III. Охота на ведьм

США, Нью-Йорк Молчание затягивается, и в голову сразу начинают лезть разные мысли. Возможно, она неверно истолковала его знаки, порой проявляемые в пылу страсти, от которых она, как и сама её природа, так настойчиво бежала, уклоняясь, нарочито игнорируя… Возможно, им следовало… — Вик, — поëрзав, она обхватывает плечи, прикрывая наготу, — нам прежде следовало обсудить, возможно… — Возможно… — его ответ отдаëтся странно бесцветным эхом. Вампир аккуратно, даже, пожалуй, педантично, убирает коробку на прикроватную тумбочку, поднимается. Неторопливо обходит кровать, приближаясь к ней. Опускается, но не на постель, а на колени рядом. Мия прикусывает нижнюю губу, ещё сладко зудящую памятью его поцелуев. — Иди ко мне, — негромко приглашает он. Девушка послушно подвигается к краю, подбирая под себя ногу. — Ближе, Мия, — в низко рокочущем полушëпоте звучат требовательные нотки. И не дожидаясь, пока его настоятельная просьба будет удовлетворена, сам, подхватывая под бëдра, рывком притягивает её к себе. Удерживая равновесие, Мия падает на локти, приподнимается и оказывается ближе. Настолько, как нужно ему. Так, что вынужденно разведëнные бëдра не препятствуют грубоватому трению ткани брюк о чувствительную, слишком нежную кожу. В том, что он сейчас полностью одет, а она полностью обнажена, есть что-то постыдно неправильное, но, определëнно, волнующее. Не только её. Его желание она ощущает даже очень явственно (и своё, томительно сковывающее низ живота, медленным жаром растекающееся по венам). И его контроль. И не отстраняется, ногами обхватывая его ягодицы, чтобы стать ещё ближе. Как нужно ей. И ясные, как гладь горного озера, глаза темнеют, напитываясь его темнотой… — Вик, я… — пальцы её, нетерпеливо поцарапывая бледную кожу, ласкают его шею, незаметно расправляясь с пуговицей на вороте рубашки. — Ты же видишь… Почти умоляюще Мия тянется к его губам, и он склоняется, но не даëт ей желаемого, не касается. Так мучительно близко… — Я вижу твоё старательное стремление принести удовольствие мне, — прохладный захват надëжно сковывает её запястья, обездвиживая, подчиняя… Но сегодня она не станет противиться, не застрянет на месте, она сделает шаг… — Не только, — чуть прищуриваясь, но не отводя глаз, чтобы он видел. — Я хочу этого. Сама. А ты… Что-то падает на постель рядом, но он не позволяет смотреть, перехватывая её подбородок, ни на что, кроме. — Я исполню обещание. И Мия смотрит на него. На непринуждённо острые движения пальцев, отпустивших её и распускающих тугую петлю галстука. Смотрит, как плотный, прохладный чëрный шëлк, скользя, соблазнительно небрежно ерошит смоль волос — коснуться самой, зарыться… Запястья вздрагивают в привычном стремлении к нему, к противоборству, желанию свободы, но, покоряясь его воле и иному её желанию, затихают. — Знала бы ты, — Виктор отпускает её руки, оставляя в ладонях кроткий, почти целомудренный поцелуй, но теперь ладони её горят… — как волнует меня то, что я в тебе сейчас слышу, девочка моя. Она знает. Она тоже слышит его, много отчëтливее, чем саму себя. И потому произносит: — Я готова идти дальше, Вик. — В таком случае, — он тянется за чем-то, другой рукой вновь удерживая её подбородок, — и тотчас разгорячëнной кожи живота касается что-то прохладное, грубее, шершавее его пальцев, — я готов, — касание остаëтся, но вместе с тем медленно поднимается, с предельной точностью повторяет сбившимся дыханием пульсирующее сечение рëбер, скользит между грудей, к ключице, обвивает шею… её подарок, — вести тебя, милая. Верëвка остаётся с ней, проводом под напряжением, и его руки замыкают цепь, смыкаясь на её шее. Страстно, порывисто и… бережно. Любовно