***
- Ты же не думал, что я буду за тебя заступаться? - отрывисто бросает Жила, разрушая вязкую тишину. Желтый свет уличного фонаря проникает в тесную комнатку, разгоняя ночной мрак и подсвечивая сгорбившуюся фигурку брата. На стене мерно тикают старые часы, действуя на нервы. - За меня заступаться и не надо. Ты мать защити, когда я уеду, - устало отвечает Серёжа, утирая тыльной стороной ладони разбитую губу. Очередная рубашка испорчена разводами крови. Сегодня отец снова поднял руку на мать. Сегодня Серёжа снова пытался его остановить. Сегодня у него снова ничего не получилось. - Больно? – выждав паузу, как бы невзначай, спрашивает Жила. Серёжа отрицательно качает головой. Врёт. Потому что ему больно. Но не от наливающихся синяков или разбитой губы, и даже не от ссадины на скуле. У Серёжи сердце надрывно стонет и заходится заполошно от несправедливости происходящего и собственного бессилия. - Ты ничего не сделаешь, она сама выбрала с ним остаться, - словно услышав, выдает Жила, - зря только влезаешь, дурак. Серёжа хмыкает и слабо улыбается. Слишком уж плохо брат постарался скрыть беспокойство в голосе. - Может, все-таки поедешь со мной? – поднимая глаза на брата, шепчет с надеждой Серёжа, заранее зная ответ. - Нет. Куда я отсюда, - Жила отворачивается к окну, не намереваясь продолжать разговор. Ему нет места рядом с идеальным братом, он всегда так считал. Серёжа усмехается с грустью и медленно поднимается со скрипучей старой кровати. В комнате стоит запах отчаяния, пыли и перегара. Под письменным столом у окна ждет потертый полупустой чемодан. На тумбочке у кровати - билет, своеобразный сережин проводник в другую, новую его жизнь. Жила в свою очередь останется в этой, серой и пропитанной тоской. И он не рвётся никуда отсюда, не мечтает, что может быть как-то иначе. Жила не дурак, так он сам считает, и лелеять надежды не видит смысла. Завод и дешёвый алкоголь по вечерам - вот его амбициозное будущее. У него-то, в отличие от брата, с детства стремящегося мусором стать, мечты никакой не было никогда, а что делать вот таким как он, без всяких планов в голове, никто почему-то рассказать не потрудился. Утром Серёжа уехал. Молча обнял мать, клюнув на прощание в щеку, потерянно взглянул на брата, и, будто взвесив "за" и "против", обхватил Жилу подрагивающими руками, цепляясь за надетую на нем старую рубашку, словно за спасительную соломинку, прошептав ему куда-то в шею "Я буду писать. Ты только отвечай мне, пожалуйста ". Жила не понял тогда, почему голос у брата надломился на этой фразе. Уходя, Серёжа поднял влажный взгляд на отца, подпирающего дверной косяк и презрительно глядящего ему вслед, и, не сказав ни слова, ступил за порог. Как у Жилы, по его мнению, не было дороги в прекрасное далёко, так у Серёжи с этой минуты не было пути назад.***
- Серёг, а ты чего, не едешь что-ли домой? - удивлённо спрашивает сосед по комнате в общежитии. Яркие и теплые солнечные лучи пробиваются сквозь серые занавески, заполняя собой всю небольшую комнатку, стекая по стенам и оседая на мебели, подсвечивая золотом кружащуюся в воздухе пыль. На плечо соседа уже накинут рюкзак потрепанный, руки заняты авоськами с небогатыми студенческими пожитками. Серёжа от заданного вопроса на секунду теряет лицо, слегка нахмурившись, но тут же спокойствие напускное возвращает. - Нет. Ещё дел тут непочатый край, голубчик, куда же я поеду, - стиснув кулаки до впивающихся в ладони ногтей, непринужденно улыбается Жилин, стараясь не думать о том, что он, вообще то, давным-давно все дела важные переделал. - А. Ну, бывай тогда. Удачи со всем разобраться побыстрее, - Серёжа благодарит, кивает головой активно, прощается с ним, похлопывая по спине, и снова улыбается, а внутри в который раз обрывается что-то и больно бьется о ребра, комом к горлу