***
Энн Роудс — тридцать один год. Не любит, когда ее называют Энни. Козерог, характер неустойчивый, настроение плавающее, однако срывы свои научилась не тащить на работу. Образование? Сменила несколько школ, бросала колледж, год назад получила диплом социального работника в общественном колледже Аврора (Денвер, штат Колорадо). Свое жилье? Нет. Есть съемная халупа и кровать, у которой срочно надо поменять матрас. Машина? Старый желтой пежо, работающий на честном слове. Отношения? Последние — шесть лет тому назад. Когда парень бросил ее умирать в неизвестно чьей квартире от передоза, оказалось, что он вовсе не герой ее романа. Секс? Полтора года назад. Было быстро и неудовлетворительно. Свидания? Несколько раз в неделю с вибратором. Семья? Родной отец — мертв, отчим — мертв, мать — переведена в "уютное" и недешевое место с диагнозом болезнь Альцгеймера, сводный брат — мудак, его жена — то ли сука, то ли нет (она так и не разобралась пока), а вот племянники ей нравятся (классные мальчишки). Работа? С утра бариста, вечером — бармен. Основное место работы — социальный работник в реабилитационном центре для подростков. Что еще может быть важно? Бывшая наркоманка, пять лет в завязке (никаких наркотиков и алкоголя). Умеренно употребляет кофе, редко ест сладкое, курит. Ее наставник когда-то назвал ее саморазрушающие пристрастия демонами. Двух она победила, трех ей разрешили оставить. Оказалось, что сигарета в зубах ей дороже, чем пончик или пять чашек кофе в день, запитых энергетиком. Электронные сигареты, вейпы и прочие новомодные штуки по вкусу не пришлись. Хотела бы завести кота или собаку (или хотя бы хомяка), но арендодатель категорически против животных. Вернулась в Балтимор три месяца назад, когда сводный брат сообщил о состоянии мачехи (ее матери). Ричард подобрал для нее хороший частный пансионат. Даже любезно оплатил первые два месяца, дальше — пятьдесят на пятьдесят, с его стороны — это более чем щедрое предложение. Он ведь так любит Викторию, но все же она не его родная мать. По мнению Энн, он мог подавиться своей гребаной щедростью, но отказываться от нее было тупо. Всех ее накоплений — она мечтала съездить в Исландию — только бы и хватило на первые два месяца. Ричард даже предложил пожить в его доме (их доме — ее матери он принадлежал не меньше, чем ему), но Энн отказалась. Ей и без того хватает ночных кошмаров.***
— Сделать вам двойной шот эспрессо? — женщина у кассы — медсестра. Впрочем, это легко. Медицинская форма как бы сама за себя говорит. На второй подработке — в баре — она со вторым барменом Беном любит угадывать, кем работают люди. Спорят на коктейльные вишенки. С азартными играми у Энн никогда проблем не было, но рисковать не хочется. Есть у нее склонность — зацикливаться на чем-то, так что лучше не рисковать. А коктейльные вишенки потом можно отнести в центр (есть у нее два-три любителя). Семь к десяти — в таком соотношении обычно удается обыграть Бена. Она пробовала играть с Ив, но та больше любит говорить, чем слушать (что тоже в общем-то Энн устраивает). С утра угадывать тяжелее, но интереснее. Человек с утра — чистый холст, не обремененный красками днями. Так что лица тех, кто только с ночной смены, можно вычленить сразу (тут варианты сокращаются: работники социальных служб, полиция, медработники, молодые родители, которым чадо не дает спать). Вот, например, девушка за столиком у окна. Блоггер. Да, это уже давно считается полноценной работой. В общем-то успешные, профессиональные блогеры зарабатывают не меньше, чем Энн на трех работах, скорее всего — гораздо больше. Уметь вещать так, чтобы на тебя подписывались тысячи и тысячи людей, а рекламодатели стояли в очереди — нехреновый такой предмет зависти. У девчонки прекрасный макияж. Тот самый естественный, на который надо потратить уйму времени, чтобы выглядеть свежей розой с утра пораньше. Красиво уложенные волосы. Одежда — умеренное сочетание трендов. Она минут пятнадцать фотографировала свой