оглаживают плечи, спускаются к грудям, вдавливая, скользя по ним всей поверхностью ладоней. Тело её искрит… и остаëтся неподвижным. Чего ей это стоит? Он знает, испытывая пределы, кожей ладоней читая упругую податливость её тела, узнает подкожно, чует собой. Мия сдавленно стонет: до болезненности сдержанной ласки мало! Соски, твердея, заостряются, тоскуя по ускользающей прохладе его пальцев, томясь от близости и недоговоренности прикосновений. Дышать становится больно, кислород в лёгких воспламеняется, выжигая грудную клетку, всё под прутьями рëбер, и пламя это покорно рукам, обрамляющим пылающее тело. И вслед за ними движется вниз, к животу, к напряжëнным до судорог мыщцам ног, заключивших его в плотное кольцо. Твëрдо, уверенно, властно руки разводят её бëдра шире, размыкая кольцо, и Мия не справляется, подаётся к нему, чтобы удержать. — Виктор… И попадает в шëлковый аркан, мгновенно стягивающий её запястья. — Тише, девочка. Я никуда не ухожу. И спешка нам ни к чему, — шепчет он, лаская дыханием уголок раскрытых неутолëнной жаждой губ. Влажная прохлада задевает её подбородок, опаляет шею, ключицы, замирает у груди, заставляя дышать чаще. Грудь её наливается тяжестью, ноет предощущением близости, но Виктор сдерживается и держит её. Держит, обездвижив руки, намотав галстук на кулак. И Мия, не в силах больше сносить эту дразнящую пытку, падает навзничь, роняя его на себя. — Нетерпеливая, — вампир, будто предугадав её манëвр, упреждает падение, упираясь коленом в край постели, бережно ловит, удерживая её между лопаток и, словно хрупкую драгоценность укладывает на кровать. — Искушающая… — Жестоко, Виктор, — жалобно обвиняет она, делая слабую попытку освободиться. — Исполнять обещания? — невинно интересуется он, щекоча дыханием и растрепавшимися волосами кожу чуть ниже пупка. Короткие, внимательные поцелуи то кружат на месте, то опускаются ниже, попадая в такт обезумевшему сердцу. Её запястья всё ещё обездвижены и прикованы к его руке. Потому в её затуманившемся сознании мелькает мысль, что невозможно… То, как Виктор касается её, кажется, повсюду, легко, лишь разжигая желание большего: обрисовывает очертания груди — и следом же краешками ногтей задевает внутреннюю поверхность бëдер, словно невзначай притрагиваясь к сокровенному. Поцелуи уходят ниже, становятся требовательнее. Мия с готовностью раскрывается ему навстречу, и, когда язык и губы вампира достигают её естества, первый же импульс пронзает тело насквозь. Но Виктор не намерен торопиться, и ласки его, томительно неспешные, вовсе не сулят быстрого освобождения. Прохладный, чуть шершавый язык умело подводит к краю, порхающе играя у входа, нежно собирая вкус, аромат её вожделения, кружит у самого средоточия, вновь и вновь обходя, взвинчивая жажду до невыносимого. Пустота внутри требует быть заполненной, расходясь настойчивой пульсацией, Мия жалобно поскуливает, сдавливая локтями болезненно ноющую грудь, бессознательно задевая беспомощными пальцами верëвку-напоминание и зло отбрасывая, извиваясь всем телом в беспомощных попытках достичь его, подвести ближе… И вампир сжаливается, отпуская связанные запястья. Подхватывая под ягодицы, держит на весу, вторгаясь пальцами в истекающее соками лоно, жаждущее, зовущее иного вторжения. Мия выгибается, замирая в его руках, запрокидывая голову, и Виктора пронзает настоящее откровение момента, его первозданная искренность, красота. Не в силах долее противостоять ей, он продолжает движения, в унисон пульсации её тела, смыкает губы, прикусывая… Ощущает, как жадно, сладко она сжимает его пальцы. Как вздрагивает в любовной судороге доверенное ему тело. И затихает в его руках. Он опускает её