мои золотые рыбки

Чуя опускает голову под воду, заглушая все внешние звуки и даже собственные мысли, — он бы хотел вот так утопиться, поскольку болит всё: тело, шея, голова, колени, запястья с синяками и царапинами и волосы, которых, кажется, выдернули клок, но осталось ещё слишком много дел. И их нужно решать, поскольку теперь он несёт ответственность не только за себя одного. Тётя будет слишком переживать, если Чуя начнёт закрываться ото всех, хотя он и так изо всех сил старается делать вид, что всё в порядке, почти везде: на работе, дома, на улице, когда ходит в магазин и улыбается милой продавщице, потому что никто из них не должен знать правду и не должен догадаться, что у него на уме. Притворяться вечно невозможно, Чуя понимает, и он знает, что однажды это выльется во что-то ужасное, если слишком затянуть, но даже представить не может во что. Вода скатывается с краёв ванны, ударяясь об пол, и Накахара вновь слышит гул собственного сердца на глубине. Жизнь давно превратилась в сущий ад. Когда это началось, он уже не помнит. Хотя, казалось бы, он обязан хранить это в памяти до конца своей жизни, но Чуя не любил думать об этом. Он вообще мало что любил в последнее время. Знание того, как всё началось, не помогало ему найти выход и перестать убивать себя, а потом его сознание скрыло эти воспоминания и заклепало поглубже как особо травмирующие — Чуя многие вещи помнил лишь отрывками, знал, что событие случилось, но ни лица, ни подробностей, ни слов не мог вспомнить. Сегодня снова придётся работать всю ночь, а значит, организм убьётся ещё больше в который раз — ему часто давали жрать наркотики перед ночным вызовом, чтобы можно было несколько суток подряд танцевать и не чувствовать усталости, чтобы заработать больше денег на своём теле. Но Накахара привычно спрячет колесо под язык, чтобы потом выплюнуть, если его насильно не заставят глотать, — ещё бы наркотиками он свой организм убивал, плавали, знаем. Больше не хочется. Чуя давно утратил желание жить, но ему хватает какого-то остатка здравомыслия, чтобы не стать и наркоманом в придачу, хотя, возможно, наркотики бы сделали ему легче на пару дней, но их последствия всё только усугубят. День изо дня Чуя думает, как хотел бы убить каждого, поскольку он всех ненавидит: прохожих, которые бросают на него грязные взгляды, аморальных насильников, девушек, которые рыдали и завидовали или так же, как и все, осуждали. Хотел убить его и наконец избавиться от этого ярма. Он выныривает и моментально распахивает рот, хватая воздух, — в углу шипит отдалённый звук телевизора с комнаты, который почти никогда не выключался, чтобы всё вокруг не казалось таким одиноким, а за окном визжит сирена. Снова за кем-то гонятся, Чуя слышит её почти каждый день, хотя район всю жизнь был тихий, никогда лишний раз не тревожил ни его, ни тётю. Только в Йокогаме постоянно творится какой-то пиздец: то наркотики расходятся по школьникам, то мафия проникает повсюду, ещё и квартиру сверху недавно купили. Приходится надеяться, что жить там будут адекватные люди, иначе Чуя вовсе забудет о нормальной жизни и легче будет ночевать на лавке во дворе, чем в собственном доме. Приходится всё-таки закончить подготовку, помыть голову и вылезти из ванны. Накахара цепляет на голову полотенце, отмечая, что лампочка в ванной уже совсем тусклая и нужно купить новую, но ему сейчас так плевать на всё, что он готов купаться в темноте и совершенно забить на это, — хуже уже точно не будет. Чуя давно не смотрит в зеркало. Он знает, что его всё равно не будут считать красивым, да и ему это не нужно. Чуя весит ровно столько, сколько человеку хватает для жизни, хотя кажется, что скоро его будет сносить ветром, он не может преодолеть этот мелкий порог, как бы ни старался, — банально забывает есть, чувствует