Ангэсан

…на которых я ещё не бывал. В. Высоцкий

º♡º

      — Поход?       — Ну… да? С ночёвкой.       — Что-то вроде тынсана? Пойдёте гулять куда-то на гору? На Намсан? Ты там разве не в прошлом году был с родителями?       — Нет, он сказал, что это какая-то непопулярная гора за городом, ну, знаешь, чтобы не было условий для тынсана, и всё такое. Не знаю…       — Ещё раз. Ты согласился идти в поход с ночёвкой на хрен пойми какую гору с хрен пойми каким челом, с которым ты даже никогда не общался толком?       — Ну, Чимин, мы ведь с ним видимся иногда в университете, и мы ходили в одну старшую школу. Да и не один он будет, а с друзьями.       — Это всё равно не повод соглашаться на такую авантюру. Ладно Намсан — ехать недалеко, есть какое-никакое освещение, лестницы и дорожки, если что-то случится — можно вертолёт вызвать, и тебя оттуда заберут, да и народа там много. А так… да ещё и с ночёвкой!       — Всё, пожалуйста, хватит, — Чонгук хмурит аккуратный нос и прячет ладошки в рукавах своего объёмного худи. — Решение уже принято. Ты сам говорил, что мне нужно отвлечься после расставания с Джено. Вот — собираюсь отвлекаться.       — А тебе не кажется странным, что этот чувак написал тебе ни с того ни с сего через пару дней буквально, стоило тебе сказать своему придурку, что вы расстаётесь. Мне кажется, кто-то слил ему инфу, что ты, вроде как, свободная пташка, и всё такое…       Чонгук передёргивает плечами. Думать об этом по-прежнему неприятно и больно. Он по-прежнему не уверен, свободен ли он вообще или нет. Чонгук три года встречался с Джено и только первые полгода был в этих отношениях счастлив.       Джено, по словам абсолютно всех чонгуковых друзей, обычный козёл. Чонгук же его таковым никогда не считал. В конце концов, тот факт, что он виделся с Чонгуком, только когда находил свободное окошко в своих забитых делами буднях, значил, что Джено просто по-другому не мог, не находилось времени, а Чонгук — не эгоист и не хотел заставлять человека отменять дела, это ведь неправильно. Тот факт, что на свиданиях в банальном кино, например, Чонгук не был уже очень давно, тогда как с друзьями Джено прекрасно проводил время и в кино, и в клубах, и в кафе, — тоже не особо важен. Ведь заставлять менять планы с друзьями, разлучать Джено с компанией Чонгук тоже не мог. Это ведь неправильно. Да и много чего Чонгук не мог делать, потому что считал, что это неправильно, даже не заметив, что на деле-то это с ним самим все эти годы поступали неправильно.       Чонгук по натуре своей был тихим, добрым, чрезмерно застенчивым и, несмотря на свою очевидную красоту — да, он объективно очень привлекательный — закомплексованным до ужаса. Ему нравилось пробовать самовыражаться потихоньку, для кого-то — совсем незаметными маленькими шажочками, но огромными, по факту, шагами для себя — вроде малюсенького гвоздика в хрящике уха и покрашенного цветным лаком ногтя на мизинце. Чонгук не был тем самым милым геем, которых так «боится» старшее поколение, обуславливая страх тем, что если все мужики вдруг станут мягкими и нежными натурами, то стоять на страже закона, служить в армии или работать пожарными будет некому, ибо нормальные мужчины на этом закончатся. Чонгук был нежным, конечно, особенно с любимыми, и натура у него ранимая, но почему-то отучиться вот уже четыре курса на ветеринарном факультете каким-то образом у него получилось. Чонгук не был слабым из-за того, какой у него мягкий характер. Ему не нужен был рядом кто-то сильный и крепкий, кто будет его от всего защищать и взращивать, словно цветок, под покровительством. Это вообще не про него. Он никогда лёгких путей не искал и даже профессию выбрал, вопреки советам родителей, далеко не самую высокооплачиваемую, но зато полезную, потому что он сам так захотел, прекрасно осознавая, что ветеринары не только в городе в больницах милым собачкам витамины выписывают, но и за городом на фермах работают с крупными животными. Ему нужен рядом кто-то, кто будет его поддерживать, любить и обнимать после тяжёлых смен в больнице, где он работает на полставки. Просто необходимый минимум. Кто-то элементарно любящий. А Джено — по натуре своей свободный от чувств и обязательств молодой парень, которому просто нравилось иметь под боком кого-то, к кому можно завалиться поспать после тусовки — Чонгук жил один в квартире, подаренной родителями за хорошую учёбу в университете и успешное завершение обучения на военной кафедре при университете пару лет назад. Или заняться сексом — у Чонгука вполне себе хорошее тело, по залам, конечно, не ходит, но иногда бегает по утрам или вечерам, или дома занимается на степпере и с гантелями. Переночевать или просто получить порцию ласки, если прижало. Вот и всё, что Джено было нужно. Тот нуждался в ком-то удобном. Просто удобном — а это, по факту, не имело ничего общего с тем, что самому Чонгуку на самом деле всегда было нужно.       Чонгук был добрым и хорошим по всем фронтам. Видимо, поэтому он так долго (если вычесть все предыдущие их расставания — около трёх лет) терпел потребительское отношение своего бывшего парня и укреплялся в ощущении — не без помощи того самого парня — что ему никого, кроме Джено, банально не удастся себе найти. Чонгук не хотел быть один. Как угодно, только не один. Потому и терпел, и вот спустя три года терпение наконец-то кончилось, и Чонгук сделал, по своим меркам, страшное — написал Джено сообщение, что им нужно расстаться. Тот по классике ответил, что городить чушь не нужно, а им надо просто поговорить. Вот только поговорят они тогда, когда у него, у Джено, будет время. А пока он дал Чонгуку время «перебеситься».       Чимин и ещё парочка друзей не слезали с Чонгука последние несколько дней и откровенно давили. Давили, потому что понимали, что друга пора из этих отношений вытаскивать любыми способами. Поэтому Чимин, возможно, даже рад, что какой-то рандомный чувак так вовремя подвернулся с предложением похода, а Чонгук, настроенный на перемены, легко согласился на это дело. Но поворчать для проформы всё же нужно.       — Ладно, но ты держи меня в курсе. Будь осторожен, возьми с собой тёплые вещи и, на всякий случай, перцовый балончик, а я тут про этого Тэхёна поспрашиваю.       Чонгук улыбается, поджав губы. Да, сейчас тяжело и грустно. Но у него всё ещё потрясающие друзья. Он будет в порядке. Вот с завтрашнего дня и начнёт. Пойдёт в поход. В новой компании, познакомится поближе с Тэхёном этим, может, подружатся. Чонгук никогда в настоящих диких походах не был, пробовал только тынсан на оснащённые хорошими тропами горы на денёк да кемпинг где-нибудь на побережье с друзьями. А что-то новое — это почти всегда хорошо, верно ведь?

º♡º

      — Привет? — Чонгук опускает массивный забитый вещами рюкзак на асфальт около небольшого серого пробокса.       — Привет! Ну как? Готов покорять вершину? — из машины выходит улыбающийся парень со взлохмаченными на макушке, отросшими тёмными волосами, в тёмно-сером обтягивающем рашгарде и в чём-то, похожем на лосины, поверх которых надеты широкие, похожие на баскетбольные, шорты.       — Я… ну да, наверное, — неловко усмехается Чонгук и мимолётно бросает взгляд на свою одежду, что явно отличается в своей простоте. У Чонгука нет ни лосин, ни рашгардов, ни вообще какой угодно походной одёжки, а потому он просто надел чёрные треники и бежевую свободную футболку. Сейчас он как-то даже немного задумывается о том, что прикид всё-таки неподходящий, и тушуется.       — Так, — подхватывает легко чонгуков рюкзак — хотя бы что-то походное, у папы взял. — Что-то ты легко оделся, это только кажется, что на улице тепло, там выше будет прохладно, май всё-таки, — открывает багажник, где Чонгук видит рюкзак вдвое больше собственного, спальные мешки, пятилитровую бутылку воды, сумку с палаткой, и его глаза удивлённо распахиваются, ибо он совершенно не понимает, как они всё это потащат. Ну ладно, Тэхён, вроде бы, не один, друзья, наверное, помогут донести. — Чего молчишь? — с улыбкой оборачивается к нему парень, захлопывая багажник.       — А, ой, прости, задумался. Я это… в рюкзак вещи тёплые положил, если что — оденусь.       — Ну хорошо, прыгай, и поехали, я и так припоздал, уже почти восемь.       Чонгук собирался было сесть назад в машине, но на заднем сиденье расположились свёрнутые рулетами походные коврики и ещё какие-то выглядящие мягкими тонкие подушки с ремнями, и, разумеется, растерялся.       — Да ты вперёд прыгай, чего ты, я же не таксист, чтобы сзади кататься, — хмыкает Тэхён и сам залезает на водительское сиденье.       Чонгук кивает и садится на переднее. Тэхён тут же заводит машину и выезжает из его двора, оставляя позади многоэтажку-свечку с уютной постелью, капсульной кофемашиной и тостером, увозя Чонгука куда-то далеко от цивилизации.       — А куда остальные сядут? — обеспокоенно оглядывается назад Чонгук, привыкший в машине Джено пересаживаться на заднее сиденье, если тому было нужно по пути подобрать кого-то из друзей.       — Кто остальные?       — Ну… твои друзья, про которых ты говорил.       — А, так всё, никого больше не будет, все работают, так что придётся тебе довольствоваться моей компанией, — выдаёт нарочито весело и бросает на Чонгука какой-то очень уж неуверенный взгляд.       Внутри у Чонгука тут же просыпается какое-то странное беспричинное беспокойство. Как это — не будет друзей? А почему раньше об этом не сказал? Чонгук бы позвал своих, это ведь странно — ехать только вдвоём, правильно?       — Ого, я как-то даже не ожидал.       — Да не переживай, будет весело, точно тебе говорю. Хочешь свою включить? — Тэхён протягивает одной рукой провод для телефона, следя за дорогой и набирая скорость, так как они выезжают из дворов на трассу.       — А нет, давай что-то твоё послушаем, — наглеть Чонгуку не хочется.

