A mari usque ad mare.
Псалтирь. Псалом 71
Феликс Грэм де Ванили ненавидел Париж. Его выводили из себя кишащие мигрантами улочки, бесконечные лестницы, запутанное метро и, что более всего задевало тонкую душевную организацию жителя французской провинции, штрафы за курение в общественных местах. Grisaille de Paris в течении первых же суток после переезда отозвалась в его голове серией болезненных мигреней, а отсутсвие нормального дешевого кофе в районных бистро — обострением хронической усталости. Он продолжал ворчать и бранить гадкий город, прогуливаясь по его широким бульварам, сливаясь с брусчаткой из-за своей болезненной бледности. Все казалось тусклым, серым, промозглым. Не сказать чтобы Феликс сильно тосковал по незаходящему солнцу Нормандии, но угрюмая блеклость столицы слишком сильно походила на него самого, чтобы с ней ужиться. Адриан как-то сказал, что Париж похож на Феликса словно большой засаленный близнец. Феликс и сам знал, что его анемичность как нельзя лучше сочеталась с парижской унылостью. Но от этого ему еще больше хотелось отмыться от серости, что, казалось, уже успела осесть на плечах толстым слоем. Окна его арендованной квартиры выходили на оживленную улицу пятого района, вдоль которой с утра до вечера сновали студенты и туристы. Габриэль Агрест уверял, что найдет жилье в одном из спокойнейших уголков Парижа. Самый древний район, однако, никогда не старел. Узенькие переулки полнились прохожими, студенческие кафе и книжные магазинчики были набиты до отказа, а мелькавшая вдалеке верхушка Сорбонны дразняще напоминала о том, что от античной помпезности латинского квартала невозможно укрыться. В Париже Феликс бывал и раньше, и бывал не раз. В прошлом они с матерью часто приезжали навестить тетю и кузена, когда тот был помладше, а Эмили — жива. Иногда мама даже отправляла его в Париж в одиночку, сопровождаемым водителем, и он жил у Агрестов по нескольку недель. Тогда Феликса приводили в восторг старые беленые дома, брусчатые мосты, трехколесные велосипеды. Ему нравился город, большой и грубый, хотя уже тогда ему казалось непонятным, за что Париж прозвали «столицей влюбленных». Теперь Феликс ненавидел все, что вторгалось в его покой. Ненавидел веселые вскрики неизвестных прохожих, гудение проезжавших под окнами машин, топот соседей. Он не умел уживаться с другими людьми, да и не думал, что когда-нибудь придется этому научиться. Но судьба сулила другое. Феликс сделал последнюю затяжку и затушил сигарету. Взглянул на настенные часы. Из глубины коридора послышалось скрежетание замочной скважины. Адриан просил не курить на первом этаже, с чем Феликс едва ли справлялся. — Я дома, — крикнул Адриан из прихожей, едва за ним захлопнулась входная дверь. С тех пор, как Феликс в последний раз видел младшего брата, прошло не более шести лет. Тогда Адриан был круглолицым долговязым мальчишкой, едва переступившем грань в тринадцать лет, дающую ему право гордо именовать себя тинейджером. Он носился по дому, словно не было забот, обременявших его тонкие плечи. Феликс завидовал его юношескому легкомыслию, хотя самому ему тогда едва ли исполнилось семнадцать. Адриан постоянно улыбался, громко смеялся и всегда был искренен. В его глазах бликовала детская невинность, в то время как взгляд Феликса давно утратил блеск. У Адриана есть отец, думал он, ему не о чем переживать. Тогда Феликс не знал, что уже через пару недель Эмили Агрест скончается при необъяснимых обстоятельствах, Габриэль Агрест превратит свою скорбь в кирпичи и выстроит вокруг сына непреодолимую крепость, а они с матерью больше никогда не вернутся в Париж. — Не буду разуваться — забыл заскочить в магазин после универа, — Адриан скинул с плеча почтальонку, достал из нее кошелек и сунул в карман куртки. — Я быстро. Тебе чего-нибудь взять? — Нет, потом сам схожу, — Феликс стеснялся просить брата покупать ему сигареты, несмотря на то, что оба давно были в нужном возрасте. В такие моменты он ощущал себя отцом-алкоголиком, заставляющим несовершеннолетнего сына тащиться в магазин за очередной бутылкой «Кроненбурга». — Как хочешь, — сказал Адриан, и не успел он скрыться за дверью, как светлая макушка снова высунулась из дверного проема. — И, пожалуйста, в следующий раз не поленись выйти на балкон. И был таков. Феликс тяжело вздохнул, поднял диванную подушку и достал спрятанный за ней окурок. Выбросил в бак. Не сказать, что перспектива жизни с кузеном, с которым они не виделись со школьной скамьи, сильно воодушевляла, однако душевные шестеренки Феликса с возвращением в его жизнь Адриана будто вновь завертелись. После тех самых злосчастных событий, что разделили жизнь кузенов на «до» и «после» и окончательно разорвали связь между ними, Феликс и Адриан списывались сперва с периодичностью в пару недель, затем месяцев, а после кто-то из них сменил имейл, и дружеские сообщения в духе «Привет! Как дела? Не могу часто писать, много домашки: (» сменились редкими открытками на Рождество и дни рождения. Феликс не сильно тосковал из-за разлуки, напротив, порой даже радовался, когда по праздникам они с мамой вместо обычных поездок в Париж разделяли скромный ужин на двоих и расходились по комнатам до наступления полуночи. Но блеклое чувство вины теплилось в его сердце. Феликс вновь и вновь проигрывал в голове их последнее «Пока», брошенное вскользь, думал о том, что они с матерью могли забрать Адриана в Нормандию, хотя