Децимация

Вызвали в центр, а значит, нельзя заставлять долго ждать. Если вызвали в центр, значит, что-то важное. Ноги вязли в подтаявшем снеге, огни вокзала не манили, а отталкивали своим ярким светом. Вооружённые отряды перемешались с провожающими, перрон погружался в туман из пара. Сцепщик лениво накидывал цепи чёрными руками, тяжело вздыхая и озираясь вокруг. Паровоз, длинной тёмной змеей растянувшийся вдоль платформы, стоял неподвижно, нетерпеливо ожидая отправления. Серые шинели, неторопливо поднимавшиеся к открытым дверям вагонов, звякали блестящими штыками и скрывались внутри. Мелкие снежинки таяли, опускаясь на землю маленькими каплями воды. Сцепщик, вынырнув из-под первого вагона, провел по запыленному лицу голубым платком и закурил. Дмитрий Алексеевич уселся на свое место, расстегнув пуговицы шинели. Уставшие и испуганные лица пассажиров вокруг успокаивали его. Напротив сидел мальчик, оперевшись головой на железные вставки оконной рамы. Вокзальная сирена, коротко взвизгнув, заставила Понятова вздрогнуть. Эхо далеко разносило гул, стукнули колеса, голова мальчика напротив упала на его же детскую грудь. Окна запотевали от горячего дыхания людей. Понятов снял фуражку и положил её на маленький столик. За окном постепенно светлело, звезды скрылись за розовыми облаками. Дмитрия Алексеевича разбудил громкий смех, доносящийся из-за тонкой стенки, разделяющей плацкартный вагон. Мальчик напротив по-прежнему спал, пытаясь между коленками согреть покрасневшие и иссохшие руки. Остановка, вагон стал наполняться. Рядом с мальчиком села полная женщина. Когда-то румяная и сытая, сейчас голодная, покидающая родной дом. К Понятову сел мужчина с густой чёрной бородой, широким движением снял кожаные перчатки и бросил рядом с фуражкой своего попутчика. — До Москвы, товарищ? — спросил он. — До Москвы, — вздохнул Дмитрий Алексеевич. Слышались разговоры об отступлении Краснова и разгроме Колчака, взятии Омска. Кто-то стукнул кулаком по стенке, разговоры притихли. Вагон покачивало, капли воды застаивались на стекле, позже протекая внутрь. Мужчина с бородой закурил, с улыбкой прислушиваясь к разговорам соседей. — Слышите, товарищ? — мужчина показал коротким пальцем в сторону. — Нет привычки подслушивать, — Дмитрий Алексеевич отвернулся к окну. — А вы послушайте... — не унимался назойливый пассажир. Белый цвет зимы отступал вслед за Красновым и Колчаком. Солнце нехотя выглядывало ближе к полудню, а к вечеру улицы снова сковывал мороз. — Выпьем, товарищ, — мужчина поставил две рюмки на столик, — Не откажите! — Не пью, — Понятов отодвинул рюмку ладонью. — Долго ещё до Москвы, будем-с, — сказал он и уставился на Дмитрия Алексеевича своими тёмными глазами, глядящими из-под широких тёмных бровей, -- Вадим Николаевич. — Дмитрий Алексеевич! Понятов оглядел соседа с ног до головы, и выпил предложенную стопку. Разговоры за стеной снова становились громче, разгорался спор. Любопытный Стрелков подскочил с места, покачнувшись в сторону, и направился вдоль по вагону. Молодой невысокий солдат опустил винтовку с худого покатого плеча и толкнул в грудь совсем юного на вид студента, а тот, не удержав равновесия, упал под ноги Дмитрию Алексеевичу. — Уничтожить вас! Нет вам пощады! -- солдат сел на свое место и опустил глаза в пол. Дмитрий Алексеевич подал руку юноше, но тот поднялся сам, только презрительно взглянув на деревянную кобуру с подаренным Понятову маузером. — Да здравствует советская республика, не выпускать оружия из рук, товарищи! -- с трудом сдерживая смех громко прочеканил мужчина с бородой, -- Да здравствует революция! Проводники дважды прошлись по вагону, решив перепроверить билеты. Все