º♡º

Rihanna — Umbrella

      Постепенно беспокойство по поводу того, что никого больше в этот поход не позвали, отпускает. Они ехали уже почти два часа, далеко позади давно остался мегаполис, проехали несколько провинций, городские виды без боя уступили место красивым пейзажам, на которые Чонгук не переставал залипать в окно, ловя краем глаза странные тэхёновы улыбки.       Тэхён. Этот парень такой странный. Взялся из ниоткуда, потащил к чёрту на кулички, всю дорогу подпевал Рианне, совершенно не стесняясь, чем подбивал Чонгука, помогая перебороть стеснение, тоже иногда подпевать. С Тэхёном внезапно было так до талого, до ужаса легко, что страшно становилось.       Тэхён без труда угадывал моменты, когда нужно остановиться, чтобы выйти в туалет, и Чонгуку не приходилось об этом просить, Тэхён интересовался — не жарко ли в машине, а когда выяснил, что Чонгуку всё-таки жарко, не стал врубать кондиционер посильнее, аргументируя это тем, что так проще всего заболеть, и просто остановился на каком-то пит-стопе и купил ледяной латте, категорически отказавшись принимать деньги и заранее уточнив, какой сироп он любит.       Чонгуку прям вот спокойно стало. Тяжёлые мысли отпустили. Перманентное беспокойство о том, что будет, когда они с Джено таки решатся поговорить, отошло куда-то на очень задний план. Ещё через час, когда закончился асфальт, а блочные дома окончательно сменились частной застройкой, утопающей в лесу и окружённой бескрайними, казалось, лугами, Чонгук уже вовсю дуэтом с Тэхёном горланил «бич бэттер хэв май мани», изображая пальцами пистолеты на припеве, и завывал «ю кэн стэнд андер май амбрелла», изо всех сил изображая из себя корейскую версию Тома Холланда.       Тэхён смеялся над его выкрутасами вполне себе искренне и без грамма издёвки, как-то вот прям совсем по-доброму. Было сложно пытаться танцевать, ибо нужно было рулить, но Тэхён очень эффектно подпевал вместе с ним, читал рэп за мужские партии на фитах, и Чонгуку было так весело, что он ни разу даже не задумался, почему так себя ведёт в компании не особо знакомого парня. Он просто отпустил себя и разрешил себе повеселиться. Ну что поделать, если уж угадал Тэхён с музыкальным сопровождением.       На то, чтобы доехать до подножья, они потратили три с половиной часа, но Чонгуку казалось, что поездка закончилась до обидного быстро.       — Ну что, малышка Ри, пора выгружаться и начинать подъём. Готов? — Тэхён глушит зажигание и поворачивается полубоком, устраивая локти на спинке кресла и руле.       — Ва-а, не называй меня так, — краснеет всем лицом Чонгук, прикрывая ладонями пылающие щёки.       — А что? Ты реально мог бы быть куда более крутой версией Рианны в мужском обличье. Ты круче Холланда!       — Прекрати, — Чонгук смеётся тем не менее довольно и выходит из машины.       А потом он вспоминает о вещах, которые в багажнике, и понимает, что понесут они это всё вдвоём.       Тэхён, кстати, выглядит вполне позитивно, будто и не пугает его перспектива тащить огромное количество тяжести в гору.       Минут через двадцать до Чонгука доходит, как они это всё понесут. У него самого почти не было никакого походного стаффа: когда они ездили с семьёй или друзьями на кемпинг, то брали надувные матрасы и нормальные одеяла, ибо обычно со всем этим богатством никуда высоко забираться было не нужно. Для подъёма в горы подобное не подходит, поэтому Тэхён, списываясь с ним в мессенджере, предупредил, что возьмёт для него всё необходимое.       И вот Тэхён помогает ему натянуть огромный рюкзак на плечи, снизу какими-то специальными хомутиками к ремням прикрепляет спальный мешок, сверху ремнями удобно прицепляет коврик, а то, что показалось Чонгуку тонкими подушками, оказывается:       — Это пенка, там внутри что-то типа того же материала, из чего сделаны коврики, на которых мы будем спать. Я её называю поджопник. Ну или поджопница, — Чонгук прыскает — это смешно. — В общем, неважно, — смеётся Тэхён, — на ней очень удобно сидеть, чтобы не сидеть на камнях или земле, поэтому цепляй тоже. И кепку надевай, а то солнце.       Чонгук послушно надевает кепку, крутится вокруг своей оси, пока его опрыскивают репеллентом от комаров и клещей, опрыскивает Тэхёна тоже. Сам Тэхён, к слову, упакован ещё сильнее Чонгука: и рюкзак вполовину больше, и огромная бутылка воды к нему пристёгнута, и котелок с решёткой для жарки прикреплены с другого бока. Чонгуку неудобно, что отдых у них общий, а тащит почти всё Тэхён сам, поэтому он предлагает помощь, но его мягко отбривают с этой идеей: мол, сам справлюсь, привыкший.       — А машина тут останется? Не угонят?       — Да кому она тут нужна…       Чонгук оглядывается. Вокруг — сплошной лес. Зелёный, красивый, густой. От него веет какой-то абсолютно особенной лесной прохладой, запахом зелени и коры, сквозь пышные кроны деревьев пробивается красивыми лучами солнце, лаская слегка влажную землю и корни деревьев, покрытые тут и там мхом. Чонгук заворожённо выдыхает. И правда… кому она тут нужна, машина эта?       — Я правильно понимаю, в диких горах ты не был?       — Не-а. Ни разу.       — Пойдём небыстро, иди осторожно, смотри под ноги внимательно, тут могут быть змеи, во-первых; во-вторых, корни, камни и прочая херня — можно споткнуться и упасть, нам поломанных ног не надо, поэтому очень внимательно, хорошо?       — Ну ты придумал, конечно, кого позвать…       — А что не так?       — Ну я — такой себе вариант на роль попутчика. Ни черта не умею, поговорить нам особо будет не о чем — я скучный, от меня больше проблем будет, — внезапно почему-то сникает. Ему очень нравится атмосфера вокруг, очень нравятся красивый лес впереди и вершина сопки, виднеющаяся вдали, кажется такой далёкой и таинственной, что не верится, что они правда смогут туда забраться. Ему очень нравится, и почему-то он внезапно чувствует себя неловко во всей этой умиротворённой атмосфере. И неуместно. Накатывает ощущение, что он испортит Тэхёну весь отдых своим присутствием.       — Эй, — тот внезапно обхватывает его запястье пальцами, на что Чонгук крупно вздрагивает, не понимая, куда себя деть вообще. — За три часа в дороге с кем угодно станет скучно, но мне с тобой почему-то не стало. Не говори глупостей, я изначально хотел позвать именно тебя, не было такого, что я позвал кучу людей, все откололись, и только ты один остался. Я немного приврал вообще про других. Прости, хорошо? Не наговаривай на себя, нам будет весело, окей? Я об этом позабочусь.       — Ты обо всём позаботился, о вещах, и прочее вот это всё… А мне что сделать?       — Ничего, просто будь собой, мне с тобой интересно очень, правда. Пойдём? — кивает головой в сторону манящего в свои зелёные прохладные объятия леса.       — Пойдём, — выдыхает с кивком. В конце концов, драму можно разводить сколько угодно, а вершина от этого ближе не станет.       — Вот увидишь, ты не пожалеешь и просто охренеешь от того, что тебе предстоит увидеть, — тянет за собой. И Чонгук… тянется. Позволяет себя увлечь куда-то вперёд, навстречу чему-то новому и очень волнующему.

