"Я устал!"
"Сил нет..."
С рассветом обнажилось новое:"Я смогу!" "Ещё чуть-чуть!..." "Силы ещё есть, просто надо поднажать."
Финалом становится привычная ин-но камаэ: левая нога становится впереди правой, между сжимающими рукоять ладонями расстояние примерно в одну развернутую. В груди замирает сердце и в этот миг полнейшей тишины он шагает вперёд, разворачивается и наносит нисходящий удар справа налево. Враг в замешательстве. Итэр не останавливается и продолжает разворот в прыжке, повторяя удар с ещё большей силой. Противник еле успевает увернуться, почти ощутимо шепча: "ёщё немного и..." Итэр не останавливается, заносит правую ногу назад и вместе с шагом косым ударом снизу вверх отрубает врагу голову, рассекая шею ровным разрезом. Лицо мягко огладили лучи солнца, словно приговаривая: ты молодец, справился, теперь можешь спокойно выдохнуть. Ветерок испуганный, но жутко любопытный аккуратно холодит влажную от пота щеку. Тишину разрывают громоподобные хлопки. —Не дурно, не дурно. — Гюрен отталкивается от последней ступеньки и бодрым шагом подходит к юноше, поворачивая голову куда-то в сторону, — Я бы даже сказал превосходно. Следуя за взглядом Адепта, Итэр смотрит на три ровных, глубоких борозды , идущих где-то на шаг от него и почти до самого края площадки по каменном полу. Руки, словно вспомнив кому принадлежат, опускаются с тихим стуком тренировочного деревянного меча и неверящим вздохом воина. —Это, — слова застревают в горле, вынуждая шумно и тяжело сглотнуть, — я?... —Точно не я, у меня едва половина длины получилась бы! — в словах обычно нелюдимого мастера скользит ловкой птичкой певучая гордость. —А... Как? — Итэр касается едва ноющей рукой груди, которую греет странное тепло. — Не ядро ведь, да? —И да, — Гюрен, прогулявшийся ровно до половины засек, разворачивается на месте и подходит к юноше, — и нет. Скажем так, гора твоих усилий, позволивший достичь и перешагнуть предел, и кроха вырвавшейся духовной энергии, которая, впрочем, разлетелась по воздуху и к ним отношения не имеет. Осознания в виде сумасшедшей мысли накрывает с осмелевшим горным ветром как ушат ледяной воды за шиворот: —Этому здесь учат? —Этого все пытаются достичь тренируя своё ядро, а тело подгоняют по необходимости. Хах, как бы тебе объяснить?... Желание Адепта разложить сложные учения совершенствующихся на понятные элементы, подогнать под понимание смертного, научить его, приятно удивило Итэра. Особенно чужеродными эти задумчивость и участие смотрелись с безразличием первой встречи. Казалось, что впервые за долгие годы одиночества Ван смог выговориться и даже немного рад этому. —Нас, — собравшись с духом, осторожно добавил Итэр, — учили, что духовные каналы имеют первостепенную важность и тело всегда стремится поспевать за ним, но при тренировке тела почти невозможно воспитать духовные искусства. Можно сказать, что в Иназуме предпочитали практичный подход. — парень оглядел впервые не показавшиеся холодными тюремными стенами скальные пики. — Но здесь подход совершенно иной. А как вы думаете, что важнее: плоть или духовная сторона? —Я, разумеется, отдаю роль первенства плоти. Однако стоит признать, мало кто выбирает сложный путь, когда первую роль играет результат. —А как тогда получается, ну, это. Это же не может быть духовное искусство, не с поврежденными каналами. —Нет. Вполне может. Но, для этого надо смотреть в корень проблемы. — Гюрен присел на край обрыва, по-ребячески оглядываясь и подгибая ногу под себя, Итэр присоединился к нему. Ван постучал пальцем по камню, — Наше тело — это как земля, а каналы духовной энергии как артерии земли, понимаешь? —Ага, — парень заинтересованно всматривался в плиту, вспоминая бурные подземные течения артерий в Иназуме, действительно напоминавшие чем-то человеческие сосуды. — выходит, артерии и духовная энергия имеют одинаковый источник. —Дослушай сначала. — Гюрен покачал головой, забавно мотнув ей перед тем как начать разговор, словно стряхивая невидимую прядку. — Так вот, когда какой-нибудь монстр или близкий к нему по разуму человек вмешивается в них, он как препятствие в сосудах, как стрела или неприятная заноза. Артерии раскрываются и содержимое, выходит наружу, прямо как кровь, согласись? —Есть схожесть. —Конечно, есть способы вмешаться в эти потоки без опасных для окружающих последствий, иногда это даже требуется. —Когда? — удивился парень, ни разу не слышавший, чтобы кто-то с добрыми помыслами вскрывал артерии земли. —К примеру после заражения. Останки богов, скверна из пустынных районов Сумеру, да те же неправильно закрытые участки потом произрастают в ужасную проблему. Скорее даже катастрофу. — Ван оперся локтем на колено. — Лет, хм, где-то 700-800 с окончания Войны нас, как и всех мало-мальски способных Адептов отправляли чистить крупные артерии земли от останков богов. Когда мы пришли на место обнаружили, что нашу работу кто-то уже выполнил, с одной стороны хорошо, с другой этот кто-то явно желал нам покинуть бренный мир как можно скорее. — Итэр подобрался, внимательно вслушиваясь в рассказ мастера. — Монстр не похожий ни на кого из увиденных нами за все века существования. Одно лицо, напоминающее человеческое с твой рост, кожа натянута к макушке, глаза закрывала бы, будь они там. Рот просто две полоски кожи, а внутри десяток рядов игл... И я даже не приукрашаю, пока мы доставали его клыки из брони, набрали на почти целый колчан стрел. А глотки нет, только два разреза здесь. Гюрен отклонил голову, на линии мочек ушей прочерчивая длинные полосы пальцами. —Оно их когда раскрыло, мы ничего не увидели, кроме вываливающихся иголок. А дальше на человека и вовсе не похоже, чем-то ворона напоминает, всё в чернильных перьях, хотя, что иронично, крыльев оно не имело. Руки у него словно из деталей чужих собрались, сгибались в пяти местах, и то, это пока оно к нам ползло. Ног не увидели, не знаю и знать не хочу, что у него там, заметили только выступающие кости позвоночника с растущими невпопад рогами из него. Мы наткнулись на это создание, когда оно изволило трапезничать... Ха, ты наверняка о таких не знаешь, не жил в то время, но после Войны находились люди имеющие толику сопротивления останкам божеств. Их почти не задевало остатками их сил, только запах трупный чувствовали и слишком долго находится рядом не могли, но уже в это, как ни странно, превосходили нас. Времена вынуждали нас сотрудничать, мы брали таких одаренных природой, чтобы они помогали переносить куски заражения под область запечатывания. Ходили даже слухи, что они могли употреблять останки, не самих правда богов, но тех, кого одолели проклятые силы. Это нечто пожирало само божество. И довольно быстро, понимаешь. Его не останавливали разлагающиеся с пугающей скоростью тела вокруг, восстающие полусгнившие мертвецы. Оно на нас обратило внимание только когда мы напали. Гюрен вздрогнул, сильный, бесстрашный Адепт закаленный веками битв и изнурительных сражений оказался испуган давним воспоминанием, внушая почти осязаемый ужас парню. —Я помню, как кто-то из, по-моему ученик с Хонгхуо, осматривал вместе с выжившими останки и заметил неподалеку побрякушку приметную. Где-то у полуразрушенных в бою валунов нашёлся владелец. Ты представь, сильный, способный одолеть в легкую отряд миллелитов, Адепт оказался разорван на части, без следов битвы, со смятой бронёй и поломанным мечом. Мы ещё хотели собрать их все для достойных похорон, но некоторые из которых, как бы не обыскивали вокруг, не нашлись. Такое не каждый столетний демон устроит, а здесь одна тварь и половину наших порубила. Но, что хуже всего, — приступив к миссии мы поняли, что не стоило трогать нечто. Артерии, которое оно пыталось закрыть, вскрылись заново, скопившиеся элементы смешались с останками и проблема расползлась на всю долину. Монстров пришлось ловить всем сектам поблизости. Ха!... Со временем я всё больше понимаю, как горяны были мы в те годы, и скольких проблем смогли бы избежать, если бы позволили тому созданию закончить свои дела... — Ван задумался, чтобы следом усмехнуться. — А, кажется, я немного отошёл от темы. Старею. —То есть, — подвёл итоги парень, — это как лечение при помощи ножа и огня, врачи прибегают к нему только в самых крайних случаях, когда ничего, ни травы, ни искусство оммёдо больше не помогают. —Ну, есть определённое сходство, — кивнул задумчивый Гюрен, — к чему я рассказываю про монстра. С одной стороны, он — зло, требующее немедленного уничтожения, как стрела в плече, с другой убей или прогони его — станет хуже, грубо закупоренные сосуды, итак с застревающей перед преградой стихиной энергией, выпустят её в куда большем количестве, чем до этого. —Но ведь сосуды сидят глубоко внутри, под кожей, хотя если её поранить — кровь потечёт. Но когда фермеры вспахивают почву она что-то не создаёт вокруг чудовищ? —Ты ещё спроси где у нас аналог сердца, желудка и кишок! — коротко рассмеялся Ван, хлопая себя рукой по колену. — Схоже не значит практически одинаково, а что до твоего примера, то лучше подойдёт другой пример. Видел корни дуба? Всю землю на многие ли пронизывают! —Ну, про дубы не знаю, — с гордостью начал Итэр, — но в Иназуме растёт Священная сакура, чьи корни идут по всей стране, от одного единственного дерева. Поговаривают, что она — самая древняя, и все остальные деревья сакуры пошли от её корней. —Хм, да, что-то слышал про неё, пример хороший, но мы не о деревьях. От твоего ядра корни идут сквозь всю плоть, расходясь из крупного на огромное множество мелких, которые выходят на кожу. Эти две составляющих, — Гюрен вытянул правую руку в сторону, словно держа что-то на ней, — плоть, — в другой он зажег небольшой шарик мелькающего света, — и духовные потоки — едины и гармоничны на протяжении всей жизни любого создания. Ладони сошлись и парой коротких вспышек осветились тончайшие нити причудливой сетки на них. Они прошлись яркими звездами изнутри и стали постепенно затухать все ближе и ближе запястий. Пока свет окончательно не потух. —Естественно их нельзя развивать отдельно друг от друга. Знаешь, как происходит обычное совершенствование? Каналы развивают, а те в свою очередь тащат за собой заброшенное тело, чтобы не разрушился окончательно баланс. Это как если мы начнём силой вливать всё больше и больше воды в кожаный сосуд. Что произойдёт? —Он начнёт растягиваться этой водой, чтобы вместить в себя всю её. — начал вникать Итэр, всё больше увлекаясь темой разговора, да и напряженным мышцам так же требовался отдых. — А потом растянется и станет вмещать в себя больше жидкости без растяжения. —Именно. — довольно кивнул Гюрен. — Здесь, в Дайлянг ди Шитоу, же сама плоть совершенствуется, чтобы энергия внутри нас текла быстро и без препятствий! Наше тело вполне способно понять, что ему нужно и без нашей помощи, когда места становится больше — течёт больше духовной энергии и без насильного заливания. Она не даст сосуду лопнуть или сжаться обратно, уже привыкшая к своим владениям. Ван чуть обернулся к Итэру, пальцем тыкая ровно в центр груди, откуда пошли, подобно кругам на воде, волны сияния. И воин почувствовал, осознал, что ограниченное ядро пустило новые корни! Сжатое стальными тисками, обрубившими, пережавшими старые, оно робко пустило маленькие и новые каналы, медленно но верно обвивающие обрубки сгоревших, пустых старых. —Получается, — он с надеждой притянул ладонь к указанному месту, — совершенствуя тело, я даю свободу для роста и совершенствования духовной части? —Примерно так, нужен правда толчок, как и у нас, так и в твоём случае, чрезмерная нагрузка, которая... Эх, не думал, что придётся недобитую ящерицу цитировать. "Даст смачного пинка ядру, чтобы оно тоже работало, а не одна плоть пахала как одержимая духами!" Под тихое ворчание Вана, внутри ладошки защекотало знакомым теплом, казалось, что воздух стал неповторимо свободным перед грозой. Борясь с жутким любопытством и желанием заглянуть внутрь, Итэр ждал и не двигался. И вот. Оно! Искорки так ласково, нежно, почти даже не щекоча игриво, прошлись по подушечкам пальцев. Одна за другой, они шустро отгоняли тут же вылезшие упаднические мысли, говоря: — "Эй, смотри, мы здесь, мы рядом! Как и раньше! Ты больше не одинок! Да, мы маленькие и слабые, но мы тебя защитим! Мы вернулись!" Итэр успел ухватить взглядом золотистую вспышку, ласково мазнувшую по безымянному пальцу на правой руке. И сколько трогательной нежности, сколько безграничной любви заполнило до краёв заблестевшие глаза парня. Он свыкся, с трудом, как недавно забывая, что потерял свой дар, своё благословение, подарившее редчайший шанс на жизнь в хорошей, обеспеченной семье, которая обучила всему и даже больше безродного мальчишку-чужака. Словно из него кусок души вырезали и остатки слепо мечутся по пустоте, печально удивлённые своей неполноценностью. Не знаю, какого Архонта вы в этот раз ниспослали, чтобы спасти меня, Итэр поднял блестящие глаза в небеса, на едва различимые очертания парящего королевства, моргая, но не обращая внимания на сорвавшийся хрусталик, но спасибо, спасибо за второй шанс! Уж его-то я не потеряю! Где-то внутри, в тех недрах, которые юноша столь сильно, столь старательно, с ненавидящей одержимостью от себя прятал, что и сам позабыл о них, всколыхнулась давняя, позабытая даже пылью, крохотная надежда. Старая робкая мысль из детства, первого месяца как он попал в страну Электро, что там, за беснующимся мрачным пурпуром над грозно взметающимся волнами-великанами горизонтом, за границами странной, немного пугающей, такой незнакомой Иназумой с её, казалось, вечными дождями, кто-то до сих пор ждёт его, сходящего по трапу с уже разорванного штормом в щепки корабля. Этот призрачный кто-то стоит на таком же непродуманном детской фантазией берегу, смотрит в яркий, откуда-то Итэр понимал, как он выглядит в хорошую погоду, закат и день ото дня вглядывается в даль, ища знакомые паруса и знамёна и молясь за его здоровье. Глупости, обрубает себя парень, привычно душа старые помыслы на корню, жадно и немилосердно не давая и капли света углядеть, там я никому не нужен, особенно спустя столько времени. Небеса в ответ на благодарность, солнцем ласкают, греют солёные дорожки с блестящими каплями. Итэр вздыхает зажато, с надрывом, пытаясь позорно не расплакаться от счастья. — Не держись, — махает рукой Гюрен, с пониманием и без осуждения, лишь со снисходительностью и какой-то гордостью смотря, — рыдай сколько влезет. Я когда исцелился здесь хотел всех вокруг заобнимать и перецеловать, выплакав новую реку. — Ис-исцелились? Вы тоже теряли? — Ну, — Гюрен оборвал себя, отдавая приоритет внутренним дебатам, неизвестно, кто победил, но он собрался с силами и продолжил, — история долгая... Я родился в, ну, неплохой семье, родители хорошо относились к отпрыскам, те, особенно старшие, проблем не доставляли, занимаясь семейным делом, кто-то вроде пошёл в поэты и даже