бы продолжить навещать его раз в пару месяцев — всяко лучше, чем оставлять один на один с отцом. Феликс с детства недолюбливал Габриэля. Один его внешний вид казался ему враждебным, а взгляд отчужденно-неприветливым. Однако хмурость лица была нормой для уставшего от жизни Агреста, и лишь присутствие Эмили заставляло его сердце качать кровь по телу, а уголки рта сжиматься в подобие улыбки. После смерти супруги без того беспокойный Габриэль довел свою тревожность до абсолюта. Он стал строже, жестче и вместе с тем подозрительнее. Еще в те дни, когда они обменивались смсками, Адриан писал Феликсу, что Габриэль и сам не заметил, как отцовское опекунство обернулось манией. Поэтому, когда Адриан связался с Феликсом спустя долгих шесть лет молчания, чувство вины заиграло в нем с новой силой. Теперь неприспособленный к семейной жизни Феликс делил жилье с двоюродным братом, да и к тому же со студентом. В их квартире всегда пахло учебниками и бессонными ночами, и даже въевшийся в мебель табачный смрад не мог перекрыть эти запахи. Места в двухэтажном пентхаусе хватало с излишком, однако скрыть чужое присутствие по-прежнему не удавалось: Феликс постоянно натыкался на чужие вещи, будь то кружка, оставленная Адрианом после утреннего кофе, или чужая футболка, которую Феликс по ошибке сложил в свой шкаф после стирки. Он встречался с кузеном дважды в сутки — когда тот уходил в универ, а после из него возвращался, но даже такого незначительного контакта хватало, чтобы обострить его нервозность. Однако во всем этом Феликс видел неизгладимый плюс — арендная плата полностью лежала на плечах Габриэля, а значит его бюджет каждый месяц пополнялся лишними пятью тысячами евро, что не могло не радовать. Жизнь в Париже не доставляла неудобств, а каждый день полнился рутиной. И хотя Феликс и до переезда относил себя к преданным последователям аскетизма, в Нормандии давним друзьям все же удавалось вытащить его из отшельнической «берлоги» и напоить непонятной дрянью так, что Феликсу еще на долгое время хватало приключений. На новом же месте он никого, кроме Адриана и старшего Агреста, не знал достаточно хорошо, чтобы пару ночей в неделю ночевать вне дома. А значит каждый будний день проходил одинаково: Феликс работал, обедал в ресторане поблизости, вновь работал и ходил за продуктами, если Адриан был слишком занят учебой. На отношения с Амели переезд также особо не повлиял. Свои отношения с матерью Феликс в принципе мог описать одним словом, и этим словом было «постоянство». «Как ты, милый? Уже освоился? Надеюсь, ты не слишком докучаешь Адриану своей ворчливостью», — шутила Амели, когда раз в месяц все же удосуживалась дотянуться до телефонной трубки. Пережив смерть сестры, она стремительнее Феликса отдалилась от племянника. Первые пару лет Амели и вправду старалась оказывать Адриану необходимую поддержку, хоть ее опека и не выходила за рамки коротенького звонка по фейстайму. Раз в месяц она отправляла ему посылки, в которых красиво (с бумажным наполнителем и бантиком на ленте) упаковывала различные вкусности, вроде ее любимого печенья Мадлен и карамелек на палочке. О том, что Адриан не любит сладкое, Феликс узнал лишь после переезда в Париж. Забота Амели Грэм де Ванили по-прежнему сводилась к редкому телефонному разговору, однако теперь, когда Феликс обзавелся сожителем, она обрела привычку экономить трафик и звонить мальчикам попеременно. Таковой была жизнь Феликса на протяжении последних трех месяцев. Не то чтобы она потерпела сильные изменения после переезда — он по-прежнему работал из дома, по-прежнему хмурился и ворчал, по-прежнему не заводил прочных связей, однако что-то в его рутине с громким хрустом разломилось на две части и кануло в небытие. Что именно, Феликс до сих пор не мог понять. Его жизнь не стала проще, лишь будто чуточку веселее. Феликс до хруста в суставах заломал пальцы, лениво потянулся и вновь попробовал сосредоточиться на светящихся на экране ноутбука чертежах. Кажется, la paresse parisienne все же его настигла: за последние сутки он нисколько не продвинулся в выполнении запланированного проекта, зато срок дедлайна приблизился ровно на день. Феликс вышел на балкон, чиркнул зажигалкой. Ему нельзя нервничать. С улицы послышался знакомый голос. Феликс опустил взгляд на покрытую закатными тенями улицу. Под его балконом, как обычно, сновали толпы студентов. Среди серых голов он без труда выцепил приметную белесую макушку: Адриан пружинистым шагом столичного повесы стремительно продвигался по тротуару, в правой руке он сжимал пакет из «Франприкса», левой увлеченно жестикулировал, разбавляя жестами речь. Рядом с ним шла девушка, присутствие которой Феликс сумел разглядеть лишь когда Адриан невзначай коснулся ее плеча. Она несла бумажный пакет из районной пекарни, чему Феликс тут же непременно обрадовался: привкус сигарет ему всегда хотелось заесть чем-нибудь сладким. Издалека он едва ли мог разглядеть черты ее лица, однако двигалась она легко и непринужденно, без проблем поспевая за длинноногим Адрианом, будто за долгое время успела приспособиться к темпу его ходьбы. Ее волосы достигали лопаток и были выкрашены в странный сине-фиолетовый оттенок, а глаза, как показалось Феликсу с высоты пятого этажа, были то ли светло-серые, то ли голубые. «Тоже студентка», — подумал он, затушил сигарету и вернулся в гостиную. Вскоре за входной дверью послышались голоса, и в квартиру