º♡º

Sev — Lucy

      — Посмотри вокруг, Чонгук. То, что ты видишь, — это потрясающе, верно? Пройдёт совсем немного времени перед тем, как это изменится, — Тэхён обводит рукой окружающий их лес, не останавливаясь.       — Изменится? Почему?       — Индустриализация! Однажды город дойдёт и до вот таких отдалённых уголков. Эта вершина станет очередным Намсаном или Пукхасаном. Я не говорю, что эти горы некрасивые или что-то подобное… Это символы и достояние Кореи, но лично я считаю, что смысл таких мест в их… первозданности? Не просто так их испокон веков чтили шаманы. Только представь: совсем скоро эта узкая тропинка, вытоптанная чьими-то кроссовками, станет полноценной дорожкой, по которой будет удобно идти, а эта колея от кроссовых мотоциклов превратится в полноценную дорогу, по которой на каком-нибудь внедорожнике спокойно можно будет подняться практически до самой вершины.       — Это ведь будет удобно?       — Удобно, да… для достижения цели, несомненно, это будет очень удобно. Но ведь прелесть гор не только в конечной цели. Дело не только в красивых видах с вершины. Романтика самого подъёма, препятствия, затраченные на них силы, сам путь — это важно, разве нет?       — Звучишь как преподаватель по культуре народов Китая. Главное — это путь, д…       — Даосизм! Ты прав, я действительно пытался подвести к этому.       — Интересно ты завернул. Я согласен с тем, что путь — это важно, бесспорно, но разве не лучше, чтобы этот путь был легче. Смысл пути в том, чтобы его пройти, правильно? Наша главная ценность — время. Чем меньше мы его потратим на путь, тем лучше, разве нет? И путь, и цель, и время останется в запасе, — Чонгук морщится от противной боли в непривыкших к подъёмам коленях.       — Время — это важно, да. Но чему тебя научит такой путь? Тому, что за тебя все дороги протоптаны? Я не спорю, никакой путь не может быть плохим, и любой путь может научить чему-то, если постараться. И всё-таки я за романтику трудных и экстремальных подъёмов. За сложные пути и преодоление препятствий. А цель… цель это, конечно, приятно, но путь для меня куда важнее.       — Ну истинный даосист!       — Кажется, я нашёл свою веру…       — Даосизм — это философия, нет?       — И то, и другое вообще-то. А мне нравится, что ты меня понимаешь, слушай!       — Так и в чём романтика трудных подъёмов? Мне пока просто жарко, у меня болят спина и колени, и я чувствую, что уже устал, а нам ещё идти и идти. Я не ною, если что, я просто пытаюсь тебя понять.       — Ну… я могу подать тебе руку. Давай, — протягивает ладонь. Чонгук, насмешливо взглянув, свою ладонь в чужую вкладывает, Тэхён тянет его за собой, поднимаясь спиной вперёд. — Ну как, легче идти, когда тебя буксируют?       — Немного, но ты так упадёшь, — хмыкает Чонгук.       — Значит, таков мой путь ниндзя! — широко улыбается и на полном ходу собирает затылком внушительных размеров и плотности паутину. — Бля…       Чонгук разражается хохотом и подходит к остановившемуся парню, тот отпускает его руку, принимаясь с опаской проводить рукой по голове в поисках гипотетического паука.       — Давай я уберу, ниндзя, — Чонгук заходит за спину.       — Скажи, что у меня на голове не сидит огромный паук и не ест мои мозги.       — Ты боишься пауков?       — Да нет, но приятного мало, — Тэхён морщится, когда чувствует, как Чонгук тянет тугую паутинку, отлепляя её от волос и ушей.       — Пауков вроде нет, только мухи дохлые.       — Фу, — тянет совершенно страдальчески.       — Вот тебе и путь ниндзя.       — Это маленькое препятствие не остановит меня на пути к моей цели, но ты всё равно избавь меня от этого дерьма побыстрее, ладно?       — И какова твоя цель? — заканчивает с паутиной. — Дойти до вершины?       Тэхён молчит недолго, оборачивается к Чонгуку, замирает на несколько секунд, на него глядя.       — Вершина, да… — решив не повторять, что был на этой вершине уже, по меньшей мере, раза три, и что далеко не созерцание видов в этот раз главное намерение. — Можно… сфотографирую? — берёт в руки фотоаппарат, что висит на его шее с самого начала подъёма.       — Что именно? — Чонгук удивлённо озирается по сторонам.       Они стоят посреди живописного, но довольно обычного леса. Высокие деревья, папоротники и покрытые мхом камни, паутина, кусты дикой малины и трубочки хвоща… Наверное, тут есть что-то необычное, если Тэхён фотограф-натуралист.       — Ты фотографируешь растения или животных? — оживляется Чонгук, крутя головой из стороны в сторону. — Вон там красивая поляна с какими-то трубчатыми штучками, и вот тот куст тоже ничего, а ещё вон там ниже был такой ветвистый папоротник, можем вернуться… — тычет пальцами в разные места.       Тэхён не прячет улыбку.       — Да, это несомненно всё очень красиво. Трубочки — это хвощ, могу позже объяснить, что это такое. А фотографирую я людей, в общем-то, и периодически пейзажи.       — О! — снова по сторонам озирается. Людей, достойных фотографии, не наблюдается.       — Тебя можно сфотографировать?       — Меня? — щёки стремительно краснеют, хоть и раскраснелись уже до этого прилично от длительной ходьбы в гору. Видимо, есть ещё куда краснеть.       — Да, у тебя прикольный шрам на щеке и интересный цвет глаз, я бы хотел сфотографировать в макро на фоне этого леса, к вершине он будет уже не такой тёмный и густой, а тут идеальные цвета и свет для такого кадра. Позволишь?       — Ох… Да я как-то даже не знаю, обычные глаза вроде бы, и шрам не очень, я его немного стесняюсь. Ты уверен, что оно тебе нужно?       — Очень милый шрам, сожалею, что тебе пришлось его получить, потому что, видимо, было больно, но он делает тебя… милее? Я смотрю на него, и мне кажется, что я вижу маленького Чонгук-и, который навернулся с каких-нибудь качелей.       — Это были не качели, а моя собственная нога, я бежал за Чимином, зацепился за ногу и упал лицом на бордюр, и да, мне было вроде бы шесть.       — Ох… очевидно, за тобой нужен глаз да глаз в горах, тут столько камней, о которые можно запнуться.       — Ну блин, — смущённо хмыкает Чонгук.       — Так что? Могу? — снова приподнимает фотоаппарат.       — Да я не против, просто не понимаю, что в этом такого красивого…       — Хорошо, тогда встань вот тут, — живо кивает Тэхён, передвигая парня немного вбок, чтобы стоял напротив солнца. — Смотри в объектив, ладно?       Чонгук неловко кивает головой и послушно смотрит прямо на линзу, когда Тэхён, сняв защиту с объектива, принимается крутить настройку и щёлкать кнопкой. Он просил разрешения на глаз, но тем не менее делает полный портрет, фотографирует в макро режиме маленькую родинку под губой и только потом принимается ловить тот кадр, который изначально задумывал. Спустя пару минут ему удаётся. Точно не показалось — глаза Чонгука это то, что идеально подходит этому лесу.       — Красота! — разглядывает фото на небольшом экранчике фотоаппарата.       — Могу посмотреть? — тихо интересуется парень.       — Конечно, — подходит и показывает самый удачный кадр.       — Ух, если приглядеться, то видно все мои поры, кажется, мне пора на чистку.       — Больше ничего не видишь? — вскидывает брови Тэхён.       — Красивый лес?       — Светлая ровная кожа, шрамик, показывающий её потрясающе настоящее несовершенство, аккуратный красивый разрез глаз, милые мешочки снизу, длинные ресницы, красиво вплетающиеся в тени леса на заднем плане, тёмные коньячно-карие глаза, идеально контрастирующие с зеленью… не видишь?       — Ох, Тэхён… ты говоришь очень смущающие вещи.       — Прости, просто ты очень красивый, и я буду тебе сегодня часто об этом напоминать.       — Почему?       — Мне хочется. Это ведь не доставит дискомфорта?       — Да нет… не доставит, мне нечасто делают комплименты, и я не особо умею их принимать.       — О, это мы исправим. Я понаглею?       — Понаглей?       — Если мне неожиданно захочется тебя сфотографировать, мне нужно каждый раз просить разрешения? Или я могу тебе просто после сказать, что я сфотал?       — Очень странная всё-таки тяга, но ты человек творческий, наверное, мне действительно не понять. Фотографируй, только покажи потом хотя бы, а то мало ли я там получусь ужасно.       — Спасибо, — выключает камеру и прячет объектив обратно в защиту.       — Ты так сильно любишь фотографию? Твоя работа как-то с этим связана?       — Нет, не связана. Это хобби, и да — очень люблю. Не хотел бы превращать любимое дело в способ заработать деньги.       — А как же лучшая работа — это монетизированое хобби?       — Ммм, — тянет, — нет. Isn’t my cup of tea.       — Я понял.       — Красивый… лак?       Чонгук краснеет моментально и прячет руку с покрытым прозрачной базой с мелкими крапинками золотистой потали мизинцем за спину.       — Нет, правда, я тебя смутил? Я не хотел, просто это на самом деле очень мило выглядит. Без шуток.       — Х. хорошо, ладно, спасибо.       — Ну что? Пойдём дальше? — как ни в чём не бывало.

º♡º

      Чонгук устал, ну вот просто как самая последняя загнанная лошадь.       Ему безумно нравилось начало пути. Тропинка была пологой, петляла между деревьями красивого смешанного леса, огибая маленькие ёлочки, сосны и огромные высокие вязы и осины, по нетоптанной земле стелился ковёр из прошлогодней опавшей листвы, тут и там пробиваемой раскидистыми папоротниками. В лесу, у подножья, было влажно и прохладно, периодически встречались ручейки со скользкими камнями, которые они с Тэхёном легко преодолевали, вокруг стоял стрекот каких-то насекомых, пели птицы. В общем, для Чонгука — закостенелого жителя мегаполиса, очень редко выбирающегося на природу — это всё было похоже на сказку.       В самом начале подъёма они ещё немного поболтали о музыке, немного об учёбе и работе, немного о преподавателях в университете, но чем ближе становился сам подъём, тем реже они о чём-то разговаривали.       Тэхён вёл себя немного странно, помогая переходить через ручьи, часто спрашивал, в порядке ли Чонгук и не нужна ли ему передышка, держал за руку, когда нужно было преодолеть какой-то особенно сложный выступ на пути или перелезть через упавшее дерево. Чонгук старался об этом странном внимании к своей персоне не думать. Мало ли.       Молчать отчего-то было комфортно до жути. Чонгук много думал, пока шёл по лесу, много думал, пока они преодолевали первую часть подъёма, часто ловил на себе взгляды Тэхёна, который оборачивался проверить, в порядке ли его попутчик, но ничего не говорил.       И Чонгук поймал странную меланхолию. Ему нравилось то, что было вокруг него, нравилось это спокойное уравновешенное состояние, нравилось идти и не переживать насчёт ситуации с Джено, о которой он запретил себе размышлять ещё в самом начале, нравилось вспоминать, как весело было ехать всю дорогу. Ему в целом поход нравился.       Потом Чонгук начал уставать, и Тэхён, замечая это, стал часто делать привалы, из-за чего Чонгуку было стыдно за слабость, и он пытался храбриться, но Тэхён заявлял, что устал сам, хоть и выглядел вообще ни разу не уставшим, и долго без перерыва идти не позволял.       После первой просьбы о фото Тэхён стал часто щёлкать фотоаппаратом. То пейзаж поймает красивый, то Чонгука, который жадно пьёт воду из бутылки или сидит на корточках в попытке отдышаться. Чонгук разрешил сам, но не сомневался, что фотографии там будут ну просто ужасные, потому что преодолев треть подъёма, был уверен, что на самом деле уже был похож на взмыленную лошадь.       Чёлка, вся мокрая, липла к потному лбу, и он то и дело откидывал её назад. Над верхней губой тоже собирался пот, и его раздражала необходимость его постоянно стирать, футболка промокла на спине и в подмышках до ужаса, а Тэхён ему ещё и говорил надеть что-то теплее. Кошмар.       Чонгук очень устал.       — Ты как? — Тэхёну приходится вернуться обратно, ибо он не заметил, что Чонгук отстал от него на добрых пятьдесят метров и еле-еле плетётся.       — Нормально, — пытается улыбнуться Чонгук, чувствуя по всему телу боль. Ноги гудят и кажутся ватными, колени дрожат и того и гляди — подкосятся, спина отваливается из-за тяжёлого рюкзака, стопы болят, потому как мягкая подошва кед, видимо, не самый лучший вариант для каменистой тропы, в которую она из мягкой землистой превратилась, когда дело дошло до настоящего подъёма.       Вершина уже не так далека, судя по тому, что лес стал куда реже, и то и дело печёт голову под кепкой, но порывы ветра тут стали куда сильнее, и на контрасте с тем, как Чонгуку ужасно до талого жарко, ветер достаточно прохладный, чтобы пускать по разгорячённой мокрой коже мурашки. Чонгук в шоке от своего тела. Где это видано, чтобы на полном серьёзе, нефантомно ощущать одновременно и дикий жар, и странный холод?       — Чонгук, давай-ка честно, я начинаю переживать, что выбрал такой сложный маршрут, — обеспокоенно смотрит на него Тэхён. Тоже немного вспотел, и тёмные волосы, которые тот убрал назад от лица банданой, на висках выглядят влажными, тоже дышит тяжело, но ему всё-таки, похоже, куда легче, чем Чонгуку сейчас. И так сильно не хочется ударить лицом в грязь, что Чонгук готов и дальше мучиться, но он реально невозможно устал. Просто катастрофически.       — Вообще… если честно, мне кажется, я умираю, настолько устал.       — А почему молчишь? Давно бы уже сказал.       — А что это изменит? Я не хочу тебя лишний раз задерживать, сколько мы уже идём? Часа два?       — Вообще-то три, но какая разница, по моим расчётам, мы должны подняться до наступления темноты, но всё равно к вечеру, лишние полчаса привала ничего не испортят. Давай рюкзак.       — С ума сошёл?! Нет.       — Давай, говорю же, я привыкший и выносливый, мне нормально, я понесу твой рюкзак недолго, через метров сто будет родник в скале, остановимся там на полчасика, ты умоешься холодной водой, посидишь, тебе полегчает, и пойдём уже потом, захочешь — дальше понесёшь сам. Хорошо?       Чонгук мнётся недолго. Не хочется доставлять неудобств, но он правда, по ощущениям, уже просто не может идти. Очень тяжело, подъём почти вертикальный, тропинка неудобная из-за мелкого гравия под ногами… Он медленно стягивает с себя рюкзак, ощущая одновременно чудовищное облегчение и холод, скользнувший по абсолютно мокрой футболке на спине.       — Ну, чуть-чуть отдохнул? Ещё немного пройдёшь до привала? — вешает его рюкзак на сгиб локтя.       Чонгук кивает утвердительно, снова выбившуюся мокрую чёлку под кепку заправляет и внезапно оказывается взятым за руку.       — М? — удивлённо смотрит на обхватившую его пальцы горячую ладонь. Тэхён на него уже не смотрит и тянет за собой вперёд.       — Тогда летс го файтин, чуть-чуть осталось.       И Чонгук снова позволяет тянуть вперёд. Руку не отнимает и, без рюкзака почувствовав себя куда лучше, шагает дальше, как мантру повторяя мысленно «ещё чуть-чуть, ещё чуть-чуть».       На роднике, который оказался похожим на мини-водопадик быстрым потоком воды, вырывающимся из-под камней, стекающим ручейком по тропе и уходящим куда-то под листву, они провели действительно что-то около получаса. Чонгук вместо того чтобы просто умыться холодной водой, запихал всю голову под ледяную горную струю, фыркая, дрожа от холода, но ощущая, как становится легче. Чувство тяжёлой липкой усталости смывается, оставляя после себя тремор в конечностях, слабость и холод. Да, Чонгук замёрз, пока устраивал все эти купальные процедуры, и Тэхён не переставал ворчать на него за то, что он лезет в воду слишком сильно. А потом ещё и сесть не дал, каков садист! Разрешил напиться до отвала, хотя до этого просил сильно много не пить, чтобы подниматься, мол, было легче. И заставил потихоньку ходить, чтобы успокоить сердцебиение, и только потом, минут через пятнадцать, пока Чонгук сомнамбулой ходил туда-обратно вдоль родника и тряс руками-ногами, разгоняя кровь, разрешил сесть и посидеть недолго. Чонгук, впрочем, решил себя не ограничивать и, сойдя с тропы, завалился на листья под тэхёново «твою ма-а-ать, ну куда на холодную землю!».

