Верные клятвам

      Варшава, ноябрь 1939 год              Когда в Польшу вторглись немецкие войска, Лео Фишману едва исполнилось пятьдесят лет. Но в тот день, 7 ноября 1939 года, когда его и полсотни других жильцов дома 9 на улице Налевки, вывели во двор для показательного расстрела, нестарый еще мужчина выглядел на все восемьдесят…       Сначала он думал, что казнить собираются только его – в назидание остальным. Лео порадовался, что успел отослать Ванду с мужем и Янушеком к надежным людям. Родные не станут свидетелями жестокой расправы. Он позаботился о том, чтобы им помогли бежать из этого страшного места. Но когда стало ясно, что за спасение его девочки предстоит расплатиться жизнью соседей, пожилой доктор хотел закричать от ужаса.       Лео поймал взгляд бывшей невесты. Он боялся увидеть в нем презрение, но Эдита держала дочерей за руки, всем видом демонстрируя готовность с достоинством принять свою судьбу. Не было осуждения и в глазах остальных соседей.       «Никто не винит меня в случившемся», - понял Лео.       В конце концов, у него действительно не было другого выхода. Пришедшего убить – убей, гласит Талмуд. Лео не нарушил древние законы. Когда появилась надежда избавить людей от гибели, он добровольно сознался в убийстве. Откуда ему было знать, что Эдита оказалась права, приговор его народу вынесли заранее?       Она раньше всех поняла: немцы изначально не собирались оставлять никого в живых. Для расстрела нужен был лишь повод, который они бы обязательно нашли. Поэтому Лео поступил правильно, попытавшись спасти хотя бы дочь и внука: так от гибели остальных будет хотя бы какой-то толк.       Он неотрывно смотрел на детей, стоявших в обреченном строю, на пожилые пары, плачущих женщин, прижимавших к груди младенцев, и его сердце разрывалось от боли. Лео знал, что на его месте каждый из стоящих рядом людей, не задумываясь, пожертвовал бы жизнью, чтоб защитить своего ребенка. А Ванда – его дитя, несмотря на то, что своим рождением она обязана не ему. Ее настоящий отец испустил последний вздох на руках у своего лучшего друга за месяц до появления дочери на свет.              Он дружил с Адамом Бертоном, сколько себя помнил. Уже в три года мальчишки стали неразлучны. С возрастом стало ясно, что оба друга отличаются необычайно живым, пытливым умом. Родители попытались устроить детей в русскую гимназию на казенный счет, и друзья успешно прошли вступительные испытания. Они переходили из класса в класс с похвальными листами, и, наконец, приступили к последнему году обучения.       - Ты уже решил, чем хочешь заняться после гимназии? – спросил как-то Адам во время подготовки к выпускным экзаменам.       - Буду изучать медицину, - ответил Лео и смущенно уточнил: – Собираюсь лечить детей. Хочу, чтобы в еврейской общине наконец появился свой доктор. Поляки не торопятся ехать к нам, если есть другие пациенты. А будь у нас врач - маленький Рахим не умер бы из-за того, что у его родителей не хватило денег. Я бы не терял времени даром и помог ему бесплатно.       Адам кивнул, и с пониманием посмотрел на друга. Последние два года Лео оказывал первую помощь ребятам с их улицы. Именно он ходил по дворам и уговаривал соседей сложиться кто сколько может на доктора для пятилетнего мальчишки из самой бедной семьи в их поселении. Но пока он собирал нужную сумму, врач уехал наносить визиты, а когда соизволил вернуться – Рахим уже перестал дышать. Дети умирали не так уж редко, но именно эта смерть сильнее всего потрясла Лео из-за пренебрежения, с которым отнесся польский врач к маленькому еврейскому мальчику.       - Ты не должен себя винить, - мягко сказал Адам. – Даже если бы доктор успел вернуться – он бы все равно не помог. При дифтерите почти никто не выживает.       - Когда я стану врачом, у меня ни один ребенок не умрет от этой болезни! – твердо заявил Лео. – Рахима могла спасти операция. Сейчас ее мало кто умеет делать. А я смогу. И больницу для евреев открою, если никто меня не опередит.       - Да, нам нужны больницы и врачи, - согласился Адам. – И юристы тоже. Значит, нам обоим следует поступать в Варшавский университет.       Свой выбор профессии он сделал несколько лет назад, когда на его семью обрушилась беда: отец Адама, Иосиф, был осужден за воровство. Жители штетла понимали, что кузнец Бертон стал жертвой оговора, поэтому желающих свидетельствовать в его защиту нашлось немало.       - Я своими глазами видел, как Виктор Новак, сын хозяина корчмы, приставал к дочери кузнеца Бертона, - рассказал суду Давид Занкин. – Ну, Иосиф отвесил ему пару оплеух, чтоб руки не распускал, да с улицы погнал. А отец пана Новака осерчал и пригрозил: ты, говорит, пожалеешь, что поднял руку на моего мальчика. И в тот же вечер заявил о краже. Я думаю, он сам кошель и подбросил, когда заходил к Бертонам во двор. Иосиф не мог ничего украсть. Кто угодно подтвердит – в их семье никто не пьет, так что ноги его никогда не было в той корчме!       Однако вскоре стало ясно, что в оправдании иудея не заинтересован даже его защитник. На заседании тот произнес напыщенную речь, и на этом его участие в судьбе Иосифа закончилось. Показания свидетелей защиты суд проигнорировал, и кузнеца приговорили к трем месяцам тюрьмы.       Позорное судилище и полное равнодушие присяжного поверенного привели Адама к решению учиться на юриста после гимназии. У евреев будет свой, настоящий защитник.       Вскоре к мальчишке с обостренным чувством справедливости потянулись ребята со всей округи для разрешения спорных вопросов, из-за чего к нему прилипло прозвище «судья Бертон».              - Ты думаешь нас примут в университет? – с сомнением спросил Лео. – Евреев мало где рады видеть.       - С золотыми-то медалями и примерным поведением? – фыркнул Адам. – Пусть попробуют не взять. Польские студенты бастуют ради сохранения своего языка, а нам без разницы на каком учиться – русском или польском. Они нам хоть и не родные, обоими мы владеем в совершенстве. Так что у властей нет оснований видеть в нас бунтовщиков.              Он оказался прав. В 1908 году после подавления революционного движения Варшавский университет возобновил работу. И хотя неправославному поступить в высшее учебное заведение было сродни чуду, Адама и Лео зачислили одними из первых.              С будущей невестой Адам познакомился через четыре года. Он только что получил диплом и устроился на работу помощником присяжного поверенного. В их контору обратилась мать Анны, сама девушка лишь сопровождала ее. Клиентка жаловалась на заказчика, отказавшегося оплачивать ее работу. Дело казалось настолько простым, что заниматься им поручили новоиспеченному юристу.       Лео оставалось лишь удивляться, как быстро его друг попал под чары странной девицы. Она словно почувствовала, что имеет над юношей какую-то власть и не скрывала самодовольства. Он же, встретившись с Анной всего несколько раз, неожиданно попросил ее руки и объявил родителям о намерении жениться на дочери швеи.       Поначалу Лео не мог понять, действительно ли Анна влюбилась в Адама, или просто обрадовалась перспективному жениху, но у друга предстоящая женитьба восторгов точно не вызывала. Казалось, у Адама просто нет иного выбора, кроме как исполнить некий нерушимый обет.       Лео показалось, что он разгадал мотив Анны, когда узнал, что еврейкой она является лишь наполовину – по материнской линии. Презирая мать за ее происхождение, она, тем не менее, понимала, что пробиться в «приличное общество» у нее шансов нет. Встречу с Адамом она восприняла так, словно ей выпал счастливый билет: сделав карьеру юриста, он наверняка захочет покинуть скромное отцовское жилище и купит красивый дом в большом городе. Они затеряются среди поляков, которые не будут знать об их еврейских корнях. Ей даже в голову не приходило, что в случае покупки собственного дома Адам заберет родителей с собой.              Столь скоропалительное решение привело семью Адама в недоумение. Отец попытался было уговорить сына не торопиться, но тот был неумолим: свадьба должна состояться через два месяца. Поняв, что юношу не переубедить, и семья, и Лео смирились с его намерением.              