верхнему ящику стола, доставая белую баночку с таблетками. Одной-двух штук хватало, чтобы отменить желание лечь спать на ближайшие пару часов. Любой бы человек от такой дозы привычного Родериху стрихнина уже бы умер, но он ведь не человек, он Страна. К тому же он врач, и он точно знает, что его почки выдержат даже если он проглотит все таблетки из баночки. Но такого он не может себе позволить, нужно соблюдать дозу: не слишком много, чтобы не было привыкания, не слишком мало, чтобы был эффект. Вот он допишет и пойдёт отдыхать. Завтра. Ещё около пятидесяти четырёх страниц осталось. Не так уж и много. Сзади раздаётся сонный вдох и шуршание, после которого на плечи Родериха опускаются внешне хрупкие ладони, чуть сжимающие плечи. — Пойдём спать, — раздаётся очень сонный голос Ольги, который заставляет посмотреть на часы. Три утра. — Попозже, — просит Австрия, отвлекаясь от экрана и потирая глаза. — Допишу и пойду. Украина недовольно хмурится, чего австриец не видит, облизывает губы, но всё же убирает руки и уходит, незаметно забирая запрещённое со стола, пока Родерих расфокусированным взглядом смотрит в экран, проверяя написанное. Надо побыстрее закончить. И тогда он сможет сделать что-то... Что-нибудь. Австрия плох в романтике и неособо понимает всю магию Дня Святого Валентина. Да, день всех влюблённых, да, всё в розовом и нарисованных сердечках, но... Раньше от этого не ёкало внутри. Вот совсем. Все вокруг бегали парочками, дарили валентинки, смеялись и улыбались, а Австрия в этот момент работал, исследовал и снова работал. У него не было любви. У Людвига была, у Гилберта, пусть он и не признавался, была, а у Родериха нет. Он не видел смысла в любви, его всё устраивало. Но это было раньше. Сейчас пусть он и не понимал всего, но у него была любовь. Мягкая и почти вечная. И слегка комичная, честно говоря. Шуточки по поводу «каждой твари по паре» быстро перешли грань, потому что у Людвига был Иван, у Родериха была Ольга, и логично, что в таком парадоксе у Гилберта должна быть Наташа, но нет. У Наташи была свобода воли и нежелание любить, а у Гилберта была бисексуальность и взгляды в сторону столицы Туманного Альбиона. Не сходились они с Беларусью. Но шутить кто-то продолжал несмотря на это. Не Родерих, Родериху важнее всего был комфорт семьи. А ещё желание всё же попытаться провести День Святого Валентина как это делают обычные парочки. И именно по этой причине ему требовалось закончить работу, получить пару дней выходных и сходить куда-нибудь, например в ресторан. Или в парк. Или же в ресторан и потом в парк. Куда Ольга скажет, Родерих не против. Поэтому он старается разгрести всё и как можно быстрее. Тем более ему нужно успеть заказать букет маков — Украине не нравятся тюльпаны, они слишком хлипкие, нежные и дурно для неё пахнут — и кое-что ещё. Главное не забыть. Ещё более важное и главное — не уснуть. В короткий перерыв между отчетами, когда остаётся около двадцати листов, он заказывает онлайн в проверенном магазине букет маков и отписывает особый подарок Украине. Маленький, не такой уж и дорогой, но важный. Он ценный не по физическим параметрам, а по своей сути — такие подарки обычно и дарят, когда любят. Они могут быть самыми незначительными, иногда даже едва ли целыми, но эмоции, которые испытывают те, кому их дарят, оправдывают всё. Тем более они Страны с огромными капиталами. И смысла в каких-нибудь яхтах, спорткарах и круизе на лайнере до Монако нет. Потому что они могут себе это позволить. И с веками это надоело. Роскошь, богатство, заговоры и балы, после которых хочется не веселиться, а лечь и умереть на пару часов — никакая выносливость не спасёт от духоты залов и многочасовых танцев. Дописать Родерих как-то не успевает, автоматом осуществляет механические движения для "дозаправки" стрихнином, но после ещё получаса стука по клавиатуре его совершенно незаметно вырубило. Хотя, это было вполне заметно, но он просто