º♡º

AURORA — Runaway

      Длинный привал у родника действительно помог и пошёл на пользу. Чонгук отдохнул, напился, и былой тотальной обездвиживающей усталости почти как не бывало. Поэтому он, стыдливо краснея за свою слабость, рюкзак свой у Тэхёна отобрал, предварительно вытерпев «подожди, я пофоткаю твои красивые красные щёки», пока валялся овощем на земле, а Тэхён нависал над ним с фотоаппаратом, и сам первым выдвинулся в путь под одобрительный смешок.       Снова стало жарко, загудели ноги, мокрая футболка неприятно прилипла под рюкзаком к телу, а назойливая мошкара принялась лезть в глаза — Тэхён это объяснил наступлением вечера.       Но всё это уже казалось такими мелочами — когда Чонгук задирал голову и смотрел перед собой, он видел, как последние деревья окончательно расступаются, видел скалистые выступы песочного цвета, видел яркие пятна флагов в лесу у вершины и такие же яркие пятна редких палаток периодически. Они близко. А ещё они будут в этом лесу не одни. Поразительно, а ведь он думал, что в дикие горы никто особо не ходит, выбирая удобство… видимо, это люди с такой же философией, что и у Тэхёна.       Когда появляется ощущение, что вершина уже вот-вот, очень и очень близка, а Тэхён эту догадку подтверждает, в Чонгуке просыпается неожиданное и странное желание побежать вперёд, чтобы добраться до неё побыстрее. Путь-путём, а достигнуть цели — это всегда приятно. Чонгук ещё никогда не преодолевал такой тяжёлый маршрут с длинными, местами почти вертикальными подъёмами, скользкими из-за гравия тропами, под палящим солнцем и сильным ветром, с мошкарой и струящимся по вискам потом. Разумеется, ему хочется попасть на вершину как можно скорее. Посмотреть на вид, что откроется оттуда. С Намсана вот, например, очень красивый вид, безумно. А тут как будет, интересно?       Намсан — невысокая гора. Всего лишь двести шестьдесят метров. Чонгук когда-то думал, что за всю жизнь ему бы хотелось попробовать подняться на Пукхасан, например, там восемьсот с лишним метров — и это казалось огромным расстоянием. Та гора, на которую они поднимаются, носит название Ангэсан, Туманная гора, высота которой составляет тысяча двести тридцать метров. Тысяча двести тридцать — это Чонгук узнаёт, когда они преодолевают последние десять метров и, забравшись по камням на пологую вершину, наконец останавливаются.       У Чонгука в голове набатом «дошёл, смог, дошёл», а с другой стороны «тысяча двести тридцать метров»… А ведь он даже не поинтересовался у Тэхёна изначально ни названием, ни высотой горы. Просто сдал себя и свою судьбу в руки едва знакомого паренька с университета и пошёл. А потом он ещё удивлялся, почему так устал… Тысяча двести тридцать метров, мать вашу! Полжизни думал, что восемьсот — это для самых отчаянных, а сам что сделал?! Поднялся больше, чем на чёртову тысячу!       Первое, что делает Чонгук, когда, наконец, осознаёт, что произошло, — падает на колени, скинув рюкзак, и вопит, как бешеный, от счастья. Ну потому что это… это удивительно. Если бы он знал заранее, как высоко ему придётся подняться, он навряд ли бы согласился. Да его Чимин бы в жизни не отпустил! А тут… вот она. Высота…       Тэхён в полном восторге наблюдает за впечатлённым парнем. А ведь тот ещё даже не смотрел, что вокруг, и так счастлив только лишь от осознания, что столько прошёл. И Тэхён фотографирует, да.       — Живой? Доволен? — скидывает собственный рюкзак и присаживается рядом.       У Чонгука глаза горят, щёки — тоже, дыхание сбившееся, а конечности трясутся и ватные — он их буквально с трудом чувствует. А ещё чувствует тяжёлый взгляд Тэхёна на своих губах, и это немного отрезвляет.       — Очень доволен! — подскакивает на ноги, пошатываясь. — Чёрт, если бы ты сказал мне, что нам придётся подняться на тысячу метров выше, чем Намсан, я бы в жизни не согласился, но, господи, как круто! — шустро оглядывается и бежит к невысокой башенке из камней, сложенной руками каких-то туристов, что стоит у самого края каменистой поляны, раскинувшейся на вершине сопки.       — Я поэтому ничего и не говорил… — доносится приглушённое со спины, и Чонгук хочет спросить, как бы тот тогда изворачивался, если бы он поинтересовался сам, но…       Когда окидывает взглядом вид, что открывается с вершины, забывает все слова, которые когда-либо знал.       Это невозможно красиво. На такой высоте воздух разрежен и ощущается по-другому, но Чонгук и этого не чувствует, он вообще забыл, как дышать, и, широко распахнув глаза, жадно впитывает в себя картинку, надеясь оставить её у себя в памяти навсегда.       — Это — официально самое красивое, что я когда-либо видел… — поражённо шепчет он. Но Тэхён, подошедший ближе, его, к счастью, прекрасно слышит.       — И как? Подъём этого стоил, верно? — самодовольно хмыкает в ответ.       — На тысячу процентов.       — Я рад. Хотел показать тебе настоящие горы. Так круто, что всё получилось.       — Мне? Почему? — он бы посмотрел на Тэхёна, но… пока что раскинувшаяся внизу зелёная долина и пушистые облака, что покоятся вдалеке, напротив, на склонах соседних гор, его взгляд отпускать не собираются. — Это что, облака?       — Технически — почти да. Вообще это сгустки тумана.       — Они выглядят такими мягкими, как из пластилина.       — Облака?       — Нет, горы.       И это правда так. Остальные горы, окружающие вершину со всех сторон, не ощутимо, но ниже неё, и все полностью до самых верхушек покрыты плотным зелёным ковром леса. С Намсана открывается красивый вид на раскинувшийся внизу город. Отсюда же кажется, что никаких городов нет и в помине. Только луга, долины, бескрайний лес и где-то далеко, совсем на границе горизонта, море соединяется с небом. И в месте, где они соприкасаются, тянется дымка то ли тумана, то ли всё-таки облаков, но Чонгуку плакать хочется, потому что по ощущениям он сейчас выше. Выше облаков. Солнце ползёт вниз, к закату, и оно — ровно напротив, разливает золотистую краску по пластилиново-бархатным горам.       — Я в ахуе…       — Не матерись, — смеётся внезапно Тэхён и лупит его по плечу, шумно выдыхает, снова щёлкает фотоаппаратом и разворачивается, уходя к куче вещей.       Чонгук надолго зависает за разглядыванием открывшегося вида. Глубоко дышит разреженным воздухом. Широко улыбается, довольный собой, и гордится, что смог подняться так высоко. Он снимает несколько видео для друзей, трогает нагретые солнцем камни, фотографирует какую-то траву просто потому, что она красиво выглядит на фоне заходящего солнца.       И вроде бы ничего необычного. Он не забрался на Эверест, который действительно выше облаков, только Чонгук правда никогда не был так далеко от цивилизации, так высоко над землёй, но не в самолёте, никогда не придавал вообще значения природе, не задумывался о том, что в лесу может быть хорошо, трава может быть такой красивой, а солнце внезапно так низко и близко, а потому испытывает неописуемый восторг.       — Эй! Давай помогай, завтра ещё насмотришься, — окликает его Тэхён, и Чонгук вспоминает, что бросил парня одного с вещами, и бежит обратно искать его.       Сама вершина пологая и достаточно небольшая, метров сто, возможно, в диаметре. Но тут есть небольшой скалистый выступ, на котором закреплён корейский флаг, а ещё несколько невысоких хвойных деревьев, что создают небольшую рощицу, где будет вполне удобно установить палатку, не опасаясь ветра. Туда Тэхён и направился, утащив все вещи самостоятельно.       — Позвал бы меня раньше, я бы помог донести, — бормочет Чонгук сконфуженно, подбегая к парню, что уже вытащил палатку из сумки.       — Ой, да ладно, я не сломался, — хмыкает тот, начиная собирать опоры для палатки. — Умеешь ставить?       — Да, ездил в кемпинги, давай я с этой стороны держать буду…       Вдвоём они достаточно быстро устанавливают палатку, Чонгука Тэхён отправляет разбирать спальники и коврики, а сам уходит за дровами и собирать костёр. Чонгук не спорит, не хочет мешаться и, расстилая спальники, впадает немного в ступор, не понимая, на каком расстоянии их класть, но в итоге бросает просто рядом. Как соберутся спать — разберутся уже. Палатка маленькая, всего лишь двуспальная, в полный рост не встанешь, и два рюкзака ещё занимают прилично так места. Зато качественная, с хорошим тентом.       Чонгук слышит, что Тэхён вернулся и уже начал трещать, ломая ветки, и решает переодеть футболку и присоединиться. Он меняет свою влажную футболку на лонгслив и толстовку, ибо всё-таки на вершине ветрено и прохладно, и достаёт дезодорант, распыляя его под кофтой. Тут же, впрочем, закашлявшись и шустро выскочив из палатки.       — Что случилось?       — Так, видимо, пшикать дезодорантом в закрытой палатке — плохая идея, — чешет затылок.       Тэхён смеётся, разламывая о колено толстую ветку, и кивает.       — Я бы даже сказал — очень плохая. Вообще любые репелленты не надо. От комаров спреем тоже — только на улице, в палатке опасно, можно отравиться, она не особо пропускает воздух, и лучше в ней вообще никакие газы не распылять, а то можно надышаться.       — Вообще никакие газы? — подходит ближе.       — Вообще.       — А если, чисто теоретически, мне захочется…       — Если тебе захочется пукнуть, Чонгук, лучше выйди на улицу, — ржёт, откидывая ветку и толкая Чонгука в плечо.       Он замирает на секунду с каменным лицом, смотрит на ухохатывающегося Тэхёна.       — Духи! Я имел в виду духи! — взрывается, чуть ли не отлупить готов.       — Ты что, духи с собой взял?       — Ну… вроде бы да.       — Зачем?       — Тут негде помыться, а я весь потный после подъёма.       — Да какая разница, всё равно мы сейчас разожжём костёр, и ты до самого города будешь им вонять потом.       — Ну… этот запах же можно духами перебить?       — Эм, нет. Вообще ничем нельзя. Да и нахрен надо, ты не в городе, успокойся.       — Оу.       — Господи боже… ладно, ты главное в палатке реально не пукай.       — Какой же ты идиот, — фыркает Чонгук и присаживается на корточки, начиная ломать более мелкие ветки, собирая их в подобие костра.       Через полчаса горе-скауты разводят наконец костёр, Тэхён переодевается в широкие чёрные мягкие штаны и такую же толстовку, выглядит очень уютным, и Чонгук даже заглядывается на какой-то момент, после, впрочем, одёргивая себя.       — Надо Чимину, кстати, позвонить, — вспоминает, принимая стаканчик с горячим ароматным чаем, налитым из термоса. Пахнет лимоном и какими-то травами. На колени ему тут же кладут завёрнутый в фольгу сэндвич с «перекусим пока».       — Ой, а тут нет связи, — Тэхён словно внезапно опомнился и даже перестаёт жевать свой бутерброд.       — Совсем нет? — недоверчиво смотрит на экран своего телефона.       — Это проблема? Можем попробовать поискать…       — Да нет, не особо это важно, Чимин там всё равно про тебя решил у всех поспрашивать, чтобы не переживать.       — Ого, какая у тебя наседка.       — Ещё бы. Чем… займёмся?       — Сегодня у нас в программе: чай с бутерами, чуть позже я пожарю стейки на костре, выпьем вина, посидим, поболтаем, посмотрим на закат, потом на рассвет, выспимся и завтра во второй половине дня будем спускаться. Пойдёт план?       — Ух ты, ты взял стейки?       — Да, я ещё и замариновал сам, попробуешь и никогда не сможешь забыть этот чудотворный вкус.       «Это похоже на свидание?»       — Предвкушаю.