подступая. Дверь за соседом закрывается, и Жилин разрешает себе ненадолго снять свою хлипкую улыбчивую маску из ненадежного папье-маше, которую он себе еще в детстве смастерил, да так и не может снять до сих пор. Сердце сжимается неприятно, а брови так и норовят к переносице съехаться. Думать о том, что тебе есть куда вернуться, но тебя там никто, в общем то, не ждет, было жгуче больно. Это Сережа понял после первых же каникул, когда все вокруг счастливые разъезжались домой к родным и друзьям, а он замер изваянием гипсовым, не смея портить чужой радости, но чувствуя себя лишним на этом празднике жизни. Брат за год ни на одно письмо так и не ответил, хотя Сережа с завидным упорством их едва ли не ежедневно слал. Из этого Жилин сделал вывод, что Витя не очень-то хочет знаться с братом. Но писать Сережа не перестал, надеясь все же дождаться однажды ответа. И он дождался. Спустя много лет отправки безответных писем, отклик, наконец, пришел и ему.***
Сережа учебу с отличием закончил, службу полноценную начал, так ни разу и не получив весточки от родных. Работу свою Жилин выполнял исправно, коллеги уважали и любили всегда такого любезного и спокойного Сережу, и решительно никто не догадывался, как сильно ему кричать от бессилия хочется, как душит его невозможное одиночество. Сережа, увы, не пил, помня каждую деталь жизни с отцом-алкоголиком и отрекаясь от такой судьбы для себя. Но невыносимую тоску нужно было чем-то глушить, и Жилин вместо бутылки выбрал пачками дешёвый «Беломор» курить и засиживаться на работе настолько долго, насколько это вообще было возможно. Сережа не знал, считают ли его трудоголиком, или все же кто-то начал допускать мысль, что все это вовсе не от любви к работе и желания продвинуться по карьерной лестнице. Ему было, в общем-то, решительно все равно, ведь чужое сочувствие не помогло бы вернуть контакт с братом или родителями. У Жилина не было иного выбора, кроме как пытаться просто выжить наедине с мыслями своими колючими. Помимо работы у Сережи и не было ничего, потому очень скоро он дослужился до лейтенанта, продолжая так же преданно свои задачи выполнять и сигарету за сигаретой выкуривать. Однажды Жилин Катамаранова встречает, и жить будто полегче становиться. Игорь хоть и вечно проскипидаренный является, отвращения этим не вызывает. От него лесом пахнет, а руки, вечно мазутой перепачканные, теплые всегда и хваткие. Диковатого Игоря Жилину приручить захотелось, пригреть за пазухой, как бездомного кота. Катамаранов не то чтобы был против и вовсе не сопротивлялся. Такие у них были своеобразные отношения – броманс двух поломанных жизнью людей, которым друг о друге заботиться хочется. Теперь уже полковнику Жилину было не так отвратно возвращаться в свою квартиру. В ней стало не так уныло. Игорь заполнил собой эту холодную пустоту, за что Сережа его не уставал благодарить.***
- Сереж! Серега, подъем, - сквозь сон Жилин чувствует, как кто-то трясет его за плечо, - Сергей Осипович, Маркс твою Энгельс, просыпаемся, - полковник с трудом отрывает голову от стола, хмурясь и часто моргая. Когда в глазах проясняется, Жилин видит перед собой своего коллегу и напарника Сашку, машущего письмом перед его носом. - Это чего? – хриплым со сна голосом интересуется Сережа, прокашливаясь. - Это – письмо, адресованное любителям поспать прямо за рабочим столом. Тебе, одним словом, - смеется Сашка, протягивая конверт. Жилин, недоверчиво хмурясь, забирает его, начиная вертеть в руках и разглядывать. Когда взгляд цепляется за строчку с обратным адресом, Сережа замирает и, кажется, перестает дышать. Тут же он подхватывается и выбегает на улицу, на ходу распечатывая конверт. Напарник непонимающим взглядом провожает его до дверей, но спрашивать ничего не спешит. Жилин присаживается на край ступеньки