А через несколько месяцев после женитьбы Адама начались приготовления к свадьбе и в семье Лео. С Эдитой его познакомили родители в надежде, что дети понравятся друг другу. Он не мог утверждать, что полюбил девушку, но она ему действительно понравилась, а главное – было очевидно, что уж она-то влюблена в своего жениха по-настоящему.              Лето 1914 года навсегда изменило их жизни.              - Я ухожу на фронт, - мрачно сказал другу Адам августовским вечером. – Меня мобилизовали.       Новость оглушила Лео. Ему даже в голову не приходило, что когда-нибудь им придется надолго расстаться, не говоря о том, что Адам может вообще не вернуться.       - А как же Анна? – осторожно спросил он       - Плачет, - сдержанно ответил Адам. – Ведет себя так, словно я ее бросаю на съедение зверям.       - Ее можно понять, - попытался заступиться за женщину Лео. – Почему-то она не сумела с нами сблизиться. Конечно, ей страшно оставаться среди чужих ей людей.       Он не стал упоминать о том, что Анна даже не попыталась проявить уважение ни к родителям мужа, ни к его сестре, ни к лучшему другу. Она даже не скрывала, что мечтает жить отдельно, чтобы Адам принадлежал только ей. На работе ценили способного юношу, и со временем он сам бы стал присяжным поверенным. Тогда ее мечты о собственном доме могли осуществиться. Другие родственники Анну не интересовали. Даже с собственной матерью женщина не поддерживала связи, после замужества словно вычеркнув ту из своей жизни. Неудивительно, что уход мужа на войну она восприняла настолько трагично. Ей предстояло остаться с людьми, которых из-за своего эгоизма она сама же настроила против себя.       Лео решил, что незачем расстраивать друга своими наблюдениями. Да и не позволил бы Адам плохо отзываться о своей жене. Несмотря ни на что, он относился к ней с уважением.              Страх потерять друга оказался настолько невыносимым, что в итоге на фронт они ушли вместе. Медики не подлежали призыву, но Лео записался добровольцем, и его зачислили в армию военным врачом. Служить им предстояло в одной дивизии.       - А как же Эдита? – спросил Адам. – У вас свадьба через месяц.       - Какая может быть свадьба, когда война на пороге, - расстроенно отмахнулся Лео и добавил: – Эдита все понимает. Обещала ждать, сколько потребуется.              Несмотря на еврейское происхождение, отношения с сослуживцами у обоих друзей складывались весьма неплохо. Адама уважали за отвагу и сообразительность, столь необходимые в бою, а Лео – за готовность помочь. Дивизионное начальство тоже ценило двух евреев и иногда награждало их отпуском, чтобы те могли навестить родных.       В 1915 году линия фронта разделила друзей с их семьями: российская армия отступала на восток, и Варшава с пригородами оказалась во власти немецкой армии. В июле, незадолго до того, как армия была вынуждена сдать неприятелю их городок, Адам навестил семью в последний раз.       - Надеюсь, наши семьи успеют эвакуироваться, - угрюмо заметил он, узнав, что штабом армии принято решение сдать их родной город неприятелю, после чего надолго замолчал.              Иногда, когда задерживался подвоз медикаментов, Лео направляли в тыл, чтобы он мог сам забрать очередную партию. Проезжая через колонны беженцев, он пристально всматривался в толпы людей, надеясь увидеть знакомые лица. Однажды пасмурным ноябрьским днем удача улыбнулась Лео, и он встретил Давида Занкина – того самого соседа, который когда-то свидетельствовал в суде против хозяина корчмы. Он устало брел по дороге в сопровождении жены и двоих детей.       - Пан Занкин! – закричал Лео.       - Лео… малыш Лео Фишман! - Давид удивленно уставился на молодого военного во главе обоза, с трудом узнавая в нем соседского мальчишку.       Их разговор был недолгим – Лео торопился вернуться в часть, а Занкины надеялись до темноты дойти до какого-нибудь селения.       - И Бертоны, и твои родные покинули город, - поведал Давид. - Да только с Анной далеко не уедешь. В тягости она, весной родить должна. Иосиф боялся, что немцы придут и расстреляют всех евреев, особенно тех, чьи близкие служат в российской армии. Вот и решил скрыться в Варшаве – там почти никто не знает про его сына. А твои поехали дальше, на восток. Где они сейчас – не знаю. Может, в Бресте, а может, уже и до Гомеля добрались.              Вернувшись поздно вечером в часть, Лео рассказал другу все, что ему удалось узнать. Адам побледнел.       - Если к весне не случится контрнаступления, - сказал он, - я сбегу отсюда и буду пробираться в Варшаву. Можешь считать меня дезертиром.       - И не подумаю, - твердо сказал Лео. – На твоем месте я поступил бы также.       - Тогда пообещай мне одну вещь… - Адам задумался, подбирая слова. – Если я погибну – ты пойдешь в Варшаву вместо меня и позаботишься об Анне и нашем ребенке.       - Но тогда за линией фронта окажется моя семья, - испуганно пробормотал Лео.       - Твоя семья сейчас в безопасности. А моя – нет. Обещаешь, что сделаешь, как я прошу?       - Обещаю, - выдохнул Лео.              Как и хотел Адам, долгожданное контрнаступление началось в начале марта, и он рассчитывал, что скоро их войска освободят Варшаву. Надежда войти в город вместе с армией удержала Адама от задуманного побега.       Но его мечтам не суждено было сбыться. 9 марта 1916 года Адам попал под перекрестный огонь. Лео знал, что Адам находился на одной из ключевых высот, а значит, принял на себя основной удар неприятеля. Как только шум боя стал стихать вдали, он, не дожидаясь санитаров, бросился на поиски друга. Увидев распростертую на подтаявшем снегу знакомую фигуру, Лео понял, что его кошмар воплощается в жизнь.       Пулеметные очереди превратили в кровавое месиво живот Адама, но он еще дышал. Отчаянно надеясь на чудо, Лео взял на руки бесчувственное тело и побрел в сторону лазарета. Их уже заметили и бежали на помощь. Но едва Адама успели переложить на носилки, как все было кончено.       От того, чтоб схватить винтовку и броситься на немцев врукопашную, обрекая себя на верную гибель, Лео удержало данное четыре месяца назад обещание. Ему надлежало вернуться в Варшаву и позаботиться об Анне и ее малыше, который вот-вот должен родиться.       Он не позволил закопать друга в общей могиле. Впрочем, ему и не препятствовали: не дело иноверцу лежать в освященной земле вместе с православными. Лео сам принялся выдалбливать в промерзшем грунте место последнего упокоения Адама. Свидетелей похорон искать не пришлось. Весть о гибели офицера Бертона мгновенно разнеслась по дивизии, и евреи, свято чтившие древние традиции, сами явились проводить Адама в последний путь. Кадиш над покойным должен читать близкий родственник, и Лео прочел его на правах брата.       В ту ночь ему так и не довелось сомкнуть глаз. Лео все время казалось, что на соседней койке, как и раньше, сонно всхрапывает Адам. Он напряженно вслушивался во тьму, словно до его ушей вот-вот мог донестись знакомый голос: «Эй, дружище!»       Едва рассвело, он вышел из палатки. Сигнал к атаке еще не прозвучал, и солдаты, высыпая из кисетов махорку и скручивая папиросы, тихо переговаривались между собой. При виде врача бойцы умолкали, прятали глаза, и Лео вдруг осознал, что некоторые из них еле сдерживают слезы.       «Я и не знал, что Адама настолько любили в полку, что оплакивают его гибель».       Лео не мог видеть себя со стороны, иначе бы понял, что солдаты жалеют не погибшего друга, а его самого: за последнюю ночь двадцатишестилетний военврач стал совершенно седым.              Вечером того же дня в списках убитых оказалось и имя Льва Фишмана. Сослуживцы не видели, как погиб молодой еврей, но никто не сомневался, что днем он бросился в бой наравне со всеми, мечтая отомстить за гибель друга. Такой поступок был верным самоубийством для человека, не закаленного в боях, но те, кто знал о на редкость крепкой дружбе двух офицеров, ничуть не удивились.       Смельчаков, готовых рискнуть жизнью в попытке отыскать тело пропавшего доктора, в полку не оказалось. Если Лео когда-нибудь найдут, он будет покоится в безымянной братской могиле.