чизкейк и кофе. «Надеюсь, не забыла поставить геолокацию. Реклама нам не повредит». Судя по тому, с какой довольной улыбкой она вещает в камеру айфона, прихлебывая кофе — положительный отзыв им гарантирован. Мужчина — «банковский служащий?» Строгий костюм (мало, где еще остался дресс-код), строгий взгляд, то и дело смотрит на часы. Наверняка, постоянно куда-то торопится. Он смотрит на меню, и Энн видит, как шевелятся его губы. Подсчитывает, сколько сэкономит, если будет брать кофе из дома? Он выбирает американо и классический пончик. — Только без посыпки, пожалуйста. Его время слишком дорого, чтобы тратить его на очистку костюма от сахарной пудры. Далее — группа студентов из колледжа искусств. Винтажные фотоаппараты (один парень спрашивает Энн не хочет ли она подработать моделью), краска на одежде, интересные фасоны одежды, татушки. У них в заказе рафы, каппучино, латте — никто не берет обычное молоко. Мужик, который никак не может перестать трещать в пустоту (ее все еще веселят люди в наушниках — иной раз кажется, что окружена с психами, которые любят спорить сами с собой). Под пальто не слишком белая, плохо выглаженная белая рубашка и джинсы. Работает в офисе? У них частенько плохо скрываемая ненависть и отчаяние в глаза. Опять эти коллеги, опять шум, опять сплетни. И босс-козел уже второй год обещает прибавку. Он и сам не знает, ради чего так рвет жопу. Снова мужчина. Высокий. Врач? Она обращает внимание на длинные пальцы, которые бы вполне подошли и врачу, и музыканту, на прикид, не говорящий ничего определенного. Очки. Простая оправа. Бороде бы не помешала стрижка. Может, он не из тех, кто регулярно наведывается в барбершопы? Чуть растрепанные волосы. Балтимор сегодня расщедрился на сильный ветер, или укладку ему делала подушка. Коп? Взгляд мужчины кажется немного заспанным, как будто он еще до конца не проснулся. Однако его глаза и сжатые губы противоречат тому, как якобы рассеянно он скользит взглядом по посетителям. Как будто сканирует пространство. Хотя может быть он просто любит наблюдать, как Энн. «Ставлю на копа». — Доброе утро. Готовы заказывать или вам что-нибудь посоветовать?***
Его настроение было настолько паршивым, что уровень этой паршивости можно было возвести не просто в квадрат, а в целый куб, и то, на выходе будут по итогу не самые верные цифры. Ниган грубил, ерничал. Он не спал, пил литры кофе, а вне рабочих смен место кофе занимал крепкий алкоголь. Он успел за прошедшую неделю переругаться со всеми, умудрившись вывести из себя даже святошу Джона, своего сводного брата, который славился чрезмерным спокойствием и всеобъемлющий терпением. Он кажется видел брата в подобном состоянии впервые в их жизни, что в конечном итоге и сам растерял весь запал злости, когда Джон вместо того, чтобы как обычно выдать из себя что-то до блевотины успокаивающее, треснул его со всей силы, заставив осесть. Ниган причины своего паршивого настроения знал отлично (эти причины знали все, кто знал самого Нигана). Поэтому никто лишний раз к нему не лез с вопросами, не спрашивал о его состоянии, делах и планах. Именно поэтому он и сам не слишком глубоко пытался в себе копаться, чтобы хоть каплю себя сдерживать, не срываясь на окружающих его людях, на подозреваемых и свидетелях. Правда в этом году он, как минимум, все еще не перешел черту, как это было два года назад. Тогда на допросе он вышел из себя и разбил нос обвиняемому в убийстве, схватив того за затылок и со всей дури ударив лицом об стол. Ему хватило месяца дотошных сеансов у психолога, на которые он был вынужден после ходить по приказу своего капитана, чтобы не отстранили от работы, чтобы он раз и навсегда запомнил, что не стоит выходить из себя в камере для допросов. Все эти причины повторялись третий год подряд, ровно за неделю до того дня, когда умерла его жена. Он быть может и не хотел: думать об этой дате, с приближающейся годовщиной, заваливая себя работой, берясь за самые тяжелые дела, соглашаясь на лишние