— Как твой брат?
— Отлично себя чувствует. — Мари соврала, и что-то внутри неприятно кольнуло. Юри пугался собственной тени, и часто видел чужие. Он дрожал, когда смотрел в окно, и почти не разговаривал с ней.
— Ему уже шестнадцать, да?
— Я попросила родителей не продавать его, пока я не вернусь.
— Мне жаль. — тихо прошептала Мила, — Ему понравилось бы идти с нами. Мне жаль, но он не свободный. И мы не можем его выкупить, и… Прости, Мари.
— Я просто боюсь.
Они сидели, глядя вверх во дворе. Первый снег упал раньше, чем все ждали, ещё в сентябре. Мари видела его чёрным прахом. Следуй за своим сердцем — но это значит брось его? Он останется один, он останется в безумном вальсе теней, по щиколотки стоя в солёной алой воде, весь покрытый чёрными пятнами боли. Шаг вперёд босой ногой по деревянному полу чердака, шаг вбок по снегу, шаг назад во тьму забвения.
— Я просто боюсь.
— Надеюсь, ему повезёт.
Мари невесело рассмеялась. Когда они прощались с Юри, он даже не плакал. Улыбнулся Миле, как проигравший, и сестре, как проигранной. Он огляделся в пустой комнате и развёл руками, и снова улыбнулся. Мари потянулась, чтобы обнять, но отверженный отшатнулся, качая головой, отступая к стене. Он уже был в царстве теней. Медленно обрастал тьмой, как зверь тёплой шерстью. Бету ждал путь великих свершений, отверженного ждало лишь падение. Лапы тех невидимых метельных зверей уже шагали за ним. Клыки сомкнулись на тонкой шее; хилое тело прорастало деревом сквозь замерзшую землю. Мила отвернулась, и тихо вышла. Мари чувствовала, как сдаётся.
— Ты веришь, что вернёшься? — прошептал отверженный, вставая на колени рядом с псом.
— Я обязательно за тобой вернусь. — соврала она.
Юри покачал головой. Он тяжело вздохнул, набирая в лёгкие воздуха. Тусклый свет окна очертил границу между братом и сестрой. Старые доски скрипели от каждого движения. Дым сигарет мягко окутывал фигуры. Волосы отверженного были зачесаны назад, как того требовали правила; тонкие пальцы покрывали ранки. Юри дышал, всё ещё не произнося ни слова.
— Прости…
— Мне не за что тебя прощать. Пожалуйста, простись с Милой за меня, и со всем, что там есть. Не возвращайся сюда, не выкупай меня, милая Мари. Я хотел сказать, да говорить мне нечего, и молчу. Пусть тени спасают меня, пусть снегом меня занесёт, пусть меня съедят дикие звери во тьме. Ты только больше не думай обо мне. Ты меня не помни. Меня нет больше. Ничего больше нет.
— Юри…
— Я рад, что мы познакомились девять лет назад, спасибо, что ты уходишь. Больше мне некого терять.
— Вич-чан же останется, Юри!
— Его убьют, меня продадут. — он улыбнулся, качая головой, как фарфоровая кукла, — Всё будет как должно быть. Всё правильно. Нас больше не будет.
Мари бросилась к отверженному, обняла его, плача. Она гладила брата по голове, прижимая к телу. Тихо бормотала «не брошу, вернусь, вернусь».
— Ты хочешь забрать моё сердце? Мне оно больше не нужно. — снова прошептал отверженный. Глаза его сверкнули чёрным, как у демонов со старых картин.
— Юри, мне так жаль…
— Тебе оно не нужно тоже. — отверженный засмеялся. — Уходи! Уходи, прощай. Прощай меня.
Мари вышла из комнаты, шмыгнув носом. Она прикрыла дверь, взяла Милу за руку и ушла.
Теперь обе сидели во дворе, смотря на снег.
— Что он сказал?
— Он умрёт.
Мила подумала, что это уже и без того известно. Конечно, он умрёт. Все умирают, умирают, уходят, уходят. У её знакомого омеги умерли родители — и он остался с дедушкой, он младше брата Мари. Но все они уходят, уйдут, они все куда-то уходят.
— И он прав, Мила. Он правда умрёт, как только я уйду. Мне так жаль. И пёс его умрёт. И рисунки его умрут. И это всё станет пеплом, ты слышишь? Я девять лет растила его как свободного человека, но он всë равно стоял передо мной на коленях, и дрожал передо мной. Мила…
— Может, всё будет хорошо?
— Я не думаю.
— Ты не можешь остаться здесь.
Они двинулись прочь из города. Прошли сквозь границы, снова и снова, уходя на восток, как вечные странники. Они прятались по подвалам, клеили листовки, они никогда не расслаблялись. Каждый их поцелуй длился ровно три такта. Каждый секс — не больше восьми попсовых треков о революции. Когда в очередном подвале, среди рабов, они вдруг смогли угнездиться и увидели телевизор, Мари нашла канал со спортивными новостями.
— Ого, этот отверженный хорошо держится на льду.
— Ага. Ты не узнала? — Мила тихо рассмеялась, заплетая рыжие волосы в косы.
— Нет, это…
— Это твой брат, милая.
Сверху постучали; Юри на экране больно упал под дружные крики зала.
«Выходите!»
Юри не мог подняться со льда.
— Сделай тише! — прошипела Мила.
— Сколько ему лет?.. — Мила задумчиво посмотрела в телевизор.
«Мы знаем, что здесь две беты!»
На экране появилась надпись о том, что Юри будет продан, и большая просьба о прощении.
Дверь выбили офицеры.
«Юри Кацуки больше не будет допущен до любых соревнований!»
— Вы арестованы. — сухо проговорил бета в костюме.
Мари подняла на него глаза. Милу держали под руки, Мари подхватили следом. Их вывели к полицейским, и посадили в машину. Мари съежилась.
— Прости.