вошли двое — Адриан и его подружка, высокая брюнетка, одетая в короткое пальто, юбку-трапецию и заправленный в нее теннисный свитер. Феликс тут же поймал ее взгляд. Она смотрела растерянно и как-то испуганно, что вовсе не сочеталось с развязной походкой. Светлые глаза придавали ее образу некой поэтичной сентиментальности, будто в любое мгновение из них могли политься слезы, но выражение лица говорило об обратном. Все в ней будто приняло оборонительную позицию — твердая стойка, чуть сдвинутые к переносице брови и приподнятая голова кричали: «Нападай, я смогу выстоять». — Привет, — сказал Адриан, протягивая Феликсу пакет с продуктами. Тот послушно его принял, продолжая наблюдать за гостьей. Адриан улыбался во весь рот, пока любезно принимал из ее рук пальто и помогал снять обувь. Девушка радовалась в ответ, особенно в те моменты, когда не пересекалась с Феликсом взглядом. Оба выглядели настолько преисполненными компанией друг друга, что присутствие третьего казалось излишним. Наконец Адриан заметил облокотившегося на комод Феликса и в качестве извинений за свое безразличие поспешил его представить: — Маринетт, это мой старший кузен, Феликс. Мы вместе снимаем квартиру, пока я учусь. «Твой папа снимает нам квартиру, пока ты учишься, а я бесплатно живу за его счет», — мысленно поправил Феликс, протягивая Маринетт свободную руку. Та осторожно пожала ее в ответ. — Феликс, это Маринетт, моя подруга. Мы случайно встретились на улице, и я пригласил ее зайти. Надеюсь, ты не против? Феликс мотнул головой, продолжая с любопытством рассматривать гостью. — Очень приятно, — сказала она. Enchantée. А после неловко протянула Феликсу бумажный пакет. — Я принесла немного домашней выпечки. Адриан не ест сладкое, поэтому… надеюсь, тебе понравится. В том, как она глотала гласные, как ее грассированное «р» нестройно выбивалось из общей гаммы звуков, он услышал чистый парижский акцент, каким могли обладать лишь уроженцы. Феликс принял пакет и, не сдержавшись, тут же заглянул внутрь. Бриоши и лимонное печенье. — У семьи Маринетт своя пекарня. Месье Дюпэн печет лучшие булочки в Париже, — Адриан покосился на Маринетт, и та слегка зарделась. — Может, ты как-то проходил мимо? «Boulangerie, pâtisserie». В восьмом округе, недалеко от базилики…. — Я не большой любитель прогулок по городу, — беззлобно ответил Феликс, но Маринетт все же едва заметно вздрогнула. — Он фрилансер, — с усмешкой сказал Адриан, явно подразумевая нечто совсем иное. Он снял с себя куртку и повесил на настенный крючок, после чего забрал из рук Феликса пакеты и в одних носках проскользнул внутрь квартиры. — Феликс, проводи Мари в гостиную, а я пока принесу нам чего-нибудь к выпечке, — сказал он и окончательно скрылся за углом соседней комнаты. Феликс кивнул, краем глаза заметив, как упорно Маринетт пыталась скрыть свою тревожность. Она бросила вслед Адриану взгляд, полный мольбы, но тот остался незамеченным. Феликс взглянул на ноги Маринетт, обтянутые тонким слоем черного капрона. — Могу дать тапочки, если нужно. — Нет, спасибо. Мне не холодно, — сдержанно ответила она. Феликс безразлично вскинул плечами и кивком велел Маринетт следовать за ним. Первый этаж их квартиры состоял лишь из двух смежных комнат — кухни и гостиной, которые незаметно перетекали одна в другую, соединненые большой квадрантной аркой. Феликс усадил Маринетт на диван в гостиной и сел рядом, соблюдая приличную для едва знакомых людей дистанцию. Со своего места они могли видеть, как Адриан неторопливо бродил по кухне, пританцовывая под играющую по радио мелодию. Просторная, высокая комната, в которой они находились, была полна воздуха и света. В ней пахло чистотой и табаком, как пахнет в мотелях и малообжитых помещениях. Все вещи находились в идеальном, болезненно перфекционистском порядке: книги аккуратной стопкой лежали на кофейном столике, разноцветные подушки были пристроены ровно по углам дивана, и даже в том, как располагались картины на стенах, проглядывалась строгая геометрия. Стены не были оклеены обоями, лишь выкрашены белой краской и местами украшены лепниной. Дневной свет проникал внутрь через два высоких прямоугольных окна, которые на самом деле были стеклянными дверьми, ведущими на узкий балкончик. На каминной полке поблескивал старинный канделябр, рядом стояли гипсовый бюст Антиноя и граненые флаконы парфюмерной воды. Чуть выше на стене висело овальное зеркало в бронзовых вензелях. Кресла и тяжелый диван, обитый темно-зеленым трипом, стояли посреди комнаты, и вместе образовывали кривой четырехугольник, посреди которого лежал ковер с этническими орнаментами. В углу комнаты стоял открытый книжный шкаф, на полках которого среди потертых корешков ютились старинные вазы и пыльные стопки винила. Комната была обставлена несколько несуразно, однако контраст строгого минимализма и тонких черт барокко создавали в ней особую, манящую атмосферу, как происходило всегда, когда старое встречалось с новым. Прошло несколько минут; в соседней комнате слышался грохот посуды и тихое пение. Они по-прежнему молчали: Маринетт чувствовала себя некомфортно, и Феликс это ясно ощущал. Сомневаться в том, что главной причиной того была его компания, не имело смысла. Она сидела с несгибаемо прямой спиной, чуть подавшись корпусом вперед, ладони ее лежали на плотно сдвинутых коленях и непрерывно отбивали какой-то нервический ритм. У нее был прямой, слегка вздернутый