смены, подменяя парней на выездах, чтобы только не встречаться с родными. Особенно с родителями Люсиль, ее сестрой, которая слишком, блядь, на нее похожа. Он всякий раз скрипит зубами из-за насмешки над ним этой долбанной судьбы, которая заставляет его из раза в раз искать в Шерри то отличие, что скажет ему: нет, это не его малышка, нет же…. Его малышка гниет в чертовом гробу из дуба. Ниган и сейчас злится, стоя в очереди в кофейне, в которой покупает для себя кофе лет так уже семь, начав это делать с того дня, как пришел служить в участок по соседству, после сданных им экзаменов, получив должность детектива. За семь лет работы он сумел подняться до звания старшего детектива и, будь ему теперь абсолютно не насрать на собственную карьеру (с теми планами, что у них были с Люсиль), еще лет так через семь он должен стать минимум лейтенантом. Но ему насрать. Работать хуже, конечно, он не стал, только вот подавать документы на повышение в планы Нигана больше уже не входит. Тему повышения с ним может завести только если отец Люсиль, или же Филипп, возможно еще Рик, а после конечно же и Джон. Нигану, пиздец, как бы хотелось ограничиться одним лишь отцом Люсиль, но никак не компанией из своего капитана, напарника и брата. Вчетвером они вовсе доведут до стадии, что он пошлет все на хуй, увольняясь, или же назло всем им переведется обратно в патрульные. За семь лет службы в участке по соседству он не пропустил ни одного утра без кофе, купленного именно в данной кофейне, но ни разу, «НИ РАЗУ, БЛЯДЬ», за эти семь лет, как за последние пару дней, он не стоял ТАК долго в ебаной очереди. Он не возражает против того, чтобы данное заведение "цвело и пахло", заводя себе все новых и новых желающих выпить их кофе и съесть что-нибудь из продающихся здесь десертов, но, сука — это его место. И он хочет купить этот ебаный кофе, без вот этой вот ебаной очереди, которую он сканирует взглядом. Тем самым, что присущ всем копам, которым его когда-то с ног до головы осматривал отец Люсиль, так что вся спесь и наглость захлебнулись в осознании собственной никчемности и сомнениях в том, что он может действительно дать хоть что-то в будущем той, которая достойна была лишь лучшего. В какой-то момент у него даже дергается нервно глаз: то ли из-за непрекращающейся болтовни одной из девушек, что готовят кофе, то ли из-за четвертой смены выбора напитка одного из клиентов, чья очередь подошла, но он так, блядь, и не определился, простояв СУКА, не одну минуту, в медленно продвигающейся очереди. Он делает вдох. За мышцей на лице дергаются и пальцы на правой руке, которую он запустил в карман своих брюк, сжав в кулак, в желании достать табельный девятимиллиметровый Глок и всадить все пули из магазина в стоящего возле кассы долбоеба, а после перезарядить и расстрелять каждого, кто решит, что настала его очередь заказать кофе. Ниган делает еще один вдох, как его в свое время на сеансах терапии учил делать доктор Этвуд. Считать до десяти все равно бы не помогло, сосчитай он хоть до тысячи — он не пытается. Вместо этого детектив Шилдс сосредотачивается на второй девчонке, которая исполняет этим утром роль баристы. Он ее приметил дня три назад, когда зашел за кофе, закончив ночное дежурство, но обслуживала его не она, а та, что все продолжает не закрывать свой рот. Ее бы он все-таки пристрелил второй, после того долбоеба, что наконец-то все же определился со своим выбором. Быть честным, он поражен терпению девчонки с розовыми волосами, что слушает, слушает, слушает ебаное бла-бла-бла второй баристы. Не закрывающую свой рот, кажется, зовут Ив. Точно Ив, она работает в данной кофейне не первый месяц, а до нее был Стив и Гарри, от второго всякий раз пахло дешевой травкой, и Ниган был уверен, потребуй он от парня предоставить ему рюкзак, он бы там точно нашел пару пакетиков той самой травки, с десяток таких же дешевых презервативов и завалявшийся сэндвич, на котором уже давно появилась своя собственная жизнь, и еще