Болезненные видения

       Автобус трясётся на брусчатке, Юри дремлет на плече Мари. Она в тёмных очках и толстовке и тоже спит, прислонив голову к окну. Мысли сбиваются в кашицу от дребезжания стекла. Мимо мелькают домишки, маленькие, разбитые, за деревянными заборчиками. Перелесок — и за ним многоэтажки омег и бет, как будто бы свободных. Что-то вроде выселок города, там жила Мила, подруга Мари, и, вообще-то, тоже часть «Сопротивления». Они вместе курили за школой, и как-то разговорились. Бабичева попросила привезти отверженного как художника для листовок. " — Во-первых, это красиво. — Мила тоже носила солнечные очки, так что Мари даже не могла понять, ирония это или правда, — Во-вторых, это репутация. — Он боится других людей, так что… — Мари, я не буду звать всех наших. Я зову только вас»       Третий подъезд, пятый этаж. Мила в домашнем, и Юри ещё сильнее стушевался. Невысокий, худой, всё ещё как ребёнок, хотя шестнадцать лет… Он почтительно поклонился Миле, аккуратно снял ботинки, и хозяйка не отводила глаз от перебинтованных ног гостя. Запёкшаяся кровь на белой ткани. Под старым серым пальто — Мила отметила, что уже видела его на Мари — огромная футболка и мешковатые штаны непонятного кроя. — Всё твоё? — Не думаю, что ты хотела его видеть в платье.        Мила в мужских шортах с тысячей, казалось, карманов, и в майке. Не слишком гостеприимно, но они пришли по работе. Сквозь тускло освещённый коридор прошли в кухонку, Юри остановился у стены, не зная, куда деться, завёл руки за спину, уставился в пол. — Как тебя зовут? — Мила распахнула окна, села на расшатанный стул. Мари была рядом с братом, примостилась на краю дивана. — Уродец, Юри, как вам удобнее. — Бабичева отметила про себя высокий голос. — Хорошо, Юри, я Мила. Я пригласила тебя, чтобы ты поработал над листовками. Ты умеешь читать? — Да, конечно. — очень тихий.       Мила провела его в залу, отдала текст листовок, написанный от руки, потом бумагу, карандаши, ручки, выгребла всё, что было. Подала несколько фотографий, в том числе Великого Альфы. — Рисуй, что хочешь. Твоя сестра показывала работы, так что я тебе доверяю. Но попроще, это типо… Должно быть проще, для печати. — и она вышла в кухню, оставляя отверженного одного.       На плите закипал кофе, пока Мари, вытянув ноги, уставилась в окно. Желтоватые солнечные пятна разливались по тонким берёзовым листьям. Ветер играется с зеленью, переходит иногда на белые узорчатые занавески. — Как он тебе? — Красивый, как и ты. — Мила вылила молоко в чашку, пододвинула к гостье, и сама пододвинулась, — Неудивительно, что он рисует. — Бабичева положила ноги на колени Мари, взяла в руки чашку, закурила. Небрежность позы, неприкрытая и естественная красота тела, солнечный луч, скользящий по белой коже, озолотивший шею, пальцы, ключицы. Алые волосы всклокочены, даже не забраны в хвост, и спутанными прядями закрывают лицо. — Если твоя тень прекрасна, то какова ты?       Беты улыбнулись друг другу, и Мари погладила ногу Милы, щекоча подушечками пальцев под коленкой. — Какая ты противная! — А ты?       Глаза Милы настолько голубые, что нестерпимо хочется пить. Мари смотрела на Бабичеву, и снова, и всегда чувствовала неутолимую жажду. Хотелось стать майкой, чтобы так же покрывать тело, быть между тёплыми солнцем и телом, хранить отпечатки. Иногда Кацуки думала, что готова умереть за Милу, ровно так же, как и Мила — за «Сопротивление». — Как ты его отпросила? — Договорилась, что тренировка. — У него ноги такие жуткие. Такой хорошенький — и с такими ногами.       