проигнорировал это. Помутнение в глазах, "клевание" носом каждый раз, когда он ненадолго прикрыл глаза и участившуюся зевоту любой бы врач списал на критическую нехватку сна. И сам Австрия бы сделал то же самое, но нет. Не захотел. И уснул, не дописав ещё пару страниц последнего отчета. Проснулся он от головной боли и тихого пения рядом. Головная боль ему была понятна — мало сна, много стрихнина и к последнему мало воды, потому что если смешать воду и стрихнин, то можно и отравиться. Пение же принадлежало Ольге, сидящей на пуфе возле туалетного столика, благодаря зеркалу которого она наносила ровный и лёгкий слой косметики. И без неё она была красивой, обычной нечеловеческой красотой — никаких морщин, прыщиков, пигментных пятен и так далее, невинно-детская кожа несмотря на сотни лет жизни, — но Украина получала от процесса удовольствие. Обычная будняя вещь любой девушки или женщины. — Проснулся? — Родерих отвечает ей мученическим стоном. Будто он не весь день работал, а весь день пил только самый крепкий алкоголь. Хотя, нет. Такого сильного похмелья у него не было даже в 1957. — Который час? — Девять утра, — Ольга встаёт, встряхивает волосами и, подойдя к лежащему на кровати Австрии, целует его в уголок губ. — Можешь ещё поспать, я пока приготовлю завтрак. — Нет, я должен.., — Украина прерывает его попытку сесть на кровати с помощью небольшого давления, после чего укрывает Родериха одеялом, всем своим видом показывая, что австриец должен спать. Не помогать ей, не вставать, только спать. — Поспи, ты много работал, — она как всегда заботлива. И в своей заботе она иногда бывает достаточно строга, так что лучше с ней не спорить. Тем более... Тем более Австрии действительно нужно отоспаться чуть подольше. Ничего ужасного от этого не произойдёт, в этом можно быть уверенным. Ничего не может произойти, если рядом есть Оля. Какой бы нежной она не была, но она Страна, а значит и навыки её развиты до предела, в том числе и навык ликвидации незваных гостей. Родерих засыпает, а в это время Украина лёгкой походкой добирается до кухни, доставая из холодильника необходимые продукты для готовки завтрака. Она хочет устроить полезный и праздничный завтрак, который поможет австрийцу восстановить силы и позволит им вместе сходить на оперу. Ну или хотя бы в парк. Не так уж и принципиально, даже несмотря на уже купленные билеты. Главное время вдвоём, а всё остальное, в том числе и место, не имеют никакой важности. Хотя, желательно, чтобы Австрия выспался. Оля ведь помнит, что он трудоголик до мозга костей, плюющий на отдых ради благой и не очень цели. Сегодня это была работа перед выходными, которую девушка благополучно смогла убрать при помощи отсутствующих таблеток Родериха. Гилберт потом ей скажет «спасибо», если узнает. В этом они сходятся: австрийца нужно контролировать как маленького ребёнка, чтобы он лёг в девять или десять часов и проснулся к восьми, а не побивал свои рекорды под названием «на прошлом месяце я не спал ради работы целых пять суток». После такого Родерих был больше похож на труп с судорогами передозировки и обезвоживания, зато со сделанной работой наперёд. Ольге после таких фокусов каждый раз при виде работающего австрийца хотелось закинуть его себе на плечо и унести куда-нибудь. Спать. Желательно перед этим ещё накормив и напоив, чтобы спалось легче. Иногда она это делала. Выглядело до крайности комично, потому что Ольга точно не выглядела как кто-то, способная поднять среднестатистического мужчину. Только ни она, ни Родерих не были среднестатистическими людьми: Украина могла хоть брата с его любовью поднять и унести куда-то, а Родерих строго и ограниченно весил едва ли больше семидесяти килограмм. В последний раз, когда Ольга носила его на руках он ощущался худышкой под шестьдесят. Не весело — надо кормить. Пусть он и Страна, но так мучить свой организм не надо. В особенности наличием измерительной ленты в ящике рядом с