º♡º

Eric Carmen — All By Myself

      Закат был потрясающим, и да, Чонгук впервые за долгое время по-настоящему заплакал, когда остался один на один с пылающим небом — Тэхён постоял рядом совсем недолго, а потом ушёл готовить еду. Почему слёзы из глаз брызнули, вопрос хороший. Может быть, дело в том, что он действительно морально устал, и сейчас в разнузданных чувствах из-за множества новых впечатлений, а потому эмоции вырвались на свободу. Может быть, потому, что новые впечатления оказались слишком яркими. Непонятно, но возвращается Чонгук к костру с покрасневшим носом и блестящими глазами. Тэхён вопросов не задаёт.       Если первой вещью, которая действительно впечатлила Чонгука в этом походе, была природа, её великолепные виды и первозданная красота, то второе, что запомнится ему, скорее всего, навсегда — это потрясающие запахи.       Костёр вкусно пахнет. Не дым, конечно, который разъедает глаза, а просто сам костёр и дрова, которые красиво тлеют. Воздух вкусно пахнет, его вроде бы так много и одновременно так мало здесь, на вершине. Хвоя вкусно пахнет. Мясо, жарящееся на костре, вкусно пахнет.       Тэхён, который сидит рядом на вытащенном неизвестно откуда ещё одном коврике рядом с Чонгуком и показывает ему всё, что успел нафотографировать, на каждом его фото заявляет ему, что он красивый, и смущает, тоже… вкусно пахнет. Хрен его знает, почему.       — Не замёрз?       — Вообще есть немного.       — Подержи фотик, я принесу плед, у меня там есть.       Пока Тэхён в палатке копается в рюкзаке в поисках пледа, Чонгук листает фотографии, разглядывает их на маленьком экранчике, долистывает до самой первой фотографии со своим глазом, пытаясь понять, что такого красивого Тэхён там увидел, и с удивлением обнаруживает, что это не первое фото, листает дальше, обнаруживает фото своих губ, очевидно, сделанное тогда же, в том же лесу, где и глаз. Лицо бросает в жар.       Зачем бы кому-то фотографировать чужие губы?       Он резво листает обратно и делает вид, что усердно разглядывает какой-то пейзаж, запечатлённый Тэхёном, когда тот подходит и со спины накидывает ему плед на плечи.       Плед тоже пахнет приятно, будто бы тоже Тэхёном, и Чонгуку от этого нихрена не легче.        — О, стейки готовы. Я за вином.       Чонгук не перестаёт ему дивиться. Сказал взять с собой из общих вещей только рамён на утро и фонарик. А сам притащил даже бокалы! Пластмассовые такие белые бокалы на тонкой ножке, и это выглядит так мило и так потрясающе романтично, когда Тэхён снимает с решётки аппетитно шкворчащее мясо, достаёт запечёную в фольге картошку, а по бокалам разливает красное полусладкое.       — Красное пойдёт? Есть ещё белое.       — Ты весь дом принёс? Мне любое, — не может сдержать улыбки.       — Ну чего не сделаешь, знаешь ли, — отдаёт еду и вино, усаживаясь рядом, и утягивает часть пледа на свои ноги.       — Ради чего?       — Есть разговор вообще-то. Давай поедим, выпьем немного. И поговорим, хорошо?       — О чём?       — Узнаешь.       — Ох, ладно, интриган, — Чонгук жмёт плечами, размещает на коленях тарелку и пробует мясо. — Мм, очень вкусно!       — А я говорил.

