Один день - три осени

Разве объяснишь, почему люди, не умеющие плавать, бросаются с моста за утопающим? — Стефан Цвейг - Вот и вы, Эраст Петрович! А у нас тут, собственно, пополнение в коллективе, Да-с! Иван Францевич, прямиком из Третьего отделения к нам в помощь приехал! Отойдя от первозданного изумление, Фандорин вопросительно дёрнул бровью и спросил, старательно скрывая в голосе иронию: - Вы вызвали меня для того, чтобы сообщить эту, нет сомнений, з-замечательную новость? - впрочем, полностью её убрать так и не удалось. - Да не ершитесь вы так, Эраст Петрович. Дело у меня к вам есть. Деликатное. - Ведищев с намёком покосился на соседний кабинет. * * * Николай не очень хорошо понимал своё желание перебраться в Москву. Возможно виной тому была слава о красоте Первопрестольной столицы. Или же его отчаявшаяся душа требовала сменить обстановку на что-то более тихое и светлое. А может дело заключалось в том, что в Москве не было риска встретить одного нежелательного знакомого следователя. Хотя, говоря по правде, последнее сейчас волновало Гоголя меньше всего. Идея о переезде, что изначально казалась ему очень удачной, теперь приносила всё больше и больше разочарований. Началось всё с малого: за неделю до предполагаемой поездки матушка из Сорочинцев прислала письмо о том, что "старшая дочка Якима мальчонку родила". Гоголь дядьку¹ поздравил как полагается да в родную деревню отпустил. Яким сначала наотрез отказался покидать барина, потом подумал хорошенько и, прихватив с собой гостинцы, уехал в Полтаву с первыми петухами. Благо, денег на дальнюю дорогу Николай ему выделил. По правде говоря, ехать в Первую столицу одному было для Гоголя несколько тревожно, но это его не остановило. Второй проблемой стала Императорская Канцелярия. Если выпытать право на переезд Гоголю удалось, то полностью уйти с работы ему не разрешили. Так получилось, что после незабываемой поездки в Малороссию, Николай Васильевич (по рекомендации одного знакомого) за особые заслуги при исполнении обязанностей временно "почившего" следователя был возведён в чин Коллежского секретаря и, отслужив положенные три года, ныне ожидал новой должности 12-го класса в Табели о рангах. По этой причине его уже дождалось место губернского секретаря при московском филиале. К карьере своей Николай Васильевич относился серьёзно, но принимал это исключительно как вынужденную необходимость, навязанную одним надоедливым знакомым "добродетелем". В любом случае, это не являлось такой уж важной проблемой. Ближайшие месяцы ходить он туда всё равно не будет, а если попытаются заставить, пусть пеняют на себя. Когда-нибудь властям это просто надоест и они вычеркнут его из служебных табелей. Но всё же оказалось, что самое ужасное ожидало его в Москве. Ещё до отъезда Пушкин договорился с одной своей знакомой, которая должна была на время принять у себя Николая. Но придя после изматывающей поездки по указанному адресу, Гоголь обнаружил лишь закрытые двери. По словам соседей хозяйка уехала незадолго до его прихода. То-ли на похороны, то-ли наоборот к кому-то на свадьбу. Николай из этой информации выделил только одно: жить ему было негде. Здесь и пригодилась так ненавистная ему должность в Третьем отделении. Как ему было известно ещё по первому приезду в Петербург, Канцелярия отводила небольшие жилища для новоприбывших чиновников: будь то казармы или небольшая квартира не далеко от главного здания. Давали её на определённый срок, но этого сейчас Гоголю было вполне достаточно. Воодушевленным своей сообразительностью, Николай Васильевич направился в местное отделение. Но там его ждало крупное разочарование. Нет, квартиру там действительно предоставляли, но исключительно по предварительному запросу и подбиралась эта самая квартира в течении двух и более недель, о чём ему не поскупился тотчас сообщить один коллежский регистратор. Николай Васильевич тут же узнал, что зовут колежского регистратора Анисий Тюльпанов, и что у него есть больная малолетная сестра - Сонька, из-за недуга которой Анисий в скором времени будет вынужден уехать