нос, выступающий подбородок и немного впалые глаза. Черты ее были ровными, прямыми, как у древних греков, что в сочетании с общей округлостью придавало ее облику некоторую миловидность. Феликс изучал ее лицо с щепетильностью портретиста, будто он снова в художественном классе, снова выводит рукою небрежный эскиз, пока глаза неотрывно следят за натурщицей. Его рука живет своей жизнью: она свободно гуляет по холсту, будто плывет, слегка царапая поверхность кончиком карандаша; выводит острые углы, прямые линии… Маринетт, будто почувствовав, что ее рассматривают, еще сильнее напряглась. Конечно, Феликс мог попытаться завести незатейливую беседу, будто они уже давно приятели и нет этой витающей в тишине неловкости, но он лишь продолжал с любопытством наблюдать за сконфуженно скрючившийся на своем месте Маринетт. Знала ли она, следуя за Адрианом в их квартиру, что этим вечером их идеальный дуэт обернется неловким трио? Знала ли вообще, что у Адриана есть кузен? Но Маринетт принесла выпечку, и предназначена она была точно не Адриану. — Так ты студентка? — наконец разрушил молчание Феликс. Маринетт вздрогнула, но тут же ответила: — Да, первокурсница. Она говорила осторожно, понемногу, будто маленькими шажками изучая неизвестную территорию; ее голос, слегка хрипловатый и северный — казалось, так должны говорить все прилежные парижанки. — И вы одногруппники? — Феликс кивком указал в сторону хлопочущего на кухне Адриана. Маринетт покачала головой: — Нет, я учусь в ИФМ, на модельера. — В той стеклянной громадине над Сеной? — Да, в той стеклянной громадине, — в ее голосе сквозило раздражение. Феликс хмыкнул. Ему доводилось проходить мимо этого внушительного детища французского постмодернизма, раскинувшегося вдоль берега. «Зеленый кит», — мысленно прозвал его тогда Феликс и тут же поклялся себе впредь обходить набережную стороной. — Почему-то я думал, что все юные парижские дарования выбирают Сорбонну, — он с иронией покосился на Маринетт. — Возможно, так оно и есть, — уклончиво ответила она. Маринетт не любила говорить о себе, еще больше не любила, когда ее о чем-то расспрашивали. Она поспешила сменить тему: — А где учился ты? Стоило заданному вопросу достичь его ушей, как Феликс едва заметно сморщился. Оттого ли, что мысли о тех временах разливались теплом по всему телу, или, напротив, нервным холодком пробегали по спине, непонятно было, пожалуй, и ему самому. — Неужели я выгляжу таким старым? — попытался отшутиться он. — Адриан говорил, что ты уже окончил университет. Удивление приятной волной пробежало по его лицу и вылилось в плутовскую улыбку. — И много Адриан обо мне рассказывал? — Разве что упоминал вскользь, — осадила его Маринетт, отчего почувствовала какое-то тайное удовлетворение. Тем временем с кухни послышался звон посуды — Адриан доставал чашки с верхней полки. Чайник уже вскипел. — Я не учился во Франции, — вернулся к разговору Феликс. Маринетт по-прежнему не осмеливалась надолго встречаться с ним взглядом, однако даже так Феликс заметил, что глаза ее светились вниманием. — Иностранный диплом? — неловко спросила она. — И кем же ты приходишься? — По профессии или призванию? При всем внешнем безразличии в голосе Феликса слышалась насмешка. Он сидел, скрестив ноги, вальяжно закинув одну руку на спинку дивана. Черная рубашка была расстегнута на первые две пуговицы, так что из-под легкой хлопковой ткани выступал треугольник белой кожи. — А ты разделяешь эти понятия? — озадаченно спросила Маринетт. — Только дурак совмещает одно с другим. Маринетт с недоумением подняла на Феликса глаза и встретила его долгий, пристальный взгляд, в котором одновременно читались усмешка и любопытство. Было сложно сказать, о чем думал Феликс в тот момент, но ее кожа вновь покрылась мурашками. — Что ж, почему-то я думала, что работа в удовольствие — предел мечтаний, — ответила она, стараясь не выдать постепенно разгоравшегося в ней возмущения. — Мечтаний обывателя. — В таком случае я им и являюсь. — Только не говори, что придерживаешься той ущербной японской философии «вечного удовлетворения», — презрительно сказал Феликс. — По-твоему, я должна быть материалисткой? — Зачем же так унижаться, если можно стать скептиком. Лицо Феликса исказила довольная ухмылка. Он видел, как в глазах Маринетт разгорался протест. Ей хотелось возразить, оспорить, убедить Феликса в обратном, ведь, подумать только, она, будущий модельер, считала моду своим призванием. Феликсу это нравилось — его всегда занимали споры. Но полемический запал в ее взгляде быстро остыл, стоило Адриану показаться с подносом в руках, на котором стояли три кружки и тарелка с бережно выложенными на ней бриошами и печеньем. — У нас закончился черный чай, поэтому я заварил с женьшенем. Надеюсь, никто не против? — спросил Адриан, усаживаясь между Феликсом и Маринетт. Поднос он поставил на кофейный столик. Оба кивнули. Маринетт взяла в руки чашку и обхватила с двух сторон ладонями, греясь. Ей хотелось поскорее запить оставшийся после внезапно оборвавшегося разговора осадок. — Я смотрю, вы уже нашли общий язык, — дружелюбно заметил Адриан, делая первый глоток. Он слегка поморщился, когда кипяток обжег кончик языка. — О чем говорили, пока меня не было? — Феликс рассказывал о своем опыте учебы за рубежом, — ответила Маринетт. Феликс вопросительно на нее покосился, однако из-за Адриана не смог рассмотреть выражения ее лица. Он так и не