º♡º

Всё ещё

Eric Carmen — All By Myself

      Говорят, приготовленная на костре еда — самая вкусная. Чонгук теперь с этим согласен. Говорят, на природе быстрее пьянеешь. С этим Чонгук давно согласен. Говорят, получая искренние поддержку и внимание, можно почувствовать себя разбитым и заплакать. Чонгук согласен.       Непонятно, с чего вообще это всё началось. Но когда с едой было покончено, а бутылка вина опустела больше чем на половину, Чонгук обнаружил себя в чужих объятиях.       Они долго разговаривали о подъёме, Тэхён рассказывал о разных походах, в которых успел побывать, о своей учёбе на четвёртом курсе истфака и об армии, Чонгук восторгался вкуснейшими стейками без конца и как-то нечаянно обмолвился о том, что если бы это было свиданием, оно было бы самым лучшим в его жизни. Тэхён тогда оживился, хотел, видимо, к чему-то подвести, но Чонгук неожиданно сник. Прошлые отношения показались ему ещё более ущербными, чем раньше, и он, стоически построив из себя кремень ещё пару минут, внезапно разрыдался.       Просто разревелся, как ребёнок, неожиданно, в первую очередь для самого себя. Он не хлюпик — нет, не слабак, как уже говорилось ранее, он просто, оказывается, устал. Хотел быть комфортным и понимающим для кого-то, ничего не требовать и быть безопасным местом, и даже, дурак, не заметил, как из безопасного места стал пустым.       Тэхён перепугался не на шутку, подсел на коврике ближе, утянул его ноги себе за спину, расположив их по бокам, притянул к себе и как-то слишком уж сильно обнял, принявшись гладить по голове.       — Чонгук, что случилось? Я тебя чем-то расстроил?       — Да нет, просто, знаешь… Я не могу отделаться от мысли, что это всё очень романтично. Я понимаю, что ты всё это сделал просто для комфорта, для классного отдыха, как-то по-дружески. И понимаю, что для меня никто никогда ничего подобного не делал, самое моё оригинальное свидание — это задний ряд в кинотеатре пару лет назад. Я не знаю, что со мной, ты же знаешь, что я гей, верно? Ну вот, я набухался, теперь я — пьяный расстроенный гей, у которого никогда, судя по всему, не было настоящих отношений.       — Э-эй, — ерошит пальцами волосы на его затылке. — Я даже сейчас не знаю, как тебе теперь признаться в том, что я тебя обманул.       — Обманул? — носом шмыгает и, вытерев щёки о тэхёнову толстовку, поднимает удивлённый взгляд. Как и в чём тут можно было обмануть?       Чонгук очень пьяный.       — Я не знаю, как теперь об этом поговорить, ты такой расстроенный, я даже не заметил изначально, что ты в таком раздрае.       — Поверь, хуже мне уже не будет.       Тэхён слегка отстраняется и берёт чонгуковы руки зачем-то в свои.       — Обещаешь дослушать и не отталкивать?       — Как я могу такое обещать?       — Хорошо, хотя бы просто дослушай, ладно?       — Окей.       — Мы с тобой нихрена не незнакомцы.       — Это я знаю, мы учились в одной старшей школе, да и универ один…       — Ага, значит, замечал меня всё-таки в школе. Так вот… Для тебя я — просто парень из твоей старшей школы. А ты для меня — кто-то чуточку больший.       — Что это значит? — хмурится.       — В общем… я в своё время не успел. Ты понравился мне ещё во втором классе средней школы, у тебя была тогда такая смешная косая чёлка, и ты всё время пытался её куда-то за ухо запихать. Это было забавно, и я почему-то тогда тебя заметил. Потом часто видел в школе. Я не был там особо популярен. В большие компании меня не брали, спортом мне не нравилось заниматься, я ходил только в кружок фотографии, поэтому мы с тобой почти не пересекались — неудивительно, что ты меня в средней школе не помнишь. Но я тебя заметил и запомнил ещё тогда. К выпускному курсу старшей школы ты стал слишком часто мелькать у меня перед глазами, я тогда окончательно разобрался в себе, но не мог понять, смогу ли я вообще к тебе подступиться. Я долго смелости набирался, всё-таки было страшно, что ты меня ударишь или пошлёшь, но я-то, конечно, в конце концов набрался, а уже было поздно — ты начал встречаться с Джено, и я бы об этом и не узнал, если бы не застал вас, целующимися за стадионом.       — Ох… — Чонгук подпирает рукой подбородок, опираясь локтем на собственное колено, и замечает, что ему внезапно очень тепло от ощущения чужих бёдер под собственными. Только в этот момент он задумывается о том, что поза, в которой они сидят, достаточно интимная, но ему тепло и приятно, поэтому отодвигаться не хочется.       — Да, неловко вышло. По всем признакам это должна была быть твоя первая подростковая влюблённость, и я думал, что шансов уже ноль, а если буду часто видеть тебя рядом с другим человеком, то меня отпустит. И меня отчасти отпустило. Я перестал думать о тебе двадцать четыре на семь, перестал подгадывать твоё расписание, чтобы «случайно» пересечься в коридоре. Но клянусь, с того момента до сегодняшнего утра меня каждый раз начинало колотить, как только я тебя видел…       — Тэхён, подожди…       — Нет, пожалуйста, дай мне договорить. Понимаю, что это неправильно. Это выглядит так, будто бы я утащил тебя хрен пойми куда, зная, что сбежать тебе будет некуда, и блин… это так и есть. Я на полном серьёзе все эти три года заходил к тебе и к нему в профили, пытаясь отследить, вместе вы ещё или уже расстались, каждый раз смотрел с левых аккаунтов на твои фото и только и мог думать о том, как хочу тебя себе. Потом видел у тебя ваши совместные фотки и ненавидел их, надеялся зайти однажды и увидеть, что ты их удалил. А ты не удалял. Мне надоело каждый раз расстраиваться, я встречался с другими людьми, расставался, заходил к тебе в аккаунт не каждый день, а раз в неделю, потом раз в месяц, и полторы недели назад набрёл на него вообще случайно, а ты фотки с Джено удалил. И ну… я как-то почему-то сразу решил, что это мой шанс. Твои друзья, к слову, в курсе. Юнги и Хосок. Я подходил к ним недавно узнать, свободен ли ты сейчас, и они очень активно пытались мне доказать, что да, и что ты в активном поиске. Сейчас по тебе не скажешь, что ты в поиске, видно, что тебе ещё больно из-за прошлых отношений, и мне неловко, что я изначально не сказал тебе правду и не предупредил, что позвал я тебя вообще не по-дружески. Я не думал, что ты до сих пор так расстроен, прости, пожалуйста, у меня и в мыслях не было подкатывать к тебе, пользуясь твоим разбитым состоянием. Я думал, вы расстались давно, а прошло, видимо, совсем мало времени.       — Подожди, — Чонгук пьяно затыкает ему рот ладонью.       Тэхён удивлённо брови приподнимает.       — Ты был влюблён в меня?       Тэхён легонько голову вбок склоняет и осторожно кивает. И смотрит так честно-честно… А ещё он красивый жутко, это уже упоминалось?       — Понятно, я пьяный, расстроенный, обманутый гей, — отнимает руку от чужого лица.       — На самом лучшем в жизни свидании.       — Кто это сказал? — кривит капризно губы и смотрит из-под ресниц.       — Ты вообще-то. Я, кстати, что-то тоже… пьяноват.       — И чего ты хотел этим разговором добиться? Я в эмоциональной куче какой-то и не могу проанализировать толком сейчас все твои слова.       — Так не анализируй, эмоциональная ты куча. Просто прими к сведению, будешь готов — подумаешь об этом. Пока давай просто классно проведём время.       — Так, а зачем ты это сказал?       — Чтобы, если тебе чего-то захочется, ты не стеснялся и делал. Я тебе не друг и не кореш, не нужно какие-то рамки выдумывать, а то я по глазам вижу — уже сидишь и думаешь, а не слишком ли мы близко друг к другу сели, да?       — Цц, а что я такого могу сделать?       — Что захочешь… я тактильный, если что.       — Ну-у, душа тут нет.       — Чонгук, не порть атмосферу, умоляю, я и не думал ни о чём подобном, мы нормально познакомились только утром, ёлки-палки.       — Да я бы и не стал спать с тобой.       — Почему это? — звучит слегка обиженно, и Чонгук понимает, как это плохо прозвучало.       — Да не в тебе дело.       — Нет уж, договаривай.       — Правда хочешь услышать? — усмехается, и улыбка на лицо болезненная наползает внезапно, а думал, что наревелся уже за сегодня, и хоть немного отпустило.       — Ну… да.       — Тогда спроси, почему я расстался с Джено, — возможно, на трезвую голову Чонгук будет жалеть, что не завязал свой пьяный язык в узел, но признание Тэхёна и правда выбило его из колеи. Чонгуку хочется рассказать, а потом увидеть в этих прекрасных глубоких глазах сомнение или неприязнь, и окончательно себя добить. Так бывает всегда: когда грустно — не хочется слушать весёлые песни, верно ведь?       Тэхён хмурится: видимо, эта тема ему или неприятна, или неинтересна. Отворачивается, недолго смотрит на утихающий огонь в костре, давая возможность полюбоваться всполохами, отражающимися в тёмных, как ночь, глазах. Зависает ненадолго, а потом возвращает взгляд Чонгуку и, поправив плед у него на плечах, снова берёт его ладони в свои, тем самым показывая, что готов слушать. В костре трещат дрова, пуская в воздух горячие искры.       — Спросишь?       — Если ты хочешь об этом поговорить… Почему вы расстались с Джено?       — Ура, — хмыкает, улыбаясь совсем разбито, — я наконец скажу это вслух. Но это просто потому, что я пьяный, и нас с тобой почти ничего не связывает. Завтра, наверное, пожалею, но завтра — не сегодня, как говорится. В общем… мы с ним не спали, наверное, месяца полтора, — игнорируя ставший стеклянным взгляд Тэхёна, которому, очевидно, неприятно слышать о Джено что угодно, если это связано с Чонгуком. — Мы и раньше-то нечасто… в общем, неважно. Важно то, что не спали мы по причине того, что я кое-чем заболел. Кое-чем, знаешь, таким, что из ниоткуда не берётся и напрямую зависит от партнёра. В себе я уверен, я ни с кем, кроме Джено, со школы не был. И с ним мы, ну… не предохранялись уже давно. И либо я дурак, либо гугл меня обманывает, но в бытовых условиях этим никак не заболеешь. Вот.       — Хламидии?       — Я не буду озвучивать, — глаза зажмуривает. Он не рассказал всей правды даже Чимину.       — Хорошо-хорошо, прости, продолжай.       — Короче… я ветеринар, конечно, а не обычный медик, поэтому экспертом себя назвать не могу. Но блять, мне подцепить было неоткуда. Соотвественно, меня кто-то заразил. Кроме Джено, больше было некому. Но виноват всё равно почему-то остался я. Это быстро лечится, у меня через три недели уже был отрицательный анализ, Джено тоже вылечился. Но как бы… откуда-то же это взялось, правильно? Я же не совсем долбоёб?       — Ну, ЗППП передаются в основном половым путём, поэтому как бы, прости, но всё очевидно.       — Ну вот и я так подумал, проглотил эту ситуацию почему-то, дождался от него справки, и всё. Он даже не заметил, что я какие-то фотки удалил, господи… Надо было поговорить об этом нормально, но ситуации подходящей не было — мы почти не виделись, и по телефону такое особо не обсудишь. А он, тип, в итоге потом мимолётом как-то сказал, что… хотеть меня перестал, мол, из-за этого всего. Вроде как сказал, что сложно этот этап пережил, и всё такое. Мы не виделись, а если виделись, то не спали. Я и так уже устал вечно быть для него запасным аэродромом, у меня своих комплексов и заёбов дохрена, а тут вот это вот. И короче… Я себя вообще сейчас хоть сколько-нибудь сексуальным не ощущаю после этого всего и никого к себе не подпущу ближайшие лет сто. Вот. Поэтому и говорю, что спать бы с тобой не стал… — заканчивает совсем уж тихо, чувствуя, как Тэхён его ладони в своих осторожно сжимает.       Вопреки своим предыдущим мыслям всё-таки не хочется, чтобы Тэхён был о нём плохого мнения, всё-таки признался в чувствах и такую романтику устроил. А Чонгук что? Вывалил всё самое отвратительное человеку на голову. Но уже рассказал. Сам не понял, зачем, это, в конце концов, что-то очень личное, и касалось оно не только Чонгука, но и Джено тоже. Но раз Тэхён вздумал в симпатии признаваться, пока Чонгук пьяный и смелый, он уж лучше сразу всю правду вывалит, прежде чем это всё зайдёт куда-то дальше. Если, конечно, зайдёт. Чонгук после своих откровений уже не уверен, потому что Тэхён внезапно выглядит каким-то очень уж недовольным.       — Я незаразный уже, если что, да и это воздушно-капельным путём не… — отодвигаясь, опасаясь того, что Тэхёну по незнанию может быть некомфортно.       — Я не хотел говорить ни о ком плохо, в конце концов, Джено вообще максимально третье для меня лицо, и меня он никак не касается, но он ебучий газлайтер, а ты то ли глупый, то ли святой. Иди сюда, — и за руки резко дёргает, на себя тянет, впечатывая в своё тело буквально.       Чонгук сначала напрягается из-за резкого движения, но чувствует щекой тепло тэхёновой толстовки, пропахшей костром и дымом, носом — от волос лёгкий запах шампуня и дезодоранта, а на своих волосах ощущает внезапно тёплую руку, что гладит осторожно, перебирая их. Потому Чонгук расслабляется, выдыхая, и обнимает Тэхёна за талию в ответ, склоняя голову на плечо.       — С тобой обниматься так классно, меня так будто бы никто не обнимал никогда.       — Да ты что? И что же во мне такого особенного?       — Ой, пошёл ты в жопу, ничего тебе приятного больше не скажу.       — Эй, что я не так сказал?       — Я и так смущаюсь, а ты, блин…       Тэхён молчит пару минут.       — А у тебя улыбка классная.       — Да ты что? И что же в ней такого классного? — отбивает тем же.       — Она очень детская, знаешь? Слишком открытая для взрослого человека, нежная такая… не знаю, как объяснить.       — О-о, перестань, это смущает.       — Нет, правда, ты когда улыбаешься — хочется тебе конфетку дать, чтобы не переставал.       — Ну знаете, дяденька, я бы у вас конфетку не взял.       Так легко стало, когда хоть кому-то всю правду рассказал. Казалось бы, тема невозможно стыдная и явно не предназначенная для чужих ушей. Но Тэхён чужим уже не кажется, да и пространство ощущается как-то… странно, словно и нет другой жизни за границами этой высокой туманной вершины, будто бы есть только бесконечное небо над головой, хвойная рощица, шелестящая на ветру палатка да трескучие дрова в костре. А больше и нет ничего. Да и не нужно, если честно. Днём мир казался Чонгуку по-новому необъятным, а сейчас, сосредоточенный в тёплых объятиях, понимании и ненавязчивой ласке, ощущается безумно маленьким. Чонгуку нравится чувствовать себя в собственном маленьком мирке, когда вокруг невозможно огромный. Он ещё никогда такого не ощущал.       — Пойдём спать, ладно? — кажется, что через мгновение, а по факту — через двадцать минут спокойного уютного молчания. Тэхён обнимал его, гладил по волосам и спине и заставил себя чувствовать на чёртовой вершине какой-то охрененно высокой, но очень далёкой от цивилизации горы комфортнее, чем дома в собственной постели.       — Уже? — отрываясь от тёплого плеча, что казалось до этого самой мягкой подушкой.       — Ты почти уснул, пока сидел, да и я уже замёрз. Иди в палатку, а я пока костёр потушу, хорошо?       — М, — согласно мычит, с трудом поднимаясь. Ноги к вечеру разболелись не на шутку. Даже предполагать страшно, в каком состоянии мышцы с непривычки будут завтра.

