Верные клятвам

      Июнь, 1811 год, Гродненский уезд       Николай ласково похлопал Фараона по морде, и, угостив его заранее припрятанным куском сахара, запрыгнул в седло. Легкое прикосновение ног к бокам коня – и умное животное послушно направилось по пыльному тракту на восток, туда, откуда вскоре должны были показаться Рощинские. Если они покинули почтовую станцию в восемь утра, как собирались, то в имение должны прибыть к трем пополудни.       Они не виделись всего три недели, но для Николая время, проведенное без Саши, тянулось чертовски медленно, словно с момента выпуска из корпуса и возвращения домой прошел целый год.       Стук копыт заставил юношу радостно вскинуть голову, но оказалось, что тот раздается совсем с другой стороны, к тому же лошадь была лишь одна и явно не обременена тяжелой повозкой.       Николай обернулся. На взмыленной лошадке к нему приближался сын Макара Лукича, их управляющего.       - Чего тебе, Тимошка? – недовольно спросил Николай.       - Беда, Мыкола Янович! – воскликнул мальчишка. – Папаша ваш гневаться изволят. Где ж это видано: гости в дом, а хозяин за порог! Вернулись бы вы, а? Да и панна Елена расстроилась, что вас не застала.       - Где видано, где видано, - проворчал Николай. – Да у отца и видано! Можно подумать, сам он никогда подобных штук не проделывал. В конце концов, это же его гости – пусть батюшка их и развлекает!       Тимошка понимающе усмехнулся. Он прекрасно знал о том, что Елена ждет не дождется от Микоша предложения руки и сердца. Когда-то давно, незадолго до смерти, ее отец Богуслав Покора договорился с Потоцким-старшим поженить единственных детей и объединить земли. Но кажется Микошу не было никакого дела до их планов. Может, когда-то их с Еленой и связывали дружеские отношения, но сейчас молодой Потоцкий даже не смотрел в ее сторону.       -Скажи отцу, что не нашел меня, - приказал Микош и скомандовал: - Марш отсюда!       Стук копыт за спиной затих, а Николай снова и снова вглядывался вдаль, не сомневаясь, что Рощинские уже недалеко, а сидящая в одном экипажей Саша нетерпеливо поглядывает в окошко кареты в ожидании их встречи.       Ему снова привиделись нарядно украшенные в ожидании гостей залы, ласковый голос Веры Андреевны – и какая-то совершенно новая, совсем непривычная Саша в белом платье, с незнакомой прической, веером в тонких пальцах, на котором, по счастью, еще нет никаких пометок. Николай хочет занять все ее танцы, но это станет возможным лишь после помолвки.       Он приглашает ее на мазурку, и щеки девушки вспыхивают ярким румянцем. Из всех танцев этот – самый многообещающий.       Вера Андреевна находится рядом, но делает вид, что ее больше занимают другие гости. Она старательно притворяется глухой, чтобы не смущать дочь.              Николай улыбнулся воспоминанию. Из угловатого, похожего на мальчишку подростка Саша выросла в совершенно очаровательную девушку.       «Ей и правда неплохо далось обучение «всяким женским штучкам», - признал он.              Четырьмя годами ранее              Когда Николай попросил порекомендовать им нового управляющего, Илья Петрович привез откуда-то Макара Лукича с семьей.       - Прошу любить и жаловать, - сказал он. – Толковый мужик. С ним ваше поместье будет в надежных руках.       Макар Лукич был вольнонаемным и плату за работу требовал изрядную. Однако пан Потоцкий, скрепя сердце, принял предложение соседа.       Едва приступив к делу, новый управляющий затеял коренные перемены. Он осмотрел поместье, недовольно поцокал языком, затем отправился в поля, побывал во всех деревеньках, принадлежащих Яну Станиславовичу, и даже зашел в избы. После этого Макар Лукич, не обращая внимания на ворчания хозяина, разогнал почти всю дворню.       - От этих балбесов никакого толку, - решительно заявил он. – Будет лучше их распродать.       Он отобрал наиболее толковых мужиков и принялся заново обучать их работе в поле. Новую дворню он также набрал в деревнях.       - Не будем тратить деньги на подходящих слуг, - заявил он. – Своих обучим.       Только двух любимцев Яна Станиславовича не коснулись новшества, но Микош подозревал, что однажды неугомонный Макар Лукич призовет к порядку и их.       В тот год перемены добрались и до гродненского благородного училища, где молодой Потоцкий проходил обучение: всех курсантов из расформированного заведения перевели в Смоленск. Впервые Микош уехал так далеко, что не мог больше приезжать на зимние вакации. Но о том, что происходит дома, он прекрасно знал: Ян Станиславович довольно часто писал ему и обстоятельно рассказывал обо всем.       «Кого ты мне подсунул, Мика! – жаловался он. – Твой управляющий нас разорит! Подумать только: освободил крестьян от барщины на целых три дня! Если так пойдет и дальше, весной наши поля останутся незасеянными. Может, прогнать его пока не поздно?»       И хотя Микошу в тот год хватало своих проблем, он аккуратно слал ответные письма, в которых неизменно защищал Макара Лукича.       «Рощинские тоже сократили барщину до трех дней, а дела в Оленичах этим же летом пошли на лад, - писал сын. – Доверься ему, он знает, что делает».       Авторитет Рощинских оказался слишком силен, чтобы спорить, и Ян Станиславович смирился с нововведениями.       Сын оказался прав: в августе следующего года урожаи на панских полях превзошли самые смелые ожидания. Вопреки опасениям Потоцкого, весь его убрали вовремя. Полученная прибыль помогла погасить ощутимую часть долгов и отложить деньги Микошу на учебу. Наконец-то для Ян Станиславович сможет исполнить мечту и определить сына в самое лучшее училище для поляков!       - Осенью поедешь в Варшаву, - самодовольно пообещал он сыну. – Там из тебя сделают настоящего шляхтича.       Микош радости отца не разделял. В бывшей столице Речи Посполитой у Потоцких не было ни родственников, ни друзей, поэтому Варшава, даром что до нее было всего двести верст, казалась ему чуждой и далекой.       - Оставьте все как есть! – взмолился он. – Нынешний корпус ничуть не хуже! Просто платите за мое обучение, и на меня перестанут смотреть как на нищего.       Пан Потоцкий нахмурился.       - Мало тебе досталось в твоем Смоленске? Один русский чего стоил, а в Варшаве тебя бы учили на родном языке. Да и как я без тебя тут останусь на целый-то год?       Сердце Микоша защемило от жалости. Ему тоже было жаль оставлять родной дом до следующего лета. Но шестьсот верст – слишком далеко, чтобы навещать отца во время коротких вакаций посреди учебного года.       - У меня больше нет проблем ни с русским, ни с курсантами, - заверил его Микош. – А писать я буду так часто, что не успеете соскучиться! К тому же теперь с вами Макар Лукич. Я попрошу его, чтоб не давал вам тосковать.       Морщины на лбу отца разгладились, и он наконец улыбнулся.       - С ним, пожалуй, затоскуешь! - согласился Ян Станиславович и снова вздохнул. – Хотел бы я, чтоб ты жил среди поляков, но должен признать, среди русских тоже встречаются стоящие люди.       - Илья Петрович – поляк, - возразил сын. – И он, и Андрей – католики, как и мы. А в Смоленске есть костел, нам разрешают посещать службы.       - Рощинский - обрусевший поляк, - поправил его Ян Станиславович. – Но ты прав, человек он надежный. Думаешь, я не ценю, что его семья присматривает за тобой в корпусе?       