Сказки и Пряности

      Подземелья Слизерина — удивительное место. Исключительно здесь, в попытке добраться до собственной спальни, можно наткнуться на Ши Уду, пытающегося выкурить мундштук — и задохнувшегося после первой затяжки — на Линвэнь, бегущую следом за своей мантией, обретшей разум и в конце концов, услышать просто превратно скрипящие звуки за закрытой дверью собственной спальни.       Хуа Чэн вздыхает, косясь на товарища, чья рука застыла в миллиметре от дверной ручки. Хэ Сюань со сложным лицом прижимается ухом к двери, настороженно выдавая:       — Не могу понять это звуки крысы или сломанных качель.       — Клянусь Мерлином, если Ци Жун снова притащил какое-то недоразумение вместо нормального домашнего животного…       Ци Жун не то, чтобы плохой сосед… Он самый худший. На случай, если у Хуа Чэна когда-нибудь спросят, то у него имеется заготовленный список причин почему!       Итак, во-первых, Ци Жун никогда не убирает за собой. Ворох совершенно любой одежды в его гардеробе постоянно раскидан по полу! И обёртки от съеденных сладостей тоже. Во-вторых, он отказывается всё это убирать. Напрочь!       Загвоздка в том, что ни Хуа Чэн, ни Хэ Сюань терпеть не могут бардак в комнате, а так как его прямая причина — ленивая заноза в заднице, то прибирать за ним приходится им обоим. По очереди. В счастливые дни, Ци Жун боится Хуа Чэна достаточно, чтобы кое-как прибраться самому.       (Читать как: закинуть всё под кровать ненадолго, приличия ради.)       В-третьих, он постоянно тащит в комнату каких-то тварей, не дожидаясь разрешения соседей. И он сейчас не про Сюань Цзы!       (Потому что Сюань Цзы — святая женщина. Единственная знакомая Ци Жуна, которую не хочется… В общем, единственная знакомая Ци Жуна, в принципе.)       В-четвертых, у Ци Жуна просто отвратительный характер. Хуже некуда. Он никого никогда не слушает, постоянно капризничает — особенно, если он заболел — намеренно портит чужое имущество, издевается в самое неподходящее время и подслушивает каждый вздох. Ах да, ещё сквернословит так, что уши вянут. Не стоит забывать, что он время от времени, вместо нормальных записок оставляет чёртовы письма кричалки, чтобы весь факультет слышал и знал насколько Ци Жун их ненавидит.       (Это взаимно.)       — Чёрт с ними тварями, — Хэ Сюань морщится, нехотя распахивая дверь. — Только бы не украденная мандрагора…       Это не мандрагора.       Слава Мерлину.       Они быстро окидывают взором комнату, пытаясь отыскать источник звука, пока не натыкаются… На подозрительный комок одеяла, лежащего на кровати Ци Жуна. Существо? Животное? Растение? Еле заметно подрагивает, по всей видимости и издавая этот странный звук. Может быть это завывания. Или хохот. Если честно, разобрать сложно.       «Твои предположения?» — интересуется Хуа Чэн сквозь легилименцию, стараясь не слишком шуметь позвякивающими подвесками на сапогах.       «Ну, я надеюсь, что это не Сюань Цзы с Ци Жуном решили спрятать труп, умирающего Пэй Мина…»       «Если бы это был Пэй Мин, то Ши Уду с Линвэнь уже проломили бы стену. Эти трое чуют друг друга за километр…»       Хэ Сюань фыркает, явно довольный шуткой. Подбирается поближе, инстинктивно сжимая палочку, спрятанную в кармане мантии и пригибается, пытаясь разглядеть нечто.       Хуа Чэн незаинтересованно усаживается на небольшую тумбочку у входа. Хватит сегодня с него цирка; ему и так пришлось торчать на Астрономии, выслушивая какая у него несчастливая судьба, по мнению звёзд, от профессора Мэй Няньцина.       (Вообще-то, он более чем уверен, что такие вещи проходят на Прорицании, но по какой-то причине, его умудряются доставать с проклятыми судьбами и на астрономии.)       «Чёрт», — невероятно экспрессивно бубнит Хэ Сюань у него в голове. — «Никакая это не тварина. Это Ци Жун…»       Прежде чем Хуа Чэн успевает ожидаемо пошутить, заканчивает:       «Он по-моему рыдает».       — Ци Жун? — Хуа Чэн на пробу окликает соседа, скептично приподнимая брови.       Вообще, рыдающий Ци Жун — явление нередкое. Он практически уверен, что слезами можно добиться многого. Так, например, он иногда выклянчивает чего-нибудь у Се Ляня. В первое время, когда Хуа Чэн сюда только заселился — Хэ Сюаня тогда и впомине не было, так что ему приходилось выживать целый год с Ци Жуном наедине! — тот также не единожды пытался сыграть на жалости «первокурсника-недоумыша».       (Мерлин, Ци Жун старше его всего на год!)       — Пёс?! — Ци Жун на секунду выскакивает из-под одеяла, а затем с ужасом прячется обратно. — Два пса!       Но конечно же его опухшее лицо и краснющие глаза не остаются незамеченными. И судя по тому, как отчаянно он прячется — в этот раз это не попытка привлечь внимание.       — Неделю назад я был костяной рыбой, — насмешливо подмечает Хэ Сюань, задумчиво теребя кончики волос. — Тебе нужна помощь?       «Ты что собираешься ему помогать?» — удивлённо спрашивает Хуа Чэн, косясь на друга.       Они не ненавидели его настолько сильно, конечно! Бывали у них троих хорошие моменты, например, когда дружно сговорившись, они опрокинули на Ши Уду целое ведро ледяной воды. Или натравили гиппогрифа на какого-то идиота, решившего придраться к их чистоте крови. Или тот единственный раз, когда они отметили Рождество вместе, не поругавшись всерьёз ни разу. Впрочем, последнее обсуждать было настолько стыдно, что Хуа Чэн не рассказал об этом даже гэгэ.       «Хочешь слушать его завывания и дальше?»       — Катись к чёртовой Моргане, недоумок! — очень дружелюбно визжит Ци Жун в качестве ответа.       Мда. Это будет сложно.       — Ты может за… — закончить метаморф не успевает, будучи прерванным агрессивным взглядом Хэ Сюаня. — …Хочешь рассказать что случилось?       «Я тебя умоляю, не доводи его ещё сильнее. Мне нужно сесть за написание эссе о ведьмах в маггловской литературе. На двенадцать листов».       Ага, вот только Хуа Чэн и Ци Жун всегда так общаются, доводя друг друга до белого каления и натягивая фальшивые улыбки в присутствии Се Ляня. К слову о…       — Если ты пытаешься таким образом влюбить в себя моего братца, то свали!       — О, Мерлин, — Хэ Сюань закатывает глаза. — Никто и слова не говорил про твоего брата, Хуа Чэн просто задал вопрос.       Иногда Хуа Чэн почти жалеет своего друга. Слушать постоянные завывания о том, как хорош Се Лянь — при этом не зная его лично — должно быть очень выматывающе. Но ключевое слово здесь «почти», потому что слизеринец уверен: совершенно каждый человек на планете должен знать какой Се Лянь великолепный человек.       — Так я вам обоим и поверил, — Ци Жун вновь вылезает из-под одеяла, щурится, вглядываясь в них и раздражённо рыкает, швыряя в сторону Хуа Чэна первую попавшую под руки вещь. Демонстративно прячется под одеялом, приглушённо выругавшись: — Да отвалите, блять!       Хуа Чэн чисто инстинктивно перехватывает скомканный лист, до того как тот успевает врезаться ему в лицо. Письмо?       — Да в чём твоя проблема?! Это общая комната!       — Моя проблема?! Слушай, ты, рыба чёртова…       Бумага действительно оказывается письмом. Или лучше сказать тем, что от него осталось. Читать чужое, конечно, некрасиво, но может Ци Жуну не стоило разбрасываться вещами как попало…       Впрочем, дочитав содержимое, Хуа Чэн почти мрачнеет. Отправителем, судя по всему, является отец Ци Жуна; дядя Се Ляня. Ничего приятного там не написано, вполне наоборот. Кое-где на пергаменте виднеются пятна, размывающие чернила — их сосед начал плакать ещё на середине. Грубые слова и проклятия напоминают слизеринцу о собственном родителе, выставившим его из дома после первого курса.       — А ты, пёс… Ты что читаешь?! — Ци Жун, наконец, оторвавшись от ругани Хэ Сюаня, решает перекинуть весь свой праведный гнев на второго соседа. — Верни сюда!       