у входа в отделение и трясущимися руками достает исписанный тетрадный листок, осторожно разворачивая его. Сердце заходится, а на лице выступила испарина. Полковнику больше всего на свете сейчас хочется узнать, что там написано, но начать читать настолько же страшно. Усилием воли Сережа опускает глаза, начиная вчитываться в каждое слово, написанное таким знакомым почерком. Дочитав письмо, полковник медленно опускает взгляд, пряча лицо в ладонях. После закуривает и устало трет глаза. Докурив, Жилин поднимается и, весь как-то съежившись, бредет в кабинет к начальству. - Мне нужен отгул. Дня на три, - Сережа очень старается держать себя в руках, но голос подрагивающий выдает его с потрохами. - Может тебе еще и отпуск на месяц? – спрашивает Андрей Иванович, копающийся в ящике стола, в поисках затерявшейся бумажки. Когда он все же поднимает глаза, то тут же в лице меняется. - Что у тебя случилось? – Жилин по привычке собирает пальцы в кулаки и мнется, раздумывая, как лучше объяснить ситуацию. - У брата проблемы. Я помочь должен, - Андрей Иванович задумчиво почесывает бороду, беспокойно глядя на дёрганого Жилина. - У тебя три дня. - Спасибо, - выдыхает Жилин, всем видом своим выражая благодарность. - И давай без глупостей. Это приказ. - Есть, - Жилин выдавливает подобие улыбки, нервно сглатывая и вылетая из кабинета.***
- Игорь, я уезжаю ненадолго, - шумно врываясь в квартиру и начиная на ходу собирать необходимое в дорогу, выкрикивает Жилин, перебегая из комнаты в комнату. Взъерошенный со сна Катамаранов непонимающе смотрит на суетящегося полковника, в какой-то момент хватая его за локоть и разворачивая к себе. - Срег, ты чё мечешься? Что слчилось? – Жилин в глаза Игорю смотрит и молча из-за пазухи достает письмо, протягивая его Катамаранову. Игорь, не нарушая тишины и отпуская руку полковника, читает. «Здравствуй, Серёженька. Я пойму, если после стольких лет ты и читать не захочешь, но у нас стряслась беда. Витя связался с сомнительными людьми и, кажется, задолжал им. Они ему угрожают, уже стали приходить к нам домой. Я боюсь за него. Сынок, приезжай, пожалуйста. Помоги брату.» Игорь едва сдерживается, чтобы письмо на мелкие кусочки не распотрошить. Потому что Катамаранов знал всё. И что брат на письма ни разу не ответил, и что отец Жилина бил, не жалея, и что мать, за которую Сережа и заступался, ни разу отца остановить не пыталась, как и брат. Знал, как больно было Серёге чувствовать себя лишним в собственной семье, знал, как ранило его брошенное в порыве пьяного гнева «ты мне не сын» от отца, знал, как он всегда старался быть лучшим, чтобы заслужить хоть немного любви. Катамаранов лично стирал шершавыми пальцами соленые капли с щек Жилина, обнаружив его ночью на кухне. Игорю хотелось биться головой о стену от бессилия и понимания того, что Сережа себя виноватым во всем считает. Оттого ему было бесконечно удивительно, что его Серега без раздумий по первому их зову помчался. Игорь думает, что Жилин дурак, но страшно им гордится. - Игорь, я пошёл! – кричит из прихожей полковник, гремя ключами. Катамаранов отвлекается от письма и идет к Сереже. Пару секунд они в тишине смотрят друг-другу в глаза. Игорь в тревоге поджимает губы, когда опускает взгляд и видит, что Жилин с собой табельное оружие берет. Полковник этот взгляд перехватывает и правильно считывает. - Так безопаснее будет. Кто знает, что там у Вити, - Игорь кивает. - Взвращайся бстрее, Серрег. Целым, - Жилин улыбается слабо и бережно окольцовывает Игоря холодными руками. Катамаранов жмется ближе и прикрывает глаза, вдыхая полной грудью полковничий особый запах. Вскоре Жилин мягко отстраняется и, взглянув еще раз на Игоря, выходит из квартиры.***