Отец задумчиво пожевал трубку и наконец вынес свой вердикт:       - Ладно, сынок, оставайся в Смоленске. Ничего хорошего не выйдет, если станешь  каждый год училище менять.              1807 год       Пан Потоцкий не случайно уговаривал сына на перевод в Варшаву. Он-то хорошо знал, как тяжело далось Микошу обучение на новом месте. Но раньше над их поместьем тяжелой тучей висела угроза разорения, поэтому выбор у них был невелик.       Еще когда мальчику исполнилось семь и настало время подыскивать школу, Ян Станиславович наконец понял, что обеспечить будущее сына он не может. Продажа двух деревень позволила покрыть часть долгов, но урожаи оставались скудными и доходов почти не было.       Потоцкий ругался с управляющим, подозревая того в воровстве и небрежении, крепко сбитый мужичок с лисьими глазками лишь разводил руками:       - Земля у вас не ро́дит, Ян Станиславович. Места плохие, болотистые. Откуда прибыли быть?       - Конечно! – ворчал хозяин. – Прямо от границ имения – ро́дит, а у нас – не ро́дит! За дурака меня держишь?!       Но очередная замена управляющего не улучшила ситуацию, поэтому нечего было и думать о том, чтобы отправить сына в приличную школу. Пришлось идти на поклон к директору Гродненского кадетского корпуса и просить взять Микоша на казенный счет.       Сознавая унизительность своего положения, мальчик с первого же года обучения не жалел сил на учебу и вскоре стал одним из лучших. Ему уже не раз давали рекомендацию в Смоленский корпус, куда принимали самых лучших учеников, но дела отца налаживаться не спешили, а учиться из милости в чужом и незнакомом месте Микош боялся. Здесь-то наставники свои, говорящие по-польски. Что ждет его в городе, который за полтора столетия окончательно стал русским?       Однако в том же году, когда в их уезде появились Рощинские, вопрос решился сам собой: Гродненский корпус в полном составе перевели в Смоленск. На сей раз мнения кадетов никто не спрашивал.       К радости Микоша оказалось, что теперь они с Андреем будут учиться вместе.       Опасения, что чужакам в корпусе придется нелегко, полностью оправдались. Теперь юношу окружали не бедные дворяне, такие же, как он сам, а сыновья графов и князей, привыкших сорить деньгами. И на Николая, как его теперь звали все, кроме Андрея, и на других новичков, одетых в потертые мундиры с чужого плеча, сразу обрушился шквал презрения.       Блеснуть знаниями как раньше у него получалось редко: обучение в Смоленске шло по совершенно другой программе, и конечно, только на русском. Здешние наставники уже не относились снисходительно к тому, что новый курсант говорит на странном наречии.       - Вы не у себя в Польше, господин Потоцкий! – сердито одергивал его учитель истории. – Извольте отвечать по-русски!       Но оказалось, что болтать со слугами Ильи Петровича об урожаях и посевах или обсуждать оружие и коневодство с Ефимом совсем не то же самое, что отвечать на вопросы учителя. Язык наливался свинцовой тяжестью и отказывался повиноваться, а русские слова улетучивались из головы под строгим взглядом наставника.       - Плохо, господин Потоцкий! – выговаривал ему учитель словесности. – Опять не слушали меня на прошлом уроке. Придется посадить вас на хлеб и воду.       - Господин учитель, Микош внимательно вас слушал и не отвлекался! – заступился за друга Андрей. – И по вечерам он всегда учит то, что вы задали. Просто он…       - … Просто он вроде старого мерина из нашей конюшни. Жучком звать, - перебил его Гришка Друцкой, от которого Николаю доставалось больше всех. Под многочисленные ухмылки он пояснил: – Очень умный, все понимает – но сказать ничего не может!       Класс разразился хохотом.       - Господа кадеты, прошу соблюдать порядок! – вскричал наставник.       Он уже и сам догадался о причинах неуспеваемости кадета Потоцкого, и, несмотря на обещания, никогда его не наказывал. Но и осадить Друцкого не решался – кто знает, чем это закончится для учителя, не имеющего ни денег, ни связей, если несносный мальчишка пожалуется своему всесильному отцу.       Конечно, в верховой езде и стрельбе Микошу не было равных, да и в танцах он неплохо преуспел. Не ударил он в грязь лицом и на уроках французского и английского. Но уроки словесности, риторики и истории приводили его в отчаяние.       Новые испытания начались на уроках фехтования. Впервые взяв в руки рапиру, Николай растерянно вертел ее в руках, не понимая, что делать, тогда как остальные уже заняли нужную позицию и приготовились к тренировочному поединку.       Если бы Гродненскую школу не закрыли, то его однокурсников только-только начали бы учить держать в руках шпагу, тогда как здешние кадеты занимались уже два года и почитали себя знатоками.       - Кому нужны эти глупые рапиры? – как-то пробурчал Николай, выходя из зала для занятий. – Они давно ушли в прошлое!       - Не скажи, - шепнул Андрей, чтобы не услышали остальные. – Если хочешь попасть в высший свет, то просто обязан овладеть шпагой!       В высший свет Микош не стремился – там пришлось бы иметь дело с такими, как Гришка.       Андрей изо всех сил пытался помочь Николаю, поэтому держался рядом, подсказывая что от него требуется. Но защищать друга от нападок – означало унизить его, показать, что без него Николай ни на что не способен.       А Гришка все не унимался.       - Эй, ты, потомок рыцарей! – с издевкой кричал он. – Из какой дыры тебя к нам принесло? Иди в конюхи – там тебе самое место! Будешь шпагу вместо вертела использовать – сие намного проще!       Николай стискивал зубы, и, делая вид, что зубоскальство одноклассников его нимало не трогает, продолжал отрабатывать укол в мишень. В отличие от многих, Гришку он не боялся, просто ему пока слишком трудно было подобрать русские слова для остроумного ответа, а драки в училище находились под запретом. Приходилось терпеть.       Когда-то ему уже доводилось выслушивать едкие замечания от Влодека Осовского. Но тот как правило опасался оскорблять его открыто, лишь трусливо говорил гадости за спиной. В конце концов, Микош покинул дом, ставший ему неприятным, и больше они с Влодеком не досаждали друг другу. Однако корпус с такой же легкостью не бросишь – это означало сдаться, проявить себя трусом.       Нет, Николай не сдастся. Он научится говорить на несносном русском и овладеет шпагой, чего бы это ни стоило!       Больше всего Николай боялся, что Андрей, как и Гришка, тоже однажды сочтет его никчемным и перестанет дружить. Ему уже приходилось терять друга, неужели придется пройти через это снова? Но Андрей был настолько уверен в себе, что полагался лишь на свое мнение. Однажды назвав Микоша другом, он плевать хотел, кто и что думает на этот счет.       - Не горюй, - утешал он Николая. – Дай срок, все у тебя получится. Будем тренироваться отдельно, после занятий. Ты еще покажешь Гришке, где раки зимуют!       Он сдержал слово и два раза в неделю занимался с Николаем в пустом зале. Но помочь другу освоить историю, юриспруденцию и особенно риторику не мог: Андрей и сам не считал эти предметы достойными внимания, и изучал их ровно настолько, чтобы получать удовлетворительные оценки.               Просидевший до позднего вечера за книгой, Николай с досадой отбросил ее в сторону.       - Ничего у меня не выходит! – расстроено произнес он. – Чую, выпрут меня из корпуса, как пить дать. И вернусь я с позором домой.       - Не выпрут, - твердо заявил Андрей. – Вот увидишь.       В самом деле, разговор об исключении не заводили ни наставники, ни директор.       Помощь пришла нежданно, причем от учителя словесности, самого строгого из всех.       Однажды Карл Маркович задержал Николая после урока и вручил две небольшие брошюры. Парень рассеянно пролистал несколько страниц. Книжки оказались детскими сказками, да еще с картинками.       - На моих уроках можете забыть, что вам шестнадцать, - сказал он. – Будете изучать русский, начиная с самого простого. Приступайте к чтению и попросите вашего друга Рощинского обсуждать эти сказки с вами – он их наверняка знает. А когда вернете книги –дам вам что-нибудь посложнее. Да, кажется, у Рощинских есть дети аккурат в том возрасте, когда им будет интересно послушать. Так что поедете к ним в гости – возьмите книги с собой.       - Но вы же сами запретили покидать корпус по выходным, - возразил Николай. – Говорили, что я не заслужил отдыха!       - Отныне я не буду препятствовать вашему отпуску, - пообещал учитель. – Разумеется при условии, что приглашение господина Рощинского еще в силе.       Короткие рассказы давались Николаю намного проще, и он поверил, что скоро хорошо освоит русский язык. Воодушевленный ожиданием этого момента, теперь он не обращал внимания на Гришкины издевки, тем более, что поездки в дом Рощинских даровали ему блаженную передышку, после которой он с удвоенным рвением принимался за работу.       Тексты, выдаваемые Карлом Марковичем, действительно становились все сложнее, и когда Николай, возвращая очередную книгу, отвечал на вопросы учителя, то замечал, как тот удовлетворенно кивает головой. Определенно, дело спорилось.       Незадолго до Рождества Николай вдруг осознал, что занятия в классе тяготят его уже не так сильно. Все еще коверкая слова, он тем не менее, больше не отмалчивался, когда наставники вызывали его к доске. Юноша перестал бояться опростоволоситься перед товарищами.       Шпага тоже понемногу подчинялась его руке. Николай с облегчением понял, что позорное отчисление из корпуса ему действительно не грозит. С каждым занятием он чувствовал себя все увереннее, и уже присматривался, кому из однокурсников он смог бы стать достойным соперником в рапирном искусстве.       Однако проверить на практике свои предположения ему не доводилось еще долго: учитель фехтования продолжал ставить его в пару с самыми слабыми учениками. Тем не менее, от него не укрылось, что юный поляк работает на занятиях все лучше.       - Вы делаете успехи, кадет Потоцкий, - одобрительно отмечал он. - Скоро я подберу вам противника поинтереснее.       Ближе к весне «интересный противник» объявился сам.       Прямо в разгар занятия наставника вызвали к директору.       - Господа, не останавливаемся, продолжаем работать! – объявил Назар Иванович. – На время моего отсутствия за старшего остается кадет Павловский.       Едва за учителем закрылась дверь, как Николай услышал въедливый голос Гришки. Он обернулся. Друцкой смотрел прямо в его сторону.       - Я к тебе обращаюсь, Тевтонец! – крикнул он, давая понять, что и предыдущее замечание тоже относилось к Потоцкому. – Выходи на поединок, если не струсишь!       Андрей встревожено вскинул голову, но Николай, не обращая на него внимания, молча подошел к своему давнему врагу и занял нужную позицию. Гришка бросил ему вызов прямо в лицо, да еще на глазах у товарищей – а значит, нельзя отмалчиваться, даже если этот бой закончится для Николая разгромным поражением.       - А не страшно без коня и железных доспехов? – хохотнул Друцкой. – А то понаделаю в тебе дырок, отсеку на ходу уши и скажу, что это ты сам. Мне поверят, ты же шпагу в руках не держишь!       - Посмотрим, - процедил Николай сквозь зубы. – Можешь начинать, мне не страшно.       - Конечно, не страшно, - продолжал зубоскалить Гришка. – Рапиры-то ненастоящие. А как тебе вон те, в углу?       Николай обернулся. Возле стены лежали две шпаги, забытые старшекурсниками. Стальные клинки зловеще поблескивали в свете дня.       - Не смейте! – закричал Павловский. – Вас обоих выгонят из корпуса, если узнают!       - Но ты же никому ничего не скажешь, да, Серж? – грозно поинтересовался Григорий.       Не рискуя спорить, Павловский счел за лучшее умолкнуть.       Друцкой поднял одну из шпаг, приглашая противника последовать его примеру.       Эфес оказался довольно увесистым и неприятно холодил ладонь. Но Николай с удовлетворением отметил: Гришка и сам не ожидал, что настоящее оружие окажется настолько тяжелым. Его рука, прочертившая клинком в воздухе какой-то знак, заметно дрожала.       «Сам напросился, - с мрачным удовлетворением подумал Николай. – Не думал, что я могу оказаться сильнее?»       Клокотавшая в нем ярость давно искала выхода, но он понимал, что если даст волю чувствам – Гришка разделает его под орех. А этого никак нельзя допустить. Теперь Николаю казалось недостаточным показать, что он не трус. Ему надлежало исполнить предсказание Андрея и показать Гришке, «где раки зимуют».       - Деремся до первой крови, - сказал Друцкой. – Кто получит рану – берет всю вину на себя.       Николай кивнул. До первой – так до первой. Гришка даже не представлял, насколько облегчил ему задачу.        «Он только в атаке лих, в обороне слабее, - прикинул парень, вспоминая, как вел себя Друцкой во время тренировочных боев. - Значит, нужно действовать неожиданно и быстро».       -  En guarde! – крикнул Андрей, неожиданно для всех взявший на себя роль судьи.       Он явно боялся, что Григорий воспользуется неопытностью соперника и применит какой-нибудь запрещенный прием.       По его команде Николай и Гришка встали напротив друг друга, а остальные окружили их кольцом, держась, однако, на безопасном расстоянии.       - Êtes-vous prêt?       Противники кивнули.       - Allez! – скомандовал Андрей, и Николай тут же рванул вперед.       - Ой! – вскрикнул Друцкой, даже не успев сделать выпад.       На его руке зияла глубокая царапина.       Излишняя самонадеянность сыграла с Григорием злую шутку. Он-то считал себя непревзойденным фехтовальщиком, и даже не подозревал, как сильно жаждала «эта шляхетская дубина» отомстить ему за все издевки и оскорбления. К тому же Друцкой не мог знать, что в Гродненской школе из-за отсутствия толковых учителей воспитание курсантов сводилось преимущественно к физическим упражнениям. Видимо поэтому тяжелая шпага в сильных руках Потоцкого больше походила на деревянную игрушку.       - Halte! – раздалась команда, заставившая Николая вытянуться в струнку. - Бой окончен! – объявил Андрей и, повернувшись к Друцкому, ехидно добавил: - Вы потерпели поражение, князь! Что будете делать? Пожалуетесь папеньке на то, что какой-то выскочка уделал вас одним махом?       Несколько секунд Григорий растерянно переводил взгляд с царапины на Потоцкого, словно узнавая того заново. А затем вздрогнул – видимо, лишь сейчас до него дошел смысл последних слов Андрея.       - Дурак, - презрительно бросил он в ответ.       Друцкой подошел к Николаю и легонько толкнул его в плечо. В этом жесте больше не было ни намека на былую вражду.       - Не ожидал! – одобрительно произнес он и улыбнулся.       