III. Охота на ведьм

Безымянное поселение, штат Керетаро, Мексика Неподъёмная туша вдавливает в землю, не давая пошевелиться и даже вздохнуть, капающая с длинных, острых клыков слюна обдаёт гнильём и разлагающейся падалью, вызывая рвотные позывы, раздвоенный язык, то ли змеи, то ли огромной ящерицы, дрожа, пробует, лижет воздух, крысиная морда чудовища с оскалом койота, покрытая тускло мерцающей чешуёй и редкой, свалявшейся шерстью, становится ближе, глубоко посаженные глаза, то проваливаются в глазницы, прячась за мембраной подвижного века, то вновь вспыхивают, преломляя в красный отблески света, челюсти раздвигаются, издавая пронзительный свист и стрёкот... шею пронзает невыносимая боль... —Murrda! Шипя, Сегундо с громким шлепком размазывает присосавшегося к шее крупного москита, кляня почем зря и Тэкито, и его братца, развлекавшего собравшихся у вечернего костра ребятишек страшилками о чупакабре . Хотя Дьёго в своих попытках оживить древние байки был хорош. Блестя глазами и ожесточённо жестикулируя, он в красках описал жуткого монстра, которого якобы видел своими глазами, когда вызвался караулить пропадающих неизвестно куда овец из общего загона. А когда история подобралась к моменту, как чудовище, почуяв запах чужака, оторвалось от трапезы и медленно повернуло к нему морду, втягивая ноздрями воздух, голос рассказчика и вовсе задрожал настолько правдоподобно, что даже Сегундо поверил. Что уж говорить об остальных? Мальчишки в этот вечер расходились по домишкам и хижинам непривычно притихшие, опасливо озираясь в кишащем монстрами мраке. Один Сегундо, пнув рассыпавшуюся снопом искр головёшку, посоветовал сочинителю жрать поменьше пейота . На что Дьёго промолчал, но нехорошо улыбнулся. А Тэкито, не удовлетворённый такой странной реакцией старшего брата, решил взять Сегундо на слабо: "Ты типа крутой такой, да? Да я быстрее нажрусь дерьма игуаны, чем ты переночуешь один за загоном!" Нажрёшься, отборного, и Сегундо позаботится об этом, притащит свеженькое сегодня (уже) прямо в школу. Остаётся утешаться этим, сталкивая с себя свалившуюся, видимо, во сне тяжёлую груду старых баннеров, которые они привезли с отцом из города, чтобы укрывать лодки. И теперь от его волос и одежды несло тухлятиной: скопившаяся в складках плёнки застойная вода, наверное, вся на нём. "Cabeza de mierda..." — бормочет он, выбираясь из лодки. Тэкито должен был проверить и растолкать его около полуночи, но стоящая прямо над ним круглая, пустая луна и знакомый рисунок созвездий убеждают Сегундо, что он явно переспал оговоренное время. Ворча, он стягивает вонючую футболку и, запулив её в прибрежные кусты, сбегает к реке. Вода ледяная, и окунаться в неё желания никакого, но и терпеть эту вонь тошно. Потому, выдохнув сквозь зубы, Сегундо размашисто окатывает голову и грудь, а потом и просто, задержав дыхание, ныряет лицом в реку и, отфыркиваясь, отряхивается, прямо как Вихо... Вихо... Чёрт его знает, что с ним было сегодня, да и вообще с собаками: лай и скулёж не прекращались до самой темноты. Потом вроде успокоилось... И сейчас... Сегундо прислушался. Было тихо... Нехорошо тихо. Странно, что он только сейчас это понял. Ночь, всегда полная сырых, прелых, душно-пряных запахов и своих, особенных звуков, совершенно онемела. И в запахе отчётливо различается гниль. Холодок пробегает вдоль позвоночника. Вздрогнув, он оборачивается, спиной ощутив чей-то цепкий взгляд... Тихо. Ничего. Где-то крикнула ночная птица. И ещё дальше другая эхом ей ответила. Глубоко вздохнув, Сегундо усмехается собственным страхам (ну тихо, ну воняет, подумаешь – не отмылся), но по дороге домой всё же решает проверить овец. И чем ближе он подходит к загону, тем крепче и острее становится ощущение опасности. Потому последний участок пути Сегундо преодолевает пригнувшись или полуползком, скрываясь в высокой траве. Подобравшись к самой изгороди, мальчишка замирает, превращаясь в подобие собственной тени. Овцы лежат вповалку, но, приглядевшись, он замечает, что их бока вздымаются и опадают. Спят? Бред. Овцы так не спят. Сегундо привстаёт, чтобы рассмотреть лучше, и в самом дальнем закутке вдруг замечает что-то чужеродное. И живое. И чудовищное. Блеклый свет луны не слишком верный помощник глазу, но... Серое, огромное, покрытое шерстью тело, отдалённо своими очертаниями напоминающее человеческое, склонилось над одной из овец... Перед глазами ожила кривая усмешка Дьёго... Где-то на краю сражался захлебывающимися аргументами рассудок. Его разыграли?.. Нечто шевельнулось, повело головой, дёрнуло собачьими ушами, будто что-то почуяв... Немыслимым усилием Сегундо удержал рвущийся наружу крик. И даже дыхание. Одному ему не справиться. Он должен добраться до дома. Там отец, там мачете... Вихо... Он застыл. Стараясь не дышать. Монстр издал полурык-полусвист... и