Идти по улицам родного города Жилину было почти физически больно. Ему казалось, что раньше тут все иначе было. Светлее, солнечнее. Но туда дороги больше не было, и это било под ребра, заставляя подавиться воздухом. Иногда здесь снова появлялось солнце, но светило уже иначе, чем прежде, лет десять-пятнадцать назад. Выцвело оно как то за это время и вытрепалось. Устало будто. Сережа за эти годы тоже смертельно устал, но кроме Игоря знать об этом никому не позволял. Где искать брата полковник не знал, зато отлично помнил свой старый домашний адрес, но заставить себя явится туда оказалось труднее, чем изначально предполагалось. Чем ближе подходил Жилин, тем сильнее скручивался тугой узел в груди. Словно яркие вспышки света перед глазами одно за другим возникали детские воспоминания. Вот площадка детская, где они с братом играли всегда в казаков-разбойников, вот заброшенный склад, куда «драгоценности» свои среди бетонных блоков прятали, вот школа №3, откуда и теперь выбегали дети, среди которых Жилину на секунду примерещились его школьные друзья. Каждый дом, каждый переулок, каждая улица уносили полковника далеко в прошлое, где все было как-то проще. Показался знакомый подъезд, и Жилин по старой привычке своей до боли сжал кулаки. Запрокинув голову, Сережа без труда узнал окно своей квартиры. Занавески даже те же остались. Спрятаться от воспоминаний стало некуда – прошлое, как старая заевшая кинолента, крутилось перед глазами. Зажмуриться, по щекам себя хлопать, закурить – ничего этот поток остановить не могло. Бежать было некуда, и Жилин, пересилив себя, вошел внутрь и стал подниматься по крошащейся лестнице на четвертый этаж. Оказавшись перед нужной дверью, Сережа поднес трясущуюся руку к звонку и замер, не решаясь. Жилин все же был милиционером и повидал всякого на службе, не раз оказавшись в жутких ситуациях, но сейчас ему, возможно, было страшнее, чем в самой опасной перестрелке. Страх был иной. Душащий, пригвождающий к месту, заставляющий в голове прокручивать самые отвратительные воспоминания. Зажмурившись и выдохнув, будто перед последним прыжком с крыши, Сережа надавил на звонок и отступил на пару шагов от двери, слыша только гулкое биение своего сердца. Полковник замер, не зная, чего ожидать, когда дверь стала со скрипом приоткрываться. Он только рвано дышал, судорожно пытаясь решить, что же сказать матери или отцу, когда они встретятся взглядами, когда наступит неловкая тишина в дверном проеме. «Здравствуй»? «Как поживаешь»? Жилин не знал, что обычно говорят друг-другу люди, не видевшиеся так много лет. Тревожный поток мыслей прервался вместе с неожиданным рывком за одежду вперед и последовавшим за ним крепким ударом о стену прихожей. Сережа проморгался, тряхнув головой, пытаясь понять, что произошло. Когда перед ним возникло его собственное лицо, отличавшееся только отросшей щетиной и более агрессивным настроем, ситуация стала яснее, но не намного. Полковник брата совсем другим помнил. - Ты нахер приехал вообще? - злобно шипит Жила после минутного замешательства, хватая брата за грудки, - А если тебя видел кто-то, кто не должен? Ты хоть понимаешь, что в моих кругах значит иметь брата мусорилу? – Сережа моментально в лице меняется. В глазах обида и злость мешаются, глубинная боль плещется. - Да я твоё, голубчик, мягкое место спасать приехал, как только от матери письмо пришло. Да не подумал как то, что для тебя я не больше, чем пятно на репутации, - полковник изо всех сил держится, чтобы из себя не выйти, снова кулаки стискивает и губы поджимает. В груди большим огненным шаром разгорается гнев. - Мне твоя помощь не нужна. Я же как-то справлялся столько времени, после того как ты съебался, - Жила ядовитой кислотой брызжет, пытаясь поглубже дыру выжечь. Но в Сереже уже итак отверстие насквозь проходит, и он выпад брата игнорирует, пытаясь дрожь в руках сдержать. - У меня всего две