на воды. Ещё Гоголь узнал про какого-то "шефа", который - "святой человек, благодетель" и далее по списку - эту самую поездку и оплатил, а так же о том, что "шефу очень-очень нужен новый помощник, который всё никак не прибудет и которого Анисий так усердно здесь дожидается". Коллежский регистратор оказался добрый малый с робкой улыбкой и мило краснеющими ушами. Он щебетал о чем-то своём, пытаясь отвлечь своего нового знакомого беседой, но Гоголь, к стыду своему, совершенно не слушал парнишку. Все мысли писателя занимало место его проживания. А если быть точнее, совершенное его отсутствие. Конечно, можно было поспрашивать в Концелярия, вдруг кто-то сдавал квартиру или хотя бы комнату в доходном доме² - денег, выделенных Гоголем на поездку, при сильной экономии, могло бы хватить - но это было совершенно бесполезно: никто в здравом уме не согласился бы жить с оборванной душой под одной крышей. Николай Васильевич уже собирался попрощаться со своим новым знакомым, как Тюльпанов, озаренной какой-то идеей, вдруг подскочил и зачастил так быстро, что Гоголь не понял ни единого слова. -...Такэтоявастутдожидаюсьвыжегогольда? - Что? М-можете повторить, пожалуйста ? - от растерянности Николай Васильевич, по обыкновению своему, начал заикаться и немного путать слова. Тюльпанов стушевался, мило краснея ушами, и повторил уже не так уверенно: - Вы... Вы ведь представились как Николай Васильевич... Вы же Гоголь, да? - А потом затараторил, перескакивая с темы на тему, и говорил уже не столько Гоголю, сколько самому себе. - ... Я, право, не сообразил, но... Фамилия у вас такая редкая - сразу не запомнишь... Ох, Боже мой! Шеф будет очень недоволен... Несколько часов тут вас продержал...Дур-рак!..Не видать нам с Сонькой теперь Таганрога, как своих ушей... Выгонит меня Шеф, точно выгонит! - последние слова Николай Васильевич разобрал с заметным усилием - уж так жалобно, по-мышиному пищаще они были произнесены. Гоголь негромко кашлянул, вынуждая юношу остановиться и только увидев, что всё внимание обращено на него, спросил: - Анисий... Как вас по батюшке? - Гоголь чуть заметно поморщился от осознания того, как знакомо всё это звучало. - П-питиримович - Анисий Питиримович, я уверен, что это всё - обычное недоразумение, и выгонять вас никто не будет. Как я понял из вашего рассказа.. - тут Гоголь, который из всего рассказа услышал только имя его нежданного коллеги, неловко замолчал, а потом продолжил как ни в чём не бывало, надеясь исключительно на свою сообразительность, -... ваш начальник - человек очень добрый и понимающий. - и, не заметив ничего подозрительного на лице напротив, закончил уже более уверенно, - Уверен, что он не станет отчитываль вас по таким пустякам. Анисий приподнял губы в намёке на улыбку. - Да, вы действительно правы. Шеф - человек с огромным сердцем! Он не станет меня ругать. "Какой же он ещё ребёнок!" - с изумлением подумал Николай Васильевич. С недавних пор ему почему-то стало казаться, что все служащие Третьего отделения на профессиональном уровне должны обладать коллекцией масок и служебных хитростей. Видимо, Николай Васильевич просто отвык от столь сильного проявления чистых эмоций со стороны других людей. Открытость и искренность нового знакомого покупала. Было бы неприятно узнать, что из-за него у юноши возникли неприятности. - Если вы так сильно переживаете по этому поводу, то просто можете сказать вашему начальнику, что прождали указанного Н. В. Гоголя целый день в отделении, но тот не пришёл. По возможности, я подтвержу. А теперь прощайте. Рад был познакомиться. - Посчитав свою миссию выполненной, Гоголь развернулся, и уже собирался уходить, как ему вновь помешали. Тюльпанов схватил его за рукав, но тут же смешался и поспешно отдернул руку. Задумчиво пожевывая губу, молодой человек предложил: - Может быть вам дождаться шефа? Он был сегодня в отделении. Может и сюда заглянуть. Он тогда сразу и с местом проживания вам поможет. Николай Васильевич удивился. - И как же, по вашему, он сможет мне помочь? Смею напомнить, что свободных квартир в вашем