***
С хозяином затерянного в лесу домика Лео познакомился месяц назад. Зимой крупных боев практически не было, поэтому заниматься ему приходилось в основном простудами и обморожениями. Отправив очередную группу заболевших в тыловой госпиталь, он вдруг услышал резкий окрик часового: - Стой, кто идет?! В ответ раздалось невнятное бормотание. Через несколько минут перед Лео предстал добротно одетый старик. - Называет себя Михайло Ходкевич, умоляет отвести его к доктору, - доложил караульный, указывая на незнакомца. - Вы лекар? – с надеждой спросил тот. - Да, - подтвердил Лео. – Что вам угодно? По лицу старика покатились слезы: - Унук помырае. До града я його не довезу, околеет у дорози. Помож, сы́нку, одын он у мене остался! Дед говорил на странной смеси польского и русского, но Лео, знавший оба языка, хорошо его понимал. - Что с ним? – встревожился он. - Дыфтерит це, Богом клянуся. Горыть, опух и еле дыхае, а в глотке бурая заслона. Десять годов тому така ж хвороба мойого молодшего забрала. Дохтур тады сказал – дыфтерит його одолел. «Когда я стану врачом, у меня ни один ребенок не умрет от этой болезни!» - зазвенело набатом в голове Лео обещание восьмилетней давности, а перед глазами возникло застывшее в предсмертной муке лицо пятилетнего мальчика, так и не дождавшегося доктора. Он не раздумывал ни секунды. Срочных дел в лазарете не было, поэтому начальник дивизии разрешил отлучиться, чтобы помочь ребенку. Лео схватил сумку и торопливо запихал в нее необходимые инструменты. «Держись, Рахим, на сей раз я не потеряю ни минуты!» - подумал он и коротко скомандовал старику: - Идем! Они пробирались к хутору лесными тропами. Лео уже знал, что у его нового знакомого было четверо сыновей, трое из которых умерли до войны, а последний пропал без вести на фронте. Именно его сын, Василь, сейчас ждал помощи. В окрестных селах старика все звали дедом Михайло, и слыл он лучшим в здешних местах сапожником. - Вы пробовали удалить пленку из горла? – спросил Лео, страшась услышать утвердительный ответ. Его спутник, не сбавляя ходу, отрицательно покачал головой. - Марья, сноха моя, хотила, але я не дав. Казав: тилькы сунься – руки обирву! Коли молодший мий таку ж хворь прынис, знахар тутешный ту заслону йому сковырнув. А лекар тоди казав – це Степку мого и добило. Глотку-то знахар сыну усю пораныв. Тому к ний ще зараза прыстала. Лео чуть не опоздал: когда они со стариком вошли в избу – лицо Василя уже приобрело синеватый оттенок. Одного взгляда на ребенка оказалось достаточно, чтобы понять: у мальчика действительно дифтерия. Времени было в обрез. - Уведи мамашу! – приказал он старику, кивнув в сторону голосящей рядом бабы, а сам уже откручивал крышку фляги. Они с Адамом не прикасались к алкоголю, поэтому полагавшиеся им чарки водки Лео сливал и использовал для обработки кожи перед операцией. Чистого спирта в лазарете всегда не хватало, но Лео заметил, что и водка зачастую предотвращала развитие инфекции. Взять спирт из запасов лазарета ему запретили, так что перед операцией он тщательно протер руки содержимым фляги, не забыв и про шею ребенка. Оставалось надеяться, что этого будет достаточно, чтобы к Василю, как когда-то к Степке, не «пристала зараза». Он окинул избу мимолетным взглядом: чисто, опрятно, все на своих местах. Видно, что о доме заботится женская рука. В полевых условиях у мальчишки не было бы шансов, но здесь... Лео склонился над задыхающимся ребенком и решительным жестом сделал разрез на горле. Специальной трубкой для трахеотомии он обзавелся еще в университете. Именно об этой операции Лео рассказывал Адаму, утверждая, что Рахима можно было спасти. Пригодился инструмент и на фронте - в бою случалось, что пули попадали бойцу в шею и