просьбы было: отвечать на письма и защищать мать. Ты хоть одну выполнил? На меня тебе плевать - я могу понять, ты выбрал себе идеалы, и я в них не вписываюсь. А мама что? Заслужила она это, по-твоему? Угрозы твоих подельничков слушать, бояться дверь не тем людям открыть? - Если ты так переживаешь за неё, мог бы и с собой забрать, или остаться с ней. Легко судить, когда сам свалил подальше и живешь припеваючи в своей ментовской среде. Ты нихера о наших проблемах не знаешь, потому что тебе на них всегда похуй было. Ты, Сереженька, думал всегда только о том, как свою карьеру построить. Сам из дерьма вылез, и радуешься теперь, молодец какой, - полковник видит влажный блеск в темных глазах брата и сам едва держится, чтобы бурю внутри сдержать. - Она отказалась, - голос у Сережи все-таки дрожит неконтролируемо, - Хотела рядом с тобой быть. А потом тоже перестала на письма отвечать, - Жила замирает, в глазах у него читается переосмысление. - Уезжай, Серег. Тебе тут делать нечего. И говорить нам с тобой не о чем, слишком мы разные стали. Сереже кажется, что он вот-вот рассыпется, развалиться на куски, не найдя в себе больше сил их склеивать. Слова брата бетонным блоком вины придавливают, грозясь расплющить с минуты на минуту. - Я могу что-то сделать для тебя или родителей? С долгами твоими разобраться хоть, – прокашливаясь, шепотом спрашивает полковник, боясь, что в полный голос сказать уже не сможет ничего, так сильно надрывалось все внутри. Жила, глядя куда-то сквозь стены, отрицательно качает головой. Сережа выглядит таким разбитым, что Витя не понимает, чего ему хочется больше – то ли обнять его, то ли треснуть. Но больше всего он надеется защитить этого дурака отчаянного, поэтому повторяет снова: - Езжай. Я матери передам, что ты был и мы все решили. - Вить, хоть раз в полгода весточку посылай. Просто что вы живы мне пиши, большего не прошу. Пожалуйста, - Сережа в глаза брату смотрит как побитая собака, с искренней мольбой. Витя вздрагивает и хмурится. - Обещать не буду. - Спасибо.***
Сережа не помнит, как он домой добирался, как Игорь успокаивающе его по спине гладил, как на следующий день на работу пошел. Перед глазами все стояло лицо брата, такое знакомое и в тоже время неузнаваемо чужое. Жилин с того дня всегда почту по приходу с работы проверял – верил, что Витя все же напишет хоть раз. Это стало личным сережиным ритуалом, оставляющим его в диапазоне между отчаяньем и надеждой***
Игорь понедельники не любил никогда, как и практически все люди. Серега его, такой не выспавшийся и уставший, должен был ни свет ни заря на работу свою идти, полковничьи обязанности исполнять, да и Игорь иногда для приличия в понедельник на работе появлялся. Приватизировал себе пару бутылок скипидара и уходил со спокойной душой домой или в лес, живность проверить. Когда вечером Жилин с работы возвращался и Игоря обнимал, щекоча катамарановскую шею теплым дыханием, этот день вовсе уже и не казался таким гадким. В один такой понедельник у Игоря появился горький повод ненавидеть этот день гораздо сильнее. Катамаранов проснулся среди ночи от возни где-то рядом. Нехотя глаза разлепил, чтобы увидеть, как Сережа собирается куда-то, форму натягивает с лицом напряженным. - Сррег, ты куда? – высунув из-под одеяла только нос и широко зевая, интересуется Игорь, надеясь в глубине души, что полковник просто время на часах попутал и сейчас, рассмеявшись над собой, вернется в постель. - Разбудил тебя, хороший мой? Ну прости, на работу срочно вызывают, - обернувшись на Катамаранова и продолжая пуговицы быстро застегивать, откликается Жилин, - там серьезное что-то, можем до утра застрять. Но ты не переживай, я не один еду. Игорь поднимается с кровати и молча обхватывает Сережу длинными своими руками. Катамаранову через прикосновения