понял, говорила Маринетт насмешливо или вполне серьезно. — В самом деле? — удивился Адриан. — Обычно Феликс этим не хвастается. Я сам узнал лишь после того, как мы съехались. — Правда? А как давно вы живете вместе? — спросила Маринетт, радуясь выдавшейся возможности расспросить побольше. С тех пор, как Адриан впервые упомянул о своем загадочном старшем брате и связанном с ним переезде, ее не переставали донимать невысказанные вопросы, ответы на которые она никак не осмеливалась получить. Маринетт уселась поудобнее, подобрав под себя ноги, и приготовилась слушать, как ей показалось, долгую и занимательную историю. Все ее фантазии пали крахом, стоило Феликсу подать голос. — С начала учебного года, — безучастно ответил он, после чего сделал медленный, долгий глоток. Не то чтобы в его словах звучала враждебность, скорее безразличие, граничащее с отчужденностью, однако Маринетт в то же мгновение сделалось не по себе. Она уставилась в свою кружку, поддерживая общее молчание, пока Адриан наконец не разбавил его неловким покашливанием: — Вообще, это довольно запутанная история. В ней замешан мой отец, так что Феликс не очень любит об этом говорить, ахах… — он сделал усилие, чтобы улыбнуться, но вышло как-то совсем уныло и безжизненно. — Ох, Мари, я совсем забыл спросить: как прошел ваш недавний показ? Твой костюм прошел начальный отбор? Дальнейшую нить разговора Феликс даже не пытался уловить. Он молча пил свой чай, а когда кружка опустела, вышел на балкон. Его утомляли бессмысленные разговоры, тем более что собеседники вовсе не нуждались в его компании. Оставшиеся полтора часа, что Маринетт провела у них, Феликс молча возился со своим проектом, изредка спускаясь на первый этаж закусить лимонным печеньем. До дедлайна оставалось чуть меньше месяца, а он еще даже не определился с фасадом. Внизу раздавались постоянный смех и болтовня, звук голосов то стихал практически до шепота, то повышался на целую октаву. Феликсу казалось, что после смерти Эмили Адриан еще долгое время не сможет вести себя как раньше. Он вспоминал себя после ухода отца — опущенные веки, налитые свинцом, опухшие глаза и каменное тело. Поэтому Феликс был сильно удивлен, когда много лет назад во время очередного звонка по фейстайму на экране он увидел светящееся от радости лицо кузена. Тогда он даже разозлился: одним своим видом Адриан будто обесценил все те страдания, что пережили они с матерью сперва после разлуки с отцом, а потом и кончины еще одной близкой родственницы. Но спустя время Феликс понял и вновь разозлился. Он злился на себя за то, что с самого начала не сумел распознать той поддельной эмоции на лице Адриана. Конечно, он переживал. Конечно, плакал по ночам. Но с тех пор постоянное выражение искусственного довольства не сходило с его лица. Феликсу было это знакомо: он так же закрылся в свое время. Но в их защитной реакции было отличие: пока Феликс смотрел на мир сквозь призму равнодушия, Адриан вечно старался кому-то угодить своим ложным счастьем. Ведь, бесспорно, никто не будет тебя любить, если лицо твое большую часть года напоминает мрамор. С Маринетт Адриан был естественнее. Может потому, что они были давно знакомы. А может потому, что их чувства выходили за рамки той ординарной и поверхностной дружбы, понятием которой Феликс обладал. Когда часы над каминной полкой показали начало девятого, Маринетт с ужасом в глазах вспомнила о том, что договаривалась с Альей о встрече. Она быстро накинула пальто, поцеловала Адриана в щеку и, бросив Феликсу короткое «À plus tard», выскочила за дверь, так и не застегнув пальто на все пуговицы. — Вы встречаетесь? — спросил Феликс, едва за ней захлопнулась входная дверь. — О чем ты? — недоуменно спросил Адриан. — Ты и Маринетт — вы спите? Феликс неспешно прошел в гостиную и сел на диван, туда, где несколько минут назад сидела Маринетт. Адриан последовал за ним. — Мы друзья со средней школы, — он казался спокойным, однако нотки раздражения, или даже обиды, сквозили в его голосе. — Секс без обязательств? — Почему тебя это так интересует? — Я угадал? Адриан молчал. Он складывал посуду, оставшуюся после их маленького чаепития, обратно на поднос, чтобы потом загрузить в посудомойку. По лицу было трудно догадаться, какие Адриан испытывал эмоции: оно сохраняло одно и то же выражение холодного спокойствия, однако во взгляде его светлых глаз все же угадывалась скрытая враждебность. — Не знаю, что у тебя на уме, но я не трахаю своих друзей, — несколько грубо ответил он. — И впредь попрошу тебя не вмешиваться в мою личную жизнь. — Тогда мне очень ее жаль. Адриан одарил его озадаченным взглядом. Будучи обладателем спокойного темперамента, он впервые в жизни испытывал потребность себя сдерживать. — Нужно быть беспросветно слепым или глупым, чтобы не заметить, — спустя время пояснил Феликс. Его голос звучал холодно и бесстрастно, однако в том, как он держался и как жеманно растягивал слова, проглядывалось некое садистическое удовольствие. — Она в тебя по уши. — Послушай, Феликс, — Адриан устало выдохнул, — мы с Маринетт очень многое пережили вместе, и если бы она действительно… — Как давно, говоришь, вы знакомы? — небрежно перебил Феликс. — Думаю, лет пять… — Рыцарица Тоггенбург! — торжественно воскликнул он. — И долго ей еще придется ждать, пока в твоем монастыре «стукнет окно»? — Ты несешь вздор, — возразил Адриан, по-прежнему ощущая крайнюю бесполезность своих