баночкой стрихнина и корсетом под одеждой. Пусть Оля и ведёт себя как слегка глуповатая девушка, но это не так. Она умная и понимающая женщина, которой не составляет труда сложить короткий пазл. Честно говоря, Украина и не удивлена почти. За три сотни лет, после двух мировых войн и десятков битв любой человек немного сойдёт с ума. Вторая мировая этому особенно поспособствовала. Она видела самые разные проявления ПТСР, начиная с самого дрянного у Людвига и заканчивая нервным у племянников. Её же это как-то обошло стороной. Не потому, что она не воевала, а потому, что война её шла за линией фронта. Иван метался от фронта в Москву, Наташа терялась вместе с партизанами по лесу, а Ольга надрывала голос на заводах и предприятиях. После она ещё пару лет от этого отвыкала, но в целом она была в порядке. Её семья — нет. Её большая семья не была в порядке тем более. Хотя, иногда ей казалось, что все эти заскоки Родериха по поводу веса появились... раньше. Возможно даже гораздо раньше, чем Оля предполагает. Но делать с этим она всё равно ничего не будет. Не имеет права. И не будет иметь прав ровно до тех пор, пока это не начнёт вредить. Первое правило робототехники — вот на что это похоже. Пока Австрия не страдает анорексией всё будет нормально. А если будет, то Оле давно известен метод того, как можно любого заставить есть. Секретный и очень-очень запрещённый. К концу мыслей завтрак оказывается готов. Последним штрихом на тарелку опускаются выпрыгнувшие из тостера тосты, на которые Украина быстро намазывает варенье. Все пять тарелок опускаются на поднос, который спустя небольшое время хождения от кухни до спальни их уютной квартирки оказывается на прикроватном столике. Замотавшийся в одеяло как в кокон Родерих всем своим видом будущей бабочки показывает, что приоритеты он поставил, расставил и теперь спит. Мягкое трепыхание за участок, где в теории должно быть его плечо, вызывает недовольную смесь шипения и стона, больше похожее на кошачье «не трогайте, у меня лапки». Трогать всё равно пришлось — часы к моменту завтрака показывали без десяти одиннадцать. — Родя, вставай, — мягко произносит Украина. — М-м... М, — сонно отвечает Родерих, а после просыпается и высовывается из-под одеяла. — А? — Есть хочешь? — Угу, — не разжимая губ соглашается Австрия, после чего садится на кровати, недовольно встряхивая плечами. Под одеялом гораздо теплее, чем в самой комнате. Ольга довольно умиляется, целует австрийца в щеку и мягко сплетает пальцы с его, едва на кровать опускается специальный «столик». Родерих весь завтрак клюёт носом и успевает съесть только омлет до того, как недовольный нехваткой сна организм вновь берёт верх над разумом, и Австрия прячется под одеялом. — Судя по всему ты сегодня не встанешь, — тихо смеётся Оля, наблюдая, как Родерих недовольно насупливается. — Встану. Через пару часов. — Ладно, — соглашается Украина, после чего раздевается до белья и ложится рядом с Австрией. — Будильник поставим? — А он нам нужен? — задаёт встречный вопрос австриец. — Логично, что нет, — пожимает плечами девушка, а затем прячется под одеялом, прижимаясь грудью к чужой спине. — Разбудишь как проснёшься. В ответ раздаётся довольный зевок, после чего они действительно засыпают, очень комфортно прижавшись друг к другу. Тепло, уютно и в принципе им никуда не нужно бежать, торопиться и что-то делать в быстрые сроки. Набегались уже, настало время меланхоличного и неторопливого шагания по жизни. Для начала можно поспать столько, сколько им угодно. Потом вновь поесть, а там дальше как пойдёт. Может опять спать. Прямо как лягушки из мультфильма, но всё равно лучше. Родерих действительно будит через два часа методом осторожных поцелуев. Никаких намёков на секс, просто нежности. Проявления чувств, а не жажда плоти, которой обычно заканчиваются все отношения. Любовь живёт три года только при таких условиях, когда секс является основой, базисом, и едва секс