семью завёл. Я был не самым младшим, где-то пятым по счёту, рос до двенадцати хорошо, только слабоватым казался рядом с остальными, но всё скидывали на артерии земли, не то положение созвездий и в принципе не лучшее время для появления на свет. Потом наступил кошмар. Тело начало предавать меня, за месяц отказали ноги и руки, потом за пять дней я не мог чувствовать все ниже груди. Я молился всем богам, чтобы не отказал язык и зрение, так я мог хотя бы уговаривать родных, что всё не так плохо, а заодно видеть, сколько проблем и боли я приношу им своей болезнью. — Гюрен подтянул ноги, кажется, даже не понимая это, погружаясь на многие годы назад как в омут, — На деле, я должен был благодарить свою семью за то, что меня не бросили. Родители, да и некоторые родственники поддерживали по мере сил и времени, братья с сестрами просто не лезли, им хватило выбывания одного претендента на роль главы. А младшие — дети, наивные и чистые настолько, что даже скажи что-то злое обидно не станет, цветы дарили, предпочитали меня прогулкам и играм... Потом мы вместе с оставшейся в живых младшей вспоминали... — Он или она ушёл? — Гюрен в ответ отрывисто кивнул, — Не говорите, что произошло, давайте просто пропустим это. — Врачи не слишком старались над лечением, — тогда к безнадёжным болезням относились просто: обезболивающие травы и лекарства для особого случая. Выпил в одиночестве больше прописанного и всё, последний раз вы встречаетесь с родными на похоронах. Я не хотел этого. Я ненавидел слабаков в общем плане, а тех, кто покончил с собой, сдавшись, ещё больше! Я кричал в небеса, что с паршивыми предками встречусь только когда стану таким же черствым и ворчливым старикашкой как они. Пхах-ха-ха! Знаешь, мне даже жаль ту бедную кошку, которая от моих воплей чуть с забора не свалилась. Я стал изучать медицину. Меня хватило до сборника трав, его размера и пары страниц с нечитаемым объяснением что где и как должно работать. — А авторы этих собранием случаем не ровесники тем, которые написали библиотечные наши? — Больше скажу, я уверен, что они родственники. — Ван разливается невиданным ранее смехом, словно вспоминает, как в точности схоже с юношей сидел и расшифровывал заковыристый подчерк. — Разумеется, ничего не получилось, ну, не талант я в этом оказался, заучить или сделать по рецепту могу, но самому создавать, понимая что, где и как делает — возьмите другого. Но выход нашёлся во взятой на легкое чтение книжонке, сборнике сказок. Уж чем меня привлекли рассказы, на которые даже моя младшая не велась, но все эти повести о великих Адептах, которые могли сокрушать горы одним касанием чем-то таким меня вдохновляли! Я стал учиться контролировать внутреннюю энергию, вот чем-чем, а ей меня природа подарила как гору Хулао залежами Кор Ляписа. Сначала маленький шарик, потом поток листвы, затем я смог управлять своими руками... Я, как ты, разрыдался на весь двор, родные прибежали с мыслями, что я от своей ужасной участи загоревал. Я смог ходить, и даже сражался через месяц с простыми бандитами и побеждал. Я думал, что в духовной энергии моё спасение... Но болезнь с этим не соглашалась, со временем руки вновь начали слабеть, я управлял своим телом как оружием, но не исцелил его, с наступившими судорогами на это требовалось всё больше и больше сил. Я искал спасение везде: в трактатах врачевателей, в искусстве монахов, в храмах и библиотеках. Я прошёл почти весь Тейват и даже посетил знаменитые хранилища знаний Аль-Ахмара. — Итэр постарался не показать своего незнания столь, наверняка важной личности, но Гюрен, даже не глядя, пояснил, — Это один из бывших Архонтов, сейчас Сумеру, но тогда её пустынной части. И знаешь что меня спасло? Та самая книжка, малая откопала её в моих вещах и, как любая любящая сестра, пришла поиздеваться за любовь к детским сказкам. В одной истории рассказывалось, как простой фермер потерял свою семью за несколько лет, и, чтобы справиться с горем, оставил опротивевшие поля и огороды и отправился искать внутренний покой. Не одарённый ни умом, ни развитыми духовными каналами, он обладал смирением и усердием. Бывший фермер жил отшельником и каждый день бил камень. Без остановки, с утра до вечера, — занятия лучше он не пытался отыскать, да? Хмыкнул про себя Итэр, — бил, бил. Пока не разломал последним ударом. После этого он разрубил все валуны в округе и обрёл душевное удовлетворение. —Он, представлял на месте камней свои тревоги и сражался с ними таким образом? — без надежды, скорее, чтобы история не казалась столь неловкой, придумал оправдание действиям неизвестного совершенствующегося юноша. —Насколько я знаю нет, — размял плечо Гюрен, хмыкая себе под нос, — просто бил камни. Это сказка для детей, признай, в них никогда не имелось глубокого смысла, понятного взрослым. Итэр не стал противиться вспомнив мимолётом сказки, которые Сара, не всегда удачно, рассказчик из неё оказывался немногим успешнее, чем из хилличурла поэт, рассказывала в наставление младшему. Как и у Вана, глубокого и потаённого смысла автором в них не закладывалось, только светлая мысль о том, какие кары предстоят смельчаку, кто решил связаться, или, что хуже, разозлить ёкаев. —И, вы решили как этот отшельник заняться своим телом? —Пытался, как с медициной, без наставника разбираться в этом — дело гиблое. Но молодой я умом стоял на уровне с Шенли, и здравостью рассудка не отличался. —Не умаливайте своих талантов. — с аккуратной ухмылкой, проверяя границы дозволенного, ухмыльнулся Итэр. —Учитывая, что я жив, то да. — Гюрен не сильно оценил шутку, но недовольства своего тоже не показал, да и последующая ухмылка подтвердила подозрения парня, — его отношения с Адептом достаточно хороши. — Я решил попробовать что-то сумасшедшее, чтобы если провалиться, — то с гордостью и эффектно. И отправился сюда, в Дайлянг ди Шитоу, меня правда чуть не выгнали за то, что я первый месяц никак не мог правильно выговорить название. Я искренне верил — наставники издеваются надо мной, калекой считай. Мои задания всегда усложняли, оставляли до ночи наматывать круги вокруг скал, пока даже глаза не отказывались видеть. Я злился, артачился, кидался с обвинениями и оскорблениями на каждого, но спустя лет... Ах, не вспомню уже сколько, я решил выбить из валуна всю дурь, винил его и книжку с ним за то, что привели меня сюда. Сдирал руки до мяса, каждый день утром и вечером избивая камень, — Ван поднял раскрытую ладонь тыльной стороной, где Итэр увидел сеточку шрамиков, стежков неправильно сошедшейся кожи, светлые пласты, как заплатки, нашитые друг на друга. — Как говорили мне старшие, — гор здесь много, от одного изляпанного моей кровью валуна пейзаж хуже точно не станет, хах, так что препятствий между мной камнем не возникало. В один особенно сложный день, я даже не спал, я всю ночь сражался с, признаю, не лучшим соперником, и на последнем ударе расколол его в пыль. Знаешь, что первое я понял? — видя, что Гюрену, ушедшему в далекое прошлое ответ не требуется, воин ожидающе промолчал, — Я не использовал ни одной техники для управления собой, не раскачивал ядро и не перегружал свои каналы, боясь, что на следующий день они окажутся сожжены из-за нагрузки. Я ходил, прыгал, вставал и сжимал руки сам, без постоянной поддержки! Я!... — Ван явно хотел продолжать, однако старые, но до сих пор переполнявшие до краёв необъятной души чувства, испытанные в один прекрасный день осознания, не могли собраться в связанные друг с другом слова даже спустя столько лет. Они не разговаривали, сидели на выступе, каждый думая о своём. Итэр — об истории Адепта, некогда, как оказалось, слабого, как он потерявшего что-то незаменимое в жизни и своими силами вырвавшие, выцарапавший это из лап судьбы. Адепт, теперь способный руки измельчать породы в пыль, размышлял о простом, не единожды увиденном, но до сих пор прекрасным восходом. В Дайлянг он короткий, ровно когда затухает вторая по счету палочка благовоний, солнце уже откладывает доску с красками и занимает своё почетное место на украшенном им небосводе. Но как красив сам процесс! Как неуловимо стягиваются темные тона, как на посветлевшее полотно нежно и трепетно укладывается первые наброски — быстрые и отрывистые, но сделанные с умом, — ни одного лишнего движения. А как незаметны с первого взгляда наносимые старательно, с вниманием детали! Нежные розовые оттенки появляются робко и быстро занимают указанное место, гордое золото четкими линиями очерчивает самые края редких облаков, и совсем капелька мандаринового, словно в память о растущем где-то в глубине скал в раскидистой небольшой рощице фрукте. Юноша свои мысли уносит куда-то в привычное русло. Порой ему самому кажется, без этой прагматичности и проверки мелочей его жизнь невозможна. Вспоминает про Дурина, в уме прикидывая, какую сказку рассказать дракону: Иназумскую или поискать что-нибудь подходящее в книгах Ли Юэ? Или стоит всё-таки растормошить память и вспомнить, ну или додумать детали для красоты и полноты неказистого развлекающего читателя сюжета? Мысли заинтересованно смотрят в сторону когда-то родной страны Электро, но разум настойчиво отводит их куда подальше. Отмечает, после тренировки на вынос вперёд ногами чувствует себя лучше ожидаемого, частица дракона все-таки творит чудеса — с довольством и благодарностью обещает Дурину самую лучшую историю и парочку шуток, чтобы вылечить столь нелюбимого наставника. С розового духа, которого и дракон, и сам юноша, и даже немного Гюрен на дух не выносили мысли любопытным воробушком скачут в сторону его второго, старшего подопечного: от Сяо новостей мало, как впрочем всегда, с тихой грустью подводит парень. Но мы скоро встретимся! Одно это греет душу без костра, разжигая на лице глуповатую, как сам парень считает, улыбку. Ведь так хочется увидеться, как хочется коснуться, и не во снах, а в живую, просто чтобы убедиться лично — живую, здоров, счастливее, чем про прошлой встрече. Создание оберега теперь кажется первостепенной целью, да, это оказалось сложнее, чем он думал изначально, но и меч ему давался ой с какой неохотой и упорством дикого зверя. — В любом случае, пока не забыл сказать... Итэр в немом удивлении, без следа предшествующих размышлений, уставился на Вана, удивленный видом признающего свои недостатки Адепта. Нет, Сяо местами имел свойство заниматься самобичеванием и уничтожением всего своего существа, но даже так он оставался чем-то недосягаемым, идеальным даже в этом своём несовершенстве, как скала с разбросанными по ней редкими выжившими деревьями. Про Шенли и говорить нечего, дух определенно имел прижизненный талант восхвалять себя, не признавая слово недостатки в отношении себя. Но Гюрен так легко выбросил простую фразу, которую скажет любой человек, но не просвещённый. Адепт внезапно стал для Итэра ближе, юноша чувствовал, что сам прошёл часть пути к вершине но и искомый пик оказался внезапно и безусловно приятно ближе. Такой же несовершенный, совершавший в прошлом ошибки, с историей, больше напоминающей полупрозрачную ширмой, за которой роиться, кружится, вертится, так и просится наружу ворох куда более захватывающих событиях его жизни. — А, да. Учитывая кодекс правил, который я точно не пойду искать. Он, возможно, и не существует. Изначальной цели, точки, до которой обязан дойти каждый ученик, ты достиг. — Благодаря вам, достопочтимый господин. — перешёл на более формальную благодарность Итэр, прекрасно осознававший, без тех крох объясняемого содержимого библиотеки он бы так и вчитывался в строки темными и холодными ночами. Без помощи Вана, Архонты знают, что случилось бы с ним в тех катакомбах: истёк кровью по пути наверх, обессиливший не дождался бы помощи и остался иссохшим трупом в столетней пыли. Да даже сам доступ к книгам ощущался спустя время как нечто ценное, стоило только понять что готовы отдать мастера Иназумы за рецепты чудодейственных лекарств, чертежи механизмов и даже сочинения мастеров боя. Юноша считал, что лучше поблагодарить сейчас, чем потом прослыть жадным, эгоистичным и непочтительным гостем. — Не подозревал, что тебе так помогут пару поправок. Но не змее судить жабу. — Гюрен встал, глядя на Итэра сверху вниз, объятый пламенемеющим восходом, его на короткое время жадными, страстными лучами, жидким, неосязаемым золотом, в которое окрасились бесцветные радужки. — Происходи этот разговор пару веков назад — провели бы официальную церемонию, утомили лы всех речью на добрую четвёртую часть дня и остальные, явно не посещавшие нам своим отсутствием формальности, но мы живы и без них. Хоть и произошло это, признаю, странным образом, но можешь гордо звать меня просвещенным Дайлянг ди Шитоу... — Правда?! — Итэр захлопнул свой рот для надежности ладонями, пристыженно глядя с сидячего положения на спокойно, без тени ухмылки кивнувшего Адепта. Видя, что его порывистость не вызывает отторжение, он робко спросил, — А, в-вы. Имею ли я право звать достопочтимого господина тем, кто указал мне путь по дороге просвещения? — Короче. Да, с этого момента, если ты не планируешь бросать обучение, пока это возможно, я — твой наставник. Но учти — Сейчас, ты можешь вернуться к привычному совершенствованию духовной части себя, подтягивая тело. Потом — пути назад не найдёшь, каналы изменяться, немного, незаметно даже, но вернуться к привычному не получится. Понимаешь? — Да, господин. — Итэра внезапная строгость не волновало должным образом, большинство его мыслей обратились в вяло подвывающие сгибы рук и ног. Не впервые выслушивая серьёзные наставления от старших после выматывающей тренировки, юноша принял не менее серьёзный и внимательный вид. — И это не то махание мечом за закрытыми стенами особняков с соперником, который не желает тебе навредить. — мужчина сложил руки на груди, — Я не ошибусь, если скажу, что ты знатной фамилии. — не отвечая на небольшой кивок, он продолжил, — Это настоящие тренировки, которые придётся применять против настоящих врагов, уж не знаю, где ты измудрился сжечь каналы Ци, вряд ли ты даже со слабенькими демонами встречался... Давай так, тебя чему в плане боя учили? — Господин, — выждав некоторое время, мягко улыбнулся Итэр, склоняя голову набок, — меня учили наравне с обычными солдатами, о сложности тренировок и недопустимости послаблений в них я осведомлён старшими по оружию. А опыт средний как с демонами, так с людьми у меня имеется. В том числе и полукровками. — более того, у меня сестра ёкай, а не умереть от её крыла ненароком во время чистки перьев, это то ещё испытание — Не знаю, уместен ли такой род битв, но я участвовал в более десятка боёв во времена гражданской войны в Иназуме... — Фух, слава Архонтам! — не дослушав, вскинул руки к небесам, попутно потягиваясь Ван, — Я уж надумал себе, что ты из аристократических неженок, которые начитаются своих романов и отправляются сражаться с "Великим злом" и рассудком своих родителей! — Не