***
В Неймлессе сохранялась тишина. Каждый взрослый и каждый ребенок был погружен в траур, повисший над общиной, словно грозовая туча. Люди ходили быстро и бесшумно, пытаясь лишний раз не нервировать стены коммуны своим присутствием. Это был поистине ужасный день, запомнившийся в истории Неймлесса не только как день падения Мортема, но и как день смерти первого лидера, Бан Чана. На улице моросил дождь, медленно переросший в безжалостный ливень. Он омывал землю, создавая глубокие грязевые ямы, и топил в себе въевшийся в воздух трупный запах, разрешая на короткое время почувствовать настоящий вкус кислорода, не запятнанный прогнившей плотью. Собравшиеся на первом этаже центрального здания были непривычно поникшими и в то же время благодарными за возможность прожить на несколько дней дольше благодаря самоотверженной жертве Кристофера. Кто-то считал ее глупой, кто-то – по-смелому героической. Но каждый разделял единое мнение, что благодаря этому мужчине весь кошмар закончился гораздо быстрее, и охотники не смогли достигнуть сердца Конта-Ариаса, учинив тем самым настоящий разгром, за которым последовали бы десятки и сотни смертей. О близнецах же никто не вспоминал, вопреки выполненному ими обещанию. Подсознательно они понимали, что все так скоро подошло к концу лишь благодаря им, но никто братьям эту заслугу приписывать не собирался. И, несмотря на всеобщий вкус горечи, поселившийся на языках людей, кто-то сожалел совершенно о другом, кто-то думал совершенно о другом. На верхних этажах никого не было. Большинство дверей были плотно закрыты на замок, а за преградой оставшихся раздавался приглушенный плач. Многие переживали произошедшую потерю по-своему, не смешивая ее со всеобщей скорбью. Стены Неймлесса пополнились еще несколькими вручную нарисованными фотографиями и новозажженными свечами. Следов губ от помады с каждым часом становилось все больше. Они заполняли собой целый коридор, увешанный портретами погибших. Было нестерпимо больно, но эта боль заставляла людей посмотреть на мир под другим углом, понять, что не каждый человек, которому позволили ступить на принадлежащую им территорию, – друг. И если кто-то разбивался в муках отчаяния, то другие неизменно находили в себе силы для поддержки семьи. Потеря одного человека дала возможность другим понять, что их привязанность друг к другу была вызвана не только общими обстоятельствами, но и чувствами. Когда в то, наполненное скорбью утро, Минхо купал Джисона, в его голове пронеслись воспоминания о военных лабораториях. Перед его глазами стояло лицо ученого, который рассказывал страннику о подробностях проводимых опытов. Ученого, который был застрелен за нелестные высказывания о зараженных. Тогда Минхо разозлился, но сейчас в ужасе осознавал правдивость слов того человека. Тело Джисона было уродливым. Он больше не напоминал себя прежнего, а лишь оболочку затухающей личности. Его кожа была покрыта гематомами: красные, синие, желтые, – все они оставили след на белом полотне. Минхо не мог поднять взгляд на его укусы. Кровоточащие, с отчетливыми зазубринами острых зубов, они напоминали мужчине о его ошибках. К сожалению, тело Джисона не издавало никаких признаков заживления, даже после проведенной Дэилем операции. Костлявые руки, осунувшиеся плечи, лишенные зрачков глаза. Минхо старался не думать, что на месте Джисона сейчас мог сидеть он. Минхо было больно. Он вытирал спину младшего, боясь прикосновением полотенца сломать ему кости. Поднимал его на руки с мыслью, что чуть больше силы – и Джисон сломается пополам, будто фарфоровая кукла. Хан только стискивал до скрежета зубы и игнорировал видимое отвращение в чужих глазах. Джисон знал, во что превратился. Знал, что был отвратительным внешне. Он до последнего остался верным своим принципам, но не уберег то единое, чем все это время жертвовал. Но было нечто, от чего сердце Джисона сжималось еще сильнее. – Ты не можешь так взять и уйти! – кричала малышка Серим, когда странники и девочка оказались наедине в одной комнате. С новостями о смерти Бан Чана, вскоре к ней пришла весть и о скорой кончине Джисона. Для детского сознания это стало громким потрясением, которое она не была в силах проглотить как должное. Серим плакала, категорически отказываясь покидать пределы чужой комнаты и мертвой хваткой цеплялась за плечи Хана. И последний в этот момент хотел выколоть свои глаза, чтобы не видеть страдания на лице напротив. Впервые за долгое время к Джисону пришли предательские слезы безнадежности, застилающие бесцветные глаза непроглядной пеленой. Он ощущал по всему телу тепло, исходящее от сковавшей его Серим, но не был в состоянии даже обнять ее в ответ, продолжая лишь с изнеможением наблюдать за калейдоскопом эмоций на чужом покрасневшем лице. – Серим, – он пытался говорить внятно, но получалось из рук вон плохо. – Серим, – тянет он, обращая к себе внимание девочки. – Ты справишься и без меня, – Джисон по-настоящему хотел остаться с ней, но не мог. – С тобой будет Минхо. Он позаботится о тебе. – Я