что-нибудь обязательно из того, что уже было бы никак не оправдать "болезнью" и "рецептом" от врача). Девчонку с розовыми волосами (кажется, слишком яркими, очень яркими, почти не естественными для этого серого, хмурого не просто дня, а времени года, да и самого места — города) Ниган не знает. Ни ее имени, ни кто она, ни откуда вообще появилась. Должно быть плевать, но у копов это почти хроническое заболевание — знать каждого, кто находится изо дня в день рядом с тобой (да и не только). Ниган делает еще шаг вперед. Осталось всего три посетителя в очереди перед ним и, он, наконец-то, купит свой кофе и за то время, что он простоял, ему требуется уже не двойная, а пятерная порция кофеина в крови. Все то время, что продолжает стоять в ожидании, он больше не отвлекается, наблюдая за незнакомой ему девчонкой. За ее движениями. Улыбкой. За тем, как она бросает короткие фразы в ответ на болтовню своей напарницы (и Ниган поверить до конца не может, что она ее действительно так внимательно слушает, что каждая фраза звучит в нужный момент и правильно). Он скользит взглядом вверх и вниз по ее фигуре, по тому, что ему доступно видеть благодаря росту, что даёт возможность возвышаться на голову впереди стоящих. Он хмыкает, замечая под прозрачной блузкой то, как виднеется ее грудь без бюстгальтера, и даже прищуривает чуть взгляд, понимая, что в сосках у нее еще и ко всему прочему пирсинг. Вряд ли он один единственный, кто их увидел, да разглядел. Не от этого ли ушедший уже долбоеб менял свой выбор аж четыре раза, определившись лишь на пятый. Пацану было от силы лет восемнадцать, вряд ли ему доводилось видеть соски на женской груди так часто и много в живую, а не на экране своего ноута или на странице журнала, на фото в которой он втихаря от родителей дрочил. Когда сам Ниган видел в последнее время женскую грудь, не прикрытую одеждой? И не то, что он вдруг возвел себя в ебаные монахи, но когда он нормально в последний раз трахался? Так что бы не наспех и с первой попавшейся, до конца и не раздевшись. И дело ведь было не в том, что он вдруг решил начать хранить верность Люсиль (хотя бы после ее смерти, во имя всего дерьма, что натворил, пока она была жива). Хотя, пожалуй, он и сам нихуя не знает, в чем все же дело, почему если и трахается, то пьяным, и не уходя дальше барных сортиров. За мыслями об этом он и оказывается перед кассой, с вопросом к нему о том, какой кофе ему приготовить. С его, при этом, очень внимательным взглядом, что продолжает быть прикованным к девушке, на бейджике которой, прикрепленном к лацкану ее кожаной жилетки, значится имя Энн. Ему кажется, это имя когда-то было в его прошлом. Там была девчонка наркоманка, с такой же вот пышной копной волос. Правда, не розовой. Она вроде была блондинкой. — Если приготовите мне dead eye, то, будет вероятность в 99 процентов, что я сумею выстоять подобную очередь еще хоть раз, — он не пытается сверкнуть своей улыбкой, быть милым. Тем, кто охуенно умеет цеплять женщин, даже будучи в стельку пьяным. Он. Сука. Хочет. Кофе. Он хочет к этому кофе сладкий пончик, хоть и терпеть не может сладкое (ну не считая овсяного печенья с шоколадной крошкой и зефира). Зато, Ниган и не грубит, как допустим делал сегодня рано утром, выходя из квартиры, спотыкаясь о чертов мешок с мусором, что выставил вновь сосед, в дверь которого он стучал кулаком, а после и ногой, кинув этот самый мешок со злостью после внутрь (с такой злостью, что мешок порвался, и все содержимое разлетелось по маленькой прихожей). Он почти само терпение. — А еще, если вы мне его приготовите, как можно скорей, я даже не начну здесь массовый расстрел, — последнее он говорит тихо. Вполголоса. Для девушки с розовыми волосами и сосками с пирсингом, которые видны через просвечивающуюся блузку. Исключительно для нее. Ведь знает, какая может начаться вокруг паника, скажи он только громко вслух «пистолет», «нападение», «расстрел». И не докажешь потом, что это была шутка. А девчонка с