существует того, кто не обманулся внешностью, — решил поддерживать формальный тон разговора со своей стороны Итэр, пока не уверенный в полном доверии между ним и Гюреном. — А, позвольте спросить, что натолкнуло вас на такие мысли. Просто любопытство. — Руки, лицо, ноги, тело в общем, — Ван указывал поочередно высунутым из замка пальцем на указанные части тела, оставляя руки сцепленными наверху, что смотрелось весьма забавно, — да и состояние кожи в общем. Пока лечил тебя насмотрелся. Ни единого шрама, даже та царапка на спине зажила как на полукровке. А крови сколько натекло при такой маленькой ранке — такое свойственно только часто болеющим отпрыскам благородных семей. Итэр не мог отрицать, выводы, сделанные Адептам оказались крайне хорошо обоснованными, а детали, которые тот приметил, и соотношение их с догадками привели парня в восторг и мысли, что если бы хоть половину такой находчивости недотёпам из отдела сестры, ей бы не пришлось... На ум неожиданно пришёл подходящий под описание некий Хейдзо, то ли Синокаин, то ли Сиканоин, который головы морочил той самой находчивостью не хуже хилличурла в центре дворца госпожи Наруками. Нет, решил парень, уберегите Архонты от других подобных умников, а то если один по трудности с отделом идиотов сравнится, что случится, наберись такая толпа? Сара улетит к себе в леса на нерабочих крыльях. Но отсутствие шрамов напрягло самого парня, обратившего взгляд на свои руки и не отыскав там и следа от мозолей, да, почти незаметные, что-что, а их сестра умеючи залечивала, но они всегда украшали руки едва видимыми отметинами. Ответ нашелся быстро, Дурин словно на огромном расстоянии лез в разум светлой любопытной шевелюрой, готовясь атаковать его вопросами самой разной степени нелепости. Что же приём драконьей тушки творит с людьми, подивился Итэр, пытаясь совладать с собой и вернуться к разговору. — Я, честно признаться, грешил на ваш целительский талант. — Зачем мне залечивать твои шрамы? Или мысль о том, что они — главное украшение мужчины до сих пор бытует в народе? — Кому как нравится, сердцу, как говориться, не прикажешь. — воин решил предпринять манёвр отступления от неловкой до красноты темы и зайти с другой стороны. — Учитывая, что с тренировками у меня всё хорошо... — Если нам по дороге, или на месте приспичит, — Гюрен выделил слово неприязненным выражением лица и живой мыслью о чем-то препротивном, — заглянуть в какую-нибудь секту, представишься моим учеником. Собственно, учитывая, что кроме нас с тобой тут только каменные болванчики, а с духами, как на Лазурном мы не балуемся, не запутаешься и не прикопаешься. Да и условия соблюдены, оказались, приятно знать, что ты превзошёл мои ожидания, что сказать, молодец. Похвала выбила последний дух из парня, только сейчас осознавшего, насколько он измотан: словно замечая мимолётную слабость владельца, негодующие суставы и мышцы незаметно стали заливаться жидким металлом, каленным до бела, обжигающим сосуды и припекающим кровь потоком заливали всё тело, делая его тяжелым и неповоротливым; чистота после тренировки и расслабленный, наконец-то отдохнувший разум отказывался осознавать нечто более сложное чем мысли о сне, а душа, которую он тренировкой пытался выгнать из себя, взлетала от ликования. Стать на шаг ближе к идеалу, почтение и трепет к которому в них с сестрой взращивали весь клан, наставники, народ, который они защищали — мечта до того невозможная, что взгляд на неё ощущался как взор на облака: да, прекрасные по своему в разное время дня, но непостижимые настолько, что и пытаться не стоит. Итэр чувствовал себя путником, забравшимся на самую высокую гору, на её вершину и запускающим руки в прохладное невесомое кружево небес. Идеал боевого искусства достигался всеми, кто хоть с каким-то уважением и серьёзностью смотрел на меч, каждым по разному: один мастер распространял своё умение и всю жизнь гнался за незримой вершиной своего таланта, а другой воин мог взглянуть на лезвие, отдавая мгновение неполной, сырой мечте, и пойти дальше по своим делам. Но цели достигали единицы... В числе которых значился и он. Да, повторить сегодняшнее он сможет с большим трудом и усилием, но не зря же отец всегда наставлял: Сделал единожды, сможешь дважды и трижды. И плевать парень хотел с вершины горы Ёго на то, что так он заставлял себя разобрать ещё одну стопку листов перед сном! Так что мешает ему второй раз измудриться? Все доводы разума, занимавший долгое время трон главенства на совете чувств скептицизм, который не последний раз за почти год оказался выпнут с него, затмились в одно мгновение. В этот раз восторгом, гордостью за себя, желанием как в детстве побежать к сестре, потом к отцу стремясь показать, что он смог! Всё вокруг казалось таким понятным, несерьёзным и глупым: мысли о прошлом и что как раньше уже не будет, неуверенность в своих талантов, привычка скрывать все чувства, особенно в обществе кого-то... Оказалось совершенно неважным. Тихо морщась от возмущенных суставов, Итэр вскочил и обхватил ошеломленного до потери речи новообретённого наставника поперёк туловища: —Спасибо! Спасибо вам огромное! Обещаю, я не подведу вас!... —Да я понял, понял... Я правда не уверен, с чего ты меня благодаришь но... Да остынь ты. —Ой, — Итэр поднял голову, видя нерадостное, с остатками удивления лицо мастера, и неловко вжал голову в плечи, — простите... Переволновался. Этого больше... —Да я с первого раза понял, угомонись! — Гюрен махнул пару раз рукой, то ли разгоняя залетевшую мушку, то ли останавливая его, эмоциями больше намекая на первое, — Я в принципе не против волнения, по крайней мере в такой ситуации. Так что извиняться не надо. Просто предупреждай, ладно. Я тебя чуть не захотел прибить от неожиданности... Эх, ржавею весь, с розовым гадом что ли побеседовать? Ван ушёл в свои мысли, вероломно оставляя обоих в неловком молчании. —Эм, мастер Гюрен, могу я идти? —Да. Хотя... А, да, попутно колдуя над своим растением с алтарём, попроси своих предков не лезть ко мне в голову. Я недостаточно стар, чтобы начинать страдать головными болями. —А, зачем им?... Я поговорю с ними. А, кхм, как вы догадались про цветок? —Ты весь склад обшарил в поисках семян. А этих каменных болванов, — Гюрен указал на любопытно выглядывающих за мгновение до этого, сейчас умело скрывшихся от обвиняюще указующего пальца Адепта, маленьких помощников, — только попроси достать то же самое, всё своротят, но достанут. —Они вроде достаточно аккуратные, — удивился парень, — и в библиотеке так осторожно относились к книгам. —На складе полки слишком высокие для них, а взбираться друг на друга там они бояться — много хрупких вещей, что иронично, из-за этого строят подобие лестниц из всего не слишком крепкого, падают и портят и то и другое. — Ясно. Оу, простите, наставник, — чудом, не иначе удалось избежать запинки на обращении, чем Итэр если не гордился, то радовался не заржавевшим навыкам. — вы что-то говорили про поездку на днях. — А, точно! Совсем забыл, я планировал, раз так события сложились, заглянуть к собратьям совершенствующимся. На Хогхуо я не попаду в ближайшее время, но... — Мастер своим нарочито довольным тоном вызывал чувство скорого привкуса железа на языке, как перед хорошей, бесчестной бойней, — Как так хорошо совпало, что основной путь пойдёт через Фенхонсе, давно следовало растрясти их мирную торговую гавань, а заодно и самих грешников. — Простите, может я неправильно расслышал, вы сказали грешников? — Да. А, сейчас поясню, лучше уж сразу рассказать, чем неподготовленным пустить в это гнездо разврата души и тела. Не отставай, по пути соберемся в дорогу. Фенхонсе — секта, которая считает себя умнее, сильнее, воспитанные, и просто представь себе всё чем может похвастаться обычный человек, который возвел себя над всеми. Я бы смело назвал наши учения такими же разными, как ветер и горы, но имеется один орден — точная их противоположность. Одни превозносят духовные искусства в отвратный абсолют, считая тело позорной и ненужной плотью, а другие совершенствуют себя с помощью сумасшедших тренировок, эликсиров и абсолютной верности своему делу. Ван между делом отдал указания каменным помощникам, доставая из кармана странную, явно потертую табличку. Даже со своими скудными знаниями Итэр мог сказать, что нефрит, из которого та была сделана качеством не отличалась, любой уважающий себя ювелир посчитал оскорблением, заставь его хотя бы огранить такой ужасный материал, границы и стыдливо выщербленные годами знаки на ней покрывала истершаяся позолота, а мелкие пятнышки и едва видимая пыль еще сильнее и безжалостнее били по возможному ценнику таблички. Единственным, что намекало на благородного владельца вещички становился роскошный, ярко-алый шёлковый шнур, казалось, только выскользнувший молодой и юркой змейкой из умелых рук ткачихи. Мастер ловким движением пальцев выпустил шуршащую камнем об камень вторую табличку с несколько отличными знаками и куда чище и отдал её ученику. — Это — сумка для вещей, я уверен, наши друзья из Фенхонсе наверняка придумали ей вычурное и сложнопроизносимое, в традициях своего ордена название, чтобы простые и ничтожные смерды не смогли произнести с первого раза. — Ван внезапно усмехнулся и подмигнул опешившему юноше — Но мы снобов поощрять не намерены, поэтому зовём сумки сумками. Работают так же просто, как вода стекает с водопада и становится рекой, приложил, ждёшь света и исчезновения, на табличке появится пятнышко, захочешь что-то достать — смотришь в него, осознаешь что за вещь и представляешь, куда хочешь установить... О, и когда прибудем и пообщаемся с высокопарными овцами, постарайся совладать с соблазном скинуть чугунный горшок им на головы. Поверь, в их замшелых, как нетронутые руины в долине Гуйли, умах ничего не поменяется, а выслушивать их важное мнение занятие неблагодарное. Итэр кивнул, с сомнением относясь к поездке, по рассказам Мастера выходило, что Фенхонсе помимо любви к заковыристым названиям, состоит из сплошь снобов и выскочек. Однако следовало помнить, что Гюрен верен учениям своего ордена и пренебрежение с раздражением — естественное отношение к последователям практически противоположного движения. В добавок Адепты, как и совершенно любые одаренные силой и почетом существа, в чём Итэр успел убедиться еще пребывая солдатом в Иназуме, не выносят на дух кого-то лучше себя или не достаточно признающего их величие и мощь. Опыт с Шенли уже сыграл с ним злую шутку, щелкнуло по носу за неоправданное доверие, грозясь напасть в будущем куда, куда сильнее за невнимательность. Ван в речи розового духа превращался в полоумного дикаря, искренне считающего, что само обладание духовной системой, даром природы, избавление от которого сулит верную смерть, — грех на уровне сквернословия перед Архонтом в его же сторону и соитие с магом Бездны попутно. Но действительность и россказни оказались отличны как сон и явь, теперь воину предстояло собирать четкую, правдивую и полную карту из паутинок-интриг, облика их обитателей, следовало разобраться кто успешно скрывающая свое бедственное положение жертва, а кто — незадачливый охотник, в чьи сети угодила слишком крупная дичь. Юноша сжал табличку, благодарно, хоть и без излишнего пафоса, серо, как моросящее утро, отдал поклон Наставнику и отправился собираться в путь. По каменным ступенькам с тихим, робким шорохом спешно, без хозяйского указа, то спускались, то поднимались ступни. Не ведая глубоко своей цели парень брёл словно в горячечном сне в знакомые пещеры. Глаза смотрели в никуда, изредка подмечая знакомые детали, чтобы разум смог спокойно продолжить своё собственное путешествие по катакомбам подуставшего рассудка. Нечастые, скорее в качестве украшения факела в выходящих на улицу переходах, словно ведая о его смутных тревогах, изредка бросались снопами искр, раздуваемых озорным ветерком. Будь Итэр в настроении шутить и не занимай его мысли все нарастающее с пройденными шагами желание поспать, он бы усмехнулся про себя, что малыши-духи пытаются загладить вину своего главного и отвлекают от подступающей дрёмы. Сырость, дале несмотря на тщательные ежедневные усилия обитателей, не покидала пещеры, неповторимым запахом горной воды и мха окутывая, заворачивая как уставшая от жизни тётушка в накидку, да так, словно кроме этой приевшейся даже заботы ей до жути нечем заняться. Своя кровать казалась безумно мягкой, большой и приятно прохладной для горящих мышц, последние десяток поворотов пытавшихся изгнать из ненавистного хозяина дух путём скидывания с лестниц. Итэр с усталой, но блаженной улыбкой прикрыл глаза, зарываясь в подушку носом и просыпаясь уже в другом месте. Пахло весьма причудливо: горелым, выжженными деревом и туманом в дождливое утро, бушующей далеким узором, вышитым в облаках пурпурными нитями и слабым сакэ то ли из цветов, то ли фруктовым, в алкоголе Итэр мало смыслил. А также тянуло, настойчиво окутывало сладким и железом, уже покрывшимся ржавчиной от подвальной сырости и горячим, согретым солнцем ветром, ласково окутавшим старьё, внезапно нудное кому-то. Заинтригованный юноша неспешно отправился на далекие звуки спора, оглядывая пространство. Безусловно, глаза радовала Иназума, его дом, что взором цвета расцветающей сакуры окинул ласково, чуть устало, но так щемяще нежно, как должна бы мать смотреть на улетевшего из гнезда ребёнка. Только казалась родительница, воспитавшая его куда моложе. Воин с недоумением осматривал пустующий остров Канназуке, где должен смотровыми вышками и частоколом топорщиться лагерь Кудзе, искал над Сейрай горящую беснующимся мрачным, мертвенно лиловым водоворот в небесах. Да даже сама Наруками пугало отсутствием знакомых городков, по размеру напоминающих слабенькие деревеньки. Юноша с испуганным волнением, опаской осматривал земли Электро с высоты холма, на котором оказался, где-то между Наруками и Татарасуной виднелся островок ярко-голубой, мягко и мерно переливающийся даже при свете дня. Юноша со смешанными эмоциями разглядывал медленно меняющую форму кляксу, удивленный и одновременно знающий и как-то привычно вспоминающий что это. Как назойливая мошка крутилась в голове мысль о важности этого знания, Итэр старательно ухватывал её вспоминая: может это особое оружие Ватацумцев, о котором рассказывала Кокоми, но его оставили на этапе идеи, а он слишком живо представил воплощенную задумку? Или это детское воображение, причудливо поигравшееся со сказками сестры или уроками истории? Парень почесал волосы, привычным жестом убирая несуществующие остатки подсохшего ила, с недоумением глядя на мстительно названное "лужей" явление. Решив, что во сне ему кроме испуга ничего не грозит, воин начал спускаться к подножию холма к побережью, где мерно плещущиеся волны лениво выкидывали на песок капли живой синевы. Мелкая галька приятно шуршала под ногами, Итэр наслаждался