The emptiness of your eyes

Альфа восседал на одном из высотных зданий, но даже с земли его было видно предельно четко. Конечности озверевшего сохранили свой человеческий облик, и только его лицо было потрепано временем и разложением. Из глаз твари струились рои червей и трупных мух, а череп был покрыт слизью и рваными клочьями волос. Альфа сгибается вдвое, и из его рта стремительно вылетает очередной оглушающий вопль, заставляющий все живое в радиусе нескольких метров замереть в смиренном ожидании. Послышался грохот выбитых стекол. К стоящим около цветочного магазина ребятам быстро подбегают остальные. Хенджин выглядит запыхавшимся, на ходу перезаряжая пистолет, а идущий следом за ним Сынмин только кривится, окидывая изучающим взглядом озверевшего, который внимательно смотрел в ответ, но не двигался. Ким обходит машину, подмечая ее потрепанный вид, и обращается к трем странникам: – Уходите, – говорит он, руководствуясь лишь одной мыслью – безопасность. – Что? – первым опешил Хенджин. – Я останусь. – Ты нужен им, – в дискуссию вступает Бан Чан. – Дальше мы справимся сами, – он явственно намекает на проделанную Хваном работу во время предшествующей поездки. – Смеетесь? – Хенджин выгибает бровь, складывая руки на груди, но в тот же момент вновь слышит крик альфы. – Сколько их осталось? Десять? – спрашивает он, подходя ближе. – Вы не справитесь в одиночку. – Это уже не тебе решать, – вполне серьезно парирует Кристофер, поправляя снайперскую винтовку на плече. Он уже начинал тщательно подбирать здание с лучшим обзором. – Я принял твой выбор тогда, поэтому, пожалуйста, – он складывает губы в ровную полосу, нервно сжимая приклад. – Поверь мне в этот раз. – Черт! – проносится по близлежащей местности рассерженный голос Сынмина. – Не время для выяснения отношений, смотрите! – он показывал в сторону широкой дороги, по которой к ним стремительно добирались оставшиеся озверевшие, не жалея ни попадающиеся под ноги машины, ни переполненные мусорные баки, которые при столкновении с тварями разлетались по трассе, опустошая свое содержимое. – В тот раз ты был чертовски прав, – говорит Бан Чан, параллельно смотря на бегущих тварей. – Я не должен был подвергать этих людей опасности, – у Хенджина появляется дурное предчувствие. – Они дали мне возможность понять, что семья не заканчивается на крови, что потеря общины – это не повод опускать руки, а бесценный шанс отстроить новую, – Кристофер опускает голову, о чем-то недолго размышляя. – Я обязан защитить их любой ценой, какой бы высокой по итогу она не оказалась. Это мой долг как первого лидера Неймлесса, – Хенджин выжидающе молчит. – И я сделаю это в ответ на всю причиненную им ранее боль. За всю ту боль, которую я причинил тебе. – Зачем ты мне это говоришь? – голос Хенджина колеблется. Альфа внезапно спрыгивает со здания. Тварь въедается когтями в окна и в кратчайшие сроки оказывается на нижних этажах, оставляя после себя след из битого стекла. Она опускается на землю с глухим стуком, приводя свое окружение в животный восторг. Остальные озверевшие останавливаются на месте, не желая переступать дорогу лидеру. Альфа выпрямляется в спине и становится еще больше похожим на человека. Глаза Джисона стекленеют еще сильнее. Он безмолвным взглядом всматривается в лик монстра напротив и протягивает к нему руку в жалкой попытке что-либо предпринять. – Он созывает дневных, – пересиливая собственные возможности говорит Хан. – Что? – Чанбин криво усмехается. – Убирайтесь отсюда. Живо! И Минхо не медлит. Он подтягивает Джисона ближе к себе и, окинув взглядом остолбеневшего Хенджина, заходит внутрь цветочного магазина, скрываясь внутри служебного помещения. На этом их война была окончена, и из нее они вышли единственными проигравшими. Только ощущение ампулы со шприцем в кармане давало силы Минхо двигаться дальше. И в этот раз не только ради себя самого. – Что будем делать? – спрашивает Сынмин, наблюдая за приближением альфы. И в этот раз Бан Чан делает то, на что никогда бы раньше не пошел. – Я его отвлеку, – изрекает мужчина, игнорируя здравый смысл. – Хенджин прав: мы ни за что не справимся, – Кристофер признается в своей неуверенности. – Это даст близнецам фору. Я могу быть уверен в их способностях, но им все еще нужна наша помощь, – Чанбин с выдержкой кивает, собираясь что-то сказать в ответ, но молчит. – Охотники ждут команды. Нужно устранить их и альфу прежде, чем он вновь завоет. – Ты – снайпер, – настаивает Сынмин. – Пусть лучше пойдет кто-то из нас, – его голос звучит одновременно и печально, и настойчиво. – Я не смогу, – Кристофер медленно снимает с плеча винтовку, словно боясь спровоцировать альфу. – Я не смогу и дальше обрекать вас на смерть, прикрываясь своей праведностью. Близнецы справятся лучше, чем кто-либо из нас, – они все были готовы начать выть от безысходности. – Я верю, что Неймлесс в надежных руках. Не слушайте тех, кто будет говорить о случайной удаче. Неймлесс настолько же полноценная община, насколько и живущие в ней люди. – Только посмей не вернуться, – от волнения Сынмин начинает заикаться, и Чанбин обнимает его спины, оказывая нужную в этот момент поддержку. – Я тебя из-под земли достану, понял? Бан Чан разворачивается и, без лишних слов, широкими