слов. — Маринетт только недавно рассталась с парнем, она не может… Они встречались практически год! — Что ж, мы не в праве ее за это осуждать. У каждого свои потребности. — Ты невыносим! — воскликнул Адриан. — Почему во всем ты видишь только цинизм и пошлость? — Я вижу только то, что происходит на самом деле. И пусть в моих словах и вправду сквозит цинизм и пафос, — Феликс невольно взмахнул рукой, чего тут же смутился, — но людьми в этом мире движут только деньги и желание, и ты не в силах этого отрицать. Не знаю, что из этого в тебе нашла Маринетт, но была она в нашей квартире не просто так. — Хочешь сказать, искренних чувств не существует? — спросил Адриан с нескрываемым возмущением. — Я хочу сказать лишь то, что в основе даже самого благодетельного порыва лежит личная выгода. Сам человек порой не сознает, что совершает добро ради собственного честолюбия, и что его «чувства» — обычная игра в пользу самоутверждения. — Я не понимаю, к чему ты клонишь, — Адриан старался говорить сдержанно, с чем едва ли справлялся. — Да к тому, что то, что ты ошибочно называешь «дружбой», на самом деле ни что иное, как простое и грубое влечение. — То есть, по-твоему, дружба — самообман? — В большинстве своем. Конечно, из всякого правила бывают исключения, — Феликс говорил медленно и с расстановкой, как происходило всегда, когда он слишком глубоко вдавался в размышления. — Но подобных людей крайне мало: зачастую они полоумны или чрезмерно поэтичны. Извини, могу я закурить? Адриан бездумно кивнул головой, позабыв о своих же запретах. Вспыхнули кремниевые искры, и воздух наполнил терпкий табачный запах. — А что насчет любви? Тоже вздор и нелепица? — уже спокойнее поинтересовался Адриан дождавшись, пока Феликс сделает первую затяжку. — Нет, любовь, безусловно, есть, — отвечал он, — и я сам не раз становился ее свидетелем. Правда, признаться, до сих пор толком не понял, за что и для чего люди любят. Это в принципе очень странно, не находишь, — угождать и уступать кому-то себя лишь потому, что голову вскружил серотонин. Адриан молчал. В его сознании всплывали картины прошлого: тонкая фигура Эмили, ее длинные пальцы, ногти, обычно не выкрашенные лаком, и взгляд отца, нежный и трепетный, будто кроме нее одной в мире ничего не стоило внимания. «Конечно, любовь есть, — думал он. — Иначе какой во всем этом смысл». Но вслух сказал лишь: — Не переношу, когда ты начинаешь философствовать. — Поверь, по этой же причине я бросил выпивать по выходным. Оба молчали. Адриан чувствовал, как его прежний запал сходил на нет. Он просто не мог подолгу злиться на Феликса, хотя тот того частенько заслуживал. Адриан упал на диван рядом с кузеном и устало опустил голову на спинку. Они сидели совсем рядом, так что их плечи соприкасались, и это создавало призрачное ощущение уюта. — И что же я должен из всего этого вынести? — спустя время спросил Адриан. Его голос звучал измученно, а глаза смотрели в потолок. — Что дружбы нет, и что все чувства — подделка, а Маринетт приходила потому, что подсознательно меня хочет? — Подсознательно ли? Адриан тут же подскочил на месте и с удивлением заметил на лице брата ехидную полуулыбку. — Прекрати. Ты не прав. — Хорошо, пусть будет так. Но если ты продолжишь делать вид, что ничего не замечаешь, даже ей это может однажды надоесть, — Феликс затушил сигарету о бронзовую пепельницу и поднялся с дивана. — Тогда что движет мной? — Адриан встал вслед за братом и они оба направились в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. — Ведь я тоже считаю Маринетт подругой. — А сам ты ни разу об этом не задумывался? Они поднялись на второй этаж и остановились на верхней площадке. Вглубь этажа вел широкий темный коридор, усеянный дверьми. Феликс прошел вперед и остановился у самой крайней комнаты. — Мне кажется, вы с ней не так различны, — он распахнул дверь и замер на пороге. — Можешь занять эту ванную, а я приму душ на первом этаже. Спокойной ночи, — сказал напоследок он и скрылся за захлопнутой дверью. Адриан молча стоял посреди коридора еще пару мгновений, после чего отворил дверь ванной и заперся внутри на защелку. Из комнаты Феликса еще четверть часа был слышен приглушенный звук бьющихся о кафель струй воды. Все это время он не смыкая глаз задумчиво рассматривал потолок, и лишь когда шум смолк, закрыл глаза и провалился в сон.***
Несмотря на то, что накануне Феликс лег в кровать раньше обычного, проснулся он уже за полдень. В тяжелой голове мелькали обрывки сновидений, смутные и сумбурные, и он с трудом заставил себя подняться с постели. Адриан уже ушел на учебу, поэтому в квартире было тихо и по-утреннему тоскливо. Феликс принял душ и позавтракал горьким кофе, довольный тем, что утро проходило в своем вязком медлительном темпе. Долгое время он сидел на балконе, лениво откинувшись в кресле, и рассматривал освещенные тусклым ноябрьским светом парижские крыши. Феликс благодарил судьбу за то, что этим утром ему не довелось столкнуться с Адрианом. Смотреть в глаза кузена с знанием того, куда он намеревался пойти, было выше его сил. В твидовом пальто и коричневых туфлях, Феликс вышел в приятную осеннюю прохладу. Легкий ветерок подхватывал лежащие вдоль дороги листья и подбрасывал их в воздух, играючи. Пахло влажной землей и сыростью, небо застилали невесомые серые тучи. Он шел по тротуару, огибая лужи и прохожих, и даже такой чудный день не мог развеять тянущее чувство