Лицо его стало таким открытым и радостным, что Николай не удержался и улыбнулся в ответ.       - Учитель! – крикнул кто-то из курсантов, стороживших дверь.       – Клади шпагу на место, быстро! – прошипел Гришка, и, не дожидаясь, пока Николай исполнит требование, нарочито громко проговорил: - Ничего себе, какая острая! Надеюсь, мне не сильно влетит за то, что взял чужое оружие без спроса?       Выходя после урока из зала, Друцкой поравнялся с Потоцким и Рощинским.       - Я при любом раскладе взял бы всё на себя, понял? – небрежно сказал он Андрею, одарив его взглядом, полным привычного высокомерия.              С того дня Друцкой оставил Николая в покое и даже стал искать с ним приятельских отношений. Но, хотя Николай больше не держал на Григория зла, все же доверять ему опасался. С таким, пожалуй, надо держать ухо востро, думал он, не то, что с Андреем. Так что поболтать с Гришкой – это всегда пожалуйста, но дружить – увольте.              Июль, 1810 год       На каникулах Николай с семьей Рощинских возвращался в Гродненский уезд и с головой погружался в дела поместья. Отец окончательно смирился с тем, что хозяин из него никудышный и полностью доверился управляющему и помогавшему ему в летние месяцы сыну.       Несмотря на занятость, Николай как и прежде каждые выходные, а иногда и посреди недели принимал у себя друзей или сам наведывался в Оленичи.              - Ты что – в Саньку влюбился? – спросил его как-то Андрей.       - Да нет, - удивился Николай. - С чего ты взял?       - С того, что ты все с ней, да с ней, - ревниво заметил друг. – Я уже два раза звал тебя на охоту – а ты как не слышал.       - Хоть сейчас! – с готовностью воскликнул Николай и тут же предложил: - Давай Сашу с собой возьмем? А то никакого толку от того, что ее Ефим стрелять обучил.       - Ну вот! – досадливо вздохнул Андрей. – Что я говорил?       Но от предложения поехать в лес Александра отказалась.       - Знаешь, Николя, - сказала она в замешательстве. – Мне кажется, я никогда не смогу выстрелить в живую мишень.       - Ни в какую? – спросил он с улыбкой, любуясь смущенным румянцем, окрасившим ее лицо.       Впервые Саша отказывалась разделить с Николаем очередную затею, и этот отказ заставил ее ощутить неловкость.       - Разве что во врага, - с сомнением пояснила она. – А звери и птицы мне ничего плохого не сделали.       На охоту юноши уехали одни.       - И все-таки – что ты нашел в моей сестре? – допытывался Андрей, едва поместье осталось за спиной. – Не помню, чтобы раньше тебя интересовали девицы. Как ты там про них говорил? «Мане-е-рные, глу-у-пые, лицеме-е-рные», - передразнил он товарища.       - Ну не про Саньку же! – взвился Николай, не обратив внимания на насмешливый тон друга. – Сам посуди - разве она такая? Просто Саша выросла на моих глазах, и теперь мне кажется, что я знал ее еще до рождения.       - Конечно-конечно, - согласился Андрей, пряча лукавые огоньки в глазах. – Вы знаете друг друга тысячу лет, прямо-таки с прошлых жизней. У тебя к Саньке исключительно братские чувства, потому что она сестра твоего друга. Так что если завтра какой-нибудь поклонник попросит ее руки – ты порадуешься за нее и пожелаешь счастья им обоим.       В глазах Николая потемнело, словно кто-то нанес ему удар под дых.       - У Саши есть поклонники? – с трудом выдавил он из себя.       Побледневшее лицо друга мигом заставило Андрея посерьезнеть.       - Ну что ты, право, - растерянно пробормотал он. – Поклонники-то, скажем, есть. Только ей никто из них не интересен. И вообще, разве я говорил, что она собирается замуж?       Андрей умолк, понимая, что сейчас, когда Николай словно забыл, как дышать, праздная болтовня выглядела бы бестактно. Определенно, чувства к Саше для него самого оказались открытием.       - А что ты там болтал о прошлых жизнях? – неожиданно спросил Николай, пытаясь сменить тему.       Андрей сразу оживился.       - Разве отец с тобой не делился своим толкованием веры? – спросил он.       - Это когда он смешал христианство с индуизмом и повздорил с ксендзом? – вспомнил Николай о разговоре в день их знакомства.       - Ага, - кивнул Андрей. - После посещения того храма в Астрахани отца заинтересовала индуистская вера. Он даже их книгу себе выписал, что-то вроде нашей библии. Веды или как их там. Ее недавно на русский перевели.       - И что в ней? – заинтересовался Николай.       - Если коротко, то индусы верят, что после смерти душа отправляется не в рай, а заново рождается в новом теле. И вроде как в новой жизни человеку дается шанс искупить прошлые грехи или исправить ошибки.       - Ничего себе! – присвистнул юноша. – И твоего отца до сих пор не объявили еретиком и не отлучили от церкви?       - Ну, нынче у него хватает ума держать мысли при себе даже на исповеди, - хмыкнул Андрей. – В любом случае он считает себя католиком и предавать веру не собирается.       - А ты с ним согласен?       - Не знаю, - смущенно произнес Андрей. – Сам знаешь, с того света никто не возвращался, так что рассказать, что там, некому. А вот Санька, кажется, верит отцу.       Николай недоуменно умолк. Что за день сегодня – открытие за открытием! Илья Петрович и Саша открылись ему заново. Он подумал было расспросить их самих обо всем поподробнее, но вряд ли они обрадуются, если узнают, что Андрей выдал их тайну.       Вместо этого Николай вдруг спросил:       -А что, если мы… ну, в общем… я и Саша… вы бы с отцом стали возражать?       Андрей снова посерьезнел и бросил на друга испытующий взгляд.       -Нет, - честно сказал он. – По правде говоря, глядя на вас двоих, я почти готов поверить и в прошлые жизни, и в то, что вы тысячу лет друг друга знаете. Да и родители тебя любят… Проблема не в моем отце, а в твоем. Вряд ли он обрадуется, когда узнает, что у него не выйдет женить тебя на племяннице пана Лешека…              Ноябрь, 1810 год.       Смоленск       Новый учебный год стал для смоленских кадетов юбилейным – шесть лет назад по приказу губернатора в городе заложили первый камень Смоленского Дворянского военного училища, а год спустя его двери открылись для двухсот учеников. За пять лет училище успело претерпеть ряд преобразований: сначала его переименовали в Кадетский корпус, затем объединили с училищами Шклова и Гродно. Но годом его создания продолжали считать 1805-й.       Столь важную дату в корпусе решили отметить с размахом, правда, объединив торжество с новогодними праздниками.       Для Николая с Андреем этот год оказался еще и выпускным, поэтому потрудиться пришлось вдвойне: именно старшекурсникам поручили организацию бала. Судя по радостной суете, событие обещало стать незабываемым.       В первую очередь для гостей изготовили пригласительные билеты. Андрей со свойственной ему ловкостью тут же раздобыл целую пачку.       - С тобой поделиться? – спросил он Николая.       Тот отрицательно мотнул головой.       - Не надо. Я и с одним-то не знаю, что делать. Отец не поедет зимой в такую даль.       Андрей фыркнул и небрежно бросил:       - Не знает он! Могу подсказать, кто был бы счастлив получить от тебя этот билет, если сам не догадаешься.       Судя по двум ярким пятнам на щеках, в подсказках Николай не нуждался.       