приятным, ласковым бризом, пару раз море игриво обдало юношу брызгами по-приятному ледяной, солёной воды, в которую он зашёл по колено. Штаны сразу намокли, гэта остались на берегу а таби всплыло в голове, как подвыпивший завсегдатай борделя завалился в отдаленный храм, неожиданно, смущающие до стыда за себя: Старческий, не скрипящий, так, поскрипывающий мужской голос задорно что-то бормочет на фоне, в следующее мгновение его, маленького подхватывают сильные загорелые руки с выцветшими на солнце волосами и потускневшим рисунком игриво подмигивающей девы, почему-то с хвостом. Внутренняя стороны ладоней от постоянного труда светлая, мозолистая и именно она указывает малышу куда-то вдаль. Привычно ухватываясь одной ручкой за плечо в кожаной рубахе, Итэр следует указательным пальцем, старательно разглядывая что-то взбудоражившее старика-механика. Память расщедривается на пояснение: этот пассажир переправляется на корабле, борясь с одной морской угрозой — пиратами, другой, делает это мужчина так часто, что команда принимает его за своего. Что говорить об мальчишке, которого тот нещадно, особенно для покоям здравого рассудка капитана, балует. То сладостей мешочек узорчатый занесёт, корабельный врач начнёт нудить, что детям столько конфет нельзя и изымет их, выдавая по несколько штук на неделю. То принесёт учебники. В жизни мальчик ни за что не прикоснулся бы к скучной учебной литературе, но мастер с десятками учеников за плечами умел увлечь мальчика глубинами обучения. А порой игрушку причудливую занесёт, да не безделушку, полезную! Вот в последний раз принёс маленькую, ручную корабельную пушку, Итэр весь день пытал капитана вопросами, когда он сможет захватывать корабли вместе с остальными? Как ухаживать за пушкой? А можно ли из неё пристрелить чайку? А рыбу? А ту странную птица-рыба-женщину? Дядечка-механик на дух не переносился настройщиком маршрутов, поссорились как-то, но капитанское сердце перспектива отдохнуть от буйного дитя растапливала как мороженое на жаре, а потому старик бродил с мелким бестией по кораблю, оставляя без внимания прожигающие спину взгляды. Механик вообще многовато знал для того, чей удел копаться в груде железных обломков, сплавляя их во что-то приличного вида, грохочущее, извергающего дым и каракули на бумагу. Сколько он сказок рассказал, почти не повторяясь, сколько раз умело подколол выпендриваешься перед дамами моряков, сколько раз спорил с редкими сумерскими мудрецами и выигрывал! Старпом даже не сказал о таинственном заклинании, которое помогает выиграть: Халявная выпивка! Вот и сейчас он веселым тоном поясняет, что же это за светящееся пятнышко плавает в море. —Когда-то Архонт Вихрей, Осиал, создал себе отпрысков, а потом те создали своих, а те своих... В итоге далёкие много раз пра- внуки из любопытства попробовали на вкус обитателей подводных пещер, до того уродливых и несуразных, что их пожирание казалось больше избавлением несчастных от ужасной жизни. Пары десятилетий, удивительный срок, который ученые упорно оспаривают, но останки древних монстров, изменяющихся всё сильнее и сильнее с каждым годом говорят обратное. Теперь малая часть отпрысков бога Вихрей могла поглощать элемент Гидро и путём сложных преобразований, названия некоторых Итэр даже переспрашивал, искренне сочувствуя студентам, которым приходится их заучивать, создавали красивое свечение... О нет, нет, нет, не смейте даже дышать в его сторону! Механик заметался между достойным слушателем и угрозой своей обожаемой технике, он поставил насупившегося малыша со словами: —Так, я сейчас отпиз... Отпишу им выговоров, чтобы как студенты с бумажками возились и вернусь, ладно? —Ладно. — протянул Итэр, примерно понимая, что продолжения сказки ему ждать придётся долго. Но ничего не оставалось другого, читать книги этого зануды квартирмейстера он и за мешок сладостей и механизмов старика отказывался, мальчик свято верил, после первой страницы с перечислением всех ученых, благодарностями и прочим официозом, он станет точно таким же вечно нудящим стариком с глупыми очками и навсегда забудет как улыбаться! Мальчик подтянулся за толстую балку леера и, болтая в воздухе ногами, со сверкающим как россыпь золотистых звездочек любопытством в глазах вгляделся в пятнышко предположительно дальних-дальних внуков какого Осла, который не осёл, те болтались на поверхности воды, как пролитая капля бортового масла. Лишь бы так же премерзко не пахла, скривился мальчик, впрочем, через мгновение азартно оглядываясь по сторонам. Не найдя свидетелей, он спустился, цепляясь пальчиками за гладкое, но не скользкое дерево, попрыгал на пробу несколько раз, ловя успешный момент легкой качки, море начинало волноваться, и последним рывком забрался на балку. Мальчик, следуя словам шхипера старался не размахивать руками, чтобы не потерять равновесие. Балансируя на перилле, он смог понять ритм, с которым покачивается корабль и медленно отправился в путь. В этот раз всё прошло гораздо лучше, вместо десяти, то что он последние два прошагал в падении, стараясь добить заветное число не считается! Он прошёл все тридцать шагов, под конец убрав руки за спину и с донельзя гордым видом прогуливаясь по балке. Итэр увидел приземлившегося впереди пеликана с рыбой в клюве, лениво и высокомерно рассматривающего жалких людишек, снующих по палубе в подготовке к скорой сильной тряске. Мальчик задиристо ухмыльнулся и тихим шагом направился к птице, бой волн о бока корабля и так достаточно его укрывал, но тогда пропадает азарт охоты, а он чувствовал себя именно охотником в засаде. Пеликан не оценил великого замысла паренька и в один момент резко повернулся, смотря на застывшего в трёх-пяти шагах от него мальчика. Решив, что сейчас или никогда, Итэр размахивая руками побежал на птицу, забыв издать воинственный клич из сказок, который он так долго., весь путь готовил. Пеликану хватило и внезапного рывка, он захлопал крыльями и открыл клюв, выпуская на борт добычу. Разочарованно проводив взглядом неплохой улов, птица всё же решила, что он не стоит буйного человечка и улетела. —Молодой господин! Живо слезайте оттуда! — под крик всполошившегося боцмана, Итэр расстроенно простонал и неохотно соскочил на палубу, заметив брошенную как необходимую жертву рыбёшку, длиной чуть больше его руки от ладошки до плеч, он ободрился. — Ну что, ну что же вы, ну куда вы на перила? Вас же снесёт если, не если, а снесёт, чуть не снесло за борт, у меня же сердце схватит. На тот свет отправит, а потом капитан меня поднимет из мертвых и под бортом прикажет десять раз, не тридцать раз протащить! —Ну не снесло же. — стоически вытерпев волнения и описание несостоявшейся гибели мужчины, Итэр пожал плечами, упорно перехватывая скользкий улов. —О-о-ох, пожалуйста идите в каюту молодой господин, сейчас всё равно качать будет, а мне ещё этих оболтусов учить лодки привязывать... "Ко...р...вс...ий флот" называется, тьфу! Одно пустословие! Бормотанье и жалобы боцмана всегда были беззлобными, как и сам этот человек, на удивление добрый и чувствительный к чужой боли и печали, хотя на долю его выпало определённо немалое количество страданий, на том же лице морщинок и шрамов преступно много для средних лет человека. Но разговоры с ним всегда нагоняли лично на Итэра невыносимую скуку и тоску, он даже малодушно предпочитал его компании книги из каюты капитана и очередные попытки вникнуть в сложное устройство растений и животных. Мальчик догадался перехватить добычу за хвост и, гордо держа ту перед собой на вытянутых руках, потопал к себе. К его восторгу, ранним утром его разбудил механик, лицо и руки в смазке, вытертой без особого усилия, так, для галочки, рабочая одежда, казалось, раствориться, если попытаться выстирать из неё впитывающиеся долгие месяцы масла, но настроением и улыбкой старик сверкал как начищенный до блеска любимый компас. —Ну что, пошли смотреть на наших вчерашних монстриков? Когда началась Война Архонтов, Осиал и Оробаси, бог-змей с неизвестными способностями. Никто не знает, что именно послужило причиной битвы, Ли Юэйцы считают, что их несравненный Моракс умелыми манипуляциями столкнул двух богов, чтобы они ослабили друг друга, а затем он лично добил оставшегося. Кто-то мне из Вахуманских, — память услужливо подсказывает, как механик не жалует историков и это пренебрежение передаётся мальчику — помниться, мы немного выпили. Кофе, разумеется. Так вот, ученые умы, посмотрев какие-то каменные плиты предполагают, что на самом деле Осиал и Оробаси являлись союзниками, решившими напасть на только победившего соседнее королевство Моракса. Хах, уж не нам размышлять, что творилось в головах богов, но в итоге Властелин Камня, или как там его, разгромил обоих. Оробаси оказался юрче Осиала и, захватив с собой часть выживших, он поднимаемыми волнами унёс с собой этих твар... Творений бога Вихрей. Вроде их места обитания разгромили ненароком, а без островка суши они только и могут что плавать и светиться. Под конец рассказа старого механика морская тучка начала уплывать вдаль от корабля, то перехватил юнца поудобнее и бодро, словно не он скрючившись в три погибели сидел до утра над очередной машиной, сказал: —Видишь, уплывают, ночью зрелище конечно получше было, но и сейчас глаз не отвести. Как думаешь, почему они уходят? —Потому что пришёл капитан ******! — как-то спутанно, неразличимо прозвучало предполагаемое имя, оно словно слилось с мерно шелестящим, лизающим корабельные бока морем, редкие гости пиратской наружности посмеивались, что назван капитан, чтобы бороздить моря. Удивленный механик повернулся в указанную детской ладошкой сторону, где у леера остановился капитан, на ходу стягивающий в низкий пучок волосы синие, как весеннее небо или кобальтовый порошок, которым как-то раз измазался мальчик, залезая в очередной раз в запасы старика. Лицо мужчины не запечатлелось должным образом и оставалось ускользающим от взгляда туманом. Но мальчик точно помнил сильную, даже громоздкую фигуру, ссутуленные в моменты глубоких размышлений и гордо расправленные как сейчас широкие плечи. А также руки умелые и безжалостные с мечом, но терпимо ласковые, аккуратные когда изредка треплют по макушке. Капитан попутно что-то объяснял, люди споро выполняли команды, но настрой их оставался спокойным, никто не болтался под ногами. Даже выполнявший эту роль на корабле Итэр удобно устроился с механиком. Мальчик взгляделся в даль, жалея, что нельзя посмотреть глубже, капитан строго-настрого наказал — при старике нельзя! Но даже так он мог разглядеть потемневший горизонт и напряжённо завывающий в паруса ветер. Шторм обещал быть мелким, но даже к такому требовалась подготовка. И в этот раз долго не погуляли, вздохнул малыш, уже внутри самостоятельно добираясь в свою каюту. —Эй, эй! Ты меня слышишь? Просни-и-и-ись! Я не хочу слушать этих стариков, мне скучно! Итэр вырвался из грезы-воспоминания жадно хватающим воздух и мотаемым во все стороны настырным Дурином. Младший дракон, стоя также в воде, продолжал трясти его скорее из вредности, не глядя, окупились его старания или нет, прическа со шпилькой растрепалась, отпуская тяжелые серебряные пряди по локам на законное ложе на плечах, ученические одежды так же оказались не в лучшем виде, изгвазданные травой, грязью и почему-то красками. Итэр предположил, что младший нарочно измудрился испачкаться во сне и нарочно отказывался обретать приличный вид, на что требовалось только желание. Юноша применил привычную, проверенную временем и всегда успешную технику — прицелившись, ухватился за загривок, туго и резко заворачивая локоны назад и наслаждаясь криками обезвреженного дракона, растерявшего весь вредостный запал. —Ай-ай-ай! Ладно-ладно-ладно, не трясу, не трясу! Отпусти-и-и-и! — Дурин старательно изворачивался, надежно удерживаемый Итэром на прямой руке, последний не смог скрыть полную злорадства и удовлетворения ухмылку, наблюдая, как младший делает ещё хуже своими порывами и сам выдергивает себе волосы. —То-то же, будешь знать, как старших отвлекать от размышлений. —А ты думал? —Конечно, в отличии от Шенли. —А что с наставни... А-а-а! Понял! Подкол засчитан! — Дурин удивительным, наверное даже волшебным образом сменил недовольство и детскую обиду на радость и злорадство, словно не его, а злосчастного и остро нелюбимого учителя оттаскали за загривок как нашкодившего котёнка. — Ой, а ты что тут делаешь? —По крайне мере сейчас — стою. А ты? —А, ну я тоже, я правда до этого лежал вот там вот, представляешь, а меня в клан взяли! Там, в общем, меня сначала закрутило-завертело, жутко неприятно было, потом я в каком-то темном месте оказался. там ещё были свечки и много-много людей! Ну, не совсем людей, там тенгу, ну, люди вороны, я их запомнил, ты же мне рассказывал. Ой, тогда ты про них итак знаешь. Но это неважно! Там их целая куча собралась и все с огро-о-омными крыльями! Меньше моих, разумеется, ну и короче, а ещё там!... —У кого это тут крылья меньше? —Приветствую благородного Лорда Сасаюри. — Итер, привычно вспоминая наставления учителей, наклонился на восьмую часть от круга, не склоняя голову и держа её в одной с телом линией. Перед предками оплошности недопустимы, с этой мантрой Итэр даже заслужил одобрительную улыбку от тенгу, довольного сохранением знаний и воспитания вдали от дома. Дурин знаний в этикете не проявил и отступил назад с испуганным выражением лица, как котенок, замеченные за разодранным кимоно. — Рад нашей встрече, должен сказать, за эту четверть века Селестия дарует нам детей один удивительный другого. Кроха тенгу почти не нова, во время войны мы часто забирали самых способных сирот в клан, хотя она в ранних годах получила одобрение Сёгуна, это много стоило. Через год ты с личным благословением Госпожи Наруками, — несмотря на приятную тему разговора, уважительное обращение к Электро Архонту звучало как заученное, без толики трепета или почитания своего божества. Юношу это удивило, как так, генерал говорит о своём Сёгуне в таком прохладном, дале наплевательском тоне, — дар управлять молнией без глаза Бога. В годы вашей бессмысленной Охоты безусловно нужное приобретение. — Мне жаль, что подарок Господи нашему клану не смог найти достойного применения и был утерян. Не столько из вежливости или нужды поддержания беседы, а сколько из так и не отпустившей, ниточками-паутинками цепляющейся за прошлое светлой и безграничной привязанности к клану, Итер извинялся за пользу, которую мог принести, но не смог, за то что жив, но родина, которой он должен служить до смерти, его похоронили с почестями. За грех невыполнения своего долга. — Этого не нужно. В конце концов, наш первостепенный долг — исполнение приказов Сёгуна во имя блага и процветания Иназумы. Наш Архонт распорядилась тобой таким образом и дала своё согласие на похороны, ничего не говоря о твоём настоящем состоянии. — Сасаюри по-птичьи склонил голову, напоминая