надоедает, как отношения падают карточным домиком. В их же случае отношения это больше нужда быть рядом в любом состоянии. Секс в их случае украшение, а не основа. Основой же являются вот такие моменты. — М-м... Спи-им... — сонно шепчет Ольга, фыркая от очередного поцелуя в кончик носа. — Завтрак остыл, — констатирует Родерих. Украина лишь мысленно закатывает глаза — кофе остыл. Причём наверняка обе кружки: эспрессо — кляйнер шварцер, если быть точнее — и ольгин латте. Как-то она забыла про то, что кофе в принципе был. Ну и ладно, сделают новый, кофемашина работала и работает, только заправить нужно. — Новый сделаем, — Оля хихикает, едва на голых боках ощущаются тонкие пальцы, щекотящие столь уязвимое место. — Род-дерих! — Да? — интересуется австриец, который, судя по всему, окончательно проснулся и чувствует себя бодрячком. В отличие от уснувшей на пару часов Ольги. Самый опасный враг любого человека это короткий сон. После него хочется ещё больше спать, а не активничать. — Не щекоти. Австрия тут же убирает руки. — Встаём? — Да, — в противовес своим словам Украина ловко обнимает его за шею, притягивает к себе и очень нежно целует в губы. Мягко, осторожно и крайне искренно. — Надо встать. Родерих отвечает многозначительным блеском в глазах и полуулыбкой, которая показывает всю его радость. Он редко улыбается как обычно это делают люди, широко и весело, но это и не важно. Ольга понимает всё с полутонов. — Сходим в оперу вечером? — Хорошее предложение, — соглашается Австрия, выпрямляясь, едва слух ловит звук дверного звонка. — Я сейчас. Австриец возвращается спустя пару минут с огромным букетом разноцветных маков и маленьким пакетиком с объёмной бабочкой на боку. — С Днём всех безумцев. Ольга улыбается, принимая подарок и наслаждаясь ароматом маков. — Они очаровательны, — Родерих ухмыляется. Не могли не быть. Всё должно быть идеальным, включая и такой внешне простенький подарок. — А тут у нас что..? — девушка достаёт из пакетика файл с пожелтевшей бумагой, которую она достаёт и осторожно раскрывает, вчитываясь в поплывшие от воды строки. — Я... Думала, что он пропал навсегда. — Пришлось заняться этим делом, найти людей, которые занимаются раскопками и спросить у возможных свидетелей, но вот, — Австрия кивает в простой пародии на поклон. Ольга помнит это письмо. Одна из тех крошечных вещей, которые остались от её любимчиков. Не любовников, не партнёров, больше детей. Тех юношей, которые пришли на войну в попытках доказать свою мужественность. Ей импонировало их стремление быть старше, чем они являлись. Вкупе с пародией на материнский инстинкт она старалась о них заботиться. По итогу выжили не все. Как бы это горько не было, но такова война — суровая, строгая и плюющая на чужие жизни и жизни близких. Одним из любимчиков был Гриша, обманувший комиссию и сказавший, что ему восемнадцать, хотя ему тогда едва-едва исполнилось шестнадцать. Маленький храбрец, который в какой-то момент пропал из поля видимости на долгое время. И вот. Два письма. Одно начерканное ещё во время войны, а другое гораздо более позднее, но всё так же принадлежащее Грише. Если уж точнее, то Григорию Васильевичу Нефистахину, ветерану, который осел где-то в Подмосковье. И который остался жив. — Ты вгоняешь меня в краску, — выдыхает Оля, откладывая письма. На душе как-то теплеет и становится спокойно. Хотя бы за кого-то в её жизни. — Даже не знаю, что тебе подарить в ответ. — Мои таблетки обратно — будет достаточно, — Украина качает головой. — Тогда не представляю. — Придумаем что-нибудь. — Блины, — всё же додумывает Родерих. — С Солёными арбузами. Много блинов с солёными арбузами. — Хорошо. Тогда встаём, обедаем, а после в оперу и в магазин за тестом и арбузами. Австрия ментально аплодирует и дёргает по-кошачьи длинным хвостом. Пусть он и не реален, но эмоции его действительны. — И никакого секса пока мы их не приготовим. Почему-то эта фраза кажется знакомой.