повреждали трахею. Такая трубка, вставленная в дыхательные пути ниже места ранения, спасала человека от удушья. Но в грязи и копоти войны толку от нее оказывалось мало: из-за неизбежных инфекций почти все солдаты умирали от заражения крови. Только одного из десяти удавалось довезти до госпиталя живым и выходить. Лео решил, что, если рано утром снова предстоит идти на хутор, возвращаться в полк нет смысла. К тому же он боялся оставлять мальчика без присмотра: если случится осложнение, обратная дорога займет слишком много времени. Поэтому он провел в избе два дня, чутко следя за состоянием Василя. Когда жар у ребенка немного спадал, он доверял дежурство Марье или деду Михайле, позволяя себе поспать час-другой. На третий день жар у Василя спал окончательно, отек шеи уменьшился, и мальчик задышал сам. Зашив рану, Лео сел на лавку и облегченно выдохнул. - Жить будет, - огласил он свой вердикт. - А заслона? – недоверчиво спросил старик. – Вона ж никуды не дилась! - Пройдет дней через пять. Главное, что жара больше нет и шея не опухшая. Значит, зараза уже уходит. Правда, шрам останется навсегда. Через пару дней навещу, посмотрю, как заживает. Глухой стук о пол заставил Лео вздрогнуть, а затем на колени опустилась непонятная тяжесть. - Збережи тебе Господь, бра́тыку, - снова заголосила Марья, обнимая его за ноги и прижимаясь к ним зареванным лицом. - Ты чего, мамаша? Встань сейчас же! – ошарашенно воскликнул Лео, заливаясь краской и поднимая женщину с пола. Наблюдавший за этой сценой дед Михайло резко отвернулся и вышел из горницы. Вернувшись, он протянул Лео два царских червонца. - Трымай, - сказал он. – Царские. Сын у граде заробыл, збиралыся хату поправыты. А тут вийна. Тилькы нащо нам хата, колы дитей в неи не будэ? - С ума сошел! - рявкнул доктор, испытывая желание бежать куда глаза глядят. –Думаешь, я ради червонцев твоего внука лечил? Чтоб я их больше не видел, понял?! Михайло торопливо закивал и спрятал монеты. «Наверное, теперь в каждом ребенке с дифтерией мне будет мерещиться Рахим, - подумал Лео. – Поэтому я даже смотреть не могу на деньги. Если бы Василь умер – мне пришлось бы заново пережить и смерть Рахима». - Ничо́го, - пробормотал старик. – Я ще знайду, як тебе адплациць. Оба они не представляли, насколько пророческими окажутся слова деда Михайло.***
Вопреки опасениям, Лео не заблудился. Знакомую избу он увидел еще до полудня. - Тебе чого? – настороженно спросила Марья, открыв на стук дверь. Она явно не узнала лекаря, выхаживавшего ее сына. - Позови деда Михайлу, – через силу произнес Лео. Знакомый голос заставил ее приглядеться повнимательнее. - Батьку! – испуганно позвала она. – Це… - Лео! – возникший словно из ниоткуда старик потрясенно вглядывался в постаревшее и осунувшееся лицо доктора. – Що з тобою, сынку? - Помоги, - попросил Лео. – Мне больше не к кому обратиться. Он сбросил шинель с сапогами, и, с трудом волоча ноги, вошел в дом. Оказавшись в горнице, Лео без чувств рухнул на ту самую кровать, где месяц назад оперировал Василя. Лео разбудил аромат вареной картошки. Он несколько раз моргнул, приходя в себя, и огляделся по сторонам. Видимо, уже наступил поздний вечер или даже ночь: свет в горнице давала только керосиновая лампа. - Пробудывся, - обрадованно произнес дед Михайло. – Сидай вече́ряты, голодный, мабуть. Дважды звать не пришлось: Лео больше суток ничего не ел, и только сейчас осознал, что действительно адски проголодался. Они проговорили до утра. - Пораненых не шкода кидаты? – спросил старик. - Жаль, - признал Лео. – Но медиков в лазарете хватает, только с лекарствами беда. А у моих там, - он махнул рукой в сторону, где, по его мнению, находилась Варшава. – Ни врачей, ни медикаментов. Анне рожать скоро, а