любуясь. Как прекрасна она. Как совершенна. Как лениво-грациозны её полные истомы движения, как пленительна мимолëтная дрожь ресниц, как отблески свечей играют в красном золоте волнистых локонов, как пламя страсти распускается тающим румянцем на коже. Как неодолимо влечёт к себе её кожа… И он, не противясь искушению, ложится рядом, собирая подушечками пальцев удивительное её сияние — мрамора античных изваяний в лучах вечерней зари — сияние их любви… Любви, которой ещё пóлно её тело, призывно, едва ощутимой дрожью, россыпью мурашек, отвечающее на тихую, невинную его ласку. Малой искры — и пламя вспыхнет вновь… И её каприз, укрощëнной змеëй только задремавший, не испитый, не исполненный… Виктор ослабляет петлю на её запястьях, высвобождая руки, покрывая красные следы поцелуями. Трогает, нет, сминает пунцовые губы, сладкие — томлением, желанием, кровью… Кровь… — Вик… — Мия встревоженно открывает глаза, не потому, что он резко отстраняется, нет, Виктор отступает плавно, но она слышит его, то, что в нём: вампир не успевает закрыться. — Это не ты, — она осторожно пробует лопнувшую на сухой губе ранку языком, понимая, — не из-за тебя. Просто… — Всё хорошо, милая, — он успокаивающе касается её лица, вот только то, что она чувствует, так непохоже… — Ты, должно быть, хочешь пить. Я скоро вернусь. И уходит. А Мия остаëтся. Какое-то время просто лежит, осознавая, приходя в себя, но потом это положение для тела становится не то, чтобы некомфортным, а, наверное… глупым. Глупо, именно!.. Поднимаясь, зло сдëргивает с шеи верëвку (всё должно было случиться не так!): — Как же глупо!.. Глупо!.. Боже, идиотка!.. Стенания не имеют никакого смысла, и злость, и обида. Она это понимает. Нужно успокоиться. Виктор прав. Ей нужно попить воды и успокоиться. А после поговорить с ним. Хотя вообще-то именно с этого и стоило начать. Просто сесть и поговорить, и уже после… Губа снова начинает кровить: Мия неосознанно закусывает её. Разворошив содержимое ящичка тумбочки, девушка находит салфетки, выдëргивает одну, садится на кровать, вытирая кровь, и фыркает, случайно нащупывая злосчастную верёвку: — Волнующий опыт. Главное, своевременный… Что ж… Ждать его здесь? Ироничным взглядом она обводит догорающие свечи — ответ очевиден. И Мия, набрасывая шёлковый пеньюар, идёт к двери, чтобы, распахнув её, уткнуться в его грудь и услышать бархатное: — Очевидно, я и твоё терпение едва не разминулись. — Что-то не так? — находит, что спросить она, глупейшее из возможного: когда у них вообще что-то было так. — Ничего серьëзного. Артур, — поясняет он, успокаивающе приобнимая её, и замечает кривящееся подобие улыбки: действительно, составляющие его фразы напоминают неудачный парадокс, но не в этот раз. — Ты куда-то собиралась? — Угу, — подняв голову, Мия замечает в его руках бокал с водой, — но, похоже, решение нашло меня само… И да, я знаю про древнекитайского детектива, — предупреждает следующую реплику, прочитывая её в тепло улыбающейся черноте глаз, — можешь не напоминать, — забирает у него бокал, делает глоток, — наши с ним методы обретут идентичность, видимо, когда я стану настолько же древней. Нам нужно поговорить. — Конечно, — просто соглашается вампир, заводя её обратно в спальню. Оказывается не так просто. Мия в молчании усаживается на кровать, вцепляясь в бокал, как в волшебный артефакт, который непременно облечëт её мысли в самые правильные слова. Странно, что этого не происходит. Виктор опускается рядом. — Так о чëм ты хотела поговорить? Она неопределённо поводит плечами. Виктор берëт её руку, раскрывает пальцы. Вот и волшебный артефакт — сбитая в плотный ком салфетка, испачканная её кровью. — Да. — В таком случае