пассажиры расселись по своим местам. Худой мальчик, громко распевая старинную песню, со снятой шапкой прошел на плацкартам, протягивая руку пассажирам. — Где твои родители? – спросила молодая женщина, протягивая червонец. Босяк опустил глаза и, завидев плотного мужчину, внимательно смотрящего на него, лихо улизнул в соседний вагон. — Как красивы здесь придорожные кресты! – Вадим Николаевич отодвинул замаслившиеся короткие шторки, -- С войны остались, много таких еще в Польше повидал. — А я дома отсиживался, представляете? – на столе снова оказались два полные рюмки. — Очень больших бед пришлось натворить, знаете ли. Шел я как-то дорогой, отвратительной и узкой, в случае поспешного отступления – мышеловка, а проселочные и того хуже, куда ни глянь – топкие места, болота. Вздумал тогда пролететь неприятельский аэроплан, очень высоко он летел, не разглядишь его толком – все всполошились, открыли стрельбу, кто – из пулемета, кто -- из ружей, кто-то даже достал револьвер. Друг друга перестреляли, оказалось двое раненых, один из пеших совсем убит. А через пару дней оказалось, стреляли все эти солдатики с офицерством в своей же аэроплан, Дмитрий Алексеевич! Какая импульсивность… — Это для меня как басни, товарищ, -- Понятов залпом опрокинул свою рюмку. — Повсюду паника, территории охраняются самим Богом, да Николаем Чудотворцем. Много суеты, а продукции мало… -- Стрелков закрыл руками раскрасневшееся лицо и начал говорить чуть подвывая, -- Корпус, где я служил, зашел в тыл не неприятелю, а соседнему Артиллерийскому корпусу. — Да что за бестолочи в командовании? Такая нервность обещает мало утешительного, -- двое замолчали, а за запотевшим окном совсем потемнело. Растрогавшийся Стрелков тихо и монотонно рассказывал о своей семье, что-то об огородных культурах, в частности о посадке черемши; мальчик напротив сидел, обхватив колени руками, и кашлял, задыхаясь, а потом резко вдыхал проспиртованный воздух. Полная женщина, подняв груду вещей, протиснулась к выходу и, тяжело ступая широкими ступнями, исчезла из поля зрения. Дмитрий Алексеевич уже не слышал ничего вокруг. Как больной возвратным тифом, он то бредил, то находился в полном сознании. Перед его глазами вставали ясные как на яву картины: его кабинет, рядом секретарь с опухшими красными глазами. Широкий белый лист гнулся через резиновый вал, треск машинки, напоминающий одиночные выстрелы, ворох бумаг, имена и фамилии, профессии и звания. Тяжелые веки опускались на высохшие глаза, но закрыть их нельзя, впереди куча работы, впереди ждала бессонная ночь. Рычаги, ударяющие краской по белому листу бумаги, превращались в пули, пачкающие кровью пол и стены. Понятов на секунду забыл как дышать. В эту секунду он снова переместился во внутренний двор двухэтажного здания с высокими дубовыми дверями. Люди встают в ряд, смотрят в серую стену. Дмитрий Алексеевич стоит сзади и наблюдает со стороны. Низенький дьячок, перекрестившись, произнес: "Отступите от меня вси, делающие беззаконие...", и, после короткого глухого выстрела, упал замертво. Рядом с ним упали и остальные несчастные. Молодой человек прикусил губу, желая скорее отделаться от страшного наваждения. Он широко открыл глаза и уставился на бородатого мужчину рядом. Его нагловатые, но грустные глаза, спрятавшиеся под широкими бровями, вернули Дмитрия Алексеевича в плацкартный вагон, идущий из родного сердцу Курска в такую чужую Москву. — А вы стихи не пишете? Не мужицкая у вас морда, Дмитрий Алексеевич, -- Вадим Николаевич потрепал его светлые волосы, -- Ладно, шучу я, товарищ, не смотри так, -- сказал он и засмеялся. *** Мальчишка спрыгнул, минуя ступеньки вагона, на перрон. Взглянув