вновь опустил морду. Рассматривать и ждать дальше Сегундо не стал... Босые ноги неслышно и выученно быстро ступают по траве, унося его дальше от страшного места, ближе к дому (вот и он уже), ближе... Почему молчит Вихо? Почему так тихо?.. Серая тень мелькает между хижин. Едва уловимое движение, но намётанный глаз охотника видит его. Живот сводит, пересыхает во рту. В доме младшие братья, отец... Он пережидает в своём укрытии из наваленных кучей листьев, веток и какого-то тряпья. Тяжело и часто дыша. Долго. Покинуть, сдвинуться с места всё никак не получается. И выковыривает его, изгоняет тяжёлый, сырой запах плесени, прелости... гниения. Сморщившись и до скрипа сжав зубы, Сегундо на четвереньках подбирается к хижине. Перемазанная тёмным, оборванная собачья привязь. Вихо... Он не сразу понимает, что чёрная, мохнатая, бесформенная груда рядом - обезглавленное тело его пса... Но понимает. Сердце стучит громче подвешенной над входом костяной колотушки – отгонять злых духов, местный колдун отдал отцу... Сегундо срывает висящую рядом змеиную кожу, натягивает её на предплечье (сильнее оберега у него нет), хватает прислонённое к стене мачете, одними губами, то и дело сбиваясь, повторяет:"Padre nuestro que estás en los cielos, santificado sea tu nombre, venga a nosotros tu reino, y hágase tu voluntad, así en la tierra como en el cielo... Padre nuestro ..." Заглядывает внутрь, уже понимая, что может там увидеть, заставляет себя увидеть, не веря, всё ещё... Но внутри пусто. Пустой, устланный сухими листьями пол, пустые матрасы... И только чёрные пятна повсюду. И стойкий, тошнотворный металлический запах... Теперь... Он один?.. Ещё толком не осознавая, не видя, он шатко оборачивается, окаменевшими пальцами вцепившись в рукоятку мачете... И... На него глядит человек. Чужак. Белый. И Сегундо готов обрадоваться уже тому, что это человек, или удивиться, как человек, одетый в чёрный костюм (таких он видел только в фильмах на телефоне отца Тэкито: суперагенты суперслужб?), вообще очутился здесь... Но не выходит. Ничего. И проснуться тоже. Мачете выскальзывает из разомкнувшихся пальцев, ноги, вдруг потеряв сноровку и пластичность, сами ведут его вперёд. Но он не хочет. Сегундо не хочет! Он теперь видит, что в ногах у человека лежит тело в похожем костюме. Тело без головы. И на руках человека кровь. И луна выбеливает прядь в кромешно чёрных волосах и зловеще отражается в бездонных провалах зрачков... И человек не пришёл его спасти... И это... Не чело... Чудовищный оскал искажает лицо незнакомца. Но в этот миг мальчик вдруг получает обратно себя, своё тело... Он отбегает назад, чтобы схватить мачете и, подняв голову, видит, как на человека (нет) в чёрном с невозможной скоростью набрасывается красивая белая женщина в разорванном алом платье, с горящими глазами и растрёпанными волосами, и лицо её разрывает оскал зверя – ведьма...bruja... И что-то ещё летит за ней... Проснуться Сегундо не может. Но он может бежать. И он бежит. Уже не понимая и не замечая ничего. Сквозь тонкие стены хижин, путаясь в развешанном на верёвках белье, наступая на кухонную утварь, что-то скользкое, что-то режущее, впивающееся, мерзко мягкое, тёплое... вслепую размахивая мачете... Он бежит, пока перед глазами, почти лицом к лицу (к брюху) , вдруг не оказывается... оно. То самое существо из овечьего загона. С хрустяще-чавкающим звуком вгрызается в шею малыша Тавиньо, сжав в когтистых лапах его безжизненное тельце, а рядом, у его лап, словно омертвевшая, застыла трёхлетняя Чикита, и кровь брата капает на чумазое, удивлённо-невинное личико... Думать некогда. И Сегундо не думает. Он наотмашь полосует по плешивой, изъеденной язвами, покрытой коростой, шкуре, ощущая, как острый металл, перерубающий лианы и молодые деревья, входит в плоть и кости. В лицо ему брызжет чёрная дрянь... Сквозь клокочущий рёв Сегундо успевает выкрикнуть: "Corre! " – очнувшейся вдруг и зарыдавшей от ужаса малышке... Увидеть, как монстр, отбросив прочь маленькое тело Тавиньо, легко вытаскивает из своего тела мачете... И на глазах истекающая чёрной жижей рана начинает затягиваться... И дальше его сжимает до хруста ломающихся рёбер, поднимает и куда-то несёт... Боли так много, что она перестаёт быть, и всё вокруг: впивающиеся в плечо и живот бритвы когтей, хлещущие по лицу ветви деревьев, прыгающая между ними красная луна... Сегундо уже не понимает, что в какой-то миг всё останавливается, он не видит, как челюсти монстра сжимаются на его шее, не слышит, как, влажно чавкнув, рвутся жилы... Потому что ему больше не больно... Потому что Сегундо больше нет. И только равнодушно-холодная полная Луна находит брошенное на камнях изломанное, обескровленное тело того, кто отдал свою жизнь за другого, чтобы, не спросив, даровать ему жизнь новую, иную...