о Саре, которую эту привычку терпеть у себя не могла и боролась с ней как с врагом. Однако, в отличии от детских годов, сейчас разговор стоял серьёзный и имел вес несравненно больший, — Клан долго перетирал эту тему, нашлись недовольные твоим поступком, но большинство из поколения постарше, да и молодняк присоединился проголосовали за то, что твоей вины в происходящем нет. Как они сказали: Каждый из нас, в том числе и ты — солдат, пешка Её Превосходительства Наруками Огосё до самой смерти по её указу. Веления госпожи осуждению не подлежат, а слово её — неоспоримый закон на землях Иназумы. Она сказала, что ты с честью исполнил свой долг, принёс почёт клану и погиб в честном сражении за своего Архонта, а потому достоин похорон с почестям — значит не нам её осуждать. Итер замер, оглушенный биением своего сердца, он, к своему стыду, совсем забыл о клановом совете и его вездесущности. Правду говорят в народе: Кудзе цель наметил, Кудзе цель достанет невзирая на преграды. Когда наглец, опозоривший клан решил избежать суда земного совета путём гибели, его ждал потусторонний, куда более строгий и беспристрастный. И жестокий. Потому предательства в клане — редкость, серьёзные — удивительное событие, как снег летом. И что страшнее всего на этот суд вызвали его, да, на бумагах мертвого а на деле живого, но когда семью останавливали подобные трудности. А я ещё думал, голову ломал, дезертир я или нет? Так мог не стараться, это уже решалось советом. Нервно усмехнулся парень, желая от страха провалиться в Бездну, но парализованный перед Лордом с благочестивой и вежливой улыбкой и спокойным лицом. Ну, была не была, решил он, поздно метаться, когда молния в тебя летит. — Так, каково решение достопочтимого совета? — Оправдан. Одно слово дало отмашку не слушать остальные слова. Итер с трудом мог представить, какой кошмар ждал бы его, реши совет достать его с того света. Мертвые способны на многое и ради забавы, а в гневе их фантазия не знает границ. Но что более важно, это понимание, осознание своей значимости для семьи, что его не забыли, что не решили наугад решить его судьбу. Мертвые телом, но не духом разобрали непростую ситуацию и, то ли случайно так совпало, то ли из крох любви к носителю своей фамилии, то ли чтобы подчеркнуть недовольство Архонтом, но его определили как жертву необдуманного, недостаточно выгодного для семьи и страны решения госпожи Наруками, что поступил как завещает долг. — Он что, опять заснул?! — Нет, но от счастья может свалиться в обморок. Хах! Молодёжь. Моя пятая дочка потеряла сознание, когда я дал отцовское дозволение на брак с этим придурком из отпрысков Чиё и Хиросаки. Всем двором откачивали, благо этот уродец оказался покрепче и сдержал, кхм, эмоции. — Я слышал про первую, с третьей виделся, четвёртую вроде слышал, теперь пятая, — дракон с недоумением загибал пальцы, ему не требовалось по-детски подсчитывать, скорее он пытался собрать образы многочисленных девушек клана и понять, кто из них кто, — это зачем столько много? — Дурин, это немного не та... — Ха-ха-ха-ха-ха! Ой не могу, вы меня так доведёте до счастливого развоплощения! Не ругай мальца, забавный он, только воспитания нудного не получил. Вот что запомни, мы немного подправили тот ваш ритуал. Эх, задачку вы конечно себе преинтересную поставили, одну заразу надвое разделить и в себя подселить. Хорошо хоть успел поправить что этот наворотил с символами, никакого уважения к нашим. — Простите, а?... — А! Он говорит про то, что на каждом из вас защита от всяких крупных проклинающих вещичек, если что-то слишком опасное подселят, то она сработает и разорвёт всех стихийным штормом! — Это, сильно... — Безусловно, — гордо зашевелил перьями Лорд, — мы ещё до этого такие прекрасные чары сотворили. Жаль правда, что их утеряли, во время вашей войны с Ватацуми не мешало бы обновить их, в конце концов, жители этого мятежного острова известны своими талантами в гадании. Но наш туман над будущим им вряд ли удалось пробить. Но мы отвлеклись за лишними разговорами, у меня ещё есть разговоры к вам обоим, но пожалуй начну с тебя, — Дурин, к которому обернулся тенгу, взволнованно взглянул на Итэра в поисках поддержки, — раз тебя здесь манерам не учат, начнём закладывать соответствующие статусу основы основ. А ты лучше выспись как следует. — Как пожелаете, госпо... Сон резко заканчивался, на что Лорд кивнул с легкой улыбкой, что-то крича Шенли, а Дурин яростно замахал руками прощаясь. Проснулся Итер довольный, даже не только из-за того, что чувствовал себя выспавшимся, а из-за привычного, родного ощущения семьи, кого-то, кому не плевать на него, кто защитит, даст совет, ну или в случае дракона развеселит и поднимет дух. Последний резко правда упал после сборов. В хранилище лег походный набор, на правах ученика Вана, Итэр, пнувший свою совесть куда-то в направлении Бездны, руководил куклами, впрочем, охотно помогавшими ему в сборах привычного Иназумского свёртка. На всякий случай захватил простенькие сборы из порой тусклых, порой до странного ярких перемолотых даров Дайлянг, черканул на кусках бумаги рецепты и просидел, лениво выковыривая дыры под туго свернутые указания. Крохи камушки весь день шуршали, царапали, почти что искры выбивая об прохладные плиты, что-то подсовывали. Явно привыкшие к заботе об то ли запасливых, то ли избалованных, то ли просто не привыкших к тщательному контролю необходимого в походе, учениках, куклы подпихивали то сверток с очередным утепленным плащом, то маленькие метательные ножички в размере хорошей стопки постоянно позвякивающего металла, то целые талмуды, стоило заметить Итэра черкавшим что-то на бумаге. А он и не привык к такому обилию вещей! Кем бы ты ни был, а на Войне тебе не окажут ласкового приёма. Всегда не хватает чего-то, не позволишь себе роскошь потратить лишний моток ткани на факел, потому что старый уже неприятно коптит, будешь быстро размышлять, а стоит ли подозрительный шорох в кустах траты стрелы? А одежда, оружие, мелочевка для быта в перерывах между битвами весит много, а легендарных запечатывающих свитков шиноби никто не предоставит. Прошлое придирчиво оглядывало запасы, так и норовя что-то определить как не настолько нудное и выкинуть для облегчения веса или более важной вещи. Но разум говорил: если табличка не тяжелеет, если не прибавляет в размерах, если вмещает в себя вещь не завися от его формы, то почему бы не расслабиться и собрать немного лишнего? Не зная точных границ вместимости таблички, Итэр постоянно поглядывал на пятна, стараясь не заполнять ими весь камень. К его восторгу, даже с самой щедрой по его меркам поклажей места та заняла всего в скромненький уголок у рисунка. На волне довольства Итэр даже охотно взял принесённые малышами тубус с дополнительной бумагой, маленький тканевый сверток с разноразмерными ножичками и мешочки с порошком, который, по записке стоило залить кипятком и получился каша с фруктами, мясом, овощами, грибами или даже суп. Не так уж и плохо быть Адептом, размышлял парень, закрепляя на поясе табличку с чуть "грязноватым" уголком, вот тебе и исцеления ядра и каналов, отменное здоровье и вместительные хранилища размером с главный склад — удобно! Парень задумчиво огладил яркий шнур со сложным узором и решил, что лотос-амулет, конечно хорошо, но подвеска с обережным узором ещё лучше. Малыши куда-то запропастились, что впрочем не помешало юноше не спеша спуститься в библиотеке, обыскивая ту на схемы завязывания шнуров. День выдался солнечным, словно поздравление со вчерашним успехом, а потому прогулка представляло собой одно сплошное удовольствие, юноша даже снял плащ и нёс его в согнутой руке, попутно размышляя о символах на лепестках цветка. Первым хотелось пожелать избитого как мир здоровья и благополучия, но гордо смеясь на всю гору Ёго видела Яэ, ещё в детстве, в свой первый год в чужой стране, Итер воспылал уважением и трепетом к божеству гроз и тщательно изучил правила храмовой службы, как огня страшась оскорбить Её Превосходительство или опозорить принявшую чужака без роду семью. Омамори на деле представлял собой молитву Архонту или личное желание, написанные на досочке и особым образом завернутые в тканевый мешочек. Разнообразие узоров, пожеланий, да даже храмов, где их изготавливают порождало столько их видов, что глаза разбегались. На удачу, здоровье, благополучие, на любовь для одиночек, для парочек, для влюблённых, на дружбу, на успех в сражении, на успешную сделку. Среди солдат даже поговаривали, что существуют амулеты на силу в постельных делах, после такой новости в постели Итэр долго не мог уснуть, не понимая: оскорбляют ли Архонта подобными желаниями, если в Иназуме неподалёку от столицы есть храм, где подобные изготавливают? Поговаривают, что сложно встретить Иназумы без ёкаев в роду, но невозможно встретить кого-то в стране молний без омамори. У самого Итэра имелась парочка амулетов, которыми они с сестрой взволнованными и испуганными втайне закупились перед войной с Ватацуми. Но имелась одна неприятная деталь — действовали омамори всего год, максимум до трёх работал, а следом его относили в храм где сжигали и предлагали взять новый. Парня смущало отсутствие Иназумских святилищ, строящихся на выходе корней Священной Сакуры, те, по легендам, принимают в себя желания и относят их на рассмотрение Госпоже Наруками. Да и вряд ли священнослужители в храмах Гео Архонта хорошим образом отнесутся к просьбе сжечь в себе Иназумский амулет и сделать новый. Вдобавок, тихо, про себя, Итэр сомневался во внешнем виде своей подделки. Руки у него росли близко к правильному месту, предки не жаловались на святилище, но как смотрелось бы маленький цветастый мешочек на поясе величественного, спокойного Адепта. Поэтому омамори отпал сразу, как и подвески монетки и кицунэ. Последние являлись посланницами исключительно Электро Архонта и дарение амулета с ними смотрелось больше как насмешка, невысказанное: "ты мне настолько противен, что я желаю тебе провалиться в Бездну со своими желаниями". Нет, думай он о подарке обереги для Якши ещё в первую неделю с их бракосочетания, нежеланный супруг получил витиеватое приглашение на неприличного формата прогулку в Бездну ко всем её обитателям в завуалированном виде. Но не сейчас. Особенно сейчас. Особенно когда волнение за родного человека одолевает постоянно. Где он? Как он? Как себя чувствует? Снятся ли ему кошмары в одиночестве? А так ли легко ему даётся обучение, как он сам говорит. Потому что Итэр знает, на своём опыте видит, Адепты, особенно Сяо, умрёт, плетясь по дорожке в саду, истечёт кровью, оставаясь лежать на холоде безразличной ночи, но в слабости не признается. Юноша хорошо знает, помнит, до сих пор ощущает сжигающий до запекшейся в мгновение плоти вкус чужой кармы. А какого Якше жить с этим каждый день?... Итэр сжимает корешок очередной книги, он готов ждать. Время у него появилось. Решимость наполнила до краёв, словно вчерашнее разбередило заплывшую унынием как илом застоявшаяся вода, а под пальцами зашелестели страницами. Интересно, задумался парень, а какие амулеты носит сам Сяо? Итер точно не раз ухватывал взглядом причудливый кинжал, напоминающий на первый взгляд простое украшение. Без гарды, только с крупной железной рукоятью лезвие без блеска, темно-серое, напоминающее Итэру "стекло из огненного жерла", порожденное природой, оно невероятно прочное, а если удастся отколоть кусочек, то обязательно получится невероятно острым. Абсолютно несбалансированное, оно часто сопровождает супруга, как и маска на поясе. Та парню невероятно напоминает театральной убор актера, отыгрывающего какого-нибудь они. Черная поверхность с выступающими длинными рогами, между которыми золотое украшение, а на лбу синий драгоценный камень, злые глаза подведены красочными нитями, а из нижней челюсти выпирают загнутые клыки. И всё бы хорошо, Итер сам не против припомнить редко посещаемые, но от того не менее впечатляющие, представления с родины, но что-то всегда отталкивает, заставляет взгляд отвести, отговориться от беседы, сказать, что срочно нужно по делам, но рядом не быть. Сяо редко носит её при нём, как встречает, старается убрать подальше, очевидно, проклятым предметом владеет. Но как отреагирует амулет на уже заражённые скверной вещи, а на самого Сяо, из которого эта дрянь фонтаном истекает? Искомый узор находится уже в первой книге, приятное на вид и сердцу плетение, как подсказывает верная интуиция — то самое. Описание нашлось скоро — защита от порчи и сглаза, а до этого оказалось найдено распределение цветов материала и для каких целей какой требуется. Красные ленты нашлись быстро, как и небольшая площадка у самого леса, где природа в виде маленького леса и даже крохотного озерца так и манила отдохнуть от всего дурного. А вот сами узлы... Итер отбросил уже тринадцатую попытку, представляющую собой перепутанные, смятые, неровные узелки, так и норовящие свернуться в клубок и укатиться отсюда. Понимание самого плетения оказалось почти непосильной задачей, а уж повторение без лишних заломов, с постоянной слежкой за тем, чтобы ни один не ослаб, ни одна ленточка не выпирала или не появлялись дыры в узоре невероятно изматывало. Парень с тихим разочарованием старался развязать последний более менее удачный узелок, тот поддаваться на удивление не хотел, цеплялся выскальзывающими из лент ниточками, соскальзывал с пальцев, как говорил когда-то старший брат — трепал нервы всеми возможными способами. — Да что же с тобою не так?! — Итэр вскинул голову, шумно вбирая воздух и не веря, что не смог одолеть какую-то запутанную нитку. Трусоватое решение бросить всё и найти другой выбор для подарка оказалось особенно упорно забитое в глубины рассудка, нет уж, парень резко выдохнул, вновь принимаясь за дело, я уже столько с этим намучался, что сдаваться — позор семье! Что-то незаметно, втихую, подтолкнуло его с воинственных мыслей на более конкретный вопрос, а для чего конкретно он делает оберег? Как думал изначально — на здоровье? Благополучие? Успех? Всплыл как-то незаметно облик любимого человека, словно самому себе хвастался, какой у него приятный глазу и душу супруг: отстранённый, но бережливый, особенно с ним, заботливый, хоть и в своей манере, раньше о своих печалях готовый молчать до последнего, но сейчас открывающийся робко, как бутон цветка после урагана боязливо выглядывает. Всегда стояло пониманием четким, не приукрашенным, Сяо — сильный, особенно среди себе подобных, защитить он и себя, и его может, но хотелось как-то помочь, уберечь, даже крохой заботы, внимания, чтобы даже в самой плохой битве сражался не насмерть, но на жизнь, зная, что его ждут. И ведь упрямому не объяснишь, не влепишь как раздражённая после неприятного патруля сестра подзатыльник, чтобы в голове всё на место встало, что надо быть осторожнее, беречь себя! Но Сяо, как выяснилось, углядывалось