начать следует мне. Скажу прямо: я серьёзно обеспокоен. — Я понимаю, но и прошлый раз… — Уверен, не совсем. Прежде чем ты подберëшь слова и интонации, чтобы щадить меня, я поясню. Прошлый раз, вернее, прошлые разы… имели под собой вескую причину — голод. Здесь же всё иначе. Я не понимаю, что спровоцировало срыв. Не понимая причин явления, невозможно найти способ борьбы с ним, невозможно определить, не повторится ли подобное вновь и когда повторится. Невозможно его контролировать. — Вик… — Это не означает, что я собираюсь тебя избегать. Но я собираюсь найти ответы на свои вопросы. Твоя безопасность рядом со мной — вот что меня беспокоит. Сейчас, — он разворачивает салфетку, — я контролирую себя абсолютно. Я хочу, чтобы ты знала. — Но я тоже хочу, чтобы ты знал, Виктор. Потому что ты тоже не совсем понимаешь. Я отдаю себе отчёт в том, кто рядом со мной. Даже не рядом уже… Ты со мной. Я понимаю риски. Я буду готова к возможности повторения того, что произошло. Но, что бы ни случилось, я знаю: то, что ты чувствуешь ко мне, то, что чувствую я, — сильнее, вернее любых инстинктов. Я верю тебе, я знаю тебя, Виктор. Он отводит взгляд, пряча глаза за плотным сумраком ресниц, находит чёрную верëвку. Почему в его руках она выглядит настолько иначе… Так естественно и так… Дыхание её учащается, а во рту вновь пересыхает, но о бокале с водой не думается вовсе… — Тот самый самоотверженный акт веры? Больно. Потому что без брони, без защиты, потому что он, сразу, под дых. И почти так же, как и больно, почти следом — ясно: он о себе, на себя. Вот только не легче не становится. И руки заняты. Хотя теперь, возможно, чем-то полезным. Мия отпивает — смыть, проглотить эту горечь. — И да, и нет, — выходит на удивление без надрыва, продолжить бы в том же духе. — Да, это доверие, знак, своего рода… Нет — я хотела испытать себя… с тобой… Ответом ей — тишина. Но между ними столькое случалось, происходило, обживалось именно в тишине… И сейчас происходит. Он возвращает ей взгляд: — Нам действительно следовало обсудить заблаговременно, — официально прохладный тон вдруг ломается, выпуская бархатную нежность, — девочка моя. Он высвобождает из её пальцев бокал, отставляя его на тумбочку, и, кажется, берëт с неё что-то. — Действительно следовало, — мягко обнимает её за плечи, привлекая спиной к своей груди, — тебе — открыться мне в своëм желании, удостовериться, — перебрасывает шелковистый, золотом мерцающий поток на одно плечо, обнажая шею, шепчет, тревожа дыханием нежную кожу, лишая её разум всякой способности мыслить ясно, мыслить вообще, — в том, что партнëр имеет определённый опыт, во избежание дискомфорта, и тем паче, — губы его продолжают сладкую пытку, а пальцы запутываются в волосах, перебирая и слегка оттягивая пряди, вынуждая откинуть голову назад, — травматизма. Я должен был, — плечи её неожиданно получают полную свободу: тяжесть собранных заколкой волос сохраняет память его рук, прикосновений… и ткань предательски легко за ними следует, открывая — для него, — отвести сомнения, напомнить, что твоя сила для меня бесспорна, не нужно доказывать её в борьбе, стыдиться своей нагой уязвимости: единственная чистая эмоция, которую она возбуждает во мне, — восхищение. Я должен был объяснить, что не преследую цели тебя побеждать, — не распуская пояса, пальцы его отводят с груди полу пеньюара, задевая твëрдую горошинку соска и уже намеренно возвращаясь к нему, окружая большей внимательностью, — ответом ему служит тихий стон, и вампир на мгновение прикрывает веки. — Потому что, вручив себя, ты совершенно, — слова его только скользят по краю сознания… то, что он делает… то, что желает её тело… — меня обезоружишь, всё, что