хочу остаться с тобой, – она не прекращала плакать. – Ты обещал научить меня! Обещал научить убивать озверевших, – Серим искала любые аргументы, чтобы хотя бы на мгновение удержать Джисона в Неймлессе. – Странники не нарушают обещаний, – ее голос становился тише, и Хан все больше понимал, что она смирится. Рано или поздно, но придет день, когда эта девочка сможет преодолевать все неприятности в одиночку. – Ты обманщик! – Посмотри на меня, – Джисон говорит твердо, через силу высвобождая свои руки из детских пут. – Серим, – тон походил на приказ, и это сработало. Малышка подняла на старшего рассерженный и непонимающий взгляд. – Сейчас тебе больно. Невыносимо больно, но одним днем ты проснешься и поймешь, что все происходящее сейчас – это лишь очередная преграда на пути к той жизни, к которой ты стремилась, покинув свою общину, – он качает головой. – В будущем тебя ждет множество трудностей, с которыми ты вынуждена будешь бороться самостоятельно. Люди никогда не задерживаются надолго, и у тебя останешься лишь ты сама, – Серим поджимает нижнюю губу. Несмотря на ее возраст, она все прекрасно понимала. – И ты должна к этому привыкнуть. – Я не смогу забыть тебя, – все это время она обращалась к Джисону неформально, будто обнажая свою истинную натуру. – Даже не проси меня о чем-то подобном. – Разве я смогу? – Хан надломлено улыбается, переплетая их пальцы и несильно сжимая маленькую дрожащую ладошку. – Не позволь воспоминаниям стереться из своей памяти. Они – единственное, что делает тебя по-настоящему живой, – Джисон выдыхает, налаживая сбившееся дыхание. – Я хочу, чтобы в будущем ты не сожалела о своих выборах. Хочу, чтобы через несколько лет ты не проснулась с мыслью, что все было зря. Хочу, чтобы ты всеми правдами и неправдами добивалась своего, – он словно давал ей одобрение быть странницей. – Не ищи в людях поддержки. Ищи в них ту пользу, которую они могут тебе принести. И уходи отсюда. Уйди из Конта-Ариаса с Минхо, а о твоем брате позаботятся остальные. Джисон понимал то, что Серим не могла сказать ему в лицо. Понимал, что эта девочка прикована по рукам и ногам к Себому, чье присутствие ее обременяло. Она любила младшего брата, но еще больше жаждала того, что могло подарить ей одиночество и странствия далеко за пределами горящего в огне города. – Ты не безымянная. С сегодняшнего дня твое имя – Хан Серим. Не дай ему угаснуть так же, как жизнь постепенно угасла во мне, – выдыхает Джисон, целуя девочку в лоб и заключая ее в прощальные объятия, самые теплые и искренние, которые ему когда-либо приходилось дарить.***
Джисон просыпается от легкой тряски. Все его тело безудержно ломит, но ноги ничего не чувствуют. Они безвольно лежат на задних сидениях автомобиля, пока по салону разносится терпкий запах прошедшего часом ранее дождя. Хан разлепляет налитые сонным маревом веки, обнаруживая себя накрытым пледом. Он сглатывает скопившуюся за время кратковременной дремы слюну и поворачивает голову в сторону водительского сидения, замечая сосредоточенного Ли Минхо. Как и тогда, два года назад, он был по-прежнему красив. – И все же натуральный цвет волос тебе подходил гораздо больше, – тянет Джисон. Он видит мелькнувшую на чужом лице улыбку, и сам болезненно улыбается, устраиваясь поудобнее. – Где мы? – Далеко от Конта-Ариаса, – и это были единственные слова, которые впервые за долгое время вселяют в Хана несравнимое ни с чем удовольствие. – Как ты себя чувствуешь? – Так, будто меня придавило бетонной плитой, – роняет младший, уставившись в окно. Перед его лицом медленно пролетали густые кроны деревьев, сменяющиеся широкими полями и заросшими озерами, рядом с которыми паслись лесные животные и взмывали в воздух стаи изголодавшихся птиц. Природа в истинном своем обличье представала перед странниками неизменной хозяйкой всего сущего, во владениях которой человек – это низшее звено пищевой цепочки, мусор, не удостоившийся даже капли внимания. Джисон трепетно вдыхает свежий воздух, но чувствует неприятное жжение в груди. Он откашливается, заставляя Минхо поволноваться, но вскоре вновь возвращается к излюбленному занятию – наблюдению. Приглушенный звук двигателя полностью стирался на фоне стрекочущих стрекоз и кузнечиков, прыжки которых были заметны невооруженным глазом. Даже воронам-падальщикам, занятых поеданием остатков с костей оленя, было совершенно плевать на присутствие людей. Хан выставляет перед собой ладони, на которых отчетливо были видны многочисленные дорожки вен. – Я все еще чувствую тепло ее рук, – он произносит эти слова с неопределенностью в голосе, будто считал подобные чувства чем-то непривычным и несерьезным. – Ты сделал для Серим больше, чем можешь себе представить, – Минхо выворачивает руль, съезжая на неровную тропинку, практически полностью заросшую сорняками и кустарниками. – Она справится. – А ты? – вопрос застает старшего врасплох, и он предпочитает его проигнорировать, сосредоточившись на дороге. Через некоторое время начинает накрапывать мелкий дождь. Джисон периодически