на обрывок бумажки, на которой был написан нужный ему адрес, он уверенно зашагал к выходу из вокзала. Городская суета поглотила внимание Сашки: мужчины, перебегающие дорогу, руками удерживая багаж, барышни, еще по старой моде в шляпках и длинных перчатках, машины, экипажи с краснолицыми от холода извозчиками, движения, не замирающие и на секунду. Ветер слегка покачивал вывески торговых лавок, а те неохотно, задумчиво поскрипывая, сбрасывали с себя снег и снова становились неподвижными. Мальчик, едва припоминая дорогу, побрел к дому тетушки, по словам заболевшей матери, ожидающей своего единственного племянника. Пока Сашка шел, улицы опустели, на дверях домов мелькали взломанные замки, едва удерживающие двери закрытыми. Он подошел к знакомому дому, поднялся на второй этаж, и увидел открытую дверь в квартиру с раздвоившейся печати на белом дверном косяке. — Что ты тут забыл? — ломающимся голосом произнес кто-то из-за приоткрытой двери соседней квартиры, — Проваливай! Сашка оглянулся, но незнакомец громко хлопнул дверью. Разбитые вазы, опустошенный книжный шкаф, маленькая, пожелтевшая от влаги фотография женщины лежала на тумбе, порванные цветастые обои, лоскутами свисавшие со стен, на столе следы от чернил; Сашка приподнял покрывало, распугав всех обосновавшихся в помещении жителей, побежавших прочь, маленькими лапками перебегающих по книгам, праздничной столовой скатерти, ныне подпиравшей раму разбитого большого зеркала, и наконец выбежавших из своего теплого угла. Сашка услышал еле доносившийся до его слуха писк, пробравший его до мурашек. Снова воцарилась тишина, нарушаемая только сквозняком, оживляющим тонкий узорчатый тюль. За своей спиной Сашка услышал протяжный скрип двери. От неожиданности он споткнулся и левой рукой угодил в цветные осколки. В дверном проёме стоял мальчик чуть старше его самого. — Зачем пришел? — незнакомец пнул в сторону кусок обивки дивана, — Откуда ты такой свалился? — Я из Курска приехал, к тете. В квартире напротив уцелела мебель и окна. На загрязнившемся диване, подложив под спину полосатую подушку, сидели еще несколько детей, прижимавшихся друг к другу, пряча руки в карманы. Сашка вытер платком кровь с ладоней и тонких пальцев. Несколько пар глаз непонимающе уставились на него. Сашка нахмурил темные широкие брови, но ребята в комнате молчали. — Как тебя зовут? — спросил парень, сидящий в кресле с плотно набитой папиросой. — Сашка, — собеседник медленно поднялся и подошел вплотную к новенькому и выпустил дым ему в лицо. Он закашлялся и опустил на пол дорожную сумку. В глазах потемнело, ухватившись рукой за дверной косяк мальчик удержался на ногах. — Фомушка, посмотри что внутри, — курящий парень, усмехнувшись, вернулся на свое место. К Сашке подбежал тот же мальчик, который застал его в соседней квартире. Маленький железный замочек звякнул и открылся, за ним и второй. — Ты же не жадный, Сашка? -- Фомушка доставал вещи и вопросительно поглядывал в угол. — Неси сюда, — парень в кресле внимательно оглядел остальных мальчишек, находящихся в комнате, — Уходи, пока сам цел! Фомушка, взглянув на гостя, толкнул его в плечо. Темнело быстро, фонари слабо освещали пустеющие улицы. Облака закрыли сияющие звезды. Сашка согревал озябшие руки теплым дыханием, а потом снова до ушей закутывался в шерстяной шарф, обкалывающий детское лицо. Мимо проходили люди, безучастные, спешащие скорее отвести взгляд. Мальчик забрался на чердак одного из домов. Прелый запах ветхого мокрого дерева ударил в нос, половицы скрипели и прогибались под ногами. Весенний, но все еще холодный ветер проникал к Сашке через маленькие щелочки в стенах, своим воем пугая мальчика.