Прежде чем тот крикливой гарпией успевает на него накинуться, Хуа Чэн поспешно всовывает конверт обратно в чужие руки.       «Что там?»       «Любопытной русалке на рынке хвост оторвали», — не отвлекаясь от агрессивных переглядок с Ци Жуном, мысленно парирует слизеринец. — «Похоже его сумасшедший папаша выгнал его из дома».       «Пи…»       — Слушай, — слова встают поперёк горла; кто же знал, что говорить вежливые и добрые слова кому-то кроме Се Ляня сложно, — если тебе негде жить на летних каникулах, то ты… Говори, что ли. Что-нибудь придумаем.       В спальне воцаряется мёртвая тишина. Настолько мёртвая, что не составляет труда расслышать взмахи веера Ши Уду в общей гостиной. Хэ Сюань с Ци Жуном смотрят на него одинаково тупыми и удивлёнными взглядами, и в этот самый момент Хуа Чэн себе обещает — больше никогда, ни-ко-гда, он не откроет своего рта в этом помещении.       Ци Жун неожиданно хватается за живот, принимаясь хохотать так громко, что стёкла спальни начинают подрагивать. Хэ Сюань тоже постепенно приходит в себя, тихо фыркает, пряча улыбку в кулак и всё-таки поддерживает:       — Я с ним согласен. Вон, Хуа Чэн уже второй год живёт у меня.       — Считай, что это оплата твоего долга, — автоматом закатывает глаза слизеринец, обходя стороной, пытающегося успокоиться Ци Жуна.       «К слову… Спиши с меня часть за то, что мне пришлось присоединяться к твоему постыдному порыву доброты».       «Я планировал, но теперь, когда ты это сказал таким тоном, то я напишу ещё в долг!»       «Пи…»       — Мда, не знал, что вы такие сентиментальные, — цокает старший, плюхаясь обратно на свою кровать. — В любом случае, мне есть где жить! Тётушка меня обязательно приютит, наверное… — и словно решив, что сболтнул слишком много, заканчивает в привычной манере: — Но я вообще-то не плакал. И плакал не поэтому, пффт.       «Так он не плакал вообще или плакал поэтому?» — язвит Хэ Сюань у него в голове.       В реальности лишь выдаёт безразличное:       — Ладно.       И усаживается за небольшим рабочим столом, с невозмутимым видом принимаясь доставать письменные принадлежности.       Хуа Чэн в отличие от него домашнее задание закончил ещё на уроке — ну, не профессора же слушать, правда? — поэтому он попросту лениво шагает к сундуку, в котором обычно хранит художественные материалы.       Они все молчат, каждый занятый своим делом: Хэ Сюань перелистывает учебники, параллельно расписывая пергаменты, Хуа Чэн пытается по памяти набросить рисунок общей гостиной — да, Хэ Сюань, я умею рисовать что-то, кроме Се Ляня — а Ци Жун… Ци Жун, на удивление, бездумно пялит в потолок.       Тишина прерывается в тот момент, когда раздаётся достаточно громкий скрип, чтобы вынудить Хуа Чэна с Хэ Сюанем обернуться на их общего соседа.       — Вы оба, — командующим тоном начинает слизеринец. И сталкиваясь с одинаково невозмутимыми взглядами, откашливается, мгновенно теряя всю храбрость, — я полагаю вы заслужили какой-нибудь благодарности за достойное выполнение роли прислуги. Так что, так уж и быть, рыбёшка, я приберусь. А что касается тебя… Возможно я благословлю твои отношения с моим братцем. Если будешь послушно лаять, даже замолвлю словечко.       «…»       »…»       — Отлично, — проигнорировав большую часть слов, кивает Хэ Сюань, возвращаясь к своему занятию.       Ци Жун почти обиженно дует губы. Действительно, раз в год постарался сказать что-то человеческое, а тут на тебе — стена в виде безразличности пацана помладше.       — Ци Жун? — Хуа Чэн натягивает улыбку. — Пожалуйста… Не надо ничего говорить обо мне гэгэ, а то он ещё подумает, что я якшаюсь с тобой.       — Неблагодарная скотина!       Гостиная вновь разражается пошлыми ругательствами и красноречивым молчанием довольного Хуа Чэна.       «Теперь он точно что-нибудь ему скажет…»       «Да, это и было моей целью. Уже вижу, как гэгэ хвалит меня за то, что я смог найти общий язык с его двоюродным братом!»