проваливается в сон, по-прежнему просыпаясь истощенным и уставшим. Он тяжело дышит, до самого последнего пытаясь не выдавать признаки собственной слабости. Хан тщательно всматривается в линию горизонта, наблюдая за поднимающимся солнцем. Оно было таким же прекрасным, как и каждый день до этого. – На протяжении прошлых двух лет я не имел и малейшего понятия, что должен чувствовать, – Минхо затаивает дыхание: это был первый раз, когда Джисон делился с ним чем-то по-настоящему сокровенным и личным. – Я злился на тебя. Я ненавидел тебя, – старший молчит, не зная как реагировать. – И в первую нашу встречу в Конта-Ариасе я не питал никаких надежд на то, что ты изменился, – Хан усмехается. – Я до последнего сомневался, – слова звучат с иронией в продрогшем голосе. – А сейчас, спустя несколько недель, ты выполняешь свои обещания, в которые я тогда не поверил. – Странники довольно редко находят общий язык, – с выдержкой говорит Минхо. – Несмотря на общую цель, путь ее выполнения у каждого отличается, – мужчина сжимает пальцы на руле. – Я пришел в Конта-Ариас ради Донхи. Узнать причину и обстоятельства ее смерти было для меня гораздо важнее, чем благополучие окружающих меня людей, – Джисон понимает, что вслед за этим прозвучит настоящая правда. – Когда мы с тобой натолкнулись на альфу, то мне стало страшно. Страшно за свою жизнь. Страшно, что я умру, так и не добравшись до истины. Моя сестра была человеком, ради которого я мог принести в жертву других, – Хан прикрывает веки, выдыхая через нос. – Я любил ее, и эта любовь принесла тебе только страдания и… «Смерть.» – Это того стоило? – спрашивает Джисон. Минхо почти не сомневается. – Нет. Хан приглушенно смеется. – Мог бы и соврать. – Моя ложь породила только недопонимания, – старший качает головой. – Я получал от этого наслаждение до тех самых пор, пока мои слова не стали приносить столько боли родным мне людям. Тишина окутывает все вокруг. Впереди Джисон видит густой лес, загораживающий видимость. Из-за поднявшегося ветра хвойные деревья склонили свои кроны ближе к земле. Издали затрепетали птицы. Дорога становилась все уже, и Минхо пришлось замедлиться, чтобы поймать след скрывшейся из виду тропинки. И что было наиболее примечательным в этом месте – это полное отсутствие озверевших. В отличии от густонаселенного Конта-Ариаса, далеко за его пределами царствовало спокойствие и умиротворение, присущее безлюдным регионам, куда никогда ранее не ступала нога человека. И в такой атмосфере можно было расслабиться, предаться размышлениям и какое-то время ни о чем не беспокоиться, уйти от реальности. Звуки становились отчетливее, а вместе с тем мысли – громче. Позади них расстилалось усыпанное одинокими деревьями поле, а впереди явственно виднелись непроходимые дебри лесной чащи. По хилым веткам резво прыгали белки, а в нескольких метрах от проезжающей машины топталась кучка кабанов, которые при виде незнакомцев опасно оскалились, но с прежним рвением продолжили поедать плещущихся в ближнем озере лягушек. – Как-то раз мне пришлось убегать от одного такого, – кидает Джисон. – От этих безобидных малышей? – спрашивает Минхо, притормаживая. – Я посмотрю, назовешь ли ты их «безобидными», когда один такой захочет тобою полакомиться, – голос Хана не звучит рассержено или обижено. За последние пять лет он встречал практически то же количество мечтающих его убить животных, сколько и попавшихся на его пути озверевших. И от них приходилось прятаться, используя множество нестандартных способов, начиная от скоростного заплыва через болото и заканчивая длительной ночевкой на дереве до тех пор, пока хищник не терял терпение и не уходил добровольно. В иных случаях Джисону приходилось спускать курок и довольствоваться изысканным ужином под сверкающей луной. Это были его правила выживания, но он предпочитал не доходить до подобных крайностей. С какой бы легкостью он не убивал людей, но провернуть аналогичное убийство животного представлялось задачкой гораздо сложнее. Долгое время Хан перебивался лесными ягодами, поджаренными на костре грибами и червями, если его путешествие уходило далеко в лес, и ближайшая община, которая могла снабдить его продовольствием, находилась в нескольких днях пути. С таким образом жизни забота о самом себе стала для него делом обыденным, чем-то, на что не стоит обращать внимание и в целом принимать как должное. Будучи странником, нет надобности в опеке над ближним, и остается только один человек, который в тебе нуждается – ты сам. Самостоятельно добывать пищу, самостоятельно выискивать безопасное место для ночлега, самостоятельно выбираться из смертельных передряг и надеяться только на собственные возможности. Отношения с людьми делали странников уязвимыми. И сейчас, вспоминая слова Чанбина, который выразил незнакомцам свою привязанность, Джисон находился в ступоре. Где-то в глубине души он, может быть, и хотел остаться в Неймлессе, но это желание было настолько незначительным, что даже не воспринималось всерьез. Неймлесс для странников – община чужаков, очередной способ достигнуть желаемого и двинуться в путь дальше. Хан с точностью знал, чего хочет, и длительное сотрудничество в его список не входило даже мелким шрифтом в конце страницы. Теперь Джисон даже не знал, есть ли у него этот список вообще. Все произошедшие события в его голове перемешались сумбурным потоком необработанной информации, для освоения которой ушло бы больше времени, чем у него осталось. – Скоро будем на месте, – слышится тоскливый голос Минхо. Джисон выглядывает в окно, и у него перехватывает дыхание. Он видел горы, окруженные непроходимой чащей хвойного леса. Он видел место, единожды попав в которое запомнил на всю оставшуюся жизнь. Этот вид был настолько потрясающим, что у Хана не хватило бы и вечности, чтобы насладиться им в полной мере. И он снова здесь, в свои последние часы жизни. В месте, где каждый свист – это не скорый предвестник смерти, а музыка, наполняющая легкие привкусом знойного лета. В месте, где тишина – это не повод для волнения, а шанс насладиться великолепными пейзажами пышущей свежестью природы. – Бери правее, – говорит Джисон. – Там должна быть крытая дорога. Минхо кратко кивает. Машина плавно замедляется, осторожно виляя между крупных камней и пней деревьев, и уже через несколько минут они оказываются внутри леса, окруженные хвоей и пропитанным дождем воздухом. Хан опирается головой о спинку сидения, проваливаясь в кратковременную дрему. Его тело казалось невесомым, и удерживать его на месте представлялась практически невозможным. Вдалеке защебетали певчие птицы, предупреждая сородичей о прибытии чужаков на их территорию. Впервые за долгое время Джисону снились сны. Они были наполнены самыми искренними эмоциями и недостижимыми мечтаниями о лучшем мире. О мире, в котором не существует озверевших. О мире, где за тобой не объявлена охота, потому что ты чем-то отличаешься. О мире, где чувства – это не слабость, а нерушимая сила двигаться дальше. Джисон в момент увидел места, которые ему довелось посещать ранее. То были нескончаемые пшеничные поля, сон среди которых был самым сладким и спокойным. Он видел сгоревшие заживо мегаполисы, единственными поселенцами которых были заблудшие колониальные и путешествующие странники. Он видел могучие водопады, под натиском которых погибали даже самые смелые животные, грезящие о свежей рыбе. И все же мир, в котором посчастливилось родиться Джисону, был по-своему прекрасен и далек от людей, в чьих приоритетах было выживание, а не жизнь. – Сможет ли человечество когда-то восстановиться? – спрашивает Хан. – Нет, – прямо отвечает Минхо и продолжает: – Мы сможем лишь приспособиться, но то, о чем я читал в книгах, – он делает короткую паузу. – Станет для будущих поколений лишь легендами. Джисон разминает шею. – А разве не уже? – его вопрос вводит Минхо в ступор. – Разве сейчас мир не предстает перед нами в своем истинном обличье? – Хан смотрит в окно, замечая лишь ряд массивных стволов деревьев. – Дэиль хотел рассказать нам о происхождении вируса, – старший кивает, припоминая нечто такое. – Но раз заражение начинается с крови, то не виновата ли во всем наша человеческая природа? – Выживает лишь сильнейший, – Минхо задумывается. – Естественный отбор. – Это лишь мое предположение, но разве мир был таким не изначально? – Джисон рассматривает свои костлявые пальцы и отворачивается. – Много лет назад люди не заботились о вопросах выживания. Мы получали все готовое, совершенно позабыв о том, как все начиналось, – Хан берет в пример все прочитанные им ранее книги. – Но если человечество один раз достигло чего-то подобного, то почему не сможет вновь? Минхо какое-то время молчит. – Твоя правда, – говорит он и глушит двигатель, поворачиваясь к Джисону. – Мы на месте. Хан не осмеливается выглянуть в окно. Он заламывает пальцы, а следом безуспешно пытается размять ноги, но ничего не происходит. Надежда на магическое исцеление – это, пожалуй, самое глупое чувство, которое он мог испытывать за прошедшие несколько недель. Джисон сглатывает скопившуюся слюну, ощущая стягивающую его тело усталость, и расстегивает ветровку в порыве избавиться от удушающей духоты. В горле образуется ком, который вот-вот выльется в непрекращающийся поток слез. – Давай сюда, – двери позади него открываются и в проеме показывается Минхо. – Обопрись, – он закидывает руку младшего к себе на шею и берет того на руки, слыша только неразборчивый поток ругательств. – Осторожнее. Минхо садит Джисона на капот машины, на котором заранее был расстелен еще один плед. Хан смотрит на него из-под отросшей челки, и мужчина мельком замечает отросшие корни черных волос. Он трепет Джисона по голове и сразу после этого скрывается позади автомобиля, насвистывая под нос незамысловатую мелодию. Младший растерянно хлопает ресницами, но когда переводит взгляд перед собой, то его сердце пропускает удар и замирает, не в силах совладать с накатившими эмоциями. Своими собственными глазами он видел озеро. Он грезил о нем лишь во снах, даже не представляя