помочь ей некому. - Оно, ви́домо, так, - согласился дед Михайло. – За́раз баби с дытыной без чоловика прожиты важко, а без своей хаты вона зовсим згинеть. И останню волю друга сполниць – свята справа. Старик ненадолго замолчал, обдумывая слова Лео, а затем вышел в сени. Вернувшись, он положил перед доктором груду гражданской одежды. Сверху лежали знакомые два червонца. Лео в ярости вскочил, но прежде, чем успел открыть рот, дед Михайло его опередил: - Ты мене не пепели очами, я не пужливый! –цыкнул он строго. – Гроши визьмешь. Не плата це, а допомога, ясно? Що ты ныне? Птаха мала, казюлька. Пачпорта нема при себе, так? А з ними, - старик кивнул на монеты. – Зробыш новый. Злато – воно и в нимеччине злато, зминяешь на ти окаянни марки. Ты теперича хоч и сивый як лунь, и воину боле не подобен, а без пачпорта тебе недолго на воле ходыць. Якой розум вид твоей утечки з фронту, якщо Анна тебе не дочекается? Лео сел на место, стараясь сглотнуть неизвестно откуда взявшийся ком в горле. А дед Михайло продолжал: - Перебудешь у нас день або два. Марья тебе харчей у дорогу збере. Потим выберу нич потемнише, та й переведу на той бок. Мени тут кожна стежка, кожный куст видом. А сподобишься повернутыся до своих – укажи на мене. Прысягу дам, що сам тебе пораненым з того поля волок и кынув бабцы Аграфене на догляд. Она на тому боку фронту живе. Треба буде – прызна́е твою особу. Збережемо тебе вид суда за те, що утёк. На следующую ночь Лео отправился в путь. Он в последний раз окинул взглядом хату и людей, так неожиданно ставших ему почти родными. Мать Василя на прощание обняла доктора и несколько раз перекрестила. - Я иудей, - сказал он. – Мой народ не верит в вашего Христа. - Ничого, братыку, - улыбнулась Марья. – Я все одно буду молытысь за тебе. Господь для всих един, я бы ты його ни назвав. Как и предсказывал дед Михайло, седые волосы сыграли Лео на руку, прибавив ему сразу лет тридцать. Никому не пришло в голову заподозрить пожилого мужчину в дезертирстве. В городе Лида он по совету старика разменял одну из монет. В тот же вечер Лео зашел на постоялый двор. Ему с детства объясняли, что пьянство – тяжкий грех, а хмельной человек – легкая добыча для обманщика. И сейчас он сам намеревался воспользоваться чужой слабостью. Долго ждать не пришлось – вскоре к нему подсел какой-то ремесленник. Судя по синеватому носу и красным глазам, мужичок был здесь частым гостем. Он с радостью принял предложение выпить чарку водки. Угощение заставило его размякнуть, развязать язык и безропотно последовать за новым приятелем во двор. Через полчаса Лео убирал за пазуху выкупленный паспорт на имя Юргиса Эйдинтаса, а бывший хозяин документа направлялся обратно к постоялому двору, чрезвычайно довольный совершенной сделкой. Не привлекая к себе лишнего внимания, доктор беспрепятственно дошел до Варшавы.***
О судьбе Бертонов-старших он узнал почти сразу. Родителей Адама в первые же дни оккупации немцы казнили как «русских шпионов». Кто из соседей донес новым властям, что их сын служит в российской армии – так и осталось неизвестным. Словно предчувствуя грозящую семье катастрофу, старый кузнец успел отослать невестку к польской родне ее отца, и теперь некому было рассказать Лео, где ее искать. Он метался по Варшаве, расспрашивая о судьбе Анны старых друзей и дальних родственников, но никто не знал, куда делась жена его друга. В свое время отец Анны был изгнан из семьи за брак с еврейкой. Только война и угроза расстрела за брак с российским офицером заставила смягчиться их сердца и помочь дочери отвергнутого когда-то родича. Дни сменяли друг друга, наступил май, а Лео так ничего и не узнал. Если Анна жива – она уже наверняка родила, думал он. Жив ли ее малыш? Есть ли