Мари неопределённо вздохнула, надеясь, что Мила не будет спрашивать что-то ещё. Но хозяйка встала, лениво потягиваясь, и села на колени Мари, охватив руками и ногами, и выцеловывая шею. Коснулась губ, запах табака, ванили, кофе, и Мари прикрыла глаза. Хорошо было бы остаться в этой секунде, таять под чужим телом в старой квартире на кухне, и ничего, ничего-никогда не бояться. Кацуки шептала словно мантру «Мила, Мила, Мила, милая, милую (с одного из старых языков — люблю)», не прекращая, не в силах закрыть рот. Диван слишком узкий, лежать может только один, так что Мила нависает над гостьей, всё ещё прекрасная, сильная, со сбившейся до подмышек майкой. Всё ещё небрежно не-голая, ничем не смущённая. — Как ты прекрасна. — Бабичева лежала, телом придавив Мари, — Хорошая такая. — с наслаждением произнесла, — Как я скучала. — Надеюсь, он не слышал. — Не хотелось бы развращать мальчика. — Мила рассмеялась, нарочито медленно вставая. Мари тяжело вздохнула, и Бабичева замерла. — Только не говори, не говори, нет. Не говори. — Несколько месяцев назад.       Мила содрогнулась. Она стояла спиной к Мари, одёргивая майку, и недолго молчала, подбирая слова. — Как он? — Сейчас немного лучше. — Мне так жаль! — очень искренне, — Ему же лет четырнадцать? — Шестнадцать. Родителям заплатили, так что продажа выгодная, не знаю. Ему было так хреново, не представляешь. Не ел, не спал, я думала, что убью кого-нибудь.       Мила снова закурила, молча, нервенно. Всё тело её выражало отвращение и горечь. — Ты так переживаешь за него? — Каждый раз как первый, когда такое слышишь. Тем более, он у тебя художник, и я не знаю, я не могу понять, зачем трахаться, если не любишь.       Мари закурила следом, только пожав плечами. Юри робко постучался, и Мила только махнула рукой, приглашая. — Вот несколько эскизов, я не знаю, что вам больше нравится.        Бабичева долго рассматривала листы. Отверженный дрожал, хотя бы искренне пытался скрыть страх. Мила отвлеклась, чтобы улыбнуться ему, и отложила листы. — Мы утвердим все. Ты молодец. — и протянула руку, чтобы пожать, но Юри поцеловал кисть, обезоруживающе радостно глядя снизу вверх. Мила не знала, что может полюбить ещё кого-то из семьи Кацуки до этого момента. — Может, вы поедите? Сколько вы ехали, минут сорок? — Около того. А что у тебя есть? — Кофе и пирог с вишней. — Я люблю тебя.       Мила бросила взгляд на Юри, и увидела, как отверженный смутился, и сама рассмеялась. На кухне пахло кофе, табаком и свежестью, и Мари вдруг почувствовала весну вопреки всему. Секундное счастье, настолько запретное, настолько живое, как река за городом. — Спасибо вам. — Кацуки неловко взял в руки кусок пирога, оглянулся, откусил. На мгновение он замер, прикрыв глаза. — Очень вкусно. — тихо, тихо до невозможного, — Спасибо большое. — Вы такие похожие. — Мила рассмеялась снова, — Пожалуйста. Юри, я очень рада знакомству с тобой, если что. Так что приезжайте чаще. Тебе, — она обратилась к Мари, — тебе даже говорить не буду, что рада. — Потому что не рада? — Потому что люблю тебя, и ты меня, вообще-то, тоже. В среду, наверное, сделаем собрание. — Бабичева отпила кофе, — И там утвердим уже окончательно. Но эскизы отличные, хотя я не художник.       Юри прижался к Мари, и вдруг улыбнулся, копируя Милу, настолько неловко и ломано, что сестре немедленно захотелось обнять отверженного. Сердце затопило любовью, так что от переполненности слёзы покатились по щекам бет. — Всё будет хорошо. — прошептала Мила.