реальности, в которой мог бы вновь здесь оказаться. Джисон резко оборачивается по сторонам в попытке найти Минхо, но вновь возвращается к рассматриванию природного пейзажа. Это озеро все еще было великолепным и настолько величественным, что одним своим видом затягивало в самые пучины неизведанного дна. Где-то вдалеке кричали чайки. Они размывались в воздухе белыми пятнами, и под лучами солнца их было сложно заметить. – Красиво, правда? – спрашивает Джисон. Минхо отмахивается. – Я рад, что не ошибся с выбором, – старший поднимает голову в недоумении. – С выбором места смерти, – Хан впервые за последнее время говорил об этом так открыто. – Для многих смерть – это лишь момент, когда твое тело разрывают на кусочки озверевшие, – он грустно улыбается. – Но для меня, – он замолкает, раздумывая. – Для меня это нескончаемая пытка. Я слышу их вой, слышу их мысли, слышу их внутренний крик, молящий о помощи, – Джисон смотрит пронзительно, словно в этот момент решалась судьба всего человечества. – Озверевшие – люди. И они нуждаются в спасении. – Не мели чепухи, – Минхо вытирает руки о футболку и подходит к младшему. – Этого никогда не произойдет. – В этом и проблема, – Джисон смотрит на небо, обводя взглядом белоснежные облака. Дождь временно прекратился. – Цивилизация вымрет из-за своего же бездействия. Мы выбрали путь принятия катастрофы, а не борьбы с ней, – Хан толкает язык за щеку, отворачиваясь. – Все в мире циклично. Пройдет «Тетра», настанет нечто похуже, – парень пожимает плечами. – Но мы расслабляемся, ведь не доживем до нового апокалипсиса, – Ли не ведет и бровью. – Минхо, пообещай мне, что не станешь озверевшим. Что не станешь ферментным, – во взгляде Джисона проскальзывает отчаяние. – Найди человека, который пристрелит тебя без мук совести. – Ты очень добр. Джисон заливисто смеется. Они оба знали, что вскоре произойдет. Минхо кидает на младшего укоризненный взгляд. И чем больше Хан принимал свою скорую смерть, тем сильнее это его раздражало. Ли не понимал, действительно ли этот человек готов умереть, готов ли навсегда покинуть этот мир и всех, кто в нем обитает? Неужели Джисон и вправду мог так просто отказаться от своих мечтаний и целей, бросить где-то позади в прошлом многолетнюю борьбу с самим собой и пойти под землю? Минхо стискивает челюсть. Его пальцы самопроизвольно стискиваются в кулаки, а на шее проступают вены. Раньше он даже не задумывался о том, что чувствуют люди на грани с обращением в озверевших, но отчего-то понимал, что им чертовски больно. И самому Минхо было больно, потому что в такой период Джисон по-прежнему смеялся и улыбался, стараясь скрыть свою тоску за маской дружелюбия. Он должен был кричать, биться в слезливой истерике, рвать волосы у себя на голове, но только не смотреть взглядом, наполненным желанием жить. Впереди – тысячи неизведанных уголков земли, а на пути – смерть, неустанно следующая по пятам, и в конечном итоге ставшая последним препятствием перед небытием. Внезапно Джисон переворачивается и опустошает желудок. Он долго кашляет, поставив на уши всю округу, и вытирает стекающую по подбородку кровь. Хан устало откидывается на капоте машины и закрывает слипающиеся глаза, медленно дыша и восстанавливая сердцебиение. Минхо незамедлительно подает тому бутылку воды, но младший отказывается, несколько раз уверенно мотнув головой. – Тебе нельзя было ужинать, – говорит Минхо. – Твой организм практически перестал переваривать пищу. – Я не имел никакого права отказывать Феликсу, – после длительного молчания изрекает Джисон. – После смерти Бан Чана это было единственным, что я смог для него сделать. – И все же ты пропитался к Неймлессу сочувствием, – Минхо неодобрительно качает головой. До самого последнего часа в этом месте они принимали нейтралитет, но выйдя за пределы Конта-Ариаса все чувства мигом всплыли наружу. – Они тебя и не вспомнят. – Мне этого не нужно, – Джисон пожимает плечами. – Я мог проигнорировать Сынмина, Чанбина или Чонина, но не Феликса. Он заботился о Серим во время нашего отсутствия и прямо сейчас, и я ему за это благодарен. – Ты любишь эту девчонку. – А ты разве нет? – Хан усмехается. – Вы выглядели так комично, когда она во сне разваливалась на твоей груди, словно морская звездочка, – уголки губ Минхо слабо ползут вверх. – И еще так упиралась головой тебе в подбородок, что ты был вынужден убирать ее волосы изо рта. – По крайней мере это не я теснился на краю кровати, чтобы Серим распласталась на остальной ее части и самозабвенно пускала слюни на подушки, – Минхо смеется, и этот смех подхватывает Джисон. Через время они успокаиваются. Минхо вновь уходит назад, а через время возвращается, таща за собой небольшую надувную лодку, и когда видит отразившийся в глазах Хана блеск, то в его груди что-то загорается, совсем не желая угасать. Он хотел обрадовать его, хотел в который раз показать Джисону, что способен на нечто бóльшее, чем ложь и предательство, что он тоже может быть хорошим другом и напарником. На протяжении долгого времени он