останется мне, — восхищаться тобой, сберечь тебя, любить, — сладострастный дурман его ласк, его слов… — тебя. Всё это могло быть. Но теперь лишено всякого смысла. Потому что есть ты, — и всё замирает, потому что он вдруг останавливается, просто прижимая к себе распалëнное, изласканное и сейчас удивлённое тело, близко, рëбрами чуя биение его жизни, — ты у меня есть, и у тебя есть право сказать… — Да, — звучит слишком быстро, чтобы быть обдуманным, но слишком уверенно, чтобы требовать размышлений, сейчас сомнений нет, есть желание и право быть в его руках и повторить своё, — да, Виктор. То, что происходит дальше, Мия проживает ощущениями. Слова? Да, когда, направляемая им, она сама сводит за спиной предплечья, и его поцелуи уговаривают, раскрывают её машинально сжавшиеся пальцы: «Не думай ни о чëм, милая, расслабься, отпусти. Позволь мне о тебе позаботиться». Протест всё ещё живёт в ней, когда кисти рук оплетает знакомая скользящая прохлада галстука. В её теле, в сопротивлении мышц ненадëжным для них путам. Виктор слышит, обнимая уже скованные плечи, напоминая о том, что он берëт её. Руки, плечи… Открывая бесстыдно и красиво (взглядами, прикосновениями убеждает её вампир) выставленную на обозрение грудь. Кожа становится предельно чувствительной, покрываясь мурашками от малейшего колебания воздуха. Мия вздрагивает, не в силах сдержать стон, когда верëвка ложится под грудь и начинает скользить, словно пробуя её кожу. Достигая его руки, заведëнной между лопаток, вдруг исчезает… И появляется вновь, уже увереннее, жëстче, стягиваясь в скользящий узел на спине, продолжает свой путь над грудью, сдавливает, туже, останавливается в той же точке. Поднимается к шее. Его короткие контролирующие или ласкающие касания пронзают и успокаивают. Мышцы рук, скованные и напряжëнные напоминают о себе лёгкой болью. Мия закрывает глаза, вновь пробуя отпустить: иного не остаëтся. С её телом происходят удивительные метаморфозы. Лишëнное возможности отдавать, оно становится жадным, чувствительнейшим «приëмником». Его прикосновений, сдержанных, деликатных, мало, тело жаждет больше — и мучительно сладкое, жгучее скольжение раскалëнной её же телом верëвки становится его продолжением. Между лопаток, где узлы поднимаются выше к шее, всё горит. Она чувствует трение верëвки о кожу, давление на мышцы, глубже, там, где инстинкты сохранения «я» и свободы сходятся в последней схватке с более древним, подспудным и, наверное, проигрывают. Виктор снова натягивает верëвку, и тело её готово сойти с ума… Но всё становится неважным. Всё это вдруг становится единым. Тишиной, в ней и снаружи: в колебании и потрескивании тающих свечей, его дыхании, близком, так идеально совпавшим с её, в тонком, размеренном свисте верëвки, оплетающей её тело, словно не её… в пустоте, в отстранëнной ясности… — Посмотри на меня, Мия, — словно издалека доносится его голос, — ну же, милая… Тяжело и неохотно она поднимает веки, возвращаясь в реальность. Прежнюю и…нет. Как она всё ещё стоит на ногах?.. Удивиться она не успевает, потому что — он. Он — первое, что Мия видит и уверяется: сейчас она точно единственное, что видит вампир. И как он её видит… — Вик, — складывают ещё непослушные губы и произносят совершенно по-новому давно живущую с ними истину, — ты мой, Вик, ты — мой. — Всегда твой, родная, — вампир проводит ладонью у её лица, нежно, зачарованно, словно Пигмалион, опасаясь неосторожно навредить своему творению. — Поцелуй меня, прошу, — впервые легко, потому что она не сражается, не доказывает, не усмиряет, потому что она знает, каков будет его ответ. Пальцы вампира, едва притрагиваясь, обрисовывают её губы, так трепетно, словно бы они