распоряжении не осталось. - Э-м... Он мог бы поселить Вас в одним из своих флигелей. В начале идея показалась Гоголю хорошей. Но стоило вспомнить, какую должность занимал его предполагаемый начальник, как желание пропало само собой. - Исключено. От такого резкого ответа Анисий вздрогнул. - Но почему? - возглас столь искреннего изумления заставил Гоголя смутиться. - Подумайте сами: я - оборванная душа, а ваш начальник, насколько я смею судить, многоуважаемый государственный муж, к тому же вероятно обремененный узами брака. Мне не хотелось бы проживать с ним под одной крышей. Это могут не так понять. - честно ответил Николай, стараясь придать голосу как можно более доброжелательный тон. Ему не хотелось, чтобы юноша воспринял его слова как-то не так. Но Тюльпанов, оправдывая все его ожидания, обиженно поджал губы: - Вы зря такое говорите! Шеф самый честный и порядочный человек, которого я знаю! Он бы не стал..! Он! Он ничего бы не стал! Писатель лишь снисходительно улыбнулся. - Полагаю, вы меня неправильно поняли. Я говорю не о своём личном мнении, а о том, как это будет выглядеть в глазах людей. Оборванных у нас не приветствуют, как вы знаете. Поэтому мне совершенно не хотелось бы ставить вашего начальника в столь шаткое положение. А если я буду проживать с вашим начальником под одной крышей, в непосредственной близости друг от друга, не являясь ни его законным супругом, ни родственником, ни слугой, это может быть воспринято как... - тут Николай Васильевич замялся, не зная, какое выражение будет более уместно, но кажется Тюльпанов всё понял и так. Щёки его налились сочным багряным румянцем, а глаза, чайными блюдцами вылупленные на Гоголя, приняли выражение крайнего смущения. Николай Васильевич лишь виновато пожал плечами. Он не собирался менять своё решение. Анисий, на удивление быстро пришедший в себя, продолжал стоять на своём: - В любом случае, так как я с завтрашнего дня ухожу в увольнительную, шеф останется без помощника. А ему, если и не по необходимости, то по должности, помощник положен! Поэтому Вам нужно дождаться его именно сегодня. А после уж сами разбирайтесь, собираетесь вы здесь служить или нет. Гоголь нахмурился. Конечно, ему не очень хотелось полагаться на незнакомого человека, но с другой стороны... Писатель попытался ещё раз раз найти в памяти хотя бы одного знакомого из Москвы, который мог бы приютить его на время, но быстро бросил это бессмысленное занятие. Терять Гоголю было уже нечего, и он остался дожидаться своё потенциальное будущее начальство. Прошло ещё несколько часов бесконечного ожидания, прежде чем Николай успел возненавидеть будущего "шефа". А вот к его помощнику Гоголь проникся благодарный симпатией. Анисий не только старался развлечь гостя беседой, но и сбегал в пекарню через дорогу, соорудив для них неплохой ужин. Хотя для Николая, скитавшегося по Первопрестольной с раннего утра, это был скорее обед, если ещё не завтрак. А меж тем стрелка часов неумолимо приближалась к семи. Даже Тюльпанов перестал болтать без умолку и с видом взъерошенного воробушка скромно примостился рядом. Гоголь уже начал мысленно просчитывать альтернативы. Самые безумные, по типу, напросится в гости к Анисию, он отмел сразу. А вот диван, на коем ожидающие расположились вызывал у писателя нешуточный интерес. Дошло всё до того, что Николай всерьёз собрался просить Тюльпанова позволить ему заночевать на этом уютном бежевом диване. К счастью для Гоголя, диван действительно был очень удобен. Но до такого унижения дело, Слава Богу, не дошло. Как только Николай собирался обратиться к молодому человеку с деликатной просьбой, в дверном проёме показалась статная, но отчего-то немного растерянная фигура того, кого Гоголь ожидал увидеть здесь в последнюю очередь. Чиновник особых поручений Фандорин выглядел несколько подавленно. Но потом, словно взяв себя в руки, пробежал взглядом по приёмной и чинно направился в их сторону. Николай Васильевич ещё не сумел справиться в первозданным изумлением, поэтому на появление старого знакомого отозвался недоумевающим