сильную тошноту без причины, а после очередного клиента и кусок в рот не лезет — болит всё жутко, хочется лишь долго плакать под душем и увалиться спать. Ежели поесть удавалось, Чуя испытывал сильный стресс даже от мелкого телефонного звонка, чувствуя болезненные спазмы и новое желание блевать, и так по кругу, пока особо добродушный господин не решит угостить его чем-то или просто оставить в покое после секса. Чуя ненавидел свою худобу, она напоминала ему слабость и тихий ужас, становилась больным фетишем для других и заставляла их кайфовать от его показной слабости, ведь ничего не возбуждает мужчин сильнее, чем ощущение своей силы и власти над кем-то, а тем более над чьей-то жизнью. Да, вряд ли кто-то будет переживать и искать Чую, если его захотят убить, он даже будет рад, хоть и умереть в лапах какого-то больного фетишиста самым унизительным образом — не лучший вариант. Но, скорее всего, ему уже будет плевать на это — найдут в таком виде, в каком он будет. Зато у какого-то мудака будет стоять на мёртвую шлюху с тёплым телом и накрашенными глазами. В тёмной комнате совершенно не хочется искать свой телефон и даже включать свет — Накахара понимает, что может произойти, и знает, что точно произойдёт, но осознанно игнорирует. Не хочет увидеть там пропущенный от него, ведь придётся перезванивать и узнавать, что ему нужно, слышать этот мерзкий голос и адрес — Чуя и так всё прекрасно помнит и лишний раз не ищет поводов созвониться. Знает, что за подобное ему может влететь, что он просто умножит себе проблем, но каждый раз ходит по краю, желая хоть немного успокоиться и оттянуть момент общения. Хоть его и «горячо любил» сутенёр, относясь к нему «лучше», чем к остальным, — по крайней мере, позволял оставаться дома и жить с тётей — Чуя не представлял, как живут остальные, если это у него ещё жизнь хорошая, но это не давало ему карт-бланш на людские развлечения. У него по-прежнему куча обязанностей, которые ему жизненно важно выполнять, чтобы банально выжить. Но его снисходительность, ласковый тон и даже некая заинтересованность читались в голосе — то ли Чуя приглянулся этому извращенцу, то ли просто делает много денег из-за своей внешности. Люди ошибочно полагали, что Накахара красавец, хотя сам Чуя так не считал и красивым себя не чувствовал, — он ощущал себя ужасным, больным и дефектным. Даже не размышлял о жизни за пределами своего мира, ограничивающегося работой и её последствиями: болезнями горла, внутренних органов и состоянием психики, от которой остались одни лохмотья. Телефон снова звенит, оповещая о пришедшем сообщении с просьбой перезвонить. Преодолевая сопротивление и омерзение, Накахара пару секунд пялится в экран, но всё же открывает список контактов и нажимает на номер. Пара секунд, и снова придётся слушать этот мерзкий голос и выслушивать очередные претензии или бред наподобие того, что он должен быть внимательнее и ему необходимо быть на месте через час. Что самое ужасное, у Накахары по факту даже не было выходных — естественно, ему их пообещали, но так и не дали, поскольку единственный день в неделе, когда он может отлежаться дома, в любой момент может прерваться одним звонком с обещаниями выдать больше денег или ещё один лишний выходной. Но едва ли хоть одно из них выполнялось, и если прежде Накахара мечтал о больших деньгах с мыслью «это всего на время», то сейчас уже ни о чём не мечтал. Даже сбежать отсюда и мысли не было — это бесполезно, а денег давали так, чтобы не сдох и продолжал приносить прибыль. Накахара даже отчасти завидовал тем, кому терять нечего. Эти люди не боялись того, что всем их родственникам расскажут, где они работают, не боялись преследований и попыток обратиться в полицию, и в то же время они были самыми уязвимыми. Никто не станет искать человека, который