в поведении при встречах, недоверчивый ко всему, и вроде это хорошо, но изматывает стремительно, не даёт настоящей опасности углядеть. А к себе отношение у Адепта чуть ли не хуже чем к демонам, о себе не думает совершенно! После этого Итэр возмущается про себя: Я что, один за двоих батрачу?! Но Сяо хочется, и не в порочном, опошленном виде, а в живом, здоровом и счастливом, чтобы опять выступала на лице та улыбка, от которой в испытанном войной и предательством сердце всё замирает вместе с миром. Итер с горечью каждый раз понимает — сам ведь воин, но дорогое защитить не в состоянии, его самого оберегать надо бы, как твердят все вокруг. Но ведь надо! Как воспитывали поручениям предков надо защищать семью, свой клан, а для него, влюблённого в Якшу идиота, на этом придурке весь мир сошёлся! Под душевную ругань в разуме, пальцы цепляют по памяти последний завязанный узелок, затем мелькает предыдущий, затем жо этого завязанный, лента чуть волнистой змейкой остаётся в руках, призывно колышемая потерпевшим ветерком, сыгравшем на листве как на свирели — спокойно и тихо. Итер с мыслями, что повторение порождает талант — что относилось всегда к мечам и кинжалам, но почему бы и тут не сработать? Принимается вновь за работу: Первая петля ложится легко, естественно, столько раз делал, над тремя нитями, две в петле а одна из свободных, ложится вторая незанятая, чтобы получился трилистник, она же заворачивается и ложится под остальными, возвращаясь в ту же сторону из начала. Итер уверенно перекрещивает концы, правый идет по заученному маршруту над, под, над, над. Предпоследний шаг, парень с опаской перекидывает конец толстой алой ленты сначала над, затем под и чередуя протягивает так ещё два раза и накидывает на бывший правый конец. Заветное замыкание концов и в ладони красуется ровными линиями, почти идеальной симметричностью оберег. — Так просто?! — а что же раньше не получалось? Недоумение вскоре прерывает понимание: чистота рассудка, повторения и внимание всегда творили чудо, у него с Сарой тоже не сразу всё сложилось с оружием, было больно, было обидно до слёз, было стыдно от самих себя и желания всё малодушно бросить, но они смогли тогда. Итер смог и сейчас. Налетел ветер, сильно лохматя волосы и покачивая амулет, кроны шелестели бурно, словно вознаграждали за усердие и труд аплодисментами, а юноша задумался, когда-то давно ему ёкай из пещеры подарил здоровье получше, хотя часто о таком просят в храмах Наруками. Их и тут, в Ли Юэ не сыскать, но почему бы древнему месту не сообщить старательного ученика? Парню казалось, что-то внутри аккуратно шептало, как воспитанному человеку, надо отблагодарить место за урок. Итер неуверенно поднялся, поворачиваясь к деревьям, вздохнул, наклонился и почти прокричал: — Спасибо за наставление! Интересно, если это какое-то волшебное озеро, получится ли вырастить цветок в его водах? Размышлял Итер, оценивая степень наглости этой просьбы. Перспектива создать непросто зачарованный слабенький амулет, а созданный в обители Адептов соблазняла как ни посмотри: границы помощи ему не описали, что делать можно, а что нельзя только краем, а лотос он выращивать собирается по правилам, да и, не мог отрицать парень, вызывал любопытство возможный результат. И всё это подчёркивает вычурность во всём, не всегда кричащая и пошлая, но кто сказал, что сейчас Итер не попался на какое-нибудь испытание на удержание своих желаний, скромность или просто терпение? Или к нему не подлетит дух или причудливый механизм, вопрошая, что он понял из произошедшего, осознал ли глубину замысла создателя ловушки? В конце концов, кто предупреждает именика о подарке, а добычу о ловушке. Итер вздохнул, решая отказаться от злоупотреблениями гостеприимством. Один раз мистическое место расщедрилось на поддержку, но второй раз могло и наказать за наглость. Или мне это на радостях померещилось, и я разговариваю с обычным скудным леском? Парень с сомнением оглядел изумрудные кроны, сотрясаемые, к его удивлению несильным, совсем слабеньким ветерком, едва поднимающим прядки. Смеются надо мной, с хиличурлом напьюсь, но клянусь, — они насмехаются. Парень цокнул и убрался к месту поспокойнее, к присмотренному у построек прудику, поросшему по берегу осокой и камышами, с илистым дном и неподалёку от склада с садовыми инструментами. Идеальнее места не придумаешь, и не надо спускаться через эти тропинки к озеру! Парень, привыкший к ровным, плавно изворачивающимся городским улочкам, покатым холмикам и вязкой трясине береговой линии и причудливой твердой, но сглаженной породе ватацумской земли, с трудом карабкался по резким подъемам, петляющим как крыса в складских подвалах, крутым тропам. Даже сглаженные, почти что плавные дороги между крупными строениями не сразу приелись парню. Итер, собравший в небольшой фуросики, казалось, позабытый навык завязывания мешочков он не только вспомнил, но и отточил сильнее, завязывая их почти не глядя на узелок, множество ниток, лент, шнуров и саму книгу, для формы уложенную на дно, отправился неспешно к библиотеке. Плиты дороги низенькими, широкими ступеньками ровной линией выстраивались полумесяцем над пропастью, обрастая стальными перилами, прогрызали расщелины между крупными валунами. Последние стояли разноразмерными, причудливыми колоннами в обители совершенствующихся, каждый уникален, неаовторим и Архонты знают, какую историю несут за собой те тонкие, протяжные царапины, остатки разноцветных пятен краски с лентами, чудом держащимися на выступах, и бумаги с отрывками из научных текстах, облепившими стаей мотыльков единственный фонарь на многие ли вокруг. Не понимаю, Итер с любопытством окинул долгие годы закрытый от солнца огромный булыжник, зачем кому-то пришлось аж до макушки закрывать? Наставник что-то рассказывал про учеников, которые как только не пытались экзамен сдать, разве что учиться отказывались. Но молитвы крепились ближе к днищу камня... Может, кто-то решил обратиться к Архонтам с подробной просьбой и заодно показать, что ему надо выучить? Хихикнув, парень покачал головой, не представляя, как они с сестрой даже мысль о списывании поставили на серьёзное рассмотрение. Маленькие Кудзе казались сейчас несколько трусливыми, особенно незаслуженно страшащиеся отца, особенно он, решившийся на борьбу с Сёгуном на стороне Ватацуми во имя своих людей и семьи... Нет, протянул про себя парень, Господа Наруками конечно сильна, но до папы ей далеко! Итер улыбнулся, сам не разбирая своих чувств, теплое, ещё не остывшее по-детски простое счастье и восторг смешались со светлой, доброй, но печалью. Как-то раз, ещё и года с его вступления не прошло, до знаменательной даты оставалось месяца два, не меньше, отец взял их с собой впатруль. Осмотр города вместе со старшей — занятие чисто символическое, как знак полного доверия между клановыми солдатами и обычными из народа, знак равенства и неотличимости в своей высшей вере и преданности Сёгуну. Этим занимаются чаще всего будущие главные своей ветви, чтобы почувствовать жизнь обычных людей, увидеть мир за стенами особняков со всеми его мерзостями и неприглядными обитателями. Даже их, тогда ещё любимый, ласковый и яркий старший брат ходил в них, рассказывая младшим, пока путался в шлеме, где волоски зацепились за мелкие элементы. Потом он перешёл на бумажный фронт, ведя за собой чернильные реки личной армии и разбивая врагов на расстоянии в схватке на полотне свитков. А вот они часто присоединялись к обходу столичного города, нередко выходя за его пределы: и голову разгрузить от жужжащего клубка мыслей, и разворошить заиндевелую после аристократов душу в общении с простыми ребятами, а заодно поделиться последними новостями и, сто греха таить, узнать все сплетни, упущенные за год с лишним на фронте. Но первый раз он на то и первый, совершенно новый и незабываемый, тем и отличный от последующих. Это первый чуть криво выведенный знак своего кланового имени, первый настоящий, собственный меч, как тянущий к земле обретённым долгом так и возносящий к небесам от радости. Это первый поход, пусть и в пределах города и с отцом. Последний хлопает мальчика по плечу, говоря в успокоение что-то глупое, но забавное, с хитринкой наблюдающий за мандражом сотрясающем одетое в лёгкую кожаную броню тельце. И то же самое делает с сестрой, храбрящейся, что будь у неё расправлены крылья — поднялись бы клубом беззвездной ночи распушенные перья. Отец сегодня ещё добрее, чем обычно, он подбадривает детей, стоически терпя их наивные попытку скрыть тряску в голосе, уверяющим, что они готовы, что они точно не просили по десять раз на дню взять их с собой в патруль. Мужчина терпит и ласково треплет их по макушкам, из-за чего кожаные шлема наобещают налицо. И этими добрыми, аккуратными, привычными руками вскоре сворачивается шея, которую не спасла не хорошая броня самурая-отступника, ни крепкие мускулы, держащие не соображавшую голову, ни клинок, направленный на безоружного отца. Доспехи с жалобным скрежетом противятся руке главы Кудзе, но тот спокойно пресекает возражения, резко закручивая шлем с его содержимым до оглушающего обоих хруста. Отцу не нужно оружие, против смельчаков, решивших выступить против него хватает и рук — одному те выкручивают конечности до жалобных молебен о пощаде, у другого меч выхватывают смазанным движением и загоняют в хрипящее под жестокой сталью тело, ловко заводя лезвие в малозащищенное предплечье. А кара последнего долгое время отголосками хруста пробуждает брата с сестрой по ночам. Парень тряхнул головой, избавляясь от воспоминаний, утянувших в паутину шелковую ласково, грезами сладкими одурманивающих так незаметно и ловко, что юноша и сам не заметил, как оказался почти у цели. У пруда привычно царствовала природная тишина. Она несравнима с человеческой, не такая глухая и вязкая, но при всём обилии звуков так же преисполненная покоем. В её музыке и птичья трель, птах здесь водится мало, оттого еще приятнее различить их пение среди шелеста крон. Те в меру густые, скрывают, оберегают зеркальце природы от пронизывающего горного ветра. Ему путь сюда заказан, только глазком может посмотреть, растормошить кусты, пустить рябь по воде да волосы в лицо закинуть. Парень присел в шаге от воды, укладывая рядом свою поклажу, и распустил тугой хвост, с удовольствием использующий возможность хлестнуть его. Часть локонов собралась в завитки, часть оставалась прямой, отчего задача заплести косу прибавляла в сложности. И всё бы хорошо, но отвратный клочок волос, которые он упустил, тут же поспешил о себе напомнить, пришлось переделывать. Пальцы безрезультатно раздраженно расчесали непокорную прядку в попытке избавиться от топорщащихся волосков, на что Итер удрученно вздохнул, несколько завидуя сестре с её обрубленными волосами. Парень перекинул волосы за спину, откуда они тут же поспешили слезть, и с сожалением понял, что шпильку с собой он взять не догадался. Пучок также отказывался держаться на ленте, выскальзывая из узла как угорь из-под носа. Юноша с разочарованием растер между пальцев распушившийся локон, только безмерное уважение к традициям останавливало его от отсечения копны, отросшей ниже бёдер. Я мог бы заняться выращиванием зачарованного цветка, а вместо этого сижу и не могу с этими патлами справиться. Итер с цоканьем откинул её, оглядываясь в поисках замены шпильки. Под роскошными кронами старых обитателей уголка царствовала приятная тень, скрывающая россыпь мелких цветных бутончиках на тонких, безумно хрупких стебельках. Парень провёл рукой по мягкой, даже шелковистой траве, в которой горстями мелкого жемчуга красовались полевые цветы, их лепестки ласково щекотали ладони, так и прося посидеть среди них и расслабиться. А поблизости горделиво раскинуло ветви кусты на удивление домашнего вида растения. Плетущееся по молодым деревцам, как по ограде, имело некрупные, с ладонь без пальцев, вытянутые нежно-зеленые листья, среди которых уже виднелись наливающиеся красным грозди. Опробованные на прочность ветви оказались гибкими, но достаточно твердыми, чтобы без сложности закрепить ими отросшую копну. Итер, помня поход в пещеру ёкаев, старался аккуратнее, с большим почтением относиться к красотам таких мистических, окутанных почти что ощутимой сетью загадок и своего особого волшебства, как этот пруд. Потому он отыскал ветку с меньшим количеством ягод, аккуратно обхватив у точки расхождение от основной ветви, бережно срезал её стилетом. Юноша тихо попросил прощение у обитателей маленького кустика, крошек-духов, живущих меж его ветвей. Он надрезал палец, выпуская густой рубин наружу и, в качестве платы, помазал место среза у куста и своей добычи. Простое действие имело особую сакральность, значения для "брата тенгу", Итер понимал, что это — далеко не Иназума и ожидать привычных ёкаев на каждом шагу дело гиблое, но почтение никому худо не делало: если не к духам, то — к почившим жителям Каменной Долины, судя по хорошо сохранившейся тропинке, посещавшим такое трогательно маленькое, спокойное и безмерно красивое место. Отдав дань уважения прошлому, парень споро соскоблил сухие листья и обтесал мягкую кору с мелкими веточками, пара зесечек на толстом основании и можно начинать. Достаточно плотное, оно идеально подходит на роль шпильки, только гибкий кончик обматывается и крепиться на засечки. Довольный собой, Итер принимается за дело, выуживая из фуросики семена, они с забавным щёлканьем перекатываются в ладони. Не заботясь о чистоте рук, а зачем, всё равно в воде потом отмоет, юноша вырывает ладошкой небольшую ямку недалеко от кромки воды, в лунку отправляется половина, а затем должны последовать декады в ожидании первых всходов. Только Итер не ждёт, зарывает и, еще сильнее закатав рукава, накрывает холмик ладонями, вода приятно покалывает прохладой, а разум успокаивается постепенно, в подобии медитации. Не сложно скоро вырастить растение — сложно сосредоточиться на должный отрезок времени. В голове море мыслей: беспорядочное, хаотичное и неоднородное приходит в покой. Укладываются волнения, разглаживаются сомнения, все мимолётные мысли — чайки витающие над гладью спустя время разлетаются по своим гнездам, уступая место долгожданной тишине. В груди бьётся сердце. Тихо, мирно, разгоняя горячую кровь по телу, от его самого, гулко ударяющегося о грудную клетку, по широким сосудам, ветвящимся на множество мелких. И где-то там рядом с сердцем его духовное ядро. Неровное, с выжженными уголками, его хрупкая оболочка сорвана ребёнком безответственным, тот же негодник пытается скрыть оплошность, укладывая хрупкие пластв на сияющий шарик. Сосуды дайте Архонты чтобы не изобиловали дырками, часть из них вообще почти оборвалась, отчаянно цепляясь тонкими нитями за потерянные ветви. Зрелище до боли плачевное. Одно радует воина, Гюрен своё дело знает, объяснять его умеет не хуже — мышцы, вены, куски плоти