шагами идет в сторону альфы. Он знал, что его решение было лишено логики, знал, что его жизнь может оборваться в любую секунду. Но Бан Чан уже бежал на встречу озверевшему. Он бежал в объятия смерти, чтобы избавиться от лежащей на плечах ответственности. Кристофер был трусом. И прямо в это мгновение он не хотел видеть последствий своих многочисленных ошибок, но продолжал верить, что все образуется. Все верили. – Перезаряжай, – Джун, принявший позицию для стрельбы, выглядел удовлетворенным. Он смотрит в оптический прицел, заранее отмечая две цели для выстрела. Джин смотрит на него исподлобья, словно заранее не одобряя запланированную затею, но послушно проверяет магазин и снимает предохранитель. Вдвоем они находились на высоком офисном здании, имея возможность в полной мере рассмотреть все происходящее внизу. Они видели и копошащихся странников, и членов Неймлесса, неуверенно смотрящих за уходящим Бан Чаном. Но отступать было поздно. Близнецы переглядываются между собой и кивают. – Я возьму правого, – говорит Джун, опасно скалясь. Для него весь этот фарс был не более, чем цирковым выступлением, на которое он лишь зря потратил кровно-заработанные. Но если шоу его не удовлетворило, не означало ли это, что он мог потребовать деньги назад? У Хенджин по спине пробегают мурашки. Он смотрит наверх, но ничего не замечает. Парень не собирался уходить. Хван чувствовал себя приросшим к земле. Его ноги отказывались подчиняться мозгу, который находился на грани с истерией. Хенджин ощущает скапливающийся холодный пот, когда замечает, что Кристофер достает из кобуры военный нож. Ему становится не по себе. В этот момент раздаются выстрелы. Чанбин и Сынмин приняли исходные позиции, заняв места позади пикапов, и продолжали отстреливаться от рассвирепевшей толпы охотников, которые, игнорируя альфу и человека, постепенно приближались к ним. Расстояние позволяло еще несколько минут плотно держать оборону до тех пор, пока озверевшие не подошли практически вплотную, но Хенджин все так же продолжал стоять на месте. Он наблюдал. Наблюдал за неравной борьбой Бан Чана с альфой, но не предпринимал никаких попыток ему помочь, ведь и сам не мог этого сделать. Что-то в глубине его душе заставляло Хвана оставаться на месте, не совершая никаких лишних движений, помимо нервного топота ступней и сжавшихся в кулаки пальцев. Он был разочарован, и это чувство поглощало его всего. – Уходи! – кричит Чанбин. Он искренне волновался за странников и не мог представить и единого сценария, в котором им вновь причиняют боль. – Убирайся! Но Хенджин не слышал. Не слышал ничего, кроме разрывающего уши свист пули. Он пристально смотрит на подкосившуюся фигуру Бан Чана, думая, что тот нарочно оступился или споткнулся, но ничего такого не происходит. Кристофер не возвращается в прежнюю стойку, не орудует ножом с той же уверенностью и точностью, что минутою ранее. Он привычно не ругается себе под нос и не пытается встать, ведь не может. И следующее, что видит Хенджин – это расплывающееся красное пятно у него на груди. Замертво падает альфа. А вслед за ним недышащий Бан Чан. Нижняя губа Хенджина начинает мелко подрагивать. Он срывается с места, игнорируя посторонние крики и бегущих ему навстречу озверевших. Парень прорывается сквозь гущу тварей голыми руками, расталкивая монстров и продолжая бежать. Он добирается до Бан Чана в кратчайшие сроки, но тот по-прежнему лежит. Лежит, опустошенным взглядом смотря прямо в его слезящиеся глаза. Кристофер смотрит на него, и в этот момент Хенджин совершенно случайно замечает второе пулевое отверстие, находящееся в непозволительной близости от первого. Бан Чан уже не превратится. Но это знание не делает Хенджину легче. Он падает рядом с мужчиной на колени, зарываясь пальцами в его взмокшие волосы. Хван поднимает его безвольную голову, кладя ее к себе на колени и качаясь из стороны в сторону, словно лист на ветру. Хенджин шепчет под нос что-то неразборчивое, ощущая безудержно дрожащие пальцы. Бан Чан не двигается. Он смиренной куклой лежит в чужих объятиях, не проявляя никаких признаков жизни, и Хенджин кричит. Его крик мешается с болезненным воплем и приглушенным скулежом, который подобно дождю орошает близлежащие улицы и кварталы. Хенджин подтягивает старшего к себе ближе, и его одежда пропитывается еще теплой кровью, заставляя Хвана забиться в неконтролируемых конвульсиях, смешивающихся с приближающейся истерикой. Он плачет, и его слезы застилают покрасневшие глаза. Но почему? Почему ему больно? – Принцесса! – голос Минхо разрезает воздух. Он не оставил его. Старший подбегает к Хенджину, минуя преграду из живых трупов, и падает на землю рядом с ним, выражая лишь беспокойство. И в этот момент Хван Хенджин понимает две вещи: он потерял Бан Чана, но обрел семью. Чертовски крохотную и неполноценную, но по-прежнему глубоко-любимую ими тремя семью. И они были причиной, по которой Хенджин не мог опустить руки. Причиной, по которой он не имел никакого права сдаваться. Он осторожно кладет остывшее тело Бан Чана на землю, и в эту же секунду Минхо его обнимает. Он льнет к младшему с неподдельной заботой, пытаясь как можно явственнее выразить безмолвную поддержку. Хенджин зарывается лицом в чужое плечо и