вышли из-под его руки, уходят, коснувшись ушной раковины, к затылку. С тихим щелчком размыкают заколку, отбрасывая на кровать, зарываются в её волосы. Виктор слегка отклоняет её голову, кладёт руку на поясницу, требовательно привлекая ближе, с нажимом ведëт вверх, стягивает узлы, снова вызывая у неё стон и выпивая с её губ, жадно, голодно, до капли. И возвращает прежде, чем Мия успевает всем существом отдать, ответить. Возвращает, уже не сдерживаясь. Расстëгивая и срывая рубашку, брюки, приникая к ней всем телом, так, что верëвка и узлы оставляют следы, печать на его коже. И этого мало. И ей мало, ей, чьë обездвиженное тело каждым своим нервом стремится к нему, ближе… — Ближе, Вик, пожалуйста! — выстанывает она, оказываясь уже над ним на кровати. — Смотри, только смотри на меня, Мия, — сквозь какую-то пелену слышит она и поднимает глаза, впуская его, всего… Ощущения настолько сильные, что Мия готова взорваться и рассыпаться на нём сейчас, вот… Но вампир держит её. Держит на краю эйфории, над самой пропастью, проникая, глубже, ближе, каждым движением… Так сходят с ума, должно быть, так умирают… Но вампир держит. Заполняя тело её, сознание, разум, превращая саму её в квинтэссенцию наслаждения… Подобное случалось лишь раз, в ту самую ночь белой розы, когда по неопытности своей она даже не поняла сначала, что Виктор брал не только её тело. После она бежала подобного, и он не нарушал выставленных ею границ. Но тогда, в тот первый раз, она смогла прикоснуться к его силе… Нет, сейчас всё было по-другому. Теперь она принимала его сама, принимала всё, что он готов был отдать ей. Открытый сосуд, она принимала… Не успевая, не в силах осознавать, что грань между отдающим и принимающим в какой-то момент истончилась и схлопнулась, что руки её оказались свободными, что, судорожно вжавшись друг в друга, они, застыв на мгновение в своём безвременье, взорвались с ослепительным звоном, рассыпаясь вдребезги… Стëкла, лампы, колбы свечей… И летя в пустоту, он успел укрыть её своим телом… *** Когда будильник настойчиво гудит под её ухом и она, привычно шаря рукой, промахивается мимо привычной тумбочки, остаëтся только открыть глаза… и в первый момент решить, что ей всё приснилось, и даже усмехнуться тому, что за бесплодное ожидание не впервые нарушившего её планы супруга Морфей, похоже, соизволил порадовать весьма нетривиально… Хотя странно, что она заснула в гостевой… Мия вообще не помнила, чтобы накануне сюда заходила… Да и весь вечер накануне помнится смутно… И почему она без одежды… И почему… От проклятия бесконечных «почему» её спасает лист, свëрнутый вдвое, на соседней подушке. Успев и удивлëнно обидеться (значит, Виктор всё же здесь был), и разозлиться (и даже не соизволил её разбудить, вот же!..) и задуматься, Мия всё же берëт листок в руки, разворачивает… «Доброе утро, ангел мой! Как бы страстно ни желал я встретить твоё пробуждение, дела вынудили меня отлучиться в город. Сегодняшний вечер я посвящу Вивиан, но, памятуя о твоих планах, рассчитываю, что ты выделишь время на нашу встречу: нам, определëнно, есть, что обсудить. Будь послушной девочкой, не поднимайся в спальню: сейчас там небольшой беспорядок. К возвращению Вивиан, я полагаю, работы по приведению комнаты в надлежащий вид будут завершены, или же ей придётся несколько задержаться у подруги. Как бы то ни было, решение этого вопроса я возьму на себя. Завтрак ожидает тебя на столе, не пренебрегай им: тебе необходимо восстановить силы. И обязательно сообщи мне о своём самочувствии. Твой В. P. S. Elle se penche Sur moi Le coeur ignorant Pour voir Si je l'aime Elle a confiance Elle oublie Sous les nuages De ses paupieres Sa tete s'endort