º♡º

Lady Gaga & Bradley Cooper -

I’ll Never Love Again

      Чонгук толком не спит. Они улеглись молча, не сговариваясь, притёрлись боками спальников и вроде бы как собрались спать. Тэхён уснул быстро, Чонгук прислушивался к его дыханию до последнего и так отчаянно хотел попросить об объятиях, неизвестно откуда вообще это желание взяв.       Умом понимал, что лёжа в разных спальных мешках, невозможно обниматься, в палатке и так прохладно. Но хотелось безумно. Возможно, поэтому Чонгук проворочался добрых полчаса сначала и только потом попробовал уснуть, убедившись, что Тэ спит, и необходимой такой сейчас близости он уже не дождётся.       Получилось уснуть или нет — Чонгук не понял. Он без конца ворочался в спальнике, пытаясь укутаться посильнее, ибо холодно было жутко — на улице к ночи поднялся ветер и сейчас нехило трепал палатку, несмотря даже на то, что она была немного огорожена деревьями. Шум получался странным и пугающим, Чонгуку в трезвеющую голову лезли поочерёдно то мысли о медведях, которые обязательно лазают где-нибудь тут, в горах, то о дожде, который может пойти — и тогда всё промокнет, несмотря на тент, а потом опять о медведях. Страшно. И холодно. Тэхён давно спит, а потому его присутствие рядом почти не помогает.       Холодно и страшно.       Возможно, Чонгук и спал в эти моменты, но ему всё равно было зябко, сыро, страшно, сон однозначно не пришёл полностью, просто погрузил его в какое-то пограничное состояние, из которого он периодически выныривал и нырял обратно. А ведь наивно полагал, что уставший за весь день, уснёт сладко и без задних ног.       А потом у Чонгука начинает странно покалывать руки от пальцев до предплечий. И тогда он окончательно выныривает из дрёмы. Колет странно, словно руки передавило где-то в одном месте, и их сводит. Он вертится, пытаясь понять, что ему с ними делать, и так и сяк ложится, но ничего не помогает, покалывания пробуждают панику, потому что природу их Чонгук не понимает.       — Чонгук-а? Всё нормально? — хрипло-сонное. Тэхён приподнимается на локтях. В темноте палатки его лица совсем не видно.       — Да, прости, если разбудил.       — Ты не можешь уснуть?       — Угу.       — Это странно, ты так устал за день, я думал, сразу вырубишься, уже же засыпал возле костра.       — Не знаю, в чём прикол…       — Ты нормально себя чувствуешь?       Чонгук хочет сказать «да» и попросить не беспокоиться. Но он-то как бы нет. Врать не кажется рациональным решением.       — Тэхён, у меня очень сильно колет руки и пальцы, я не понимаю, их как будто сводит, — звучит по-настоящему испуганно.       Тэхён тут же выбирается из спальника, поднимаясь, включает фонарик на телефоне и, потерев рукой лицо, прогоняя сонливость, подползает ближе.       — Ну-ка вставай.       Чонгук покорно садится и рукава задирает. Он уже расчесал себе все предплечья в попытке остановить непонятный зуд.       — Где колет?       — От пальцев и всё выше.       — Ёлки-палки, — Тэхён касается его холодных пальцев, проводит горячей ладонью от них до локтя правой руки. — Блин… зачем я тебя так высоко затащил, что ж делать теперь-то, а…       — В смысле? Со мной что-то не так?       — Да нет, просто тут давление низкое в горах, воздух разреженный, тебе либо не хватает кислорода, либо из-за того, что твоё давление повысилось, ты, наоборот, передышал воздухом, и его у тебя в крови теперь слишком много…       — Охренеть, мы что, настолько высоко, чтобы такое происходило?       — Да нет, в том-то и дело. Но ты был нервный, непривыкший к таким подъёмам, к тому же выпил. Вино точно лишнее было.       — А при чём тут это всё?       — Ну, горная болезнь обычно от двух тысяч метров начинает проявляться, но всё индивидуально, тут климат влажный, это тоже влияет, как и алкоголь, и прочее, — бормочет, принимаясь рыться в своём рюкзаке, — хреново, что я тебе даже аспирин дать не могу, кровь разжижить.       — Почему?       — Ну так ты же пил.       — Точно… да может ладно, пройдёт?       — Ещё есть какие-то недомогания? Может быть, тошнит? Кружится голова? Тяжело дышать? Только честно.       — Да нет, правда ничего такого, только колет, — Чонгуку уже неловко, Тэхён звучит таким расстроенным и выглядит грустным. — Говорил же, что отдых испорчу.       — Не говори глупостей, со всеми бывает, это я, блин, потащил, напоил вином и не подумал даже, не хватало ещё, чтобы ты заболел… так, вот, нашёл, — вытаскивает из рюкзака небольшую пластмассовую бутылку с какой-то жидкостью и дольками лимона.       — Это что?       — Да это я утром воду себе с лимоном делал и, слава богу, выпить забыл. Давай всю её сейчас залпом пей, и посмотрим, как там дальше будет.       — Всю?       — Да, у тебя организм обезвожен сейчас, вода с кислотой поможет избавиться от покалываний. Я на девяносто восемь процентов уверен в этом способе. И не чеши, это точно не поможет, сейчас раздерёшь всё до царапин, — оттягивает его руку, которой он пытался расчесать себе правое предплечье. — Пей.       — Ладно.       Чонгук через силу выпивает кислую воду, с настоявшимся в ней лимоном, кусочки которого Тэхён тоже заставляет съесть, а потом заливает в него ещё и стакан чая из термоса, трогает пальцы:       — Ты что, замёрз?       — Не понимаю, странное состояние.       — Чонгук, ну говори честно, мы тут вдвоём, к чему эти ужимки? Я тебя не осужу, если ты мне скажешь, что замёрз, ну что ты в самом деле?       — Замёрз, — стыдливо глаза отводит. — Мне просто правда неудобно, что я доставляю столько проблем.       — Цц, дурачок. Давай вылезай из спальника, по-другому сделаем.       Тэхён в итоге Чонгука в угол палатки загоняет, расстёгивает чонгуков спальник и расстилает поверх ковриков, после расстёгивает свой, делая из него одеяло, сверху кидает все имеющиеся в наличии пледы.       — Давай, ныряй, так спать будем, вместе теплее, точно не замёрзнешь.       Чонгук почти ликует. Устраивается в импровизированной постели, а Тэхён его внезапно за талию к себе притягивает и укрывает до носа.       — Если ты будешь лежать с краю там один, тебе теплее не станет, давай, ложись поудобнее, я не кусаюсь, — просовывает беззастенчиво руку у Чонгука под шеей, поправляет их импровизированные подушки, сделанные из чехлов от спальников и напиханных в них вещей, и укладывается поудобнее, крепко к себе прижимая и спутываясь с ним ногами.       Чонгук к чертям дышать вообще перестаёт. Он так хотел этой близости, когда лежал один в спальном мешке. А сейчас и пошевелиться-то не может, сбивчиво дышит, чувствует, как краснеет, ощущая крепкое горячее тело рядом с собой. Под горой одеял становится даже как-то жарко, что ли.       — Всё, расслабься, а то не согреешься, сейчас тепло станет, попробуй уснуть, но если не пройдут пальцы, или затошнит — сразу буди меня, понял? И чтобы я больше не слышал про проблемы и прочее.       — Ладно, — и Чонгук пользуется ситуацией, обнимает в ответ одной рукой и, подтянувшись поближе, утыкается лицом Тэхёну в грудь. А Тэхён руку, что под чонгуковой головой наполовину зажата, приподнимает и снова по волосам гладит. Чонгуку тепло.       Тэхён тёплый. Он так и пахнет костром, его дыхание оседает на чонгуковой коже нежными касаниями от того, что меж их лицами почти совсем не осталось лишних сантиметров. Прижиматься к тэхёновой груди, конечно, тепло и приятно, но чувствовать его дыхание как-то уж слишком волнительно и сладко. Кто бы Чонгуку объяснил, что с ним творится.       Он понятия не имеет, дело ли в том, что просто хочется ласки после разрыва не самых приятных отношений, или в том, что Тэхён действительно понравился. Но поцеловать хочется до ломоты в костях. Чонгуку жарко и волнительно, пальцы по-прежнему колет, но сейчас уже непонятно, по какой именно причине: дело ли в давлении и лишнем кислороде в крови или в желании умиротворённого лица парня коснуться — Чонгук не знает. Каждую минуту по сантиметру всё ближе и ближе, будто бы невзначай, придвигается, и в итоге доходит до того, что он касается кончика его носа своим, не подрасчитав, и вздрагивает.       Тэхён неожиданно выдыхает шумно через нос и вперёд подаётся, прижимаясь своим носом к чонгуковой щеке. Чонгук чувствует его губы на своей коже, там, где они её будто бы нечаянно касаются. Тэхён не спит. Во-первых, дыхание слишком неровное, во-вторых, Чонгук грудью чувствует, как колотится в этот момент сердце Тэхёна. Его собственное сейчас, впрочем, в такой же истерике бьётся. Чонгук, ведомый каким-то ну просто болезненным желанием коснуться, чуть больше осторожно голову поворачивает, чувствует своими губами его тёплые и мягкие и разрушается внутри, просто крушится заживо от наполняющего каждый миллиметр тела трепета. Таких ярких ощущений он не испытывал даже во время секса. Его последний раз трясло от простых соприкосновений губами, когда ему было лет шестнадцать. А теперь он лежит напротив странного парня, что его сегодня эмоционально наизнанку вывернул, и дрожит, чувствуя, что тот, приняв правила игры, сам поворачивается, задевая своим носом его, чонгуков, и вот они, его губы… чуть-чуть вперёд подайся.       Тэхён перешагивает последний миллиметровый барьер сам и мягко накрывает его губы своими. Не целует, просто прижимается, как в дорамах, нежным, осторожным и трепетным касанием. Чонгука прошивает такой волной какого-то сложного горячего ощущения, что он поджимает пальцы на ногах и тянет носом воздух, а ладонью ткань тэхёновой толстовки комкает.       Отмирает в конечном итоге, тоже легонько чмокает тёплые губы, смазанно, тут же поворачивая голову вбок, прижимается щекой к щеке, ибо опасается того, что Тэхён поцелуй углубит.       Тэхён в ответ ведёт по его щеке носом, заставляя чаще задышать, проскальзывает губами по губам, целует в висок и, внезапно поднявшись, подминает Чонгука под себя, прижимая одну из его рук к подушке, а вторую зажимая меж их телами.       Точно не спит.       Тэхён выводит носом узоры по щекам и шее, медленно и жарко выдыхает Чонгуку в ухо и несколько раз пытается поймать его губы своими, чтобы закончить начатое, но Чонгук почему-то в последнюю секунду уворачивается от поцелуев, подставляя щёки и шею и пряча губы. Тэхён улыбается, это чувствуется кожей, которой тот губами касается.       Чонгук понятия не имеет, как долго это продолжается. Тэхён ласкает его лицо нежными касаниями губ, наваливается всем телом, пытается поймать губы, жарко выдыхая в них и промахиваясь, а Чонгук отчаянно уворачивается от гипотетического поцелуя, цепляясь за его руку, которой он его ладонь над головой удерживает, и так же тяжело дыша. Зачем они это делают? Чонгук тоже не знает.       — Долго будем в догонялки играть? — звучит внезапно хриплое совсем рядом с ухом, и Чонгуку хочется колени свести позорно и заскулить.       — Не знаю…       — Завязывай, Чонгук, ты первый это начал.       — Что завязывать? — поворачивается, чтобы поддразнить, и это критическая ошибка, потому что Тэхён, что раньше двигался плавно и медленно, внезапно резко поворачивается тоже и, приподняв бёдра и снова надавив своим пахом на чонгуков, заставляет его в пространстве потеряться от приятного давления и приоткрыть губы, а потом моментально этим пользуется, прижимаясь к ним и шумно выдыхая через нос. Чонгук сдаётся — догнал, так догнал.       Он приоткрывает навстречу губы сильнее, позволяя обхватить нижнюю своими, и Тэхён целует, да. Нежно, медленно, тут же, впрочем, принимаясь наращивать темп, скользит с одной губы на другую, не прерываясь и не давая возможности подышать, проводит по губам языком, и Чонгук едва заметно выгибается под ним, всем телом подаваясь навстречу, Тэхён снова сильнее наваливается, отпускает его руку, что удерживал до этого, продевает свою под шеей и его к себе тянет, чтобы ещё ближе, ещё глубже. Чонгук впускает в рот его язык, которым он тут же принимается ласкать его собственный. И это такой потрясающий поцелуй, господи, такой глубокий и сладкий, такой одновременно нежный и жаркий невозможно, Тэхён срывается с тормозов, принимаясь целовать быстро, отрываясь от губ, чтобы перемещаться с одной на другую. То покрывает нежными чмоками поверхность губ, то резко вбивается внутрь языком, то прикусывает нижнюю, оттягивая, то ласкает губы языком мягко, выбивая из Чонгука тихие неловкие всхлипы и стоны. Ким находит языком блестящий гвоздик на хрящике его уха, и это вкупе с посасыванием чувствительной мочки заставляет Чона сжать его бока коленями и замычать, не в силах молча выносить приятные ощущения.       — Я уже говорил тебе, что у тебя очень красивый пирсинг? — шепчет на ухо жарко и хрипло.       — Не говорил… ты решил перечислить всё, что у меня есть, и назвать красивым?       — Я не виноват, что ты такой.       — Ну неправда же.       — Когда-нибудь я тебе за такие слова… — Ким не договаривает, прихватывая зубами кожу на его шее, чем вызывает тихий всхлип, и снова срывается на влажные беспорядочные поцелуи.       Тэхёну крышу, видимо, сорвало серьёзно, потому что его движения враз стали порывистыми и хаотичными, он то сжимает плечо Чонгука рукой, то за ладонь хватается и пальцы сплетает, то лишает возможности дышать, горячо и вкусно целуя губы, то принимается покрывать внезапными поцелуями щёки и брови. Понимает Чонгук, что распалился парень не на шутку, когда он, отведя его голову за подбородок, прижимается губами к чонгуковой шее, тут же втягивая кожу, и это приятно до дрожи в коленях, а ещё это отрезвляет, и Чонгук, приподнимая плечо, отгоняет кое-чьи пакостные губы от своей шеи и, немного поборовшись с парнем за инициативу, останавливает Тэхёна, шепча ему на ухо сбивчиво: «Тише-тише, давай, пожалуйста, пока что на этом остановимся».       Тэхён, впрочем, в себя приходит быстро, падая со вздохом на своё место, скатившись с Чонгука и прижимая к себе запыхавшегося парня, и шумно выдыхает через разомкнутые губы.       Чонгуку не хочется оставлять всё так, присутствует чувство незавершённости, поэтому он приподнимается и сладко целует того в губы быстренько, после, впрочем, быстро отстранившись и прижавшись к нему всем телом.       — Я столько лет об этих губах мечтал. А теперь ты меня сам целуешь. Либо дримс реально кам тру, либо я разбился на машине, пока за тобой утром ехал, и сейчас валяюсь в коме.       — Дурак… Блин, тут всё провоняло моим дезиком.       — А мне нравится. Тобой пахнет.       — Надо было тут всё-таки пук… — Тэхён моментально затыкает ему рот поцелуем.       — Нет уж, этот момент ты не испортишь, ясно тебе? — шлёпает, отрываясь, по заднице под одеялом, Чонгук глазами блюдцами на него смотрит и не знает, что и делать, когда вот так вот внезапно шлёпают. Тэ чувствует его замешательство, хмыкает довольно и, снова к себе покрепче прижав, шепчет ему тихонько: «Спи, малышка Ри, поздно уже».       И Чонгуку бы возмутиться, да только не хочется. В этот раз он засыпает быстро, ему невозможно тепло, уютно и удобно, страшные звуки совершенно перестают пугать, даже о медведях забывает, вдыхая глубоко и наполняя лёгкие тэхёновым, смешанным с костровым, запахом. Много у него сейчас кислорода в крови или, наоборот, мало — неважно, хочется только, чтобы Тэхён под кожу попал и навсегда там остался. Дело точно даже изначально было не в алкоголе.