тревоги, скопившееся внутри. Свернув на широкий бульвар, Феликс прошел мимо любимой кофейни, в которой традиционно завтракал по будням, и проследовал на соседнюю улицу, где на углу старинного здания располагался небольшой ресторан. Он вошел в полупустой зал, где его тут же встретил до неприличия элегантный хостес. — Bon après-midi, monsieur, — сказал он с вылизанным парижским акцентом. — Вы заказывали столик? — На имя Грэм де Ванили. Хостес в пару мгновений проверил записи в своем журнале и вновь дежурно улыбнулся. — Прошу вас, следуйте за мной. Можете сдать верхнюю одежду в гардероб. Это был маленький и изящный ресторан, один из тех, куда старые толстосумы обычно водят сперва своих жен, а затем и молодых любовниц. Внутри было светло и уютно: гладкие кофейные стены с колоннами, высокие венецианские окна, сияющие белизной скатерти, резные дубовые стулья и стеклянные вазы с цветами на каждом столе. В зале почти не было людей, лишь молодая пара за крайним столиком и мужчина средних лет в классическом английском пиджаке. Феликс прошел к своему столику и тут же получил меню, в которое не удосужился заглянуть даже из приличия. Он пребывал в крайне дурном настроении, что моментально считывалось по хмурому прищуру и сдвинутым бровям, из-за чего все сотрудники заметно его сторонились. Лишь крохотная официантка в силу рабочего долга подала Феликсу стакан воды и тут же поспешила удалиться. События прошлого вечера не давали ему покоя: в мыслях мелькали обрывки разговоров, голосов, ощущений. Феликс не мог понять, что испытывал, и почему вечер, отдающий будничной обыденностью, так сильно отпечатался в его сознании; почему не оставлял его даже на следующий день. Сперва обрывочно, затем целиком, до мельчайших деталей, вроде пауз и вздохов, вспомнился их с Адрианом разговор. «Переброс реплик», — мысленно поправил себя Феликс, чему тут же усмехнулся. Его гложила фантомная вина за то, что он, казалось, вмешался не в свое дело. Теперь, в ретроспективе, его слова звучали несколько грубо, надменно и даже вульгарно. Феликс боялся, что Адриан затаил на него обиду и, зная кузена достаточно хорошо, мог точно предсказать, что, будь оно так, Адриан бы никогда в этом не признался, напротив, обращался бы с ним любезнее прежнего, словно пытаясь загладить прошлые разногласия. Подозрение это обостряло и то, что на учебу Адриан ушел раньше обычного — отнюдь, Феликс и сам встал с кровати позже, намеренно или неосознанно стараясь избежать компании брата. Однако более сильным его переживанием, чего сам Феликс упорно не хотел признавать и чему в то же время неподдельно дивился, была их встреча с той студенткой, подругой Адриана Маринетт. Она пронеслась по их квартире, словно смерч, грязными следами затоптав его рутину. Кто она, и почему их короткий, ничтожный разговор находил такой отклик в его сознании? Ее голос по-прежнему блуждал в голове, окликаясь в самый неожиданный момент, что каждый раз заставляло вздрогнуть. Ее ответы и реакции забавляли Феликса, в то же время переполняя интересом. «Удивительно, — подумал он. — Должно быть, я слишком много провел взаперти». И зарекся в те же выходные посетить нечто людное, будь то Лувр или какой-нибудь дрянной ночной клуб, где завести пару подходящих знакомств. За высокими окнами сновали прохожие. Приметные фигуры студентов (казалось, лишь по походке и характерной сутулости Феликс мог распознать в толпе дипломника) мелькали реже обычного — учебный день был в самом разгаре — чему Феликс несказанно обрадовался. Он сидел за своим столиком, один, окруженный флером парижской заносчивости, и высматривал в лицах людей, снующих снаружи, то, которое приходило к нему лишь в страшных ночных кошмарах. Наконец спустя пятнадцать минут молчаливого ожидания в зал вошел высокий мужчина средних лет в прекрасно сшитом итальянском костюме. Его платиновые волосы были тщательно уложены, так что ни одна прядь не падала на стекла очков, из-за которых стальным взглядом зал огибали светло-серые глаза. Мужчина приблизился к столику и опустился напротив Феликса. Он выглядел несколько растерянно, будто шел в спешке, что выдавало немного сбившееся дыхание. От него пахло дорогим парфюмом и дождем, отчего Феликс невольно поморщился. — Прошу прощения за задержку. Возникли некоторые… дела, требующие неотложного разрешения, — сказал Габриэль Агрест, подтягивая к себе меню. — В качестве извинений предлагаю оплатить сегодняшний обед. — Я пришел сюда не обедать, — холодно ответил Феликс, отслеживая взглядом каждое движение Агреста. — Рассчитываю окончить нашу встречу как можно быстрее. Моего присутствия также требуют некоторые «неотложные дела». — С твоего позволения я все же сделаю заказ, — Габриэль жестом подозвал официанта и озвучил тому несколько позиций из меню. Когда они снова остались одни, продолжил: — Предлагаю отложить формальности и сразу перейти к делу. Как поживает мой сын? — Чувствует себя отлично, не обремененный излишней заботой, — Феликс обратил на Агреста строгий взгляд, в котором читался укор. — Что ж, это я и ожидал услышать. Адриан справляется с учебой? — Более прилежного студента Сорбонна пока не видала. Габриэль изобразил подобие отцовской улыбки. — Это радует. Признаться, я не сомневался, что Адриан окажется одним из лучших. В нем с детства просматривалась тяга к высокому. — Завидую вашей проницательности, — иронично заметил Феликс. В воздухе между ними ощущалось