Теперь ему бы и в голову не пришло возразить, если бы Андрей еще раз спросил: «Ты что, влюбился в мою сестру?» Пережитый страх, что Александра может вдруг взять, да и выскочить замуж, здорово прочистил парню мозги.       Но знала ли Саша о том, как она ему дорога? Николаю казалось, что знает, но прежде, чем идти к отцу за благословением, им надо бы сначала объясниться друг с другом. И разве так уж важно, что у Яна Станиславовича другие планы на женитьбу Микоша? Отец не станет ломать ему жизнь, ведь он до сих пор тосковал по матери своего сына. Кому как не ему знать, что такое любовь.       За два летних месяца Николая уже не раз выпадала возможность поговорить с Сашей без посторонних глаз, но в решающий момент что-то мешало ему открыться девушке.       Последнюю попытку он сделал в конце августа, за пару дней до их возвращения в город. Если он и сейчас упустит возможность – то отец узнает о планах сына жениться на Александре лишь через год. Микошу даже в голову не приходило, что, поговори он с отцом сейчас – поехать в Смоленск ему больше не доведется.              В тот вечер он осторожно взял Сашу за руку, радуясь тому, что взгляд ее исполнен волнительного ожидания, а сама она даже не пытается отстраниться. Но язык снова словно налился свинцом, как в то далекое время на первом году обучения в Смоленском корпусе. Казалось, Николай разучился говорить не только по-русски, но и по-польски.       Он вздохнул и произнес:       - Саша, я…       Но в этот миг сгущающиеся сумерки разорвал крик сенной девушки Стеши:       - Барышня, где вы! Смеркается, домой пора, барыня зовут!       Молодые люди вздрогнули от неожиданности. Александра накрыла ладонь юноши своей и виновато прошептала:       - И правда, Николя, нам пора. Уже поздно…       - Саша, это очень важно! – торопливо заговорил Николай, словно не стоял столбом минуту назад. – Тебе следует знать!       - А я знаю, - улыбнулась девушка, и медленно пошла к дому. У самого крыльца она остановилась и вновь подняла на него глаза. – Но я и правда хотела бы услышать это от тебя … когда мы вернемся в Смоленск.              … Николай вынырнул из воспоминаний и смущенно посмотрел на друга.       - Ага, вижу. В подсказках не нуждаешься, - засмеялся Андрей. – Так чего ждешь?       - А разве не ты должен пригласить свою семью на праздник? – спросил Николай.       Андрей притворно вздохнул, а затем проворчал:       - Если и дальше будешь мяться, словно благовоспитанная девица, тогда, конечно, придется притворяться учтивым сыном и братом.       Николай решился. Андрей давно все понял про них с Сашей, Вера Андреевна и Илья Петрович наверняка тоже не слепые. Если ему до сих пор не отказали от дома, значит, Рощинские ничего не имеют против того, что Николай ухаживает за их дочерью.       - Дай мне еще два билета, - попросил он.       Все-таки приличия, требующие вручать приглашения главе семьи, никто не отменял.              ***       - Спасибо, сынок, передай начальству, что мы обязательно приедем, - сказал Илья Петрович, разглядывая три самодельные открытки-приглашения на кадетский бал.       Вера Андреевна привычно обняла юношу, а затем повернулась к сыну.        - Тебе бы поучиться у друга, - попеняла она ему. – Я-то надеялась, что ты первым о нас вспомнишь!       Ничуть не смутившись, Андрей дурашливо пожал плечами.       - Зачем стараться, мам? - беспечно отозвался он. – Все равно Николя мне не переплюнуть!       Он заговорщицки подмигнул Микошу и взглядом указал на радостно улыбавшуюся Сашу.                     29 декабря, 1910 год       Смоленск       - Да хорош, хорош! – насмешливо крикнул Гришка, заметив, как Николай критически осматривает свое отражение. – Александра оценит.       До появления гостей оставался всего час. Николай с сомнением бросил последний взгляд в зеркало. Сочетание красного и зеленого казалось ему совершеннейшей безвкусицей. Хорошо, что носить такой мундир осталось всего полгода.       - Много ты понимаешь! - буркнул Потоцкий.       После памятной дуэли они так и не перестали обмениваться колкостями, но теперь они были больше похожи на дружеские пикировки.       - Да брось, Тевтонец, - засмеялся Друцкой. – Даже вороны в нашем саду знают, что ты вздыхаешь по одной из сестер Рощинского, только никак не соберешься ей об этом сказать.       Николай не выдержал и тоже улыбнулся. Гришка в своем репертуаре. Всюду-то ему нужно сунуть свой нос.       - Как только Рощинские появятся на балу, приглашай Александру на мазурку, посоветовал он. – А зазеваешься – уведу ее у тебя, понял?        Николай понимал, что Друцкой шутит. Но даже намек на то, что кто-то может отобрать у него Сашу, заставил схватить коренастого Гришку за шиворот и прижать одной рукой к стене.       - Тогда нам снова придется драться, - пообещал он. – Только на этот раз царапиной не обойдешься. Понаделаю в тебе дырок, отсеку на ходу уши и скажу, что так и было, понял?       Друцкой неопределенно хмыкнул: за четыре года Потоцкий здорово поднаторел в фехтовании. А учитывая, что он почти на голову выше и заметно сильнее…       - Вот чтобы нам с тобой не вылететь из корпуса накануне выпуска – делай, как я сказал, - с напускным равнодушием ответил он.              ***       В отличие от большинства гостей, Рощинские не опоздали.       – Боже мой, как тебе идет форма! – восхитилась Вера Андреевна, в мгновения ока развеяв сомнения Николая насчет своего вида. – Ты просто рожден для военной службы!       Илья Петрович поприветствовал начальника корпуса с супругой и тут же растворился в пространстве. Юноша догадывался, что Сашин отец подался в комнату с игровыми столами: он был большим охотником до «баккары» и «мушки», хотя обычно в корпусе запрещали играть на деньги. Удача почти всегда сопутствовала ему, потому что Илья Петрович не поддавался азарту, шампанское во время игры почти не пил. Стоило ли удивляться, что бывший хозяин имения в Оленичах, который наоборот, отличался чрезмерной азартностью и дружбой с Бахусом, в итоге лишился родового поместья.       Пани Рощинская поворачивала голову то вправо, то влево, дружески кивая то Барышниковым, то Зеньковичам, то Львовым, с которыми и раньше водила дружбу.       «Удобнее момента не придумаешь», - подумал Николай и повернулся к Александре.       - Пойдешь со мной со мной мазурку? – спросил он и неуверенно добавил: – Если, конечно, тебя еще не пригласили.       По правде говоря, этикет требовал приглашать дам иначе: «Не соблаговолите ли» или «Не откажите в удовольствии»... Но к чему эти условности, ведь Саша для Николя не просто партнерша по танцам, а самый родной и близкий человек, который, кажется, с легкостью читает его мысли. Даже привязанность Николая к отцу, казалось, отошла на второй план.       Девушка осторожно повернула веер, показывая, что на нем до сих пор нет никаких пометок.       Николай знал, что Сашу считают завидной невестой, поэтому от желающих ее пригласить не должно было быть отбоя.       Еще утром он ненавидел всех мужчин, которые могли бы составить ей пару на балу. Но сейчас ему стало обидно за Сашу. Конечно, товарищи позаботятся о том, чтобы ни одна девица не осталась без внимания, но все-таки… Почему до сих пор у нее на веере ни одной пометки?       Заметив его сочувственный взгляд, девушка ласково улыбнулась.       - Я специально избегала любых разговоров о бале до сегодняшнего вечера, чтобы у тебя была возможность выбрать танец, - пояснила она.       