только и делал, что жил этим стремлением: казаться лучше, быть лучше. Он будет расплачиваться за свои грехи и ошибки до конца своих дней, каждый раз с болью смотря на шрам от иглы, куда был введен анестетик. Плечо все еще неестественно покалывало, но после укола след от укуса ферментного перестал кровоточить. – Где ты ее достал? – спрашивает Джисон, пока Минхо спускал лодку на воду. – Воспользовался помощью друга, – отвечает старший. – Хенджин. – И всегда он, – Хан говорит это по-доброму, и улыбка расплывается на его бледном лице. – Пора? – задает вопрос Минхо, разминая спину. Джисон ничего не отвечает. Он смотрит вперед на тихую гладь озера и окунается в свои мысли с головой, перестав воспринимать реальный мир. Хан клюет носом, сглатывая скопившуюся слюну. Его руки мелко подрагивают только от одного осознания, что это его конец. Что дальше – пустота, которая вскоре поглотит его целиком. Джисон переводит взгляд на Минхо. Тот стоял к нему спиной, терпеливо ожидая ответа, и рассматривал вылезших на гладкие камни лягушек. Он был таким по-домашнему родным, что все происходящее воспринималось как отдых, после которого они вернутся обратно в Неймлесс и заснут вплоть до наступления рассвета. Не было никакого апокалипсиса, никаких озверевших и военных. Не было людей, которые ради личной выгоды были готовы пойти на хладнокровное убийство, не было страдающих в неволе детей, важность чьих жизней стояла на порядок ниже, чем желания вышестоящих. К счастью, всему этому скоро придет конец. – Пора, – отвечает Джисон, и Минхо подходит к нему, беря на руки исхудалое тело. Снова начал накрапывать мелкий дождь. На поверхности озера появлялись кольца, которые, доходя до берега, слегка расшатывали рогоз и камыши. Со всех сторон доносились всплески воды, оповещающие об активности лягушек и рыб, не упустивших свой шанс выпрыгнуть наружу. Джисон поднимает голову к небу и на его щеки приземляются несколько холодных капель. Он щурится, пытаясь найти просвет между серыми облаками. На землю опускается холод, и воздух мгновенно пропитывается запахом дождя. Он въедается в легкие и дает возможность прочувствовать мир таким, какой он есть на самом деле: без отвратительного запаха повсеместного разложения и смердящего на улицах городов мусора. Смрад, ранее частично затуманивающий разум, пропадал, словно его никогда и не существовало. Джисон глубоко вдыхает, ощущая обволакивающую его негу. В следующий момент Минхо осторожно опускает его на деревянную перекладину, укрывая пледом. Старший отходит назад и отталкивает лодку от берега, заходя в озеро по самые щиколотки. Он ловко прыгает внутрь и садится напротив Хана, беря в руки пару весел. Минхо выглядел чуть ли не таким же измученным, как и Джисон: под глазами образовались глубокие мешки, щеки медленно, но верно исчезали, а потресканные губы, истерзанные зубами, мелко кровоточили. Минхо устал. Ему требовался здоровый сон и трехразовое питание, но ни один из этих пунктов не выполнялся должным образом. У него не было времени. Ни у кого из них.«Решив стать странником, я согласился провести всю оставшуюся жизнь в одиночестве. Еще с самого раннего детства я понимал, что этот путь будет не только тяжелым, но и изматывающим. Я перестал думать о посторонних, перестал заботиться о планах на завтрашний день, перестал зацикливаться на вещах, которые раньше считал обыденностью. На протяжении нескольких лет я встречал многих людей, которые отличались друг от друга: одни давали дельные советы, и их я никогда не забуду, а другие были годны только на оскорбления и необузданные вспышки гнева. Человеческая личность всегда казалась мне многогранной, но после обращения в озверевших люди непременно становились одним организмом с единственной целью – пожирать живое. Другим же везло больше и они заканчивали свои дни не в бесконечных скитаниях, а под землей. Я отчаянно пытался не заразиться, пытался не получить укус и остаться невредимым, но фортуна решила иначе. Я не винил в этом Ли Минхо. Виновата была моя неосторожность и доверчивость по отношению к человеку, который назвался странником. Но у каждого есть свои причины поступать так или иначе, и его причина оказалась достаточно веской, чтобы оставить прошлое в прошлом. В конце концов, решающим стал второй укус и дозы морфина, и в этом был виноват только я сам. Человеку свойственно ошибаться, и мои собственные ошибки привели меня к плачевному концу. Я был зол, но по сравнению со всем произошедшим до этого моя злость была мимолетной, незначительной. На дороге жизни мы искупаем свои грехи, но в чем провинился я? В том, что был слишком осторожным или излишне доверчивым?»