внезапно пропал, не имел ни семьи, ни друзей, даже нигде не учился и неизвестно где работал. Накахара чётко знал и помнил последствия попыток уйти отсюда — смерть или напрочь сломанная жизнь. — Алло, — он начинает привычно тихо и медленно, Чуя уверен, что даже сейчас этот человек усмехается и поднимает бровь, своим тоном и видом проявляя надменность, — почему ты снова не отвечал на звонки? — обычно с такой ноткой грубости холодно отпускают угрозы, но в их диалогах они обычно витали невербально. Просто Чуя знал, на что он способен, а он никогда не забывает помнить об этом. — Я был в ванной, — Накахара тяжело плюхается на край кровати, продолжая одной рукой вытирать голову полотенцем, а второй держать телефон, — не слышал просто. — И не перезвонил, потому что не заметил? — язвительно добавляет мужчина, поскольку рыжий всегда так отмазывается, а как приучить его к пунктуальности, он не знает. Однако следом тяжело вздыхает и решает прекратить отчитывать парня, — ты помнишь, куда ехать? — Скажу таксисту адрес. — Отлично. Если что, тебя встретят, — он делает короткую паузу, а затем слегка усмехается и добавляет: — Ты там на всю ночь. «Ахуительно», — думает Накахара, а вслух выдыхает лишь: — Да, я помню. — Вот и хорошо, держи телефон при себе. Заказ на всю ночь обычно обозначал две вещи: полный пиздец или огромную удачу. Потому что целую ночь оплачивают либо опытные или «весёлые» ребята, которые точно знают, что с тобой делать, или же наоборот — застенчивые тупые додики, которым никто в жизни не давал, и они не знают, сколько времени им понадобится, чтобы настроиться, чтобы поговорить и наконец сделать дело. Потому тебя либо ебут всю ночь, либо отпускают спустя полчаса, или же пытаются ещё немного поговорить, чтобы как бы «извиниться», сделать вид, что «я на самом деле другой, я с проститутками не вожусь, просто понимаешь...», и очередная тупая отмазка, никак не сопоставимая с их преступлением против чужих прав. И всё равно отпускают. Поэтому Накахара их не любил и одновременно спасался таким образом, можно было уехать домой пораньше, а с утра сказать, что только освободился. А ещё он ненавидел надевать эти ужасные вещи. Облегающие шорты из латекса, сетку или того хуже — чулки, короткая обтягивающая кофта с длинными рукавами, узкий чокер, помимо того, что он должен выглядеть как шлюха, Накахара должен ей быть. Кокетливо смеяться, стрелять глазами, быть похотливым и всем своим видом показывать, как он хочет клиента. Мало кто понимал, что это ложь, — почти все думают, что проституткам просто нравится трахаться и делают они это так часто, что решили брать за это деньги, но, честно, рыжий уже и не помнит, когда последний раз хотел кого-то по-настоящему. Возможно, своего последнего парня, с которым он спал. А было это слишком давно. Всё обернулось кошмаром, каждый половой акт из романтичного «акта любви» превратился в изнасилование, в какой-то момент стало казаться, что его хотят убить, ведь после каждого раза Чуя долго не мог прийти в себя. Порой он слишком уставал, чтобы что-то чувствовать и убиваться, а порой не было на это времени и возможности — вот пять минут одеться, дойти до такси или дождаться, пока за тобой приедут, потом увидеть его, и снова на заказ. Успокоиться можно было только дома, но жизнь научила ценить драгоценные секунды одиночества в безопасной квартире, из-за чего Накахара старался почаще уделять его не страданиям, а сну или попыткам нормально поесть, хотя почти все они перекрывались сильной болью в животе и голове, бессонницей или тошнотой. Чуя перестал нормально питаться уже почти полгода, первое время думал, что это пройдёт и всё наладится, но чем дольше он ждал, тем быстрее начал терять в весе, и сейчас порой нужно кормить самого себя почти насильно. Даже если потом становится