Николаю всегда нравилась Сашины прямота и открытость, но сейчас ее признание ошеломило и тронуло до глубины души. Пока он, как последний осел, робел и искал слова, способные отрыть чувства, Александра нашла их первой. Она ясно дала понять, что хочет танцевать лишь с ним, а пригласит ли ее кто-то еще – совершенно не важно.       - Я люблю тебя, - прошептал Николай, сознавая, что не в силах больше молчать.       Веселый гомон гостей, звуки настраиваемых инструментов заглушили его слова, но взгляд Саши стал таким взволнованным, что сомневаться не приходилось: она их услышала. Ее губы дрогнули, но ответные слова тоже утонули в праздничном шуме. Однако Николай и так понял то, что она сказала:       -Я тоже тебя люблю.       Ему показалось, что он сейчас задохнется от счастья, в затем просто рухнет Саше в ноги на глазах у гостей. И лишь многолетнее строгое воспитание заставило его держать себя в руках. Пока они не объявят о помолвке, проявлять чувства на людях – верх неприличия, а Николай не хотел скомпрометировать Сашу.       Но как же трудно оторвать от нее глаза! Он так бы и смотрел на нее весь вечер, если бы Александра не коснулась его руки, заставляя вернуться в реальность.       - Иди к гостям, Николя. Вы же хозяева этого праздника, - попросила она и, словно догадавшись о его беспокойстве, добавила: – Не волнуйся, я постараюсь занять себя чем-нибудь, пока не объявят мазурку.              Стоило Николаю отойти, как возле Саши тут же материализовался Друцкой. Кажется, он приглашал ее на полонез. Ну что ж, отлично, значит, во время первого танца Саше точно не придется скучать.       Гришка бросил на Николая взгляд, полный озорства, и ему показалось, что давний соперник еле сдерживается от того, чтобы показать по-детски язык.       - Отсеку! – на всякий случай одними губами произнес Потоцкий, чиркнув ладонью по уху.       Безошибочно прочитав послание, Гришка сделал испуганное лицо и прикрыл руками уши от воображаемой опасности. А затем весело рассмеялся, давая понять, что приглашение Александре – лишь дань вежливости.              Полонез, вальс, кадриль, полька… Время для Николая то замирало на месте, то летело кувырком, все зависело от того, видел ли он в этот момент Сашу.       Как и следовало ожидать, без кавалеров она не осталась. Сразу после Друцкого к ней подошел какой-то щеголь, имени которого Николай не знал. Затем еще один. Когда Александра сделала пометку на веере в пятый раз, стало ясно, что все танцы до ужина у нее расписаны. Конечно, оставался еще завершающий бал котильон, но под утро гостей останется совсем немного, возможно, Рощинские к тому времени уже уедут. А если нет, то он пригласит Сашу снова – в это время к этикету относятся не так строго.              Странность в поведении партнерш Николай заметил лишь на втором танце. Во время полонеза он списал необычайное смущение мадемуазель Лизетт на юность и неопытность. Кажется, она совсем недавно стала выезжать в свет. Но Софи, дальняя родственница Друцкого, уже второй год посещала балы и по слухам, кротким нравом не отличалась. Но и она, встречаясь с ним взглядом, густо краснела и опускала глаза.       Едва затихла последняя нота вальса, Николай проводил девушку на место.       - Благодарю вас, - почтительно сказал он и увидел, что девушка снова в смятении опустила голову.       «Да что со мной не так! – взволновался Микош. – Может, я испачкался, и они обе стесняются мне об этом сказать?       До следующего танца еще было время, и парень помчался к главному выходу, где стояло несколько зеркал. Там он придирчиво оглядел себя с головы до ног, но ничего подозрительного не заметил.       - Опять прихорашиваешься, Тевтонец? – услышал он голос Гришки. – Я же говорил тебе – выглядишь здорово!       - Отстань, - с досадой пробормотал Николай. – Не до тебя сейчас.       Но слова Григория его успокоили. Значит, дело не во внешнем виде.       - Зато мне есть до тебя дело, - не отставал Друцкой. – Потому что если ты на всех своих дам будешь смотреть с этим идиотским влюбленным выражением, то завтра все они, включая мою кузину, будут ждать от тебя предложения руки и сердца. И если не дождутся – тебе придется иметь дело с их отцами и братьями. Столько дуэлей сразу тебе точно не осилить!       Гришка пожал плечами, словно ему было все равно.       - Может, мне и на руку одержать над тобой победу, не прилагая к этому никаких усилий, но без тебя пожалуй, станет скучновато, - небрежно заметил он. – Так что ты уж будь так добр, следи за собой, когда приглашаешь на танец незамужнюю девицу. А Софи я сам утихомирю, если потребуется.       Не дожидаясь, пока ошеломленный Николай сподобится на ответ, Друцкой твердым шагом направился в комнату, переделанную под бальную залу.              В следующие три танца время для Микоша тянулось невыносимо медленно, потому что теперь он избегал искать Сашу взглядом. А вдруг его лицо снова превратится в «идиотскую влюбленную физиономию»? Не хватало еще, чтобы Ольга Зарецкая, Наталья Потапова или Мария Вилькович приняли его взгляды на свой счет. Да и Саша может неправильно понять, а уж ее-то огорчить Николай совсем не хотел. Так что лучше он будет держаться учтиво и немного отстраненно.              - Мазурка! – объявил наконец распорядитель бала, заставив Микоша вздрогнуть от радости.       Наконец-то!       Саша нашлась на том же месте, где они договаривались о последнем танце. Подойдя к ней, Николай церемонно поклонился, как делал это уже пять раз за вечер, протянул руку и увлек в круг, образованный другими парами.       Он всегда неплохо танцевал, но похоже Александре в этом деле не было равных. Даже самые сложные фигуры она исполняла с необычайной легкостью, доверчиво следуя за его рукой. И пусть разговаривать во время живой и подвижной мазурки не представлялось возможным, зато теперь они могли любоваться друг другом сколько душе угодно.       Удивительно, но, даже забыв обо всем на свете, Николай и Саша ни разу не сбились с такта и не задели ни одну из пар.       Мазурку всегда играли дольше других танцев, но в этот раз обоим показалось, что музыка закончилась неожиданно скоро. Проводив Сашу к матери, Николай принес им напитки.       - Хочешь, покажу тебе наш корпус? – предложил он, склонившись над ухом девушки.       Александра повернулась к матери, и та милостиво кивнула, окинув их понимающим взглядом.       По меркам Микоша здание училища было огромным и просторным. Но две сотни гостей превратили его той ночью в кишащий людьми муравейник, а ему хотелось побыть с Сашей наедине. Хотя они уже признались друг другу в чувствах, оставалась еще нечто важное, о чем Александре следовало знать.       В самое дальнее крыло почти не проникало мерцание свечей, и вездесущие гости остались где-то там, вдалеке. Лишь свет уличных фонарей пытался пробиться сквозь окна, разукрашенные морозом в причудливые узоры. Уютный полумрак, окутавший молодых людей, надежно отгораживал их от остального мира.       Здесь было ощутимо холоднее, и Александра зябко поежилась. Заметив это, Николай осторожно привлек ее к себе, пытаясь согреть. Его жара вполне хватило бы на них обоих.       - Можно? – запоздало спросил он.       - Да, - выдохнула Саша, глядя ему в глаза.       