этими розовыми волосами…, ну нравится она ему, чтобы шутить с ней вот такие свои тупые шутки. Энн замечает у мужчины плохо отглаженный, пожелтевший от времени воротничок рубашки. Либо холост, либо на семейном фронте — грозовые тучи. Или мужчина в разводе — след от обручального кольца все еще виден («или забыл снял снять, когда цеплял телок в баре накануне»). Впрочем, это то, что бросается на поверхность. С той же степенью можно подумать, что его жена тоже работает, так что на домашние дела времени не остается, а домработницу — ну будь у него домработница, пальто бы стоило дороже, и кофе бы он покупал в другом месте — не позволяют финансы. Да и двадцать первый век на дворе. Домашние дела давно уже потеряли гендерную принадлежность. Энн склоняется к тому, что этот мужчина слишком занят, чтобы следить за своим воротничком, а значит точно не один из офисных хомячков. Кто-то из тех, за кого говорят поступки и … общая стать? Что-то такое есть в этом мужике, говорящее, что он может заткнуть толпу и заставить себя слушать. Дело даже не в росте, широких плечах и остром взгляде обманчиво сонных глаз. — О, сеньор знает толк в извращениях, – отвечает Энн, а руки уже заняты делом. Еще одна монетка в банку «коп», кто еще такое дерьмо будет заказывать: копы, врачи, студенты на сессии и дальнобойщики. На студента и рыцаря дорог он мало смахивает. Врачи предпочитают вариант помягче, а копы эту дрянь пьют чуть ли не через день. Она и не разрывает почти зрительного контакта с клиентом, бросая мимолетный взгляд на банку с чаевыми — ей на нее плевать, но еще немного и мистер Питерс перестанет трахать мозги электрогитарой, о которой мечтает младшая внучка. Руки работают споро. Многие удивляются (поражаются, восхищаются, откровенно завидуют?) ее быстроте. Что поделать, у некоторых бывших наркоманов такое случается. Сложно сказать пять лет в завязке — это уже много или ничтожно мало, но страх, что если руки перестанут что-то делать, то найдут иглу — это страх никуда не делся. Вот и Энн постоянно ищет чем занять руки. Кофейня, бар, никому ненужные кулинарные изыски в снятой халупе (все равно она никогда не успевает съест, что приготовила), рисование, видеоигры, опять таки сэр Алехандро (она никогда не думала, что вибратор может стоить как телефон, но денег не пожалела), ну или старая добрая мастурбация вручную, пока Алехандро на зарядке. Она могла бы делать отличные handjob, если бы секс приносил больше удовольствия, чем геморроя. Энн не знает, что она делает не так, но каждый раз после секса она чувствует себя, как после шопинга в черную пятницу. Столько времени потратила, столько сил, запыхалась, а удовлетворение от приобретения проходит буквально на следующий день, когда осознаешь, что это дерьмо тебе на хрен не сдалось. Зря только пыхтела среди толпы вспотевших, жадных до скидок покупателей. Она даже взяла себе перерыв, изрядно затянувшийся с последнего, не слишком удачного свидания. Уже пару раз Энн поступали предложения уединиться в том же баре. Ведь короткие топики и торчащие соски — это ж явно вместо плаката «о, да, парень твое предложение отсосать на заднем дворе у помойки меня так возбудит – не стесняйся, жеребец!». Вроде даже парни симпатичные, чего бы и не попыхтеть с полчаса в туалете, но каждый раз Энн останавливает прагматичное: «сомневаюсь, что он пришел в бар с чистыми яйцами», или «как сильно убьет момент, если я попрошу справку от венеролога», или «оооо, меня не слишком устраивает твое: я успею вытащить, детка, не ссы». Короче, как-то "не стоит". Она грешила было на то, что наркота ей убила либидо, но нет. Она замечает привлекательные для нее лица, тела, совершенно не против "поиграть сама с собой", представляя героя из понравившегося сериала, так что дело в чем-то другом, а в чем именно? Конкретно сейчас ей некогда в этом разбираться. — Мммм, – улыбается Энн (совершенно искренне на это раз), не сдерживая короткого смешка. Точно коп. «Что ж, у него есть чувство юмора». — Кофейня