плохо и часто приходится блевать над унитазом, потому что организм сам орёт буквально «так больше продолжаться не может!». И непонятно, что страдает больше, его физическое состояние или психика, хотя в какой-то момент они вдвоём сплотились против него. Чуе также приходится тратить время на то, чтобы накраситься, — это он ненавидел делать больше всего. Он похож на стрёмного транса с мужскими чертами лица и яркими тенями на глазах. Хотя, возможно, он всё же выглядит по-прогрессивному нормально, но ему никогда это не нравилось. Люди чёртовы извращенцы. Накахара выходит из квартиры, запомнив название марки и цвет машины такси. Честно, он уже так давно перестал задумываться о том, что будет дальше. Главное — справиться с долгами и наладить жизнь родственнице. После Накахара ни о чём уже не думал, он знал, что сделает, у него никогда не будет нормальной жизни, потому что он не сможет начать её «после». Уйти отсюда невозможно: слишком страшные последствия, начиная с банального шантажа рассказать всем друзьям и родственникам, преследованиями, вплоть до угроз убийством. Даже если ему удастся сбежать из этого рабства и попробовать начать новую жизнь самостоятельно, пройдут годы, прежде чем он сможет нормально общаться с людьми и снова влюбляться. А Накахара совершенно не представляет, как он наладит свою жизнь, если уедет в другую страну или город, начиная с самого начала: без связей, жилья, нормального образования и работы. Что он будет делать и как выживать — совершенно неясно, понадобится уйма времени и денег на терапевтов или психиатров, чтобы избавиться от этих травм, панических атак и страхов. Да и кто захочет встречаться с ним, если узнает о его прошлом? Даже если Чуя сможет объяснить всё, как ему было тяжело и как он хотел вырваться, люди редко обладают сочувствием. Редко ставят себя на чужое место, его просто осудят, скажут, что он сам согласился на это, сам решил стать проституткой и получил по заслугам, ведь он продался по собственной воле, и плевать будет на обстоятельства и причины, на последствия и его собственные чувства. Чуя быстро садится в чёрную машину, называя адрес, слегка поправляя волосы после дождя. На улицах ни черта не видно под вечер, а тем более с такой погодой и тусклыми фонарями. Пока он ничего не чувствует во время поездки, лишь желание молча пялиться в окно, пока они едут, надеясь, что по пути они попадут в аварию или таксист просто запутается. Перед заказом хотелось слегка побыть в спокойствии, пока есть такая возможность. Он научился не «настраиваться» перед вызовом, в прошлом ему для этого нужно было время и хотя бы минимальный диалог. Даже если общаться с клиентами ему запрещено, Чуя хотел чувствовать себя безопасно и убедиться в адекватности человека. Думать об этом неприятно, но он вспоминает, как в первые разы бежал в туалет блевать после минета от ощущения чужой спермы во рту, он плакал, вспоминая всё это, каждую минуту, растянутую в несколько часов в его голове, как ему зачастую было больно, но никого это не волновало. Кажется, в тот момент он впервые понял, куда попал, и осознал, что это сущий ад на земле. Только как он научился привыкать к этому — непонятно, но вроде даже стало легче. Сейчас он уже не настраивает себя, понимает, что чем дольше готовишься, тем сложнее морально даётся, проще прийти, сделать и уйти не думая. Чуе так не нравилось оказываться в шумных компаниях. Честно говоря, ему вообще не нравилось общение с людьми, оно вызывало лишь новый приступ тошноты и желание ударить кого-то. Таксист, что поглядывает на него в зеркало, то усмехается чему-то про себя, то делает намеренно презрительный вздох — как же такие раздражают. Люди кругом полны лицемерия и ни капли не полны сочувствия, Накахаре порой казалось, что он замёрзнет от всеобщего равнодушия