подвинулись, образуя грубые заплатки на самых крупных местах пробоя, природа своё дело знала и исправляла ситуацию со знанием дела. Ещё немного, позволил себе помечтать парень, и верну половину от прежних умений! А пока внутренняя сила текла ужасно медленно, словно берная река истощилась до хилого ручейка в палец шириной, по большей части растекаясь то в воду, то в пространство вокруг юноши, тому казалось, что он переливает воду из одной бочки в другую ситом. Дело шло туго, уже приглядывалась золотистая дымка, но назвать результат плачевным — значило незаслуженно себя похвалить. Итер казался себе манекеном иглоукалывания, на котором истренировался самый бестолковый ученик, полый от неудачных попыток, истыканный в самых болезненных точках. Все шрамы, ранки, порезы от неаккуратно взятого кинжала — все тело припомнило, отзываясь несуществующей болью. Трижды за сгоревшую палочку прокляв романы Яэ, Итер подивился неосведомленности писателей. Истощение — явление на самом деле редкое, как бы не ныли начинающие совершенствующиеся, для которых простая усталость сравнима с опустошением духовного ядра. То же самое, что только приступившему к тренировкам плакать, что он повредил руку от пары раз поднятого меча. Ведь внутренние каналы всегда используются телом в последнюю очередь, так говорил их с Сарой учитель, небрежно пробегаясь взглядом по новому увлечению молодёжи в виде романов про ничтожеств, за пару дней превращающихся в чуть ли не равных Архонтам. Уже привыкший объяснять двум несведущим мальцам тот привычно затянул: "Наше с вами тело как механизмы в руинах. Как работают — непонятно. Как работают с учётом паршивых условий — загадка. Но ломается оно неохотно, с порванными сосудами, оторванными руками и ногами, но человек может выжить. Обычно говорят, что это сила воли, кто-то грешит на здоровье и выгранённое множеством расчетливых аристократических браков тело, голубая кровь и тому подобное. В этом есть доля истины, конкретно в последнем примерно столько же, сколько игл вон в том стоге сена. А ещё есть мудрые люди, не верящие домыслам и проверившие всё на опыте. Наше ядро, наша внутренняя сила почти как второе сердце, которое принимается за дело, когда обычное отказало. Духовная энергия читай та же кровь... Нечего хихикать тут, бездельники! Сейчас попрыгаете чистить конюшни, раз свободное время есть! Кхм! Продолжим, это не крылатая фраза, примерно как вместо меча использовать нож. Да, замена ужасная, но запомните, когда сломано главное оружие — надейся не на осколок, а на кинжал..." Если духовные каналы повреждены, размышлял парень, по капле заполняя океан ненасытных семян, но идут по одним путям с кровью, то может получиться использовать её как тропинку? Идея показалась яркому солнцу, выплывшему после затяжного дождя из-за мрачных вуалей непогоды, ободренный парень вспомнил, что у ниндзя в обиходе как раз техники, для которых требуется пустить кровь себе, изредка врагу. Итер искренне считал, что это нечто на подобии жертвы, платы за силу, не задумываясь о быте откровенно неприятных ему за свою скрытность и напускную загадочность шиноби. Но неожиданно найденные в хламе мыслей детальки идеально подходили для разгадки головоломки: ниндзя используют ту же духовную энергию, что и все, однако, в виду причудливых техник, всякому их работа кажется магией. Парень, с лёгким расстройством выжал таки намокшие рукава, знакомство с Гюреном и Шенли — почти абсолютно разными, с небольшими поправками на сущность и характер Адептов, совершенствующиеся не могли смотреть друг на друга без неприязни. Дух дракона насмехался над отказом от духовных искусств, не понимая, или не желая понять, чему на самом деле обучаются за острыми пиками в долине Дайлянг. Гюрен же презирал, пылал праведным гневом, как глаза сотен оскорбленных ёкаев, непоколебимую и возведённую в абсолют надежду и веру других в превосходство духовных искусств. Оба по своему правы, разнясь лишь в приоритете и методах самосовершенствования. Итер наложил одну ситуацию на другую как чертежи из тонкой бумаги друг на друга, виды потемневшие сходные линии. Так и шиноби, как выяснилось, использовали кровь как источник духовной энергии... Нет. Воин растёр почти затянувшийся порез, видя картину в полной мере. Они Не столько рисуют кровью, сколько просто случайно пачкают ей печати, ведь разрез на пальце открывает как сосуды, так и каналы. Духовная энергия быстрее выходит просто потому что в преграде, в коже возникла пробоина, кровь, с которой она следует по одним путям вышла наружу, следовательно, Ци выходит легче и быстрее. Но почему наставники и мастера меча не пользуются теми же техниками? Итер растёр ранку, вспоминая всех известных воинов, способных пользоваться духовными силами. Различий, как и сходств нашлось немало, одно из них — возможность быстро оправиться от ран, способность редкая, дорогая, в оплату берёт двадцать лет жизни, после которых истинный мастер за два-три дня оправляется от следов сражений, от которых обычные солдаты лежат по двадцать-тридцать дней. Встал вопрос: могли ли они использовать кровь как быстрый и кратковременный канал для духовной энергии? Разум подбирал варианты, взвешивал значимость и достоверность каждого, пока на обозрение не вышла гордым шагом победителя мысль, порожденная знаниями, полученными от Гюрена, и долгими размышлениями. Она гласила — тело у этих воинов развито на одном уровне с сетью духовных каналов, они взаимно оплетаются друг другом, дополняя и мгновенно заменяя, где оступился сосед. Приведшие путем гармоничного развития оба аспекта к идеальному балансу, они вышли на новую ступень, новый этаж в бескрайнем дворце мастерства занимается этими людьми. Выходит, Итер в недоумении склонил голову, они становятся по силе равными Адептам, но те явно не пользуются подобными методами совершенствования, отдавая предпочтение чему-то одному. Так кем же можно назвать этих воинов? Только истинными мастерами, теми самыми из старинных легенд, способных разрубать каменные глыбы на идеально ровные половинки одним взмахом клинка. — Нда, Мико, прости, но ты до жути неоригинальна в своих романах, — усмехнулся парень, вспоминая жрицу, объятую легким ароматом сакуры, казалось, извечно путающейся в густых волосах нежными лепестками после прогулок в храмовых садах. Кицунэ он не презирал, по крайней мере как остальные соклановцы, даже те, кто винил во всех бедах семьи, а то и Иназумы их с сестрой нелестно отзывались о жрице. Не любил необходимость тащиться с утра пораньше в храм на гору, странные, несуразные, но так любимые большинством романы, да привычные подколки ушастой розовой лисицы. Интересно, как она там? Вопрос, заданный от легко пронесшихся воспоминаний, ответа не требовал, проклятия, которыми они с отцом взаимно осыпали друг друга, сожжено немало оберегающих талисманов; сопротивление силам Сёгуната в конце войны, когда пробуждение Архонта потребовало особых мер, изредка припоминается Сарой; а господин Камисато не упускает шанса войти в холодную, как его Глаз Бога, битву колкостями. Храм Наруками — обитель спокойствия и одновременно банка, в которой обмениваются светским шипением змеи аристократии, создаются и рушатся союзы, признаются в любви и мысленно разрывают последние связи, что внизу выразить всё словами, молятся неистово в милости Архонта и пребывают разумом вдалеке от всего святого. И всё это наблюдают вековые деревья сакуры, какие бы слова не волновали их кроны, какие бы мольбы не возносились в небеса над ними, те продолжают осыпать прибивших шелковистыми лепестками. Это можно назвать вечностью в самом материальном её проявлении, по крайней мере так считал и продолжает считать парень. Итэр размял руки, невольно вспоминая, как при ритуалах кицунэ использовала гохэй, много раз на дню на протяжении всего года, она замахивалась им в точном ритуальном жесте, почти как тренировка с мечом, задумался воин, только ей вряд ли разрешают отрубать головы. Его первое время забавляла странная палка с двумя бумажными лентами сидэ, право, ну чем она может отпугнуть злых духов, заставить свалиться от смеха? Только затем он узнал, что особый взмах создаёт шелест, напоминающий раскаты грома, чего ёкаи, особенно нечистые на руку боятся как огня. Вот сузу уже внушал большую веру в изгоняющие зло силы. Двенадцать колокольчиков расположенных на трёх кольцах, спирально подвешенных металлическими нитями к жезлу, издавали при тряске непривычный первое время, грубый, раскатистый звук, вот уж легко вспоминается Электро Архонт. А ведь сузу это и просто колокольчик, такой же оберег как сидэ, по легендам в покоях Сёгуна находится целый коридор этих колоколов, как там говорили? Итэр никогда не любил уроки о храмовой службе, слушая вполуха, прочем, что-то да отложилось в памяти на его радость, при приближении особенно злостной, жестокой силы колокольчик звенел сам по себе, призывая на помощь Архонта или кого-нибудь из её посланниц. Демоны как никто другой подходил под определение злобной силы, а потому в список дел юрким ужиком затесалось достать колокольчики. Но не будет ли он мешаться Сяо? Задумался было вскинувшийся парень, в его работе важно застать врага врасплох, иначе сражение обернётся не в его пользу. А юноша помнит, Якша борется с сильнейшими поражёнными гнилыми останками божественных грёз, подставлять любимого не хотелось. С другой стороны, вспоминая нередко замеченный "рабочий" наряд Адепта, изобиловавший всякими побрякушками, нужными для ритуалов, воин припомнил в нём многочисленные поясные подвески, во времена особо усталого состояния Якши, издающие тихий, словно жалобный звон, молящий остановить совершенно не заботящегося о себе хозяина. Тот же кинжал на ожерелье мог быть весьма звучным, Итэр помнил, как особенно старался с закреплением своего набора маленьких клинков, чтобы они не выдавали его расположение звоном об броню и одновременно быстро извлекались на вооружение. Столько звенящих вещей, не слышимых в обычной жизни, в той же несерьёзной схватке воин ни разу не заслышал их, хотя в движениях, уворотах, широких скачках Адепт себе не отказывал. Решено, под приятный хруст размыл костяшки парень, сделаю колокольчик и сидэ отделимыми от амулета, отдам Сяо а там пусть попробует с ними сразиться и решит, надо или нет! А теперь, хах, попробуем растормошить тебя. Горстка влажной земли вязкой, неподдатливой жижей раскрывала верхушки семян, отмыв последние и глядя на засевшую под ногтями грязь, парень отдался легким рассуждениям: отмывать или Бездна с ней, так сделаю. Пришлось корячиться, тщательно выгребая ил из под пластинок, когда не осталось и пятнышка грязи. Примирившись и поняв, что одним пальцем не получится отделаться, Итэр достал стилет. Лезвие одним движением разрезало кожу, пощипывающая рана сразу налилась живым рубином, в котором искупались собранные в ракушку из ладоней семена. Закрыв глаза, юноша вознёс их к нему, отдаваясь немой мольбе Архонтам, прежде чем начать. Ядро в груди работало как пробуждающейся Страж Руин, со скрипом несколько проржавевших деталей, туго, уже одним этим грохотом старинного механизма почившей нации безбожников распугивая слабых духом. Сердце неприятно глубоко качнуло кровь, чуть не разрывая все сосуды напором, отчего Итэр поморщился, но продолжал работать как плотью, так и духовными каналами, чему ни те, ни другие не радовались. Пока раскрученное, как колесо на оси, ядро набирало духовную энергию, сердце взяло ровный усиленный ритм, отдаваясь гулким, оглушающим звоном в ушах. Кровь, набранная в ладони грела кожу, почти что вскипая, когда Итэр на пробу толкнул духовные силы в неё. Тонкой струйкой, но кое-как пробиваясь по алой жидкости, внутренняя энергия наполняла семена куда эффективнее, чем до этого. Окунутые в жидкий багрянец, те жадно пили его, не давая вытечь наружу. Поначалу Итэра это обрадовало, только вот результата кровавой трапезы всё никак не предвиделось. Хотя разум и понимал, что стоит он так недолго, но ощущения рисовали совершенно иной пейзаж. Ветерок аккуратно мазнул по лицу, словно намекая на неправильность происходящего, юноша с нетерпением заглянул внутрь, с разочарованием не найдя даже намека на побег, чего уж там цветок. Несложные расчеты намекали, что он тут простоит пока всего не изопьют, не дождавшись результата. Не понимаю, что я делаю не так, юноша опять сжал ладони, усиливая напор, позабыв про нерешенную проблему с разорванными путями. Они трещали, расходясь медленно, туго, отдаваясь в ушах Бездновскими песнопениями, а в глазах рисуя пейзажи Великого Нашествия, столь же ужасные и отвратные. Итэр скользнул подпубленным деревом в траву, сминая её, мешая природные соки и свою же кровь, своеобразным лекарством горящим припекая рану. По виску струилось что-то тёплое, оно же коснулось губ, обводя контур ярким цветом, жадно хватая воздух, Итэр не задумываясь, по привычке потянулся к духовной составляющей себя. Осознание, шок, недоумевание от собственной глупости и горькое ожидание расплаты заставили из отчаяния вызвать к окружению, вряд ли местные элеметальные духи, если вообще водились среди одиноких суровых пиков, помогли бы ему, недалекому. Но ядро уже раскрутилось для заживления ран и ничего, кроме пустых попыток не оставалось. Тот же ветерок опять холодящей ладонью оставил след на разгоряченной коже, следом теплые, мягкие толчки под самыми ладонями отозвались избавлением от боли. Ошеломлённый, парень боялся что-либо предпринять, стоял не двигаясь, зарывшись в изумрудные шелковистые ленты, собирающиеся ласковой живой повязкой на ранах. Теплые толчки проходились по телу приятной, будоражущей дрожью, теплом весь день согреваемого солнцем камня, умиротворением сокрытого за острыми серыми пиками сада. На смену испуга явилось чьё-то уверенное поглаживание головы, едва слышимый, словно и не существующий вовсе где-то, кроме его головы, убеждающий: Потерпи, глупый, сейчас всё пройдёт. Садясь на колени, Итэр с неверием разглядывает, вертит руками, где от ранки не осталось и белесой полоски шрамика, только мелкие-мелкие камушки налипли. Песок, подумал парень, больше занятый раздумьями о здоровье своего рассудка: испачканные алым травинки удлинились, бережно собирая ещё теплые капли, и вворачивались в землю, выходя чистыми, словно приключившееся — не более чем бред воспалённого рассудку. С поверхности растений медленно пропадал, где линейный, где ветвистый светлый узор, Яркий, почти искрящийся тонкой росписью перламутром, но не видимый за золотым блеском солнца на рубиновых каплях. Я спятил... — Я спятил?... — Нь-хе-ха, совс-с-сем-м. — Хилличурла тебе в любовницы! Ты где?! — от испуга ругаясь словами старшего брата, чуть покрепче его, воин вскочил, судорожно оглядываясь вокруг и на всякий случай принимая боевую стойку. — Ус-спокойс-ся-а-а! — нетерпеливо шелестит нечто, юноша мотает головой, тщательно высматривая незнакомца в