у них еда, одежда, крыша над головой? Деньги, подаренные дедом Михайло, заканчивались, и Лео снова занялся врачеванием. Весть о том, что в округе появился доктор, быстро разнеслась по соседским улицам. Пока не закончилась война, не могло быть и речи о том, чтобы пойти работать в больницу, предъявив диплом и тем самым раскрыв властям свое настоящее имя. Больных он принимал прямо на квартире, каждый день опасаясь ареста за незаконную практику. Впрочем, немцам, кажется, не было дела до проблем местных жителей. Теперь у Лео отпала необходимость мерить шагами улицы, расспрашивая прохожих. Иногда пациенты приходили даже из отдаленных районов, и никто не отказывал Лео в просьбе прислать весточку о молодой еврейской беженке по имени Анна с младенцем на руках. Пани Катажина пришла к нему в начале июня. Лео сразу отметил, что посетительница не похожа на больную и оказался прав: женщину привели к нему не проблемы со здоровьем. - Пан Юргис, мне сказали, что вы разыскиваете молодую еврейку, Анну Бертон. - Да, - подтвердил Лео, чувствуя, как сердце от волнения застучало прямо в ушах. – Вы что-то знаете о ней? Гостья внимательно посмотрела на доктора. - Вы похожи на еврея, а не на литвина. На самом деле вас зовут по-другому, верно? Какое у вас настоящее имя? Он впился взглядом в пани Катажину, но ее лицо казалось непроницаемым. Лео понял: если солжет – то и сам правды не узнает. - Я Лео Фишман, бывший военный врач Российской императорской армии. Анна – жена моего лучшего друга, Адама Бертона, который погиб на фронте три месяца назад. Незадолго до гибели он попросил меня позаботиться о своей жене и их ребенке. Раскрывая себя, Лео чувствовал, что срывается на крик: - Вы можете мне сказать, где они?! Женщина удовлетворенно кивнула. Определенно, ей было знакомо это имя. - Почти год назад Анна поселилась у своей тетки, пани Берты. Берта - моя старая знакомая, она заботилась о бедной девочке почти до самых родов, а потом прошел слух, что грядут еврейские погромы. Тогда Анна переехала ко мне. Наверное, ее свекор очень вас любил, раз сказал, что раскрыть местонахождение Анны можно только двоим людям: ее мужу Адаму, и его другу, доктору Лео Фишману, если тот вдруг объявится. Когда мне сказали, что Анну разыскивает какой-то врач, я сразу подумала, что вы и есть тот самый друг. При мысли об отце Адама на сердце Лео потеплело. Он тоже любил и уважал старого кузнеца. - Могу я увидеть Анну? – спросил Лео. – Теперь я сам могу позаботиться о ней. Лицо пани Катажины исказила гримаса горя. - Бедная девочка умерла родами, - с трудом выдавила из себя гостья, утирая слезы. Лео показалось, что мир обрушивается на него неподъемной тяжестью. Он опоздал, не исполнил последнюю просьбу друга. И теперь ему предстоит всю оставшуюся жизнь нести груз вины. Ну почему он не убедил Адама в необходимости бежать еще тогда, в конце осени? Зачем согласился с его решением ждать весны? Не будь Лео таким ослом - сейчас все трое были бы живы! Лучше бы он в тот день, когда вынес друга с поля боя, дал волю чувствам и бросился в бой! Он бы успел в отместку пристрелить пару-тройку врагов, прежде чем последовать за Адамом. - Где похоронены Анна и младенец? – подавленно спросил Лео. - Младенец? – удивилась пани Катажина. – Я не говорила, что ребенок умер. Перед смертью Анна родила чудесную девчушку. Мы назвали ее Вандой. Моя Галька родилась на месяц раньше, так что я кормлю обеих. Значит, у Адама родилась дочь, и девочка жива, билась в голове Лео счастливая мысль. Значит, ему еще есть ради кого жить. - Я хочу ее увидеть, - попросил он гостью. Им не пришлось далеко идти – оказалось, что дом пани Катажины располагался совсем рядом с еврейским кварталом. Пользуясь тем, что обе малышки еще