и отсутствия хотя бы малейших приятных моментов в жизни. Сейчас все они как в тумане, как оборванная кинолента воспоминания проскальзывают лишь мелкими отрывками в голове — вот на его день рождения друзья скинулись, чтобы подарить ему фотоаппарат, о котором он всегда мечтал. Чуя помнит лишь, как радовался и как все обнимали его по очереди, а сам он всё же не сдержал эмоций и запищал от счастья. Вот он долго гулял с собакой зимой, встретил подругу и долго пил чай у неё на крыльце, о чём-то разговаривая. Чуя даже помнит, как поцеловался впервые. Все эти приятные моменты остались навсегда в его воспоминаниях, они действительно поддерживали его в прошлом. Чуя оборвал всякие связи, они стали отдаляться непроизвольно — у Накахары оставалось слишком мало свободного времени на человеческие слабости и отношения с другими, после он сознательно решил пропасть, чтобы не давать возможности его мучителям испортить их отношения ещё больше. Чуя надеялся вернуться в нормальную жизнь? Возможно. — Приехали. Чуя отрывается от окна и поворачивает голову к водителю. Он достаёт деньги и протягивает мужчине, но тот не спешит открывать дверь машины. — Слушай, а ты не хочешь сэкономить? — такое мерзкое и откровенно сальное предложение моментально заставляет Чую сжать зубы. — Отъебись, — грубо отрезает Накахара, глядя прямо ему в глаза. — Чего ты, подзаработал бы... — только его противные руки тянутся к плечу Накахары, он тут же подрывается и хватается пальцами за воротник водителя, сильно сжимая его и приближаясь. — Губу закатай, лысый хуй, и открывай двери своей ебаной машины, если не хочешь зубы собирать по полу. Водитель сглатывает и тянется рукой к кнопке, чтобы разблокировать двери автомобиля. Честно говоря, Чуя даже любил такие ситуации, он всегда хотел набить кому-то ебало и наорать, внутри скопилось столько гнева, что ему точно было необходимо куда-то его деть. Хотелось хамить людям в очереди, угрожать таким наглым таксистам и хоть на них срываться, чтобы скрыть свою беспомощность, — с клиентами-то он обязан быть кроток и послушен. На своей неудобной обуви Накахара слегка неуверенной походкой направлялся в сторону какого-то клуба, который сняли на ночь для празднования, — то ли мальчишник, то ли чей-то день рождения, Чуя не вникал. Ему такие подробности никогда интересны не были, это ничего не меняло — без разницы, в каком месте тебя ебут, но хотя бы не какой-то дешёвый хостел. Чуя вспоминает, что его обещали встретить, но на улице никого нет, а звонить сейчас и переспрашивать номер клиента совершенно не хотелось. Да и самодеятельностью заниматься желания нет, но Накахара и так запутался. Поэтому он молча проходит в клуб, и на входе его даже не останавливают — то ли по внешности понятно, зачем он здесь, то ли предупредили. И честно, Накахаре крайне сильно не нравилось то, что он здесь один, — обычно вызывали хотя бы двоих или больше. И внутри даже не особо громко играет музыка, в зале почти никого нет, помимо пары стриптизёрш и мужчин с коктейлями в руках. В принципе, ничего нового, несколько человек сидело у стены на диване, и почему-то Чуе показалось, что они самые трезвые и адекватные, а значит, можно спросить, кто заказывал и куда идти. Хотя в первую очередь он был достаточно обозлён за то, что его не встретили, как обещали, но хоть водила и мудак, однако всё же подкинул почти до дверей клуба, и дорога не была долгой и опасной. Чуя складывает руки на груди, поднимая бровь и смотря на парней несколько минут, пока те ворковали с красотками и не обращали на него внимания, словно не знали, что с ним делать. — Кто хозяин тусовки? — по-деловому спрашивает Чуя, поднимая бровь и стреляя глазами из-под ресниц. Один растерялся и даже не понял, что говорить и делать, второй полез в телефон, и рыжий молча презрительно