срывается на рыдания, пропитывая чужую одежду слезами. Он цепляется за плечи Минхо, словно за спасательный круг. Минхо гладит Хенджина по спине, шепча ему что-то на ухо, и продолжает делать это до тех пор, пока младший не успокаивается и не перестает содрогаться от каждого постороннего звука и шороха. Минхо клюет носом, отстраненно наблюдая за всей ситуацией со стороны, но когда видит, что Чанбин и Сынмин неплохо справляются (в конечном итоге близнецы выполнили свою часть сделки, убив и альфу, и нескольких охотников в придачу), то полностью сосредотачивается на состоянии Хенджина. – Спасибо, – шепчет Хван, отстраняясь. Но пуля. Пуля, выпущенная намеренно. – Это сделали братья Чхве, – Минхо подтверждает догадку Хенджина. – Они его убили. Младший смотрит на него в неверии, медленно поднимаясь на ватных ногах. Он кидает дезориентированный взгляд в сторону стоящих в ряд офисных зданий и видит юркнувшие вниз головы. Они желали насладиться зрелищем. Желали увидеть страдания на чужом лице, но Хван никак не мог позволить им этого сделать. Он срывается с места, подобрав на ходу брошенную Бан Чаном снайперскую винтовку. Минхо еще какое-то время смотрит ему вслед, но разворачивается обратно и возвращается к Джисону, который нуждался в нем больше, чем кто-либо другой. Хенджин бежал так быстро, как не бегал, будучи разведчиком. Он бежал, не разбирая пространства и времени, бежал, чувствуя сначала тяжесть в ногах, а после – сплошное ничего, которое подталкивало его ускориться. Хван перебегает дорогу, на ходу пригибаясь от норовящих разорвать его на куски рук, и размеренно дышит, не давая себе поддаться ни панике, ни одышке. Он проверяет магазин, когда оказывается приближенным к нужному зданию. С одной стороны он понимал, что опоздает, понимал, что сейчас ему ни за что не удастся поймать близнецов с поличным, но с другой он был полон решимости попытаться. Хенджин врывается в здание, ловко пробираясь через побитые стеклянные двери, а следом быстро осматривается, замечая сначала регистрационную стойку, а следом лестницу, уходящую далеко вверх и практически нетронутую временем. Все помещение только и кричало о том, что несколько десятков лет назад здесь все остановилось, пришло в негодность. Цветочные горшки были отчасти побиты, а растущие в них цветы полностью увяли. На подоконниках роились клубы пыли, а небольшие диванчики были разорваны в клочья, свидетельствуя о прошедшемся в этих кругах озверевшем. И почему-то Хван быстро смекнул, что в здании никого не осталось. Он активно взбирается по лестнице, мельком замечая портреты с незамысловатой надписью «Работник месяца», и кидает взгляд на поеденный молью ковер, коим были устланы ступеньки. Хенджин чихает из-за поднявшейся в воздух грязи, но продолжает бежать вперед, опасно скользя на поворотах и цепляясь за поручни, как за протянутую руку помощи. Все его тело мгновенно становится тяжелым, а с каждой пройденной лестничной площадкой казалось, что расстояние до крыши лишь стремительно увеличивалось. И все же он не останавливался. Хенджин выдыхается уже на последних этажах, когда до точки назначения остаются считанные метры. Он уже медленнее обычного перебирает ногами, но это не мешает ему с удивительной скоростью преодолевать остатки расстояния. И через несколько минут он оказывается перед распахнутой дверью, выходящей прямиком на крышу. Он выбегает на свежий воздух, чувствуя лишь резкое похолодание и перехватывающее дыхание. Конта-Ариас был так же прекрасен, как и уродлив. Это был город царствующего вовсю беззакония. Город, где в скором времени не останется даже почетных «защитников», которые самостоятельно переняли на себя роль властителей всего сущего. И Хенджину было противно. Противно каждый раз просыпаться по утрам и смотреть в окно, наблюдая за серостью перекошенных зданий и одиночеством запыленных улиц. Ему было противно от живущих в этом месте людей и правил, которые ограничивали простых путников. Конта-Ариас был не панацеей, а смертельным ядом. Хенджин подходит к краю. Как и ожидалось, близнецы давно успели скрыться, и тоска, которая липким слоем покрывала сердце Хвана, заставляла его злиться на самого себя. Злиться за упущенный момент, злиться за проявленную неосторожность и безалаберность. Он глубоко вдыхает в легкие свежий воздух, чувствуя ничто иное, как смирение. Хенджин достает из кармана пачку сигарет, выуживая оттуда последнюю оставшуюся, и быстро поджигает ее, глубоко затягиваясь. У него мелко подрагивают руки и болит голова. Перед глазами плывет неимоверно, а ноги теряют чувствительность. Но он все так же сосредоточенно курит, вдыхая в легкие липкий дым. Прямо сейчас он бы выпил несколько литров воды, но все, чем он может довольствоваться – это догорающим фильтром и холодным потом, стекающим по вискам. Хенджин остается наедине со своими мыслями и для него время останавливается. Он облокачивается локтями о край крыши, мутным взглядом смотря вниз и не замечая ничего особенного. Казалось, словно подобным образом он отчаянно хотел отвлечься от непрошеных выводов, которые метались в его голове, словно пчелы в улье. Хван разворачивается и оседает на пол, облокачиваясь спиной о бетонную перегородку, разделяющую его и глубокую пропасть. Он зарывается