– Ты жалеешь? – спрашивает Минхо. – О чем? – Джисон вскидывает бровь. Его волосы постепенно промокали и цеплялись за осунувшиеся щеки, потерявшие свой прежний вид. – Что сразу не покинул Конта-Ариас, когда встретил меня тогда, – старший выглядел виноватым. Они оба понимали, что, несмотря на ситуацию, в которой они находились, у каждого был выбор уйти или остаться. – Да, – честно отвечает Джисон. – Не пойди я вместе с тобой в Неймлесс, то остался бы жив, – это была та правда, которую парень старательно игнорировал. – Не принимал бы морфин, никогда бы не пошел в центральную больницу, – Хан грустно усмехается. Былой энтузиазм исчезает с его лица. – Мне жаль, – Минхо говорил с нескрываемой искренностью в голосе. – Но с другой стороны, – Джисон пожимает плечами. – Мы бы не спасли Серим и Себома, не помогли бы Чанбину и Феликсу выбраться из бункера, – Ли прикусывает губу, отворачиваясь. – И Хенджин… Ему нужен был стимул двигаться дальше, переступая через лимит своих возможностей, и этим толчком к действиям стали мы. Это было лишь начало, – Хан выдыхает. – Я не думаю, что все случившееся в Конта-Ариасе – это вещи, про которые в лучшем случае стоить забыть и никогда не вспоминать. Мы помогли многим людям, но с тем же успехом многим разрушили жизнь, – Минхо мычит, соглашаясь. – Все в мире происходит без нашего на то вмешательства, и мы можем лишь наблюдать или действовать, оставив свою историю не на страницах книг, а в сердцах других людей. Джисон осторожно склоняется над озером и запускает руку в воду, чувствуя врезающиеся в запястье волны. Холод мгновенно сковывает ладонь, и парень поспешно возвращается на место, глубоко вдыхая свежий воздух. Природа была воистину чистой и неприкосновенной. Хан ежится, сильнее кутаясь в плед, и кидает короткий взгляд на отстраненного Минхо, который смотрит на него в ответ и отворачивается. Чувствовали ли они повисшую над ними неловкость? Отнюдь. Это скорее было похоже на встречу двух людей, у которых закончились все темы для разговоров. Говорить о чем-то личном было уже поздно, а о будущем – бесполезно. Все планы на завтрашний день рушились, словно карточная пирамида, тщательно выстраиваемая годами. И смотря на все еще живого Хан Джисона Минхо не знал, что ждет его с наступлением следующего рассвета. Он боялся. Боялся открыть глаза и во всем мире не найти его. Этот страх парализовал его полностью, заставлял усомниться в ранее совершенных действиях и во всем, что его окружало вплоть до этого момента. Минхо повстречал множество людей, но ни один из них не будет смотреть на него тем же взглядом, что и Джисон. Никто не станет волноваться за него, никто не побеспокоится о его самочувствии, поставив свое собственное на второе место. Он был единственным в своем роде: одновременно корыстным и не требующим ничего взамен. Ком в горле, образовавшийся еще по пути к горам, постепенно увеличивался. Ли было невыносимо больно и в закромах его сознания он ощущал, что нечто дорогое его сердцу вновь утекает сквозь подрагивающие пальцы. У всего в мире есть своя цена, но в реалиях современного общества дешевая человеческая жизнь для Минхо в этот самый день была бесценной. – После того как я бросил тебя в первый раз, – начинает Минхо, собравшись с мыслями. – Меня долгое время посещали кошмары, – его руки уже на протяжении долгого времени мелко подрагивали. – Не было и дня, когда во снах я не видел твоего лица, – теперь Джисон понимал, почему старший так быстро узнал его в их первую встречу в Конта-Ариасе. – Сначала я не поверил своим глазам, тогда, на крыше, – он грустно усмехается. – Я считал, что все еще не очнулся, что все происходящее – это картинки возможного будущего, где ты мог оказаться живым, – он останавливает греблю. – Я мог выбраться с той платформы самостоятельно, но что-то во мне твердило убедиться, сплю ли я или же все это реальность, – дождь медленно прекращался. – Когда ты схватил меня за руку, то с моей души свалился неподъемный груз ответственности за собственные необдуманные действия. Будучи странником, я никогда не прибегал к убийству невинных людей, и только тот факт, что твое сердце все еще билось, заставил меня поверить в ранее забытые принципы, – Минхо смотрит пронзительно, стараясь донести до Джисона свою мысль как можно четче. – И сейчас я хочу извиниться за свое поведение. Хочу извиниться за свое неподобающие отношение к человеку, тяга к жизни которого спасла мою веру в самого себя. И за медальон. Мне очень жаль. Джисон сначала намеревается что-то сказать, а после и вовсе замолкает, сосредоточившись на рассматривании горных заснеженных массивов. Дорога к этому месту, должно быть, заняла несколько дней к ряду, и перемена между флорой Конта-Ариаса и этим местом чувствовалась кожей. Хан берет стоящую рядом бутылку воды и делает несколько глотков, отворачиваясь. – Я хочу узнать одну вещь, – неуверенно говорит парень. – Что ты собираешься делать дальше? – задавая этот вопрос, он хотел понять, будет ли его смерть бессмысленной или он обретет новую жизнь в лице этого человека. – Жить, – Минхо отводит смущенный взгляд. – До этого я только и делал, что гнался за прошлым. Но Донхи мертва, – голос мужчины дрогает. – Сожалеть о смерти близких в наше время – это непозволительная роскошь, тянувшаяся для меня годами. Я не мог просто взять и смириться с фактом ее смерти, но также не мог ничего предпринять для ее спасения, – Ли смотрит на младшего, потягиваясь. Он выглядел раскрепощенным и свободным. – Хочу отправиться на Север. Возможно, именно там я найду следы ее присутствия, могилу. Я понимаю, что глупо надеяться на именную табличку, но моя душа успокоится окончательно, – Минхо непродолжительное время молчит. – Этот долгий и тернистый путь станет отличной возможностью обучить Серим. – Не смей подвергать ее опасности, – Джисон говорит тихо. – Я хочу показать ей, что ждет ее в будущем, – Минхо смеется. Он по-прежнему оставался рискованным человеком с необузданным рвением к приключениям. – Серим должна понять, что Конта-Ариас – это лишь вершина айсберга, который ей придется покорить полностью. Она не задержится в своих радужных иллюзиях надолго, – Хан неодобрительно качает головой. – Все, что пришлось пережить Серим – это лишь начало. За каждым рассветом следует закат, и ей придется до мельчайших подробностей изучить ту темноту, которая будет преследовать ее на каждом шагу. – Позаботься о ней. – Непременно. Неестественная прохлада обволакивала собой просторы спокойного озера. Ветер колыхал верхушки хвойных деревьев, и терпкий запах медленно разносился по свежему воздуху, окутывая собой всю близлежащую территорию. Казалось, что мир на мгновение остановился. Не было слышно копошения диких животных в кустах незрелых ягод или бултыхания рыб, а на берегу бесшумно расхаживали толстопузые птицы, ища добычу на земле. Время текло своим чередом, игнорируя присутствие чужаков. Джисон осматривается по сторонам и обнаруживает, что лодка остановилась посреди бескрайней ряби воды. Все тело покрывается слоем липкого страха, и он стискивает челюсть, чувствуя лишь повсеместную слабость и истощение. Его организм был доведен до предела, и в любой момент сердце могло остановиться. Хан глубоко дышит, он вновь пытается посмотреть на сидящего перед ним Минхо, но картинка размывается, и парень пошатывается в сторону. – Обопрись, – говорит старший, подсаживаясь к Джисону. Тот был бледным. Его глаза не выражали ничего, кроме смирения, но что по сути своей мог выразить взгляд, лишенный зрачка? Но Минхо видел и понимал. Он понимал, что в душе Хана сейчас подходит к концу финальная битва, из которой он вышел проигравшим. Это было заметно и по неестественной молчаливости, осевшей на них в последние минуты, и по попыткам укрыться от изучающего взгляда Минхо. Джисон избегал его, пытался спрятаться, скрыть собственные недостатки и уйти от преследующего его позора. Но в конечном итоге его голова тяжело падает на плечо Ли, больше не имея сил держаться самостоятельно. Минхо кидает взгляд на перезаряженный и снятый с предохранителя пистолет, и его сердце пропускает тяжелый удар, отдающийся болезненным импульсом в мозге. – Много лет я искал место, где я буду чувствовать себя живым, – признается Джисон, закрывая слипающиеся веки. – И осознал, что этот мир в любой своей точке может быть поистине прекрасным местом, где все происходящее по вине человека – это лишь гадкий побочный эффект, который пройдет со временем, – Минхо косится на младшего, ощущая, что тело Хана с каждой секундой ослабевает все сильнее. – Я был пленником Конта-Ариаса, пленником своих мыслей и желаний, но когда они перестали иметь вес, то я понял, – Джисон открывает глаза, смотря на Минхо и прикусывая губу. – Понял, что все мои переживания бессмысленны. По крайне мере, уже сейчас. – Блондиночка, – Минхо ошарашено смотрит на Джисона, ведь понимает, что он не заметил как старший взял его за руку. Он не заметил, что больше ее не чувствует. – Но я был счастлив быть с тобой, Ли Минхо, – его улыбка кажется самой искренней и самой душераздирающей. Она сочетает в себе годы перенесенных страданий и вес тех эмоций, которые ему приходилось скрывать глубоко у себя в душе, запятнанной инфекцией и нескончаемой болью. – Ты – это моя величайшая ошибка и одновременно мой величайший дар. Ты – это воплощение в реальность моего внутреннего ребенка, который хотел быть любимым и любить в ответ, который хотел не скрываться перед миром, а окунуться в его удушающие объятия. Минхо открывает рот в попытке что-то сказать, но только обнаруживает, что из его глаз льются слезы. – Не вини себя. Мы были детьми. – Хан Джисон! – кричит Минхо в попытке перебить свой голос в голове. В воздух взмывают стаи птиц, переполошив всю округу. – И прямо перед самой смертью ты оставляешь меня в дураках, – наперебой с кровавым кашлем смеется Джисон, вспоминая то дурацкое пари. – Бессовестный Ли Минхо. Минхо судорожно его обнимает, зарывшись лицом в чужое плечо. Он ощущал себя безвольной куклой, выпотрошенной собаками, и всецело отдавался эмоциям, не пытаясь сдержать рвущийся наружу крик и вой. Он обнимал Джисона так сильно, будто пытался вместе с телом удержать на земле и его душу. Он плакал до скрежета в обезвоженном горле, до судороги в продрогших конечностях и до безмолвной тишины, пожирающей все вокруг. Он плакал до тех пор, пока сердце Хан Джисона не остановилось. Он был мертв, и вместе с этим был спущен злосчастный курок.