спали, хозяйка рассказала Лео о последних днях Анны. - Она была удивительной девочкой. Характер уж больно тяжелый, но я все ей прощала за любовь к мужу. Только и разговоров у нас было, что об Адасе. А незадолго до родов ей вдруг втемяшилось, что он погиб. Видели бы вы, как бедняжка убивалась! – глаза Катажины сочувственно заблестели. - Мы говорили, что рано мужа хоронить. Понятно, что вестей от него нет - ведь мы по разные линии фронта. Но видимо, она что-то такое чувствовала и не верила никому. Даже будущий ребенок ее не утешал. Погрузившись в воспоминания, она не замечала, что по ее лицу текут слезы. - Когда пришло время рожать – Анна успокоилась, просветлела. Я-то думала, она малышке своей радуется. Слава Всевышнему, думаю, обрела новый смысл жизни. Вдруг Анна подзывает меня к себе и говорит: «Кася, я так счастлива! Скоро мы с моим Адасем снова будем вместе!» Верите, Лео, она всегда была такой гордой, надменной. Но в тот день улыбка с лица не сходила. Я над ней плачу – она мне слезы утирает и утешает. А к вечеру ее не стало. Значит, Лео ошибался, когда считал, что Анна вышла замуж за его друга по расчету. Нежданное открытие сделало груз вины перед ней совершенно невыносимым. Кряхтенье проснувшихся младенцев отвлекло его от тяжелых мыслей, и пани Катажина жестом пригласила его в детскую. Ванду он узнал сразу. Девочке исполнилось всего два месяца, но ее черты уже сейчас до боли напоминали другое лицо. Взгляд малышки успел обрести осмысленность, и она с любопытством стала изучать незнакомую фигуру. Лео даже показалось, что он видит знакомый прищур. - Адам, - прошептал он, и впервые с того дня, как умер Рахим, заплакал. Варшава, 1929 год - Давай навестим пани Эдиту, – предложил Ванде Лео. – Давно мы с ней не виделись. Тебе, наверное, найдется, чем заняться с Элькой и Госькой. - Если хочешь – иди один, - улыбнулась дочь. – Я лучше побуду у мамы Каси и Гальки. Лео тяжело вздохнул. Что за кошка пробежала между ней и семьей его бывшей невесты? Казалось, к Ванде относятся неплохо. Может, дочь боится предать пани Катажину, если подружится с Эдитой и ее дочерями?***
Пять лет назад счастливый случай свел их на Маршалковской улице. Лео возвращался домой после дежурства в больнице. Рассеянно глядя перед собой, он вдруг с восторженным удивлением узнал в идущей навстречу женщине свою давно потерянную невесту. - Эдита! – закричал он и бросился вперед. Прохожие недоуменно оглядывались на пожилого, хорошо одетого мужчину, прилюдно обнимавшего молодую пани. - Эдита… Эдита… - повторял он, вглядываясь в нее счастливыми глазами. - Лео?! – потрясенно спросила Эдита, наконец-то узнав в седом незнакомце своего жениха. – Так ты жив? - Жив! – засмеялся он, прижимая к губам ее холодные пальцы. – И больше никуда не денусь. Почему в те давние годы юности он был настолько глуп, что сомневался в своих чувствах? Теперь-то Лео мог с уверенностью сказать, что любил Эдиту все эти годы. Любил, пытался разыскать и не переставал надеяться на встречу. Надо же было найти друг друга именно тогда, когда надежда окончательно угасла! Как здорово, что Эдита вернулась в Польшу! Значит, родителей и сестер он тоже скоро разыщет. Наконец-то и он урвет у судьбы свой кусочек счастья. Но почему Эдита не разделяет его радость? Почему виновато отводит глаза? Только сейчас Лео заметил двух девочек лет семи, стоявших рядом и испуганно взиравших на развернувшуюся перед ними сцену. Ему хватило одного взгляда, чтобы осознать их сходство с Эдитой, и от вспыхнувшей было радости не осталось и следа. - Это твои дочки? – глухо спросил он, ощущая в груди щемящую пустоту. – Ты... вышла замуж? - Прости, - прошептала Эдита. – Нам сообщили, что ты погиб. Я хотела остаться с твоей мамой и заботиться