Разрешение воодушевило Николая. Не в силах больше бороться с искушением, он опустил голову и коснулся губами ее лба. Девушка не возражала, и тогда юноша принялся прокладывать дорожку из поцелуев по ее виску, щеке и наконец, припал к губам. Ему вдруг показалось, что он много раз целовал ее подобным образом, только никак не получалось вспомнить, когда именно.       Николай с трудом оторвался от Сашиных губ, и теперь уже не сдерживаясь, крепко прижал к себе. Руки девушки сомкнулись на его талии, словно она тоже хотела раствориться в нем без остатка. Бешеный стук сердца отдавался в ушах, и судя по прерывистому дыханию Саши, с ней происходило то же самое.       Они не знали, сколько так стояли, время для них словно остановилось. Николай остался бы здесь до утра, но это навлекло бы на Сашу позор и рассердило ее родителей. Как ни хорошо им здесь, но пора возвращаться в общую залу, где уже наверняка пригласили гостей к ужину.       - Я смогу попросить твоей руки только после окончания училища, и после того, как поговорю с отцом, - сказал он, переплетя свои пальцы с пальцами Александры. – Обещаешь не выходить замуж, пока я не получу его благословение?       Девушка рассмеялась и прижала к щеке их крепко спаянные ладони.       -Вот глупый, - сказала она. – Мне и в голову не приходило, что я могу быть с кем-то другим. Конечно, я тебя дождусь. Сколько бы времени на это ни потребовалось.              31 декабря 1910 год       Смоленск       Николай завязал баул со сменой белья и окинул взглядом спальню. Рощинские снова пригласили его на зимние вакации к себе, но экипаж, которому надлежало увезти друзей домой, еще не приехал.       Андрей сидел на своей постели и увлеченно читал какую-то книгу. То, что он нарушает порядок – его не смущало, все равно до конца каникул инспектировать их никто не станет. Почти все кадеты разъехались по домам, кроме нескольких человек из отдаленных поместий. Они с азартом готовились к встрече нового года и по слухам, собирались устроить фейерверк.       За Друцким тоже должны были приехать с минуты на минуту. В ожидании кучера он нетерпеливо постукивал кончиками пальцев по стене и бросал на Николая какие-то странные взгляды. Казалось, что Григорий хочет что-то сказать, но не решается заговорить при Андрее. Впрочем, тот кажется совершенно не интересовался происходящим вокруг.       - Эй, Тевтонец! - подал наконец голос Гришка.       Николай обернулся.       - А?       - Что будешь делать дальше? – спросил Друцкой       - Не понял!       - Ну, в смысле, ты и мадемуазель Рощинская…       - Тебе-то что? – хмыкнул Николай. – Увести ее уже не выйдет, не надейся!       - Больно надо! – фыркнул Гришка. – Я про другое… Ты ведь не сможешь жениться на ней, если твой папаша окажется против, верно?       - А с чего ты взял, что он будет против?       Друцкой сделал неопределенный жест рукой, который Николай расценил как «слухами земля полнится».       - Да с того, что наслышан я о твоем отце. Мои родители накоротке знакомы со многими семействами, кто живет у западной границы. Господина Потоцкого там все знают. Говорят, спесив и чванлив как индюк, и русских считает достойными разве что прислуживать себе. А Саша наполовину русская…       Николай вскочил и вплотную приблизился к Гришке.       - Послушайте, князь! – угрожающе произнес он. – А вам не кажется, что вороны в вашем саду слишком раскаркались? Не пора ли кое-кому из них укоротить клювы?       - Брось, Микош, - примирительно сказал Друцкой, впервые назвав его по имени. – Я же не со зла так про твоего отца... Хотел как лучше… Ведь на балу мои советы тебя не подвели, верно?       Что правда, то правда, подумал Николай и уже спокойно спросил:       - К чему ты клонишь?       Поняв, что Потоцкий больше не сердится, Гришка оживился.       - Понимаешь, если вы поженитесь без согласия родителей, то они могут написать жалобу на высочайшее имя. Брак разорвут, Александру упекут в монастырь, тебя – на каторгу. И конечно, оставят без наследства. Если только…       - Что «только»?       - Если только не поступишь на военную службу. Зря что ли ты учился столько лет? Конечно, свадьбу придется надолго отложить. Зато лет через пять отец уже ничего не сможет запретить – разрешение на брак ты будешь испрашивать у полкового начальства. Тогда и наследство останется за тобой, понимаешь?       - Понимаю, - задумчиво проговорил Николай.       Раньше ему не терпелось вернуться в имение, где он считал себя полноправным хозяином. Но Григорий прав: настоящий владелец земель – отец, и он в любой момент может запретить сыну вмешиваться в его дела. А раз так, наверное и правда лучше записаться в армию. Конечно, экипировка стоит немалых денег, никакого жалованья не хватит, но кое-что у него осталось после деда по материнской линии.       - Только скажи – мой папаша порекомендует тебя в полк, который самолично опекает. Там у офицеров хорошее жалованье, хватит и на коня, и на денщика. Дослужишься до хорошего чина и станешь сам себе голова. Мы могли бы служить вместе, - размечтался Друцкой.       - Гришка дело говорит, - неожиданно вмешался Андрей, до сего момента делавший вид, что читает. – Не сегодня-завтра случится война с французами. А это прекрасная возможность проявить себя и сделать карьеру. Конечно, если не погибнем в бою, - торопливо добавил он и повернулся к Григорию. – А порекомендуй и меня Федору Ивановичу, а?! Будем служить втроем!       - Попробую, - буркнул Гришка, стараясь скрыть нахлынувшую радость. Наконец-то эти двое приняли его в свой круг!       Микош снова повернулся к нему и по-товарищески хлопнул по плечу. Все-таки славный парень этот Друцкой, зря Николай когда-то отверг его дружбу.       - По рукам, старина! - сказал он с признательностью в голосе. – Сразу напишу, если отец заартачится. Только ты ошибаешься насчет него. Он вовсе не презирает русских. У батюшки с ними совсем другие счеты.              6 января 1811 года,       Смоленск       - Зайди ко мне кабинет, сынок. Потолковать с тобой хочу, - попросил Николая Илья Петрович, когда тот, всхрапывая и притопывая ногой, словно копытом, влетел из коридора в гостиную с хохочущим Егоркой на плечах.       Семилетний сорванец не сразу понял, что игра закончилась, и, едва Николай ослабил хватку, словно настоящий наездник, протестующее пришпорил его бока пятками. К его разочарованию, «скакун» не послушался и опустил мальчика на пол.       Александра нежно улыбнулась им обоим и тут же бросила на отца обеспокоенный взгляд. В обычное время домашним вход в комнату, где Илья Петрович вел дела, находился под запретом. Исключение составляли крайне редкие случаи, когда глава семейства собирался устроить кому-либо выволочку.       «Из-за меня!» – догадалась девушка, и взгляд ее стал умоляющим.       - Можешь тоже войти и послушать, - милостиво разрешил отец.       Войдя в кабинет, он указал им на два удобных кресла, но сам не сел, лишь прислонился к столу, используя его вместо опоры. Какое-то время Илья Петрович молча поглядывал то на одного, то на другого, словно не зная, с чего начать разговор.       - Скажи-ка, дружок, какие у тебя намерения в отношении моей дочери? – спросил он наконец.       Неведомая сила заставила Николая вскочить и вытянуться перед господином Рощинским. Не умея лгать, на прямой вопрос он мог дать лишь такой же прямой и честный ответ.       - Мы с Сашей любим друг друга! - отрапортовал он, словно находился на плацу, а не в уютной комнате, обставленной дорогой мебелью из массивного темного дерева.       Илья Петрович фыркнул и жестом приказал Николаю сесть на место.       - Без твоей подсказки я бы никак не догадался, - проворчал он. – И что мне делать с этим знанием?       - Вам? – растерялся юноша. – Это я должен делать… Поговорить с отцом, как только вернусь домой. А осенью мне как раз сравняется двадцать и…       - С отцом поговорить – это прекрасно, - кивнул Рощинский. – А ну как он окажется против такой партии, как моя Саша, что тогда?       - Вы тоже считаете батюшку «спесивым и чванливым, как индюк, который ненавидит все русское»? – огорченно спросил Николай.       Ну почему все вокруг так не любят его отца? Вот и Илья Петрович туда же!       - Напротив, - возразил Рощинский. – Я почитаю его добрым и благородным человеком. Конечно, Ян Станиславович сильно обижен на матушку нашу Екатерину, упокой Господи ее душу…       Илья Петрович осенил себя крестным знамением и продолжил:       - Мало кому понравится, если его государство поделят меж собой как простой кусок пирога. Но говоря по правде, поляки сами ослабили Речь Посполитую, когда лишили своего короля всех прав. Какое же это королевство – без головы? Так что не вмешайся тогда Екатерина Алексеевна – нашлись бы на тот пирог другие желающие. По крайней мере, русские дозволили полякам сохранить свои порядки и веру. Костелы не грабили, шляхетству те же вольницы, что и своим дворянам… Тем, кто оказался в Пруссии, повезло куда меньше.       Видимо распад родной Польши давно занимал мысли Рощинского, и сейчас он говорил неторопливыми короткими фразами, словно заново переосмысливая все, что случилось с землей его предков за последние сорок лет.       - Что тебя связывает с Еленой Покора? - спросил вдруг Илья Петрович.       Николай бросил встревоженный взгляд на Сашу, и та тихонько кивнула.       «Лучше рассказать все как есть», - понял парень.       - Нас давно уже ничего не связывает, - твердо сказал он.       – Так-таки и ничего? – хмыкнул Рощинский. - Тогда почему в уезде болтают, что Елена собирается за тебя замуж?       - Не знаю, - удивился Николай. – Мы почти не виделись последние четыре года. А если и виделись – то лишь здоровались.       - А раньше? Ведь ваши отцы когда-то дружили, насколько мне известно? У одного сын, у другого дочь – многие бы захотели в таком случае породниться, поженив детей.       - Ваша правда, - смущенно признал Николай. – Об этом они толковали. Правда батюшка говорил, что я не пара Хельке, потому что он был почти разорен... А пан Богуслав сказал на это, что не беда, и его управляющие наведут порядок в делах отца. Но только он не успел нам помочь, как заболел и вскорости скончался.       - А Ян Станиславович на всю жизнь сохранил признательность другу, и как только его дела пошли на лад – вспомнил о желании пана Богуслава выдать за тебя свою дочь, - заключил Илья Петрович.       Николай изумленно уставился на Рощинского. Ему и в голову не приходило, что отец мог мыслить подобным образом.       - Пан Покора лишь хотел помочь. А вы помогли, когда привезли в уезд Макара Лукича и предложили его нам в управляющие, - возразил он.       - Только я не прихожусь пану Потоцкому другом, - пояснил Илья Петрович. – А про мою Сашу не ходит молва, что ее нужно срочно спасать из рук опекунов, которые дурно с ней обращаются. Я-то в эти слухи не верю, а вот многие другие – верят. И среди этих верящих - твой отец. Он считает себя в долгу перед отцом Елены. А сама Хелька стремится замуж именно за тебя, потому что понимает: другим мужчинам она интересна в первую очередь своим приданым. Ты же водил с ней дружбу лишь из добрых чувств. Не думай, что она об этом забыла. Полагаю, Хелька до сих пор себя казнит за ту некрасивую историю с именинами, когда ты заступился за нее, а она осталась со своими обидчиками.       Только теперь Николай осознал, насколько серьезно нужно было отнестись к предупреждениям о том, что отец не одобрит его намерение жениться на Александре. Но, хотя в его душе вновь шевельнулось сострадание к бывшей подружке по детским играм – отступать от своего решения он не собирался.       - В мире много сирот, с которыми дурно обращаются, Илья Петрович. Это не значит, что мы должны на всех на них жениться. Если бы я мог чем-то помочь Хельке – то с радостью бы это сделал. Но жениться – увольте! Даже если отец меня проклянет – останусь при своем решении! – запальчиво произнес он.        Илья Петрович не выдержал и засмеялся, отчего ироничное выражение полностью исчезло с его лица, а взгляд потеплел.       - Вы с Сашкой стоите друг друга, - одобрительно заметил он. – Когда я говорил ей о том, что тебя за ослушание могут выкинуть из дома и оставить без денег – она заявила, что с ней я могу поступить также – она все равно последует за тобой куда угодно.        Николай повернулся к Александре. Он с такой нежностью посмотрел на девушку, что ее щеки вновь запунцовели, словно маковые лепестки. Если бы не присутствие Ильи Петровича – Николай сейчас же заключил бы ее в объятья, покрывая лицо обжигающими поцелуями.       Усилием воли он вновь перевел взгляд на Рощинского.       - Мне кажется, вы совсем не против, чтоб мы с Сашей были вместе, - осторожно заметил юноша.       Илья Петрович кивнул, соглашаясь.       - Видишь ли, мой друг… Даже если бы я и был против, то считаю, что не вправе вам мешать, - огорошил он Николая.       - Э-э-э… - растерянно произнес парень, не решаясь расспрашивать.       - Об этом сейчас мало кто вспоминает, но когда-то мы с Верой Андреевной тоже поженились вопреки воле ее родителей. И как видишь – уже четверть века живем ладно. Хотя поначалу семья отреклась от Верушки.       - А потом? – спросил Николай, и тут же спохватился, испугавшись, что сует нос не в свое дело. – Извините, я не должен был …       - Ну почему же… Это не тайна. А затем у Андрея Васильевича, тестя моего, друг за другом умерли сразу два сына. Остался младший, Иван Андреевич, ты с ним знаком, да вот Верушка. Тогда-то он и сменил гнев на милость. Приехал мириться, да опоздал – своего первого внука, Николая, так и не увидел. Сгорел наш первенец, как лучинка. Лекари говорили - от грудной болезни. Ох и сокрушался тогда Андрей Васильевич, прощения у Верушки просил! Но она, добрая душа, и не думала сердиться. Незадолго до его приезда у нас родился второй сын, которого она в честь отца назвала.       Илья Петрович помолчал, очевидно заново переживая горестные события прошлых лет. Как, оказывается, непросто им далась нынешняя счастливая жизнь!       - А теперь к делу, - сказал наконец Рощинский решительным голосом. – Препятствовать вам ни я, ни Верушка не будем. Если решите жениться против воли Яна Станиславовчича – с властями договорюсь, чтоб сильно вас не наказывали. Откупимся штрафом. Семью прокормить тоже сможешь – назначу управляющим моими мастерскими хоть в Смоленске, хоть в Туле. В оружии разбираешься, так что польза от тебя будет немалая. Платой не обижу, а там подкопишь денег и свою землю купишь. Надеюсь, не боишься, что примаком в свете звать станут?       Николай протестующее замотал головой.       - Не надо в примаