Твоё имя

Дети — удивительные существа. С каждым разом Эмма всё больше убеждалась в этом. Конечно, она не застала совсем юный возраст Генри, когда мальчик был настолько наивным, что его можно было убедить в чём угодно. Ну, например, что нельзя специально кидать тарелки на пол, так как, если они разобьются, то будут молчаливо плакать от боли. Жестоко, конечно, но правдоподобно (для ребенка четырёх-пяти лет, разумеется). Но она видела как росли дети в детских домах, как старшие ребята вешали им лапшу на уши о том, что у них нет родителей, потому что их похитили инопланетяне. И в это же верили. А теперь Эмме выпала честь наблюдать за прозрачно-чистой наивностью собственной дочери, которой всего пять лет. Детское любопытство, как всегда, не давало ей спать, и она решила расспросить маму обо всём, что услышала от своих друзей за день, проведенный в детском саду. Поэтому сейчас она крепко держала маму за руку, не давая той уйти, и задавала тысячу по-детски глупых вопросов, моргая своими голубыми-голубыми глазами, наполненными искренним любопытством. Эмма водила свободной рукой по золотистым волосам дочки, придумывая план поскорее уложить её спать, когда услышала очередной вопрос, который, в отличие от предшествующих, не был таким уж и глупым и, хоть ей и не хотелось этого признавать, задел за живое. — Ник сказал, что родители называют своих детей как свою самую-самую большую любовь. Это правда? — Отчасти да, — кивнула Эмма, стараясь сохранить на губах всю ту же улыбку, которая играла на её лице всё это время, пока они разговаривали. Кажется, дочка совершенно не заметила перемену настроения матери, поэтому, как ни в чём не бывало, продолжила заваливать вопросами: — А почему Нила зовут не как дедушку? — Потому что не все называют своих детей так, как следует из этого… «правила», — Эмма изобразила пальцами кавычки, совершенно забыв, что дочь могла не понять этот жест. — Нила назвали Нилом в честь, — она задумалась, совершенно не зная, как представить ребенку свою первую любовь и почему её родители внезапно решили назвать сына именно так, — в честь… хорошего друга, который погиб, — прозвучало грустнее, чем она планировала. Девочка кивнула, удовлетворенная данным ответом, а потом на мгновение задумалась. — А почему Генри так зовут? Губы Эммы предательски дрогнули, но она быстро взяла себя в руки. Шестеренки в голове начали попытки крутиться, неприятно скрипя, чтобы выдавить хотя бы одну версию. Как вообще это объяснить пятилетнему ребёнку? — Генри назвали в честь дедушки… — Маленький ротик уже открылся, готовый возразить, но Эмма была быстрее: — Это другой дедушка, он давно умер. Она старалась игнорировать мысль о том, что из её ответов выходит, будто всех детей называют в честь умерших. Оставалось надеяться, чтобы дочь сама не сделала такие выводы, а то вопросов будет ещё больше. Эмме этого было не надо. Она и так уже чувствовала, как вот-вот посыпется. Но, как оказалось, любопытство девочки начало засыпать вместе с ней — голубые глазки уже слипались, хоть она и старалась держаться и не спать. Маленькая ручка поудобнее взяла мамину руку за пальцы, и даже показалось, что Эмма проведет всю ночь именно так: сидя в детской на маленьком стульчике рядом с кроваткой и только с одной свободной рукой. Перспектива была такая себе, если честно, так что надо было ей что-то быстро придумывать. Но она не успела сказать и слова, когда прозвучал очередной вопрос: — А почему меня зовут не как папу? Секундное замешательство. Она не знала что ответить, потому что на какое-то время забыла, что вопрос задал ребёнок, которому не обязательно рассказывать всё подряд о своей прошлой жизни и можно просто ляпнуть первое, что придёт в голову. Ну, или перевести тему. Эмма искренне засмеялась и по привычке слегка потрепала девочку по голове, в ответ услышав тихое недовольное ворчание. — Как я могла назвать тебя мужским именем, солнышко? В ответ ей сонно улыбнулись, а после попытались подавить зевок, что, конечно же, не получилось. Эмма победно хмыкнула и, освободив руку, начала укрывать девочку. Подоткнув одеяло, она провела пальцем по маленькому носику, от чего дочка неосознанно закрыла глаза, уже готовая вот-вот заснуть. Поэтому, оставив невесомый поцелуй на лбу, Эмма прошептала: — Спи. Та недовольно нахмурилась, словно осознавая, что не все вопросы были заданы, но глаза так и не открыла. Добрый знак. Встав с неудобного детского стульчика, Эмма подошла к двери и потянулась к выключателю. Ещё раз посмотрев на умиротворённое лицо дочери и грустно улыбнувшись, чувствуя, как к горлу подступает горький ком, она произнесла одними губами: — Спокойной ночи, Реджина. Щелчок. Свет выключен, остался только маленький ночник в виде божьей коровки, чтобы ребенку не было страшно ночью. Выйдя в коридор, Эмма обнаружила у лестницы супруга, который уже собирался спускаться вниз. Они встретились взглядом, в его голубых читался немой вопрос, который она планировала не обсуждать до конца своих дней. Пришлось опустить глаза в пол — отчего-то было тяжело продолжать смотреть на мужчину прямо сейчас. Надо поскорее идти в ванную. — Извини, что подслушал, — произнёс он, будто тем самым попробовав вернуть её взгляд. Но Эмма покачала головой: — Я не готова об этом говорить. Она прошла мимо Киллиана прямиком в ванную комнату. Щелчок замка. Шум воды, который скрыл вырвавшийся всхлип. Эмма уже пять лет не была на могиле Реджины Миллс.