головой между разведенных коленей, когда рядом падает пепел и смешивается с предательскими слезами. У него болело сердце, и боль эта была настолько сильной, что заставляла Хенджина давиться в приступе незатухающих рыданий. Он был опустошен, но искренне уверен, что способен двигаться дальше. Но только не сейчас, не в этот самый момент, когда на одежде все еще оставалась его кровь, а перед глазами неустанно появлялось его лицо. Хенджин поднимает голову и видит Бан Чана наяву. Кристофер небрежно поправляет сползшие на переносицу очки, ругаясь себе под нос, и присаживается на корточки перед младшим, склоняя голову в молчаливом прощании. Но кем он был для него? Знакомым, другом, возлюбленным в далекой перспективе? Хван трясет головой, и мираж развеивается. На что в принципе были похожи их отношения? Они не смогли прояснить даже этого. Хенджин откидывает голову назад, затягиваясь последний раз. Но одно он знал точно: ему будет его не хватать. Со временем это чувство угаснет, но не сейчас. Бан Чан мог стать для него кем-то важным, но не стал. Спустя долгое время Хенджин поднимается. На небе уже возвышается луна, но парень внимательно всматривается в горящие вдалеке здания. Огонь полыхал подобно солнцу, освещая близлежащую территорию на несколько сотен метров. Хван смотрит на происходящее с присущей ему отныне безразличностью. Его больше не волновала ни судьба Конта-Ариаса, ни иных общин, находящихся в его пределах. В городе развязалась война, в которой Неймлесс и странники приняли участие лишь в качестве посредников. Остальное никого из них не волновало. У Неймлесса не было той военной мощи, которая смогла бы сыграть решающую роль. И эта община никогда не подставит своих людей ради чужих интересов. Хенджин смотрит вниз, но не замечает ночных. Вероятнее всего, что все они сбежались на шум, и сейчас парень мог спокойно спуститься в бункеры, не беспокоясь о сохранности своей жизни. Он разминает шею, слыша хруст, и потирает холодные руки, пытаясь их разогреть. Горячее дыхание на какое-то время приводит его в норму, но ветер вновь развеивает мнимый жар. Хван недовольно шипит, осматриваясь. Он уж было хотел уходить, но заметил нечто, совершенно неподходящее для здешнего пейзажа. Хенджин подходит ближе, склоняясь над грудой небольших камешков, и замечает, что под ними был засыпан клочок бумаги. Парень протягивает руку, разгребая въедающийся в ладонь гравий, и в его горле застревает ком, когда он медленно раскручивает записку. «Мы предупреждали, что ты поплатишься за свою наглость.»

***

Бан Чан мертв. Сынмин в растерянности застыл на месте, наблюдая за исказившимся в непереносимых страданиях лицом Хенджина. Он был в крови: его руки, его одежда и наполненные свинцом глаза. Все вокруг резко утихло, перестало иметь какой-либо смысл, будто сам мир заметил ошибку в двоичном коде и решил заняться ее устранением. И Сынмин, пригвожденный к залитому чернотой асфальту, тяжело опирался на открытые двери убитого в хлам пикапа. На расстоянии вытянутой руки что-то кричал Чанбин, размахивая руками и пытаясь привлечь его внимание. Сынмин стоял и знал, что нужно что-то предпринять, что стоит попытаться сделать шаг, протянуть руку помощи и перенять часть боли на себя, раствориться в пучине мучений и захлебнуться в приступе неверия. Эта мысль расползалась по кровеносным сосудам, разжигала кровь, превращая ее в бурлящую на поверхности жерла вулкана лаву. Его мозг пронзило мгновенное осознание одной вещи: как раньше уже не будет. Не будет прежнего Неймлесса, не будет в нем и прежних, жизнерадостных, людей. Любая надежда была уничтожена. Любое решение могло привести только к концу, хуже которого лишь представшая перед Сынмином картина. Крик Хенджина закладывал уши, но с появлением Минхо моментально утих. Худое тело недолго содрогалось в теплых объятиях, и уже через несколько минут Хенджин сорвался с места, бросив ненавистный взгляд куда-то далеко, в сторону высоток. Сынмин не заметил, куда именно. Или просто не хотел видеть, чтобы не подтвердить усвоенную всеми аксиому: близнецы их предали. Ладонь Чанбина тяжело опускается на его плечо, заставляя ватные ноги еще сильнее подкоситься. Сынмин поворачивается, а его глаза постепенно застилает пелена пустоты. Руки неистово дрожат, на языке – слова, которые рассыпаются на буквы и вылазят изо рта нечленораздельными предложениями. Еще один крик, но совсем другой тембр. Кричит озверевший. Охотник или альфа – неважно, совсем не имеет значения. Имеет значение только взгляд Чанбина и его покрывшиеся слезами глаза. Мужчина сдавливает пальцы на чужом плече, а потом выдавливает из себя пару слов: – Еще ничего не кончено. И он прав. Сынмин смотрит на пустынную улицу, усеянную трупами, а только после до его ушей доходит знакомое рычание. Он поднимает глаза, и его зрачки моментально наливаются знакомой чернотой, в горле пересыхает. Охотники, взобравшиеся на здания, продолжают держать свой путь в сторону скопления людей. Они чувствуют человеческий запах, ощущают витающий в воздухе страх всех жителей Конта-Ариаса, которые так или иначе предвещали пришествие темных времен. Озверевшие испускали неподдельную уверенность, размашистыми прыжками преодолевая немыслимые для простого люда расстояния. Они перемещались с одной крыши на другую, с другой – на третью до тех пор, пока ошарашенные Сынмин и Чанбин пытались воспринять происходящее должным образом, оценить их шансы одержать победу ледяным здравомыслием. Они были обязаны сделать что-то, чтобы жертва Бан Чана не оказалась напрасной. До этого времени сидевший на голой земле Минхо подвелся. И без того заляпанный кровью Кристофера, его лицо покрывали рваные черные пятна стекающей вниз по подбородку слизи. Эмоции Ли было невозможно прочесть и все, что источали его непоколебимые шаги – это злость, сопоставимую с болью Хенджина, Сынмина и Чанбина вместе взятых. – Вперед, – кинул Минхо. Голос у него был хриплым, сквозящим холодом. – Что? – в давке кричащих озверевших нельзя было сказать, кто задал вопрос. – Нужно избавиться от оставшихся… – Минхо запнулся и прикинул на глаз. – Пяти. Нельзя дать им добраться до центра. Нейтральная позиция Минхо разрушилась ровно в тот момент, когда он увидел слезы Хенджина. – Как мы, по-твоему, должны это провернуть? – говорил Чанбин. – Без альфы они не смогут скоординировать свои движения. Охотники они на то и охотники, что предпочитают действовать в одиночку, если у них нет предводителя. Эти твари побегут на запах еды или сильный звук. Если повезет, в процессе борьбы за лакомства перебьют друг друга, если нет – половину населения города. – Они слишком далеко, – качает головой Сынмин. – Гранаты есть? – спрашивает Минхо. Сынмин и Чанбин на подсознательном уровне приходя к выводу, что странник не шутит. Его взгляд был направлен в сторону ускользающих у них из-под носа озверевших, и кулаки Минхо сжимались до белых пятен. Он старался вытеснить из головы все имеющиеся проблемы, оставив место лишь для одной из них – спасти Конта-Ариас, вопреки свербящему желанию увидеть как город утопает в огне и разрывается в криках боли. И прежде, чем перейти к радикальным мерам, Минхо достает пистолет и за несколько секунд опустошает магазин, слыша легкий стук гильз об асфальт. Двое озверевших останавливаются и, не в состоянии найти источник шума, извергаются в оглушительных воплях, тем самым затормаживая остальных. – Не сработало, – шипит Минхо, и Ким моментально подает ему самодельную осколочную гранату. Странник кивает и, не привлекая лишнего внимания, приказывает Чанбину и Сынмину отойти на безопасное расстояние, а сам тем временем подыскивает подходящую для броска машину. Если взорвется наполненный бензобак – всполошится несколько ближних районов. Им придется что есть мочи уносить отсюда ноги, ведь дневные не заставят себя ждать. Сердце Минхо сжимается. На несколько мгновений он оказывается в полной тишине, которую прерывают только приглушенные шаги и отдаленный скрежет острых зубов. Мужчина закрывает уши. Он делает это не для того, чтобы укрыться от шума взрыва, а чтобы привести свои неконтролируемые эмоции в порядок. Его грудная клетка разрывается в болезненных спазмах, на коже все еще чувствуются прикосновения убитого им альфы. Эта тварь появляется, стоит только Минхо закрыть глаза. Он не разбирал времени и пространства, и на многие километры вперед был только он и умоляющий взглядом о пощаде озверевший. В его голове не укладывалось понимание того, что эти монстры так или иначе не утратили своей человеческой сути, продолжая в душе надеяться на избавление от вечных страданий и оков всепоглощающего голода. Пальцы странника дрожат, глотку сдавливает застрявший воздух. Он не помнил, когда в последний раз ощущал себя настолько паршиво, когда в последний раз чувствовал по отношению к озверевшим что-то, помимо безудержной ненависти. Беспочвенные догадки ослепляли его разум, делали неповоротливым и невнимательным. В голове продолжало шуметь, когда Минхо услышал отдаленное эхо взрыва. Сразу после этого раздался очередной унисонный вой, усиленный в десятки, а то и сотни раз. Нужно бежать, нужно отвести тварей от бункера, отвести их от Джисона. Мысль о Джисоне пронеслась лезвием по телу, и Минхо застыл, словно вкопанный, вспоминая побелевшее лицо этого ребенка. Минхо был бессилен. Он не мог помочь единственному человеку, который до последнего старался помочь ему, вытянуть из ада, в который его затягивала распространяющаяся по телу инфекция. Он был обязан Джисону по гроб жизни, но перед лицом смерти терпел неминуемое поражение. Повторяющийся из раза в раз возглас вытянул его из раздумий. – Вперед-вперед! – подбежавший к нему Чанбин грубо тряс чужие плечи. Минхо, только очнувшийся ото сна, со всей силой оттолкнул его в сторону, не желая принимать помощь. Он этого не заслуживает. Никогда не заслуживал. – Давай же! – но Чанбину было все равно. Мужчина потянул Минхо на себя, а когда тот встал на ноги – побежал вслед за отдаляющимся Сынмином, таща старшего за собой. После всего, что странники сделали для Неймлесса, Чанбин не мог оставить одного из них умирать просто потому, что тот не желал с ним сотрудничать. Если бы дело дошло до крайностей, то Со с высокой вероятностью просто потянул бы Минхо на своей спине, как бы сильно тот не отпирался и не протестовал. – Я сам, – пробурчал Минхо, нагоняя Чанбина и продолжая бежать рядом с ним. Из всех щелей начали вылезать дневные. Они выползали из канализации, вываливались из разбитых окон зданий, падали прямо сверху, моментально разбивая головы об асфальт. Озверевшие падали прямо с неба, а если лишались конечностей – ползли по земле, будто дождевые черви, учуявшие свежий воздух. Эти монстры рычали, хрипели и разрывались в криках, когда в поле зрения появлялись трое бегущих человек. – Мы не справимся со всеми дневными! – Сынмин оборачивается, оценивая, в каком дерьме они по ушли встряли, но не успевает он продолжить свою гневную браваду, как раздается еще один крик. Громче, сильнее, внушительнее. Он раскатом грома разносится по доброй половине Конта-Ариаса, переполошив каждую бетонную стену, попав в каждый замусоренный переулок. Дневные озверевшие замирают на месте, не в силах пошевелиться: прямо здесь и сейчас они были подвластны чужой воле, влекомые чужими приказами. Минхо постепенно замедляется, когда еще один крик поднимает в небо гнездящихся на деревьях птиц и выбывает из рам стекло. Дневные больше не шевелились. Они застыли на месте бетонными статуями, и только их зрачки остервенело вращались вокруг своей оси, пытаясь сбросить с себя постороннее вмешательство, вернуть утерянный контроль. Минхо разворачивается и медленным шагом преодолевает несколько метров в сторону бункеров. И видит его. Изо рта Джисона цедился непрекращающийся поток крови. Но на мертвенно-бледном лице был изображен триумф. Хан, взобравшийся на одну из машин, тяжело опустился на колени, возвращая в опустошившиеся легкие кислород. В нем больше не осталось сил. Не осталось ничего, что могло дать надежду на завтрашний день. Но Джисон не был расстроен. Он улыбался. Его воле подчинились даже охотники, повисшие на стенах многоэтажек. И это был их шанс. – Они долго не продержатся! – кричит Минхо, но все, что видят Сынмин и Чанбин в его глазах – это застывшие слезы. Он тоже утратил надежду. Потерял единственное, что в это мгновение держало его на ногах, но Минхо все еще был способен вести их в бой, одновременно сражаясь с муками совести и отчаяния. Незаметно для остальных, Минхо сорвался с места. Он искал глазами здание, с которого можно было достать застывших охотников. Подобраться к ним как можно ближе – и уничтожить раз и навсегда. Чанбин спохватился вторым. Он окликнул Сынмина и, догоняя странника, все втроем ринулись в сторону ближайших высоток. Дорога была скользкой. Из-за недавнего дождя по асфальту растекались ошметки дневных озверевших и мусора, усложняя передвижение. Минхо сжимает зубы, поставив перед собой чуть ли не посмертную цель, и вырывается далеко вперед, настежь открывая стеклянные двери офисного здания. Внутри было пусто, но доносящиеся отовсюду звуки заставляли замедлиться. Он бы мог пробежать, ни о чем не беспокоясь, но на обратном пути могли возникнуть трудности. – Иди! – кричат Чанбин и Сынмин почти одновременно. – Мы расчистим лестницу после тебя, беги! – и Минхо бежит. Он взлетает по ступенькам, сдирая ладони в кровь об ржавые перила. Все его тело пульсировало тупой болью из-за недавней схватки, но зашкаливающий адреналин не дает ему возможности сосредоточиться на открытых ранах. Он чувствует на языке металлический привкус, когда преодолевает несколько пролетов и на ходу проверяет пистолет. На крыше был раскидан рваный брезент и ошметки покрывшихся плесенью кирпичей. Минхо подбегает к самому краю, фокусируя взгляд на озверевших. Двоих, находящихся недалеко от него, было легко достать с помощью пистолета, но в остальных странник мог просто не попасть. Отчаяние перекрыло доступ холодному расчету. Он меняет обойму и несколькими выстрелами сбивает тварей со зданий. Минхо не наносит смертельных ран, а когда озверевшие с ревом приземляются на асфальт – раздается противный треск костей. Осталось трое. Эта битва должна была быть быстрой, но от каждой потраченной секунды зависел исход предстоящего будущего. Если бы не Джисон, перспектива встретить завтрашний день бы не показалась такой красочной, как сейчас, когда еще есть время все исправить. Минхо взбирается на перекинутую между зданий ветхую доску. Он пробегает над бездонной пропастью метров десять, прежде чем с глухим стуком опуститься на бетон. Ему предстояло преодолеть еще несколько строений, прежде чем он доберется до оставшихся. Шум пули разрезает воздух. Минхо резко оборачивается. Одновременно со звонким ударом разбившегося охотника, на одной из крыш он видит Хенджина. Подаренное Джисоном время дало ему возможность настроить снайперскую винтовку и прицелиться. Остолбеневшая мишень позволила Хенджину спустить курок без сомнений, что первая попытка окажется провальной. Из-за неожиданной сильной отдачи у Хвана болело плечо. Он прижимал одной рукой раненую и смотрел на Минхо горящими ненавистью глазами. В этот самый момент они все были единым целым. Осталось двое. Тем временем Сынмин и Чанбин быстро пробирались сквозь этажи, с легкостью избавляясь от застывших дневных. В зданиях этих тварей всегда было намного больше, чем на поверхности, поэтому их зачистка занимала много сил и времени. Оба парня запыхались, по их лицам рекой тек пот, а мышцы нещадно ныли: они решили не тратить патроны и довольствовались использованием ножей. Приближаясь к выходу на крышу, послышались новые выстрелы. Стало быть ясно, что кратковременная война закончилась.

***

В бункере было тихо. Во всем гигантском помещении, которое насчитывало до сотен комнат, сохранялась молчаливая тишина, сопровождающаяся практически беззвучным шарканьем ног. Хенджин шел по коридору медленно, опираясь о попадающиеся по пути стены, и с силой сжимал в руке записку, оставленную близнецами как знак выполненного обещания. Он предвещал подобный исход событий, но тогда еще не понимал, насколько это будет больно. Он проходит мимо открытых дверей, не обнаруживая за ними ни души, и кидает сочувствующий взгляд на оставленные годы назад скелеты, несомненно принадлежащие детям. Они сидели, опираясь спиной о холодный бетон и сцепив руки. Сердце Хвана сжимается: мог ли он видеть в своей жизни картину печальнее, чем эта? Он на секунду останавливается, обводя взглядом потрепанное насекомыми розовое платьице, и складывает губы в ровную полосу, до побеления костяшек сжимая кулаки. – О них забыли, – говорит подошедший вплотную измотанный Минхо. – Еще в самом начале эпидемии. – В прошлый раз я почувствовал ужас, попав сюда, – признается Хенджин. – Но сейчас не чувствую ничего, кроме бескрайней печали. – Можно ли считать, что им повезло? – качает головой старший. – Смотри, – он показывает на пулевые отверстия в детских головах. – Без этого их бы ждала еще более ужасная участь. – Что может быть ужаснее той реалии, в которой мы живем? – спрашивает Хван, и в его голосе слышится едва-уловимое отчаяние. – Что может быть ужаснее осознания скорой смерти и невозможности что-либо изменить? – Человек рожден, чтобы бороться за право на существование, – Минхо складывает руки на груди. Он старательно пытался завести диалог в непринужденное русло. – На этой земле мы делаем все, чтобы выжить. – Но оказываемся в нее погребенными. – Разве это повод отказаться от всего, что нас окружает? – Ли кидает на младшего задумчивый взгляд. – Нет занятия интереснее, чем шанс показать, чего ты стоишь. Все достается лишь лучшим, – Минхо разворачивается. – Это устоявшийся закон природы. Закон вымирающей цивилизации. – Что будет дальше? – спрашивает Хенджин. Минхо пожимает плечами. – Но не в этом ли прелесть? Сердца обоих разрывались от непереносимой боли.

***

Джисон ощущал неладное. Все его тело ломило из-за падения с лестницы, пореза на животе и звериного крика. Его организм категорически отказывался приходить в состоянии нормы, заставляя своего владельца извиваться на кровати, пытаясь утихомирить повсеместное жжение. Хан выдыхается уже через несколько минут. Одинокая комната была душной и маленькой, и единственной компанией странника был лишь паук, давно поселившийся в углу помещения. Его голова раскалывалась на мелкие осколки, пока отголоски разума старались оставлять Джисона в сознании, не давая упасть даже в кратковременную дрему. Она непременно могла стать его последней попыткой поспать. Он чувствовал безысходность, когда пробовал поднять руку в воздух, но она падала обратно. Хан скрипит зубами, цепляясь пальцами за грязные простыни. В уголках глаз скапливались слезы. Если это и был его конец, то Хан Джисон сожалел, что не умер раньше. И даже сейчас он слышал их. Унисонный вой десяток и сотен озверевших, который раздавался повсюду, куда бы он не повернулся, в жалкой попытке стараясь от них укрыться. От оказываемого давления мозг мог сосредоточиться лишь на зове тварей, вырывая Джисона из реальности и вновь возвращая на краткие мгновения. Он несколько раз глубоко вдыхает, про себя считая до десяти и обратно, но трюк не работает. Он был бессилен перед природной связью этих монстров, и она постепенно его отравляла. – Ты в порядке? – спрашивает присевший на край кровати Хенджин. Перед собой он видел измученного недосыпом и болезнью человека, покрытого холодной испариной и множественными ссадинами. – Что случилось наверху? – через силу проговаривает Хан, чувствуя сухость во рту. У него не было времени осматривать масштабы потерь, когда он едва выполз наружу и взобрался на машину. – Бан Чана убили. Джисон замолкает. Он не может сказать, что на самом деле испытывает от услышанного, но определенно понимает, что одним из чувств было сожаление. Он сожалел о смерти Кристофера, но не скорбел. Для него старший был не более, чем посторонним человеком, который изредка имел честь оказать ему помощь. Хан отворачивается. Он не хотел, чтобы Хенджин видел на его лице проскользнувшее безразличие. – Мне жаль. «Мне жаль, что не могу тебя обнять. Мне жаль, что из-за состояния моего тела я не могу оказать тебе соответствующую поддержку. Мне жаль, что я не могу разделить с тобой печаль утраты, ведь больше ничего не чувствую. Ничего, кроме всепоглощающей боли.» – Я буду в порядке. «Я буду в порядке ровно до того момента, пока вновь не окажусь наедине с самим собой. Я буду в порядке, когда перестану видеть его лицо, когда закрываю глаза. Я буду в порядке, но не сегодня и не завтра. Возможно, через несколько месяцев или лет, проведенных в одиночестве, привыкнув быть одиноким.»

***

– Я ведь говорил! – кричал Сынмин, рассекая руками воздух. – Говорил, что нельзя доверять этим ублюдкам! – на его лице сверкали слезы в слабом свете зажженной свечи. – Почему нельзя было довериться мне лишь единожды?! – его голос охрип. Вместе с Чанбином они находились в небольшой комнатушке, а прямо за соседней стеной лежало остывшее тело Бан Чана. И, казалось бы, когда все было кончено, в их сердцах разгорался огонь необузданной ненависти, направленный в сторону близнецов. Факт оставался фактом: они выполнили свою часть сделки, но какой ценой? Ни у кого не было сил праздновать «победу», доставшуюся им таким образом. – Никто из нас не мог этого предвидеть, – слова давались Чанбину тяжело. – Для братьев смерть – это забава, новомодная игрушка. – Стоит подарить им по одной, – Ким обессилено сваливается на стоящую позади кровать. – Мы должны были остановить его. Мы обязаны были расторгнуть контракт еще до его подписания, – он закрывает лицо руками. – А что сейчас? Сейчас он автоматически аннулирован. Они вышли сухими из воды. – Не посмеют, – Чанбин говорил с твердостью в голосе. – Я уверен, что они просчитали все риски на которые пошли, совершив нечто подобное, – мужчина складывает руки на груди, расхаживая из стороны в сторону. – Они поплатятся. Сынмин ничего не отвечает. Он опечаленным взглядом смотрит в потолок, замечая витиеватые трещины и болтающуюся с небольшой лампочки паутину. Ему было больно не только осознавать, что Бан Чан погиб, но и знать, что все это произошло по их вине. Если бы остальные лидеры Неймлесса сплотились и безоговорочно запретили близнецам даже приближаться к территории общины, то подобного никогда бы не произошло. – Я всегда думал, что уйду из Неймлесса рано или поздно, – признает Сынмин. – Вначале это было похоже лишь на бредовые рассуждения, появляющиеся на фоне возникших в определенный момент трудностей, но после эти мысли приобретали все бóльшие масштабы, – Ким усмехается, вытирая высыхающие слезы. – До определенного времени все эти люди были для меня никем, я жаждал того, чего не мог получить: почет, уважение, власть, – Сынмин закрывает веки, предаваясь воспоминаниям. – Все это пришло так же внезапно, как и желание остаться. Я решил довольствоваться тем малым, что получал, продолжая втайне ото всех грезить о недостижимом, – парень перекидывает ноги на кровать и подкладывает руки под голову. – Но прямо сейчас перспективы развития Неймлесса кажутся мне не такими призрачными, как месяц назад. Чанбин опирается о стену, вопросительно выгнув бровь. – Лучшей местью для близнецов будет то величие, с которым предстанет Неймлесс в недалеком будущем, – Сынмин говорит размеренно, полностью успокаиваясь. – Братья стремятся к вершине, но мы станем теми, кто запретит им туда вход. Несмотря на все то недолгое время, что они были знакомы, никто из парней не вдавался в подробности своего прошлого. Никто не желал на добровольной основе делиться сокровенным, оголяя свою душу перед незнакомцем. Но они доверяли друг другу. И эта связь была гораздо прочнее, чем с остальными ребятами. Она заставляла совершенствоваться, заставляла безвозмездно полагаться на помощь близкого человека. – Моя община была уничтожена другой коммуной, – говорит Чанбин. – Это случилось незадолго до того, как началась борьба за электростанцию на бесконтрольных территориях, – он садится на край кровати. – Все ранее родные мне люди были вынуждены разойтись своими дорогами или умереть. Как понимаешь, выбор был не особо-то и большим, – Со усмехается. – Наш бывший лидер не смог позаботиться о безопасности собственной коммуны. Он был стар, но достаточно умен, чтобы вести крайне незаметную и тихую жизнь внутри общины, не выходя за ее рамки. К сожалению, варвары были иного мнения, – Чанбин крутит в руках пачку сигарет, но в одночасье понимает, что они скорее задохнуться дымом, чем он выговорится. – Поэтому я и принял предложение Бан Чана, когда он попросил у меня помощи. Бойня на территории людей, которые погубили мой прежний дом – это отличная возможность поквитаться еще и с теми, кто принял в этом участие. В тот момент я вспомнил лица каждого. – Многих ты убил? – невзначай спрашивает Сынмин. – Всех, кого смог найти, – Чанбин пожимает плечами. Воспоминания о расплате приносили в его душу покой. – Но теперь список пополнился еще двумя. В комнате повисает тишина, но она не была для них чем-то новым. Скорее, родным и привычным. Чанбин и Сынмин довольно часто вдвоем занимали библиотеку, предпочитая проводить время за книгами, ведь в свободное время (точнее, его крохи) иных более интересных занятий не находилось. Им нравилась молчаливая компания друг друга. Нравилось засиживаться допоздна, нравилось ходить по безлюдным коридорам и разбредаться по своим комнатам. Неймлесс стал связующим звеном, толчком для развития отношений людей, которые в любой другой ситуации никогда бы не встретились. Они были благодарны ему. Благодарны Бан Чану за возможность стать частью этой коммуны. И Сынмин, и Чанбин понимали, что совсем не они оказали ему услугу, а наоборот. И благодарности за это было достаточно, чтобы причинить обидчикам неимоверную боль, заставить их пожалеть о том, что когда-то им посчастливилось родиться. Дверь внезапно распахивается. На пороге показывается запыхавшийся Хенджин. Он кидает незаинтересованный взгляд на присутствующих, будто они были последними, кого странник здесь хотел увидеть, но проглатывает свой всплеск эмоциональности, тяжело вдыхая и выдыхая, пытаясь привести сбившееся сердцебиение в норму. Хван кивает головой, будто пытаясь донести смысл несказанных слов на интуитивном уровне, но быстро бросает эту затею. – С возвращением в Неймлесс возникнут определенные трудности. Чанбин и Сынмин недоумевающе переглядываются. Что могло быть еще хуже, чем потеря нескольких машин? – У Джисона парализовало ноги.