отсчитывал секунды про себя, чтобы успокоиться, пока не ощутил чужую ладонь на своём плече, которая заставила его повернуть голову. — О, прости, что тебя не встретили, — голос менее убитый и более доброжелательный, парень выглядит прилично и даже симпатично, что уже приятно. Нет, менее аморальным уродом это его не делает, и Накахара по-прежнему будет испытывать к нему ненависть и презрение, но трахаться с такими хотя бы не так блевотно, как с каким-то пузатым волосатым старым мужиком, у которого не стоит его хуец, и приходится идти на различные унижения ради денег и собственной безопасности. — Ничего, — хотя Чуя хотел сказать, что по тупости этого еблана его чуть не трахнули в машине и вообще могли по дороге доебаться, мол, почему так странно выглядит, но с клиентами Накахара обязан быть всегда хорошим и милым, не хамить и всё время соглашаться. Поэтому он проглатывает свою ненависть и презрение, вешает на лицо наигранную кокетливую улыбку и готовится, как всегда, играть роль похотливого извращенца. — Пойдём, мы сидим отдельно, — парень ловко подцепляет рукой его талию, а затем тянется к чёрной куртке Накахары, чтобы помочь ему снять её. — Как мне Вас называть? — Чуя отдаёт ему свою куртку, задавая дежурный вопрос, мало ли что у него в голове и какие у него планы, а потому Накахара научился спрашивать заранее. — Рюноске, — тихо отзывается парень и слегка кашляет, отчего рыжий поджимает губы, издавая тихий смешок. — Касимура, — он давно работает под ненастоящим именем — это практически не даёт ему никакой конфиденциальности, поскольку лицо по-прежнему видно, но подобная мера предосторожности запрещает ему заводить настоящие отношения с клиентами и не даёт им возможности выйти на их контакты или личные страницы. Хотя Накахара не думает, что незнание имени остановит какого-то больного маньяка от преследования, однако такая простая формальность помогает ему избежать ассоциаций с самим собой и собственным именем. Порой Накахара придумывает, что всё это происходит не с ним, а с каким-то бедным и несчастным человеком, которому хочется помочь. Но в то же время к самому себе подобной жалости Чуя не испытывает. — Прекрасно. Накахара проходит вместе с парнем в более светлую комнату в клубе через узкий коридор. Похоже, это было VIP-помещение, которое обычно снимается отдельно, но у этих уродов, видимо, такой праздник, что они решили арендовать весь клуб. В комнате, на диване рядом с крохотным журнальным столиком, находилось ещё одно тело, в этот раз менее приятное, но по-прежнему не стрёмный жирный старик, потому Чуя не спешит жаловаться. — Остальные позже приедут, — оповещает Рюноске, сев рядом со своим другом и тоже потянувшись к стакану на столе, а на нём, помимо дорогого смартфона, было много всего: стеклянный бонг, пачка презервативов, капли от чего-то разлитого и горстки зелёных шишек. — О-о, да зачем? — парень на диване поднимает взгляд на рыжего, и зрачки у него были прямо-таки шальные, хотя Чуя почти каждый день видит наркоманов, так ещё и трахается с ними. Каждый из них противнее предыдущего, Чуя ненавидит их — с радостью бы разбил морду каждому. И парень тянет к нему руки, кажется, выбирая самостоятельно, с кем рыжий проведёт этот вечер, — он мне нравится. В ответ Рюноске лишь пожимает плечами, ему изначально было плевать, а вот Чуе приходится улыбаться и всё же сесть на колени к пьяному брюнету, кладя ладонь ему на плечо. Задача Чуи молчать, порой смеяться и постоянно улыбаться, наигрывать «искренние» чувства и впечатления, ведь он обязан дать людям радость даже через собственную боль. Даже если его блевать тянет. — Как Вас называть? — чуть тише спрашивает рыжий, наклонившись к лицу парня, он по-прежнему улыбается неискренне, но даже и виду не подаёт, что что-то не нравится. — Дазай Осаму.