застрахована, а я никогда не строю далеко идущих планов. Хотя, мистер dead eye, я делаю кофе быстрее, чем Билли Кид доставал свой ствол, — она ставит на стойку стаканчик (который принято выдавать в конце стойки, но «для служителя закона можно ведь и нарушить закон?»). — Меня еще ждет уборка после утренней смены. Не хочется убирать битое стекло, если я выживу. Так что это тоже вам, — рядом со стаканом кофе живо нарисовывается пакет из все той же крафтовой бумаги. В голове Нигана одна за другой начинают перебираться ассоциации в поисках той идеальной, что у него сочеталась бы с девчонкой, у которой какой-то по всей видимости дар, с которым она, не останавливаясь и на секунду, выполняет его заказ, успевая при этом отвлекаться, но только взглядом. Руки и на миг не прекращают делать свою работу. Взгляд же девочки почти такой же оценивающий, как и его собственный: останавливается то на нем, то на банке, к которой он уже и сам тянет руку, закидывая мятые пять долларов (и это вопреки своему «я не оставляю чаевые наркоманам и студентам, потому что все спустите на бухло или все те же наркотики»), то на людях, стоящих у него за спиной. Что-то есть в этой девчонке, с этим ее внимательным взглядом и знанием о Билли Киде, на упоминании о котором все ассоциации в мыслях Нигана рассыпаются, как карточный домик, в который неудачно поставили карту. Мужчина слегка хмурится, чтобы через секунду хмыкнуть в кривой улыбке. Может быть, конечно, все ее знания и ограничиваются чем-то случайно вычитанным, что у нее получилось удачно, наконец-то, впихнуть в диалог, но этим девочка все же создает впечатление не пустой глупышки. То, что по итогу так легко считывается с ее напарницы, которая кажется заткнулась впервые так надолго (может следует проверить, а не померла ли она случаем, задохнувшись или захлебнувшись собственными же слюнями). Нет. Девчонка с этими яркими волосами цвета блядского единорога точно не дурочка со звенящей пустотой в своей головушке, где все мозги выела та химия, которой она окрашивает свои волосы. Он отмечает про себя ее улыбку — не эту натянутую для всех клиентов, что входит в обязательный набор хорошей баристы. А ту, что возникает при его глупой штуке про расстрел. Ниган становится с этой её улыбкой даже чуть менее раздраженным и злым, как будто даже более понимающим, жалеющим чужое время и силы, ведь битого стекла правда будет очень много, начни он стрелять. Да и кровь не так-то просто отмыть, не говоря уже о мозгах, что смешаются с битым стеклом и грязными следами от ног в панике разбегающихся людей. Он опускает взгляд на поставленный перед ним стаканчик с кофе — с легким удивлением, что отражается в изогнутой брови, — а после вновь смотрит на девушку. Она приятно его удивляет: той скоростью, с которой она приготовила кофе, без лишних вопросов с уточнениями. Тогда его еще больше поражает, а какого хера собралась вся вот эта очередь, в которой он простоял, раз одна из девчонок за стойкой умеют делать кофе так быстро. — Убедили, мисс, вы действительно будете покруче всяких там Билли Кидов или же Бутча Кессиди, а о нем, как никак, сняли целый фильм, — Ниган сверкает улыбкой и берет свой стаканчик с готовым кофе. Из-за Джона он знает (смотрел) с десятка два или три вестернов, некоторые они вдвоем пересматривали по несколько раз. В какой-то мере это стало точкой их общего интереса, ведь когда двух четырнадцатилетних пацанов впихнули в мир друг друга и сказали: вы теперь братья, им необходимо было искать эту точку очень быстро, чтобы по итогу не разнести в пух и прах одну на двоих комнату и не испортить своей враждой вновь налаживающуюся жизнь своих родителей: матери Нигана и отца Джона. Ниган может был и невыносимым подростком, но мать он любил, ненавидя как раз собственного отца, который все не мог сдаться, поняв, что он больше нахуй не сдался ни своей жене, ни своим детям: ни старшему сыну, ни дочери, что и вовсе его боялась, всякий раз по приходу его домой прячась