º♡º

Joji — SLOW DANCING IN THE DARK

      — Просыпайся, давай, хватит спать, — Чонгуку кажется, что мягкие поцелуи в щёки и шею, осторожные касания пальцами по губам ему снятся. Это невозможно сладкий сон, безумно приятный. — Чонгук-а, вставай, буба, рассвет проспим.       Чонгук потягивается и мычит, просыпаясь, потому что его, кажется, на самом деле будят. И это действительно так. Тэхён нависает над ним и, заметив, что он таки открыл глаза, склоняется к его лицу и чмокает в губы, отрывается, гладит большим пальцем по щеке, припухшей и смятой.       — Разбудил наконец-то.       — А зачем? Уже пора вставать? Уже утро? — Чонгук, если честно, в пространстве потерялся, и до него вот только-только доходит, что он не дома, не в кровати, и не один. И не с Джено. Джено никогда его поцелуями и не будил, чего уж там.       — Мы идём смотреть рассвет. Сейчас пять утра. Потом ещё доспишь, не переживай.       — О… ладно, — Тэхён поднимается и выбирается из-под вороха одеял, натягивая сверху ещё одну толстовку, а на шею вешая фотоаппарат.       Чонгук выползает следом, кряхтит из-за тупой тянущей боли в мышцах, что куда сильнее, чем была вечером, трёт лицо, пытаясь проснуться до конца, пытается влезть в какой-то свитшот огромный, который ему Тэхён бросает, надевает его, разумеется, задом наперёд, чем вызывает смех.       — Как ты себя чувствуешь?       — Вроде бы нормально, — и ему правда нормально.       — Возьми плед, утром холодно. И догоняй, я там буду — возле башенки.       Чонгук сонно кивает и принимается натягивать кеды, что по возвращении, к слову, восстановлению уже подлежать явно не будут, закутывается послушно в плед и, морщась от противного влажного холода, в полупотёмках плетётся к окраине вершины, едва различая в предрассветной дымке силуэт Тэхёна, что что-то там уже фотографирует.       — Ва-а, красиво, — тянет, подходя ближе и вглядываясь вдаль, тут же, впрочем, зевает, заставляя Тэхёна снова рассмеяться, кутается в плед, а тот фотографирует теперь уже его, да.       На фотографиях Чонгук с полуприкрытыми глазами смотрит в объектив и сонно улыбается, весь помятый, лохматый спросонья, в куче одёжек и в одеяле на фоне просыпающегося солнца и туманных гор.       — Чонгук! — кричит Тэхён внезапно громко, заставляя вздрогнуть.       — Что такое?       — Ты очень красивый!       — Тэхён… — он краснеет до корней волос, отворачиваясь от парня и снова вглядываясь вдаль.       Зелёный бархат гор кажется тяжёлым и влажным сейчас, солнце только-только поднимается из-за восточных склонов, вокруг стелется слоями туман. Где-то он плотнее, где-то — наоборот — прозрачнее и легче, и действительно напоминает облака, а внизу, в долине, вообще кажется настоящим молоком. Чонгук понимает, что не видит подножья гор, вокруг только купающиеся в тумане вершины. Он словно снова над миром, парит где-то высоко, а солнце ласковыми лучами постепенно начинает освещать зелёные склоны, потихоньку этот самый чудесный туман прогоняя. Чонгук в полной мере в этот момент осознаёт, почему гора носит такое название. Туманы здесь невероятные.       Он даже не вздрагивает, когда Тэхён, перекинув фотоаппарат за плечо, внезапно обнимает его со спины, сцепляя руки на животе, и прижимается тёплым поцелуем к затылку. Ему настолько хорошо и комфортно рядом, так спокойно и уютно, что даже думать ни о чём постороннем не хочется.       — Нравится?       — Очень… — выдыхает растерянно. — Я не хочу, чтобы сюда доходила индустриализация, будет лучше, если всё останется, как есть.       — А как же дорожки вместо тропинок?       — Нормальные тропинки, и так удобно.       — А лучше гор могут быть только горы.       — И путь. Путь в горы.       Тэхён смеётся приглушённо, снова нежно целуя Чонгука куда-то в шею, и устраивает подбородок у него на плече.       Чонгук чувствует, что счастливее, чем сейчас, он, наверное, никогда не был, необычнее моментов в жизни, чем этот, у него никогда не случалось, а красивее рассветов он никогда не видел.       Это просто что-то невероятное.       Здесь звёзды ближе, воздух вкуснее, зелень ярче, и дышится свободнее от ощущения, что жизнь зациклилась на этом невозможном моменте, словно и нет ничего там — у подножья. Здесь камни горячие днём, кусты мокрые от росы ранним утром, а поцелуи заставляют трепетать так, словно снова семнадцать, и от каждого прикосновения сердце заходится.       Это магия гор? Или Чонгук впервые в жизни по-настоящему взаимно влюблён? В человека и в жизнь.