о ней, но когда мы познакомились со Стефаном, она сказала, что мне не нужно приносить себя в жертву. Матушка считала, что мне нужно жить дальше и сама благословила на этот брак. А потом у нас с мужем появилась возможность вернуться в Польшу. Если бы я только знала… Лео вынул платок, вытер слезы на лице бывшей невесты и посмотрел на нее с нежной грустью. - Ты не виновата, - успокаивающе прошептал он. – Мама была права, не стоило приносить себя в жертву. Будь счастлива. После того разговора они виделись еще пару раз: Эдита рассказала все, что знала о семье Лео. Отец умер через полгода после свадьбы Эдиты, сестры вышли замуж и решили остаться в России, а мать категорически отказалась уезжать из страны, где находились могилы ее мужа и сына. Пан Стефан не возражал против этих встреч: поняв, что Лео не угрожает спокойствию его семьи, он проникся к доктору сочувствием. О том, чтобы поехать в Россию в столь напряженное время не могло быть и речи, но Лео удалось передать с надежным человеком весточку матери. Он надеялся, что им еще представится случай встретиться. Лео появился в доме бывшей невесты через четыре года. Узнав о том, что Эдита овдовела, он окружил заботой осиротевшую семью. *** - Твоя Ванда совершенно не похожа на Анну, - задумчиво проговорила Эдита, глядя в окно. – Вылитый отец. Она смотрела из окна Ванду и своих дочерей, Малгожату и Эльжбету, которых в семье ласково звали Госькой и Элькой. Девочки качались на качелях и о чем-то увлеченно беседовали. Лео все-таки удалось уговорить дочь пойти в гости вместе. Он нащупал в кармане коробочку с обручальным кольцом. Если все пройдет хорошо – скоро он станет отцом троих детей. Лео чувствовал, что за последний год дочки Эдиты искренне к нему привязались. - Да, - радостно согласился он. – Характер тоже отцовский. Хоть Ванда и девочка, но мне кажется, что в ней воплотился сам Адам. - А почему же тогда она решила стать врачом, как ты, а не юристом? – поинтересовалась Эдита. Лео улыбнулся. За прошедшие годы дочь стала неотъемлемой частью детской больницы, где он занимал должность заведующего хирургическим отделением. Лео вспомнил, какой подарок преподнесли его подчиненные на шестой день рождения Ванды. Тогда она стала обладательницей формы сестры милосердия. Облаченная в белый халат и косынку, она важно вышагивала по коридору, заглядывая в палаты. - Доброе утро, больной. Могу ли я чем-нибудь вам помочь? – вопрошала она маленьких пациентов, вызывая улыбки взрослых и детей. Ванда действительно старалась как могла: развозила градусники, держала малышей за руки во время неприятных процедур, кормила с ложечки тех, кто не мог есть сам. Со временем ее помощь становилась все более весомой. - Мы говорили о будущей профессии, - сказал Лео. – Ванда считает, что выбор у нее невелик, потому что женщине в Польше не дадут стать ни адвокатом, ни судьей. А выучиться на врача ничто не помешает. К тому же врачевать больных по ее мнению – занятие куда более полезное, чем защищать преступников. Поразительно здравые рассуждения для столь юного возраста! Эдита, с интересом слушавшая его рассказ, снова посмотрела в окно. Лицо ее вдруг стало хмурым. - Да, совершенно не похожа на свою мать, - заключила она мрачно. «Ванда ей неприятна, - обожгла вдруг Лео мучительная мысль. – Видимо, девочка это чувствует. Вот почему она не любит приходить сюда». Если бы он догадался тоже выглянуть во двор, то наверняка бы понял, что недовольство Эдиты вызвала не Ванда. Но он пристально вглядывался в лицо бывшей невесты, чувствуя лишь горькое разочарование. Заветные слова «выходи за меня замуж» так и остались непроизнесенными. Вернувшись домой, Лео зашвырнул коробку с кольцом в дальний угол и не вспоминал о ней несколько лет.