у брата в комнате, так и засыпая после у Нигана в кровати, под крики родителей, доносящиеся из кухни. Ниган был действительно рад, когда вещи отца были собраны в несколько сумок и выставлены за дверь, на которых в тот же день были заменены замки, и у него на связке появились два новых ключа. Ниган был действительно рад, когда мать спустя года два, вновь начала улыбаться, возвращаясь откуда-то и уходя вечерами в красивом платье и с ухоженными волосами, уложенными в красивую прическу. Ниган, скрепя зубами, принял и Джона, впуская его в свою комнату. Ради матери и сестры он был готов спать хоть в кладовой, лишь бы мама и дальше была счастлива, и не было больше этих криков, доносящихся из кухни, и сестры у него под боком, боящуюся плакать слишком громко, чтобы только не привлечь внимание отца. К тому же, Джон оказался не таким уж и плохим вариантом на роль брата, это как раз таки Ниган был не самым лучшим вариантом, не разводящий пусть конфликтов при родителях, но без них, сколько крови он попил у Джона… — За счет заведения и за ваше безграничное терпение, офицер. Его ждет сюрприз. Офицерам полиции по негласной традиции положено выдавать пончики. Однако Энн положила копу с собой овсяное печенье (за хорошее шутку — с шоколадной крошкой). Энн не особо любит копов. Через секунду улыбка исчезает. Ниган сверкает взглядом хищным, недовольным. Под шорох крафтовой бумаги, в которую ему девчонка уложила к кофе и десерт. Ниган уверен, что в пакете ебаный пончик — раз уж она поняла, что он коп, а по мнению массы копы жрут только пончики. Ниган не любит, когда в нем узнают полицейского. Ниган намеренно не одевается как типичный коп, не ведет себя, как типичный коп. Он даже не поправляет девчонку, чтобы бросить ей, что он детектив, а не офицер. Быть служителем закона, порядка и остальной той хрени, которую впихивают массе, в нынешнем мире опасней, чем бандитом, решившим ограбить банк средь бела дня в самый пик с наплывом клиентов. Копов не любят. Копов никогда не любили, но теперь, с происходящим, с новостями, в которых раз за разом говорят то об одном убитом, то о другом, с превышением полномочий полиции, не любить копов стало модно, с маршами протеста и другими выбросами, чтобы быть подхваченными волной всеобщей ненависти. Ниган на своей шкуре ощутил эту ненависть, что по итогу была направлена не на него лично, а на его близких. На Люсиль, что пострадала, испуганная, сдерживающая с трудом слезы и звонящая Нигану с мольбой ее вытащить из машины, которую зажали с двух сторон, оттеснив к краю моста. Все потому, что она жена человека, который не сумел отыскать убийцу, плохо выполнивший свои обязанности, и только потому, что убитый был черным — «ох, блядь, простите, афроамериканцем». И вот вновь — злость. От отголоска имени Люсиль внутри. Тогда он ее спас. Но только тогда. Он мнет под пальцами бумажный пакет, который все же берет с собой (почему — хуй его знает). Берет его просто на автомате, да и злится ведь не на девчонку, с этими розовыми волосами, да пирсингом в сосках, а на самого себя, за собственную реакцию. Не она ведь виновата в том, что он продолжает работать в полиции. Не она убила его жену. Она лишь очень быстро приготовила ему кофе, посмеялась над его шуткой. Еще и вместо пончика (что он обнаружит уже в участке, когда вспомнит о брошенном на стол бумажном пакете и решит заесть горький привкус кофе во рту) положила ему овсяное печенье. С шоколадной крошкой. То, что он безумно как раз таки любит. Еще с детства. Он смотрел после на это печенье, держа его зажатым между пальцами, и смотрел минут десять, думая о том, как девчонка угадала. И угадала ли? Или это на что-то был намек? Они были знакомы, и он ее не узнал? Или она видела его где-то? В той статье, например, в которой обозревали убийства подростков, которые он раскрыл, будучи ведущим детективом по тому делу, вынужденный именно поэтому общаться с прессой. Там была его фотография. Но о блядском печенье там не было и слова.