общаться легче, и этими объятиями он Жилину все-все высказывает. И как любит его, и как переживает за него каждый раз, и как будет ждать домой всю ночь. Сережа, кажется, прекрасно Игоря понимает и мягко губами его виска касается, одной рукой в волосы зарываясь, а другой прижимая к себе. - Игорь, я идти должен, - шепчет полковник, отстраняясь, - ты спать ложись, я к утру вернусь, вместе поваляемся. Катамаранов кивает и отпускает Жилина, хотя и борется с неистовым желанием на нем повиснуть, чтоб не уходил никуда. Но Сережа надевает фуражку, ключи хватает с обувницы в прихожей и выходит из квартиры, на прощание Игоря в лоб поцеловав. Конечно, Катамаранов ворочается всю ночь и спать не может, только к утру впадая в беспокойную дрему. Игоря ближе к обеду звонок будит, и он сонно бредет к телефону, надеясь, что это Жилин звонит сказать, что с ним в порядке все и он скоро дома будет. - Сррег? - Алло, Игорь? Игорь, ты присядь лучше, - слышится из трубки севший голос Сашки, напарника Жилина. У Катамаранова все сжимается внутри в тревоге после этих слов. - Где Сррега? - Игорь… Дело в том… Сережа… - голос в трубке никак не решался. - Нет больше Сережи, Игорь. У Катамаранова что-то гулко обрывается в груди. Все тело свинцом наливается, он давиться воздухом и не хочет впустить в голову мысль, что все это по-настоящему. - Ты тут? Тебе нужно будет в отделение прийти. Личные вещи заберешь, награды, ну и… Остальные процедуры. - Игорь? - Как? – Катамаранов все силы бросает на короткий вопрос. Выдавить из себя звуки гораздо сложнее, чем того хотелось бы. Он словно горсть иголок проглотил, запив кислотой. На выходе получается полузадушенный хрип, который собеседник на том конце провода улавливает каким-то чудом. - Подстрелили, - стало слышно, как Сашка сдерживается, чтобы не всхлипнуть, - Умер по дороге в больницу, крови много потерял, ничего не успели сделать. Парнишку зеленого совсем прикрыл. Всё геройствовал, ты знаешь, - послышалась усмешка нервная, наполненная слезами. Игорь молча трубку кладет и на пол медленно оседает. Катамаранову отчаянно хочется верить, что все это злая шутка. Глаза выхватывают майку сережину, висящую на старом стуле, тапочки у кровати оставленные, любимую полковничью щербатую чашку на тумбочке прикроватной. Каждая вещь, каждый сантиметр этой квартиры Жилиным пропитан, и Игорю нестерпимо больно понимать, что полковник больше не вернется сюда никогда.***
Катамаранов в подъезд заходит, прижимая к груди полупустую коробку, которую ему в отделении выдали. Теперь ее содержимое – последнее, что у Игоря от Сережи осталось. Катамаранову смотреть больно даже на обшарпанные стены подъезда и лестницу, ведущую на второй этаж. В голове сразу же возникает образ Жилина, поднимающегося по ней и ворчащего, что давно пора бы стены облезшие перекрасить. Игорь проходит мимо почтовых ящиков, и под знакомым номером замечает торчащий клочок бумаги. Морщится от невыносимой боли, вспоминая как Сережа каждый вечер с надеждой проверял почту, всё ожидая весточку от брата. Он подходит ближе, пустым взглядом осматривая ящик. Протягивает руку подрагивающую и достает письмо. Тут же его распечатывает, ведь больше нет того, кому это письмо было адресовано. Катамаранов бегло оглядывает строчки, написанные неровным торопливым почерком, и медленно садиться на бетонную ступеньку, роняя лицо на руки. Он больше не в силах сдержать рвущееся наружу горькое отчаяние. Игорь искренне не понимает, за что у его Сереги такая судьба была, и как он сам теперь без него жить будет. Выпавшее из ослабевших рук письмо приземляется где-то рядом. «Ты писать просил. Вот, пишу. Гораздо позже, правда, чем должен был. Я лет на десять точно с письмом опоздал. Но брат у тебя придурок тот еще, ты должен был это понимать. Хотя почему-то не понял, походу.