кустах, листве, траве, раз уж на то пошло, ведь звук идёт, кажется, отовсюду, — Что за непутёвые дети пош-шли? С-с-сраз-зу как н-начал живую час-с-сть от-тдал... А потом мертвую з-запитать х-хотел-л... Поз-зор нас-с-ставнику! —Ага, понятно, — Итэр послушно кивнул, признавая печальную правду, — я сошёл с ума. —Н-нет! Я в-вообщ-сче о другом! —Я — это? — поинтересовался воин, пряча стилет в рукав, полагая, что против невидимого, бесплотного врага кинжал мало чем подсобит. —Вниз-з-зу-у-у... Юноша с сомнением уставился себе под ноги, понимая, что некое существо связано с травой, ни на что не надеясь, он прищурился, напрягая глаза — раньше элементальный взор не требовал лишних движений, однако страх повредить духовные сосуды в таком важном месте подталкивал аккуратнее использовать глаза. Не веря им, Итэр протирает кулаками, пока веки не начинают болеть, но увиденное исчезать не спешит. Ткач дурной, обезумевший гигантский паук со своим огромным выводком, под стать родителю лишенным здравого сознания, создал на мирно выглядящем поле сеть-ловушку настолько нескладную и неправильную, что страшно представить, какое создание должно в неё угодить. Белёсые нити, без единого намёка на аккуратную, ровного и ясного строения паутинку других трудяг-ткачей, эта переливающимся шелковым волокном пронизывает землю на многие чжани вниз, исчезая в слившемся в одно месиво потоке. Узловатые, с выпирающими постоянно и лапающимися нитями сгустки посверкивают как факела на ветру, то ослепляя блеском жемчуга, то затухая до блеклого серого комка. Клубки всегда в движении: медленно и мерно движутся по толстым канатам, сталкиваются друг с другом распадаясь на короткие обрывки, что тут же заново сращиваются и продолжают путь, словно и не случалось этого столкновения. Один такой клубок, крупный, с полную его ладонь движется прямо к ногам, он настойчив, жадно и слепо плетётся к цели, натягивая и обрывая другие нитки. Итэр медленно отшагивает от него, страшась прикасаться с то ли живому, то ли нет комку. Вместо этого он оглядывается, ёжась от того, как далеко струятся владения существа, им краю не видит, только существенное поредение на расстоянии четверти ли, эта сеть плотно, едва ветви видятся, оплели кусты вплоть до только покинувшего теплые покои почек молодого листика, нанесли в какой-то мере изящные гравюры на лепестках цветов, нарисовали те самые линии на траве. Всё вокруг мерно дышало, переливалось жемчужным отливом, россыпью всех существующих цветов, хоть и в большей мере серебристым. Стоя в этом царстве красок, Итэр опешил, от смеси восхищения и осознания, восторга и легкого испуга, он шагал спиной к озеру, едва успев устоять и не свалиться в воду, почувствовав отрезвляющее ледяное касание к ногам. Парень повернулся к озеру и обомлел. Своё же отражение взяло бразды правление в царстве цветов: ядро — шар с трещинами, в которых пурпур мешается с закатным золотом, выплескиваясь бирюзой, искрящейся первым снегом лентами-вихрями. От него смазанные, непостижимые глазу едва различимые канаты тянутся вдоль тела, образуя до ужаса похожие крохотные клубки в изгибах, по сердце, оплетая то кругом вечно сменяющихся, но сохраняющим строй причудливых светляков. Что самое странное — глаза не сверкают, горят по радужке золотом настоящим, холодным и манящим. Итэр боязливо, страшась спугнуть бредовое, кажется, видение, опускается на колени, не отрывая от воды взгляд и видит вроде и себя, но лет так девять-десять назад: волосы ещё не отросли так сильно, лишь забавно вьются солнечными колечками у самых плеч, лицо округлое, детское, совершенно невинное. Чего о глазах не скажешь, в них, ещё не столь ярко горящих золотым огнём, прямо таки написана готовящаяся подлость. Своё отражение вслед за ним склоняет голову, в одну сторону, в другую, приближается к кромке воды и резко отталкивается руками от берега, когда как оригиналу хватает только выпрямить согнутые в локтях. Он ещё не обрёл искру расчётливости во взгляде, ведь, Архонты, расчёты для грядущей гадости ближнему — это совсем другое. Итэр склоняется к воде, тянется к ней, пытаясь за хвост ухватить в последний момент виояющее в сторону воспоминание. Только нос холодит вода, как в голове всплывает мысль: "О да, этой селёдке занудной точно понравиться новая ловушка!". Следом, когда крылья уже в воде, странная женщина с причудливыми наростами на уроках нижней челюсти рвёт когтистыми лапами сеть с какими-то подвесками, её всегда путанные кудрявые волосы одним грязно-синим штормом окутывают едва прикрытое какой-то переливчатой на свету тряпкой тело. Издаёт создание звуки отвратные, вопль Магов Бездны кажется ласковым пением робкой речушки, по сравнению с этим скрежечущим раскатом всевозможной ругани как на Тейватском, так и на неизвестном языке. Откуда Итэр знает, что и на втором незнакомка хает шутника, — всё просто, то же самое слышит в бормотаниях после их приезда. А приезжают они уже когда вода виски огладила льдистыми руками — сделка скучная, как бы ему капитан не говорил, что она важна, а с другом встретиться куда интереснее и волнительнее. Капитан сам знает, что малыш в этих переговорах, дайте Архонты, понимает чуть больше, чем хилличурл в расчетах точных координат и маршрутов, а потому сразу даёт отмашку... В ушах погрузившийся по самую макушку юноша слышит шум моря. Неизменный, настолько привычный, что малыш почти не слышит тихие бормотания волн за бортом. Чайки кричат, высматривая рыбу, капитан, готовый встретить рыбы куда крупнее и неприятнее спускает мелкого на берег, сколько бы Итэр не убеждал капитана, а тот всё равно не даёт самому сбежать по трапу здесь, скользко, говорит, расшибёшься — получишь награду за самую глупую смерть. Уже после привычно обговоренных правил, очень хорошо, если парень хотя бы три четверти от них не нарушит, затянутая в перчатку рука взмахивает, отгоняя назойливое дитя. А на ладонях по цене маленький кораблик, маленькие камушки аквамарина высшего качества и огранки у запястий уже немало стоят, ремешок, на котором оправа — из кожи после первой линьки какого-то там зверя, то ли фердуншлянга, то ли фердунштанга, да даже ткань изнутри — настоящий шёлк. Итэр искренне думает, что покупка корабля куда выгоднее и полезнее этих побрякушек, чем вызывает гордую ухмылку у корабельного световода. Уже передние пряди потяжелели, пока всё более и более четкие воспоминания неслись перед глазами, но что-то тянет, вырывает из недр его памяти. Белесые нити окутывают руки и настойчиво тянут, юноша противится, рвёт их, думает: ещё немного, ещё чуть-чуть, я почти вспомнил его имя! Имя капитана теперь сокровище, клад, загадка, оно важно, и эта значимость отдаётся набатом в голове. Путаясь в воспоминаниях как в водорослях, Итэр понимает, что несмотря на всё ворчание, на статус главы огромного судна, несмотря на всё — а заботился капитан о нём искренее, растил как человека достойного, пусть и в рамках своих понятий. Ловил заигравшегося мальчугана до того, как он свалиться в морскую пучину, оттаскивал от леера любопытную макушку, возжелавшую посмотреть на шторм, вбил сквозь золотистые заросли здравую мысль о важности питания вовремя и ценности связей. Сколько бы он не кричал в глубины своей души, сколько не выжигал их до угольков тлеющих, а всё подгрызали редкими моментами горькая мысль: А каким был он тогда? Какими были его родители? Заботились ли также, как это сделали Кудзе? Любили ли хоть немного от того, как старшая сестра и отец? Если да, то... Почему он оказался в Иназуме? Почему его последние воспоминания — разрываемый штормом корабль? Почему он вообще на нём оказался!? Мысли о, не столько даже родителях, сколько тенях этого не до конца понятного ему образа, не покидают никогда, затихают, молчат, но всегда рядом. Но теперь есть Он. Капитан огромного, даже с послаблением на юный возраст парня, корабля, с волосами цвета чистого небосвода, с идеально прямой спиной, словно доску прибили, с гладкой, но не после цепких детских ладошек формой. Человек, чей образ всегда окутан светом, сиянием тихого детского восхищения, гордости, воспитавший его. Не идеально, но по обрывкам ясно, что он сделал всё, что смог. Душа тянется к нему, нутро подсказывает, шепчет — он защитит, он знает, он силён. Он никогда не обидит. Он всегда рядом. Он никогда не даст и пальцем тронуть его. И это же нутро так больно ноет, стоит потянуться к застывшей вдалеке у леера фигуры возвышенной, на фоне яркого синего неба. Я хочу, нет, я должен узнать кто это! Он наверняка знает кто я! Почему я оказался в Иназуме. Это моя, моя память! Я имею право знать!... Воздух нещадно проходится по влажной коже, пока тело само отплёвываться от воды, а разум пуст, словно все собранные кусочки загадки разбросали заново. — Не умеешь — не берис-сь. Чего полез-з? — Я почти... Неважно, — рука убирает мокрую прядь за ухо, не удосуживаясь стереть горячую влагу, — так, что ты? — Считай — с-сородич. Дитя нераз-з-зумное, ты з-зачем кровью раз-збрас-сываешься? — А нельзя? — Глупый! Конечно же н-нет! — Ну, мне лотос нужно же как-то вырастить. — Тц-цс-цс-с-с, эти кровавые с-семена? Конечно не вырас-с-стут, не умееш-ш-шь. Не учили, с-сращ-щу ви-и-идно... Бери их-х. — Угроблюсь же. — неловко усмехается парень, словно с подсыхающей влагой испаряются все горькие чувства, старые, позабытые, теперь не настолько и нужные. — Да-а-а-а. А так нет. Мелкий, а такие з-с-сапросы. Хе-хе-хе-хе-хе, забавная кро-кха-а, бери-бери, х-хоть раз-свлеку-с-сь пос-сое с-сна-а-а. Предс-ставь, что хочешь, только с-сильно. Подмогну, а то до с-с-смерти с себя доведёшь... Тц-тц-тс, и с-сороковой годик не вс-стретил, и необученный никем. Нельз-зь-зя-а тебя мелочь ос-ставлять так. Делать нечего, горстка семян в ладонях, Итэр лениво надеется на чудо, когда как тонкая сеть растёт едва ощутимыми шелковыми нитями по коже. Вспоминает, что хотел, на всякий случай подробно говорит о желаемом эффекте, хоть и сам почти потерял в него веру, о традициях Иназумы, о его жизни и как вообще ему понадобилась столь причудливая вещица. О любимом. О их случайном совместном распитии чая, о странных, но уже не столь злящих подарках... Вспоминает о все чаще посещающей губы Адепта улыбке, такой робкой, неполной даже, но безмерно красивой в этом несовершенстве. О нутре проклятого Якши, о сгустке карты и его сил, больше напоминающем зверька какого перепуганного. Думает и понимает, правду он говорил тогда — как он может презирать эту слизь, когда в ней частичка любимого? О силе Адепта и вспоминать не надо, её у него с лихвой. Но мысль эта на вид здравая не спасает от гнетущих размышлений: что там с ним вдалеке? Горечь разлуки день ото дня оседает на глубине сердца, страх внезапной потери баламутит её, поднимая грязный туман. Невозможность помочь, облегчить и без того безрадостную долю убивает хорошим ядом, хочется хоть так, хоть побрякушкой зачарованной, которую тот наверняка и носить не будет, а показать, что емюго ждут... — Не рановато ли в таких мал-ль-льеньких годах-х о супружес-стве помыш-шлять все-серьёз? И что там брак? Тебя ещё учить и учить... Чего с-сидишь? Глаза открой... Подарок. Кровь за кровь... Итэр уже поднимается, чтобы хорошенько прочистить голову целебными ударами ей несчастной о ближайшее дерево, ну не может в его руках лежать подвеска с красным узором, сделанным через тучу неудач, небольшим, с безымянный палец в длину, застывшим, твёрдым лотосом, с повторяющими контур лепестков темно-алыми линиями по центру каждого, со сложенной сидэ и покрытым причудливым перламутровым налётом маленьким колокольчиком у их основания. Всё происходящее напоминало бред лишённого Глаза Бога, только изрядная усталость и некая пустота, несколько затягивающихся ранок и поздний, гораздо сильнее, чем он планировал просидеть, час намекали на несколько обратное. —Это мне сниться, точно, сниться, я наверняка лежу в ледяной воде после беспешных попыток вырастить эту падлу. — Итэру пришлось приложить усилие, чтобы протереть глаза, мышцы протестующе заныли, грудь вздымалась тяжело, словно не до конца отошёл от случая в библиотеке, в глаз попал острый песок, заметно отличный от такового на берегу озерца, хотя бы потому, что земля там сразу переходила в воду, если и был песок, то не настолько яркий и цепкий, — Ну ка... Пощечина самому себе не пробуждает, как ожидалось, а лишь оставляет неприятный жар на месте удара, на силы он не поскупился. Дрожь пробирает тело, сводя его на нет. — Чего твориш-ш-шь?! З-с-сачем бьёшь с-себя?! — Это что? — Амуле-е-ет, каким ты его видел. Что-то зас-сабыл? — Указать цену такого щедрого дара. — Глупый, очень. Но не виноват, не вос-с-спитали как надо-о-о... Кровью з-заплати-и-ил, я давно не пил с-с-свежую, с с-с-сородича-а-ами не общалс-сь-ся... — А!... Каменные помощники, стоявшие до этого в ровный ряд с грохотом разлетелись от спешно прибывшего посыльного. Бумага, неудачные попытки неуклюжих каменных ручек повторить сидэ взлетели на воздух, корзинка под звон множества разнообразных колокольников опрокинулась, а вставшие не без помощи друг друга помощники готовились хорошенько поколотить собрата. — Прежде чем вы его убьёте, дайте хоть прочту, зачем он сюда нёсся. — посыльный с благодарностью спрятался за ноги вставшего парня, что-то шурша, выбивая головой о шею искры. — То болезнь, то нашествие, то ёкаи пьянку закатила. Что всем от меня сегодня надо-то? — вид готового, сделанного явно с его духовной силой, помощью каменных малышей и неведомого тол ли духа, то ли ткача всех этих сетей под ногами, талисмана пристыдил парня. Ему, безустанно ноющему о своём, не желающему приложить чуть больше усилий для достижения цели, сотню раз готовому сдаться и бросить дело всё подали и даже мору не спросили, но он, вместо глубокой благодарности, как учил отец и наставники, нагрубил, отнесся без уважения к незнакомцу, ещё и претензии выставляет о произошедшем. Мда, покачал головой парень, Сара, прости, что братишка у тебя такой непутёвый. — Благодарю достопочтенного господина за своевременную и неоценимую помощь этому глупому воспитаннику. То ли шелест был совсем непонятным, то ли просто деревья подгоняли Итэра на назначенную Гюреном встречу. Простояв пару мгновений в тишине, парень начал резво спускаться, заправляя только подсохшие, отчего несколько более послушные прядки за уши, приводя себя в приличный вид. Спускается быстро, с последней ступенькой пропускает оглушающую тишину, замерший, отдавший все своё внимание двум до боли знакомым фигурам рядом с наставником. Моракс, уже повершнувший голову в сторону новоприбывшего, прищуром властным оглядывает своё. Не найдя ничего дурного, он удовлетворенный приподнимает уголки губ, одним касанием вырывая прибывавшего в глубоких раздумьях Сяо. Тот оборачивается на Архонта, следует за его легким кивком и так же замирает, вместе с Итэром слыша оглушающую тишину и, казалось, бой своего обезумевшего сердца...