тяжелое, застойное напряжение. Габриэль держался статно, с суровой осанкой старой балерины. Его лицо, серое и безжизненное, при искусственном свете казалось еще более болезненным. Он смотрел на Феликса прямым невозмутимым взглядом, в котором просматривались и строгость, и усталость, и некоторая озабоченность. — Он… — Габриэль запнулся, будто обдумывая следующие слова, что было крайне для него несвойственно, — он общается со старыми друзьями? — Вы имеете ввиду того паренька Нино в толстых очках и бейсболке? — Габриэль согласно кивнул и Феликс продолжил: — Насколько мне известно, теперь он учится в Штатах, поэтому видится с Адрианом крайне редко. Но да, они по-прежнему общаются довольно близко. Габриэль одобрительно кивнул, удовлетворенный ответом. — А что касается дочери Буржуа? В детстве они были дружны. — Впервые о такой слышу. — Что ж, я не удивлен. Повисло гнетущее молчание. Еще пару мгновений Феликс в ожидании смотрел на Габриэля, но тот будто сомневался в том, о чем собирался спросить. — Если это все, о чем вы хотели узнать, то я больше не могу попусту терять время, — нарушил тишину Феликс, поднимаясь из-за стола. — Прошу набраться терпения, — сказал Габриэль, и Феликс раздраженно сел на место. — У меня осталась пара вопросов. — Тогда спрашивайте скорее. Габриэль прочистил горло и заученным движением поправил галстук. — При нашей прошлой встрече вы упомянули, что Адриан не состоит… в романтических отношениях. По-прежнему ли это так? Феликс медлил. Ему было гадко не столько от заданного вопроса, сколько от ощущения полного бессилия. Феликс ненавидел себя за то, что потакал Габриэлю, ненавидел за то, что «предавал» Адриана. Он испытывал гнев каждый раз, когда Натали связывалась с ним для назначения будущей «встречи», испытывал угрызения совести, когда отвечал на вопросы Габриэля, и испытывал стыд потом, когда сталкивался с Адрианом и смотрел в его чистые травяные глаза. «Это ради него, — твердил себе Феликс. — Ради его свободы». Но о какой свободе могла идти речь, когда уже третий месяц подряд Феликс «обедал» с Габриэлем, попутно раскрывая тому все тайны их чудесной vie indépendante. — Да, — ответил он спустя время, с трудом сохраняя внешнюю невозмутимость. — В таком случае не могли бы вы подробнее рассказать о той девушке, что прошлым вечером в девятом часу покинула вашу с Адрианом квартиру? Феликс замер. Глаза Габриэля, по-прежнему холодные и безразличные, сверлили в нем дыру. — Маринетт Дюпэн-Чэн, я прав? Восемнадцать лет, студентка института моды, первый курс, — продолжал он будничным тоном. — Они с Адрианом посещали один коллеж, вы знали об этом? Феликс молчал. Он не мог понять, какая эмоция сильнее разрывала его изнутри: ярость или отвращение. — Неужто ты удивлен? Насколько мне известно, тем днем ты не покидал дома. — И как давно вы ведете слежку? — вернулся в реальность Феликс. — Прошу тебя, не стоит сгущать краски, — Габриэль изящным жестом поправил очки. — Тем вечером мне волей случая довелось проезжать мимо, и лишь поэтому я ненароком стал свидетелем вашей поздней гостьи. Габриэль говорил легко, с подчеркнутой любезностью, однако Феликс понимал, что его слова были ни чем иным, как предупреждением. — И часто вы теперь проезжаете мимо rue Monge? — Я не так глуп и стар, как ты думаешь, Феликс, — Феликса передернуло, как происходило всегда, когда Габриэль окликал его по имени. — Но я доверился тебе, обращаясь за помощью. И продолжаю доверять, полагаясь на честное содействие. Исключительно честное. — Я не нахожу визит Маринетт достаточно значимым, чтобы докладывать о нем. — Увы, готов с тобой не согласиться. — безразлично сказал Габриэль. — Мы опустим этот эпизод, пятнающий наши relation de confiance. Однако впредь попрошу тебя тщательнее анализировать происходящее и осведомлять меня обо всем, что так или иначе касается моего сына. Феликс до боли стиснул челюсть, что едва ли осталось незамеченным со стороны Агреста. Тем временем к их столу подошел официант с подносом. Он поставил на стол тарелки — на одной утиная грудка, на другой — шоколадный десерт, — чашку эспрессо и бокал белого вина, после чего пожелал гостям приятного аппетита и удалился. — Кофе твой, — сказал Габриэль, приступая к еде. — Изначально и десерт полагался тебе, однако не удивлюсь, если и от него ты откажешься. — Я не просил за меня распоряжаться. — Тем не менее, я взял на себя такую ответственность. Феликс молча поднялся из-за стола и накинул на плечо сумку. — Не буду мешать вашей трапезе. — Разве мы все обсудили? — Я готов вернуться в Руан сегодня же, если наша встреча продлится еще хоть минуту. Габриэль медленно жевал, легкими похлопываниями касаясь уголков рта бумажной салфеткой. — В таком случае не смею тебя задерживать, — сказал он, не поднимая глаз. Феликс вынул из кошелька пару купюр и резким движением опустил их на стол. Габриэль продолжал степенно орудовать столовыми приборами. Его лицо оставалось неизменным. Феликс забрал пальто у гардеробщика и вышел из ресторана, будто ошпаренный. Его колотило от злобы и негодования. Он на ходу вынул из пачки сигарету и закурил, исполинскими шагами двигаясь вдоль улицы. Немного не дойдя до дома он свернул в магазин и вышел оттуда с бумажным пакетом, из которого грустно выглядывало горлышко «Кло дю Руа». И был готов провалиться сквозь землю, когда издалека заметил у подъезда их дома фигуру с выкрашенными в странный синий цвет волосами.