***
Внезапные дожди, видимо, объявили хитом сезона, а Арсений не уследил за новостями, потому что, когда он выходит из магазина, на улице снова льёт, и хоть стихия не свирепствует так же, как два дня назад, идти до дома без зонта будет очевидно глупо. И мокро. И холодно. И вообще, дождь должен скоро кончиться, а постоять на крыльце Пятёрочки будет хорошей тренировкой для ног. Ещё и с утяжелением в виде пакета. И ведь приспичило же ему найти те самые хлебцы! Их не было ни в Перекрёстке в трёх минутах от дома, ни в Магните, до которого идти минут пять, и в Пятёрочке в десяти минутах от дома он их тоже не нашёл, но идти под дождём с пакетом еды три минуты — не то же самое, что десять. Десять минут лучше постоять под козырьком в сухости и относительном тепле. Относительном, поскольку он, выходя за продуктами, рассчитывал на приятную апрельскую погоду, как обещали прогнозы, и куртку не взял, а потому теперь стоял и мёрз в футболке. Проходит минут пять, а дождь и не думает успокаиваться, а это значит что? Что ситуация хреновей некуда. — Привет, — а, нет, можно хуже. Арсений с крайне недовольным видом поворачивается к стоящему позади него Антону. Поворачивается и завистливо вздыхает — на Антоне хоть и легкая, но курточка, Арс бы сейчас как минимум подрался за такое счастье, способное защитить от ветра и мелких капель. — Ну здравствуй, — никогда не поздно попробовать что-то новое, верно? Может, у Антона есть… — Чёрт, опять дождь, что ли? А я без зонта, как назло, — …зонт. Хотя, на что он рассчитывал? Антон между тем о чём-то сосредоточенно думает, бормоча неразборчиво под нос. — Димка… Нет, на работе. Тогда разве что так, — немного громче произносит он последнюю фразу и поводит плечами, — будет прохладно. Арс, погнали со мной, — Арсений переводит на пацана удивлённый взгляд — Куда? Зачем? И как ты собрался идти без зонта, ещё и со мною вместе? — три абсолютно резонных вопроса, — совсем с ума сошёл? — логичное предположение. — Идти я собрался домой, тебя хотел до твоего дома проводить, а то ты уже дрожишь весь, а зонтик нам не понадобится, — с этими словами Антон распрямляет крыло и накрывает им Арса сзади, как капюшоном, — ну что, пошли, — легонько подталкивает за пределы спасительного козырька, который Арсению покидать абсолютно точно не хочется. А крыло довольно мягкое… — Арс, да давай, рожай уже, пошли, а то я тоже замерзать начинаю, — Антон прикрылся от ветра вторым крылом, а первым продолжал мягко, но настойчиво вытаскивать Арсения из-под козырька. Ладно. Как-никак, крыло хотя бы тёплое, а козырёк не очень. И уж больно тут ветрено. Под крылом оказывается довольно уютно, и Арс даже немного оттаивает. В смысле, согревается. Да. — До моего дома идти минут десять, не меньше, — они движутся по тротуару, уворачиваясь от редких фонтанов брызг, поднимаемых машинами. — Значит, будет время поболтать, — Арсений усмехается, не разделяя позитива, которым, судя по всему, просто набит этот паренёк. Ну конечно. Будь у него крылья, он, может быть, тоже был бы счастливее. Или нет. Неважно. Теперь уже не узнать, да, Арсюша? Ой. Антон о чём-то ему рассказывает, Арсений ограничивается короткими «угу» и продолжает тонуть в собственных мыслях, скатываясь по мозговым извилинам куда-то в глубь сознания в попытке найти распоясавшегося таракана и избавить себя от внезапной фантомной боли в спине, но пока получается только ещё глубже увязнуть в собственном сером веществе, совсем потеряв связь с реальным миром. — Перестань так много думать, Арсений, — что? — это вредно. — Не всегда. — Но сейчас ты с каждой минутой ходьбы становишься всё более понурым и загнавшимся, так что прекращай, — парень смотрит на него долгим взглядом, приподняв уголок губ, пока нервы Арса не сдают и он не отворачивается, покрепче сжимая в руке пакет, а Антон расплывается в улыбке и отворачивается тоже, освещая, кажется, своей чистой радостью мокрую тёмную улицу. Дома он выкладывает из внутреннего кармана зонт и усмехается — не понадобился. А одна из дверей, в которые Антон стучал, кажется, немного приоткрылась.***
Арсению завтра не нужно в театр, а это повод напиться, поскольку серое вещество после философских слов Антона не только не отпустило, но и затянуло ещё глубже. Тараканы собрались в хоровод и плясали смесь польки с капоэйрой вокруг увязающего всё сильнее Арса. Их тихий шепоток разъедал уши «жалкий, жалкий, жалкий», «инфантильный идиот», «урод», «калека», «ошибка природы», и на последнем Арсений не выдерживает и закрывает лицо руками. Всё его существование — ошибка природы, чёртова опечатка в параметрах, поставившая крест на счастливой жизни. С каждым годом надежда на волшебное внезапное просветление уходила, зато оставались ненависть ко всему живому, в том числе к себе, жалость к себе же и тысяча беззвучных упрёков, роящихся в голове, как осы, и больно жалящих по самым болезненным точкам. Всего-то надо было родиться нормальным, но нееет, природа выбрала сложный путь, и где Арсений теперь? А Арсений на кухне прячет непрошеные слёзы в ладонях, склонившись над стаканом янтарной жидкости, которая должна была успокоить, а сделала только хуже. Как и всегда, впрочем. Ничему тебя жизнь не учит, Арсюша. Долбанись уже головой об стену и подохни, не мучай всех вокруг. А Арсюша и рад бы послушать язвительный материнский голос, звучащий в голове, но слишком слаб, чтобы исполнить приказ. Как всегда. «Алкашня». «Бесполезная личность». «Недоразвитый». «Неправильный».***
Отправлять родительские переводы обратно уже стало традицией. Слать им свои и также получать их обратно — тоже. Антон стоит с феном в гостиной и просушивает уже минут пять как высохшее крыло, хмуро пялясь в стену. Тихий вечер способствует пробуждению шумных мыслей, и Антон впервые за долгое время погружается в себя. Он привык игнорировать любую боль, кроме физической, душевные переживания обычно отправлялись в самый дальний ящик, а Антон смеялся как можно громче, чтобы перекричать их, но вот он один, Димка уехал куда-то, смеяться не с кем и мысли с довольным урчанием вылезают из коробки. Сколько их там скопилось — страшно представить, но Антон упрямо пытается затолкать всё обратно, не замечая, как над головой покачивается ещё тысяча таких же коробок, грозясь упасть. И если вовремя не отбежать подальше, накроет так, что и не выбраться. И обычно он успевает запихнуть мысли подальше и сбежать, слыша за собой грохот переживаний, но сегодня всё происходит слишком тихо, под стать обстановке в квартире, и вырвавшиеся наружу мысли начинают булавками впиваться в сердце и мозг, делая Антону пирсинг болью без наркоза. И теперь можно кричать на всю комнату, бить стены и всё, что попадётся под руку, но люди не любят шум, а Антон не любит разочаровывать людей, поэтому он молча скручивается в комочек на диване, завернувшись в крылья, как в кокон, и лежит обессиленной гусеницей, давя рвущиеся наружу слезы и скулёж. Парни не должны плакать. Это жалко. Он жалок.