Dans mes mains Ou sommes-nous Ensemble Inseparables Vivants vivants Vivant vivante Et ma tete Roule en ses reves P.P.S. В следующий раз выбор структуры плетения и материала подарка я возьму на себя: он был поистине безжалостен к твоей коже.» По мере чтения оставленного им письма воспоминания о прошлой ночи оживают, как и богатейшая палитра красного на её щеках. От самой себя пряча смущение, Мия усмехается: «То же мне, невинная сорокапятилетняя дева!» Впрочем, как ни крути, её кавалер всегда будет более опытен… Гораздо более… А интересно… Мысли её прерывает случайный взгляд на часы: если она собирается всё успеть — а она собирается, — помечтать можно и за рулём… Хотя да, тоже не стоит… Однако сразу подняться так и не выходит: стакан с водой на тумбочке пробуждает ещё одно воспоминание Она выныривает из темноты, жадно облизывая сухие губы. Комнату тускло освещает серый рассветный сумрак. И это другая комната… — Вик, — шепчет она, ещё не придя в себя, не понимая, первое… И он тут возникает перед ней, встревоженно ловя её взгляд: — Наконец ты очнулась. Как ты чувствуешь себя? — Я… Не знаю… Хочу спать… Слабость какая-то… И пить… Очень. — Возьми, — как и Виктор, словно бы из самого сумрака, по первому её желанию, появляется стакан с водой, и Мия залпом поглощает его содержимое. — Я принесу ещё. — Не надо. Я… — Вдруг потом захочешь. — Потом… Потом нужно спать… Утро ведь почти уже… Я не успею… Виви везти на тренировку, в офис… Виви… Она… Не дома… С ней ведь всё в порядке? — она сама смутно осознаёт, что её словесный поток звучит как бред, но трудно остановиться, и хочется спать. — Я не звонила ей, Вик… С ней… — Убеждëн, что с Вивиан всё хорошо. Её местонахождение с момента, как ты оставила её у Коры, не изменилось. Девочки наверняка сейчас спят. Не вижу повода понапрасну их тревожить. Гораздо больше меня беспокоит твоё состояние. — Да… Да, ты прав, — приходи же в себя… ну… нет, спать хочется… такая слабость… — Я в порядке, Вик, просто нужно поспать… Ты ведь поспишь со мной? А почему мы здесь? — В спальне немного… не прибрано. — А… да… Ты останешься? — Конечно, милая, конечно. Ван Арт ложится рядом, укрывая её одеялом и притягивая ближе. — Что это у тебя? — она дотрагивается до его шеи. — Похоже на запекшуюся кровь… Или… — Милая, не будь я вампиром, посчитал бы подобное серьëзной причиной для беспокойства. А так… стану тщательнее следить за гигиеной. Она тихо фыркает и зевает. — Тебе нужно поспать, Мия. Уже почти утро. Понимая теперь, что озабоченность супруга её здоровьем возникла вовсе не на пустом месте, она сразу же набирает ему сообщение, что чувствует себя хорошо, с просьбой позвонить, как появится возможность. Она действительно в порядке. В абсолютном. Почти. Но это почти точно исправит чашечка кофе. Уже оборачиваясь простынëй, Мия с удивлением находит большую часть своего летнего гардероба на стульях. И обувь рядом… Кажется, она будет не очень послушной девочкой… Но сначала кофе. Делая глоток обжигающего напитка и окончательно просыпаясь, Мия подходит к спальне. Из-под двери подозрительно тянет прохладой, как если бы окна были распахнуты настежь. Поворачивая ручку, она застывает на пороге. Окна не распахнуты. Их просто нет. Как и ламп. Больше. При большой фантазии можно попробовать отыскать их в стеклянном крошеве на полу. Мебель перевëрнута. Гардины сорваны и иссечены. Картины, фотографии, вещи хаотично разбросаны… А в углу кто-то предотвратил пожар… небольшой… Или большой, возможно… Всё это подозрительно мало напоминает небольшой беспорядок… В следующий раз, Виктор?.. На битом стекле Мия замечает следы крови. Как и на постели. Опыт, по всей видимости, оказался и впрямь волнующим.