взглядом. - Здравствуйте, Тюльпанов. Прошу меня п-простить, пришлось немного з-задержаться. Вы встретили Гоголя? П-прекрасно. Николай Васильевич! Рад видеть. - Фандорин одарил их ласковой улыбкой. - И я очень рад, Эраст Петрович. - растерянно отозвался писатель, - А вы тут, простите, какими судьбами? - Если Яше достался Петербург, то Москва - мой г-город. А здесь я встречаю Вас, Милейший. Яков предупреждал, что вы м-можете немного з-заупрямиться. - Подождите... Так это я у вас...? - Конечно! Вы очень бы мне п-пригодились, Николай Васильевич. Я как-то просил Якова пригласить вас в гости, да он всё п-противился. Я, кстати, давненько не слышал о вас от него. Поссорились? Гоголь поморщился так сильно, что, казалось, он только что съел кислый лимон вместе с кожурой. - Да...То есть, не совсем...В смысле... Там дело в другом, Эраст Петрович... - П-понимаю, - кивнул головой Эраст Петрович. "Нет, - чуть не возразил вслух Гоголь, - не понимаете. И Слава Богу, что не понимаете!" - Думаю, будет лучше продолжить б-беседу дома. Нет-нет, возражений не приму! Неужели вы думаете, что я п-позволю своему зятю ночевать неизвестно где? - Как раз об этом... - отдалённо начал Николай, но был тут же перебит: - Потом. Всё п-потом. Настойчивые руки Эраста Петровича уже подталкивали его к выходу. Гоголь мысленно закусил губы. Он и представить не мог, как расскажет Фандорину о том, что они с его братом решили воздержаться от каких-либо контактов (а у писателя не было сомнений, что Гуро "совершенно случайно" забыл упомянуть об этом досадном моменте, когда просил Фандорина его встретить). Ему не хотелось бы выглядеть в глазах Эраста Петровича в дурному свете - а добровольный отказ от связи с партнёром выставлял его именно так ( в отличает от господина Гуро, что, в своём положении желанного холостяка, подвергался лишь ленивому осуждению и десяткам новых соблазнительных взглядов от молодых перспективных девушек и юношей). Тот факт, что Яков Петрович является его идеальным партнёром стало понятно ещё в Диканьке: сильнейшая тяга и мечущийся внутри Тёмный не оставляли повода для сомнений. Но Николай сразу сообразил, что с этим человеком, будь они хоть трижды идеальной парой, ему будет не просто. К представлению с ранней кончиной, как и к запланированному предательству, Гоголь отнёсся флегматично. Дураком Николай Васильевич не был. Если они действительно были соулментами - а в этом молодой человек не сомневался - предательство должно было случиться и уж точно не с его стороны. Разумеется, был риск, что Гуро не захочет раскаиваться и вот тогда бы писарю пришлось несладко. Но следователь не разочаровал. Сразу же за словами о "ловле на живца" и угрозами убийства последовала исповедь и мольба о прощении. Гоголь, корчившийся на полу от боли, не преминул воспользоваться этой возможностью и раскаяние соулмейта принял. Нет, конечно, после повозмущался и порыдал для проформы, но не более того. Уже потом, вернувшись в Петербург и прожив вместе больше полутора лет, оба поняли, что, как бы удачно не сошлись звёзды и что бы не предрекала сводница-судьба, они просто не подходят друг другу. Характеры не те, да и взгляды на жизнь отличались кардинально. А жить в вечном противостоянии не хотел никто. Решение о расставании было обоюдным. Но два года совместной жизни не прошли даром, и некие тёплые чувства всё же оставили след в душе обоих экс-супругов. Поэтому, дабы окончательно не превратиться в заклятых врагов, Яков Петрович взял с него обещание бросить общество литераторов-псевдодекабристов, а взамен обещал поспособстновать карьерному росту. Николай, конечно, тут же воспротивился, за что был послан на работу в Третье Отделение насильно, а, отслужив сколько требуется, решил перебраться в другой город. Выбор пал на Москву. Яков Петрович в начале слегка расстроился, но принял все доводы и отпустил Гоголя в златоглавую столицу, сказав напоследок с лёгкой и, как тогда показалось Гоголю, чуточку коварной улыбкой, что "Петербург стал слишком тесен для нас двоих, но отпуская вас сейчас, я храню надежду о скорой встрече." Зато теперь стало понятно, почему Гуро не стал препятствовать его отъезду. Всё просчитал, черт. За ужином пересказывать всё это Фандорину (разумеется, в слегка измененном контексте) оказалось не так уж и страшно. Страшнее было ожидать вердикт. Эраст Петрович сидел за столом, переплетя руки, и задумчиво хмурил брови. Николаю почему-то казалось, что вот сейчас Эраст Петрович встанет, и закричит на него гневным голосом: " - Как вы только м-могли оставить моего брата!? Позор! Убирайтесь из м-моего дома, Гоголь, вам здесь больше не рады!" И Гоголь поплетется среди ночи по холодным улочкам Москвы в неизвестном направлении, обязательно подхватить простуду и умрёт в какой-нибудь затхлой подворотне от лихорадки. А может быть его убьют ещё раньше, отдав хладный труп на хранение Москве-реке. И люди так и не узнают его бездарных произведений (хотя последнее было скорее плюсом). Но вот представлять плачущую на его похоронах маменьку явно не стоило. Видимо в дальнейшем лицо Гоголя приняло настолько печальное выражение, что Эраст Петрович резко прекратил все раздумья , встал и, преодолев разделяющие их несколько метров, заключил Николая в объятия, приговаривая: "Н-н-ну что вы... Не расстраивайтесь. Я п-п-поговорю с Яшей. Он об-бязательно вернётся к вам. В-всё наладится... " Поняв, наконец, о чём ему толкует чиновник особых поручений, Гоголь перестал плакать, отстранился и, неловко откашлявшись, пояснил, что плачет он не по этому, и что они с Гуро действительно расстались по обоюдному согласию. Получив в ответ логичное: "-П-почему же вы тогда плакали?" Гоголь окончательно стушевался и промямлил нечто совершенно невразумительное, на что Фандорин чуть улыбнулся уголками губ, и остаток ужина прошёл на совершенно весёлой ноте. Что ему не поверили и откровенно пытались отвлечь, Гоголь понял уже в постели, по обыкновению перебирая в памяти прошедший день. Но обижаться у него не было ни сил, ни желания. С Эрастом Петровичем оказалось на удивление спокойно, и впервые за несколько недель кошмары не тревожили хрупкую психику писателя. Пока Николай Васильевич забылся крепким спокойным сном, в соседней комнате мучился от бессонницы Эраст Петрович. * * * За несколько часов до этого - Ну что, голубчик, переводим мы вас! - огорошил его "приятной" новостью Фрол Григорьевич, стоило двери кабинета захлопнуться изнутри, - Куда-нибудь в Кишинёв. Но, разумеется, на вашу нынешнюю должность вы можете не рассчитывать! И не смотрите на меня так, вы тоже хороши! Почти на должностное преступление нас подтолкнули! Человеку вашего.. кхм.. душевного состояния никак нельзя работать в нашей сфере! При всей вашей уникальности... Вы же и сами указ помните! Вот вызвали бы Ваше Превосходительство на ковёр, спросили бы: "Блюстите вы, Владимир Андреевич, закон али нет?" А как же блюстит-то, если мёртвую душу под носом разглядеть не смог! И чтож скажет в ответ мой барин? А здоровьечко-то у него слабое! Краска схлынула с лица статского советника. Фандорин чуть приподнял вверх правую бровь. Меж тем Фрол Григорьевич продолжил: - Вы не подумайте, Эраст Петрович.. Я ваши способности безмерно ценю. Но сей поступок мог стоить нам всем не только должности, но и жизни! Эх! Эраст Петрович! - Разве я давал вам п-повод во мне сомневаться? - справившись с нахлынувшим удивлением, как можно прохладнее спросил Фандорин, - Или вы хотите с-сказать, что были п-прицеденты? - Пока не было, Эраст Петрович. Но я не намерен ждать, когда они будут. Вы сами знаете статистику. Вы неуравновешенны, Эраст Петрович. - Я вполне могу себя к-контролировать. - Нет, не можете! Не идите против природы. Вам бы отдохнуть, сил набраться, а не по подворотням за преступниками бегать или того хуже, в политику лезть! Поберегли-бы себя, золотой вы наш. Вы же ещё так молоды. Вся жизнь, считай, впереди. А вы всё понять не можете... Ваша прихоть ещё дорого нам всем обойдётся! Ой, полетят, полетят головы, чует моё сердце! Фандорин слушал и ему казалось, что где-то в груди сжимается под тяжёлыми, хлесткими словами комок нервов. Он набухает, пульсирует, гоняя по венам не кровь, а бурлящую лаву. "Прихоть". Вот значит, как теперь воспринимают его труды. Чтож... Такого унижения он не испытывал давно. - Вот что, голубчик. Вы поступили очень некрасиво, скрывая такую информацию. На ваше счастье, мы узнали раньше, чем что-либо успело произойти. В народ я эту новость конечно же не пущу, как и князю говорить не стану, но будет лучше, если вы поскорее покинете службу по собственной инициативе. Слава Богу, Иван Францевич так вовремя вернулись! Полиция и наши жизни теперь будут в надёжных руках! - Ведищев осеменил себя крестным знаменем. - В н-надёжных... руках? - Зря вы так смотрите ядовито, Эраст Петрович. Ежели вы об Азазеле этом треклятом вспомнили, так там дело более глубокое оказалось. По поручению самого Пресветлого Государя Нашего...- тут Фрол Григорьевич прервался и с благоговением указал перстом вверх, - ...Иван Францевич вступил в эту организацию! Почему-то у Эраста не возникло вопросов, каким образом бывший начальник смог это провернуть. Вот значит как...Государя? Ну-ну. Сговорились. Вероятно, за год затишья Бриллинг каким-то образом смог пробиться в Тайное общество брата и после, набрав силу, решил вернуться в игру. Но думать об этом пока было рано. - Я п-понял вас, Фрол Григорьевич. - понизив голос до интонации, сравнимой разве что с интонацией айсберга, готового утопить всякий Титаник, что осмелится приблизиться к нему хотя бы на десять метров, ответил Эраст Петрович, - Никуда назначать меня не нужно. Уйду со службы сей же час. Можете не п-провожать. Желаю здравствовать. - И вам, господин Фандорин, и вам. - растерянно отозвался Ведищев. Не ожидал он такой реакции. Может не так резко нужно было? Мёртвая душа всё таки, существо чувствительного, непредсказуемое. Прирежет ещё ножичком и не заметит. * * * - Я знал, что вы нечестный человек, но и подумать не мог, что вы опуститесь до п-подобной низости! Стоило выйти за порог, и Фандорин наткнулся на беззаботного Бриллинга. Эраст не сомневался, кого стоит винить в своём унижении. До сих пор не верилось, что он столько лет трепетно хранил свою тайну только ради того, чтобы в один миг потерять всё по вине этого мстительного мерзавца. В груди вспыхнула и запылала новым пламенем некогда угасшая обида. Одним своим появлением этот человек разрушил его жизнь, также играюче оборачивая против него окружающих. Если, ни дай Бог, об его маленькой тайне узнает кто-то ещё, никто уже не станет проверять его на стабильность. В лучшем случае Фандорина ждёт жёлтый дом. О том, что с ним будет в худшем, Эраст Петрович малодушно старался не думать. Экс-советник также не мог не заметить, что его собеседника никак не смутили обвинения. Напротив, тот словно ждал этих слов. В какой-то момент сыщику даже показалось, что они читают по ролям сценарий какого-то бессюжетного спектакля. И ответом Бриллинга, словно в подтверждение, стала вымеренная, будто бы множество раз отрепетированная перед зеркалом, мрачная усмешка. Эрасту стало противно. - Вы напрасно обвиняете меня, Mon Cher. Кто-то другой желает вашей смерти. Я лишь пришёл предупредить вас об опасности. - проникновенно признался Jeán и попытался ненавязчиво коснуться его плеча. - П-приберегите ваши отговорки для кого-нибудь д-другого. - отозвался молодой человек, резко уходя от прикосновений. - Я слишком хорошо знаю вас, чтобы п-поверить в очередную ложь. - и с предупреждением положил руку на пояс, где был спрятал герсталь. Иван Францевич с минуту мрачно смотрел на него из под лобья, а потом произнёс с какой-то грустной интонацией: - Если бы вы только знали, как сильно меня ранят ваши слова, то не говорили бы об этом. - Если бы я знал, что вас можно ранить п-простым словом, я бы уже давно высказал всё, что о вас думаю. - парировал Фандорин, - П-прощайте. - и не дожидаясь ответа повернул прочь. Эраст Петрович не боялся, что на него нападут со спины. Случай был не тот, да и место не располагало для покушений. Но сейчас внутри него происходила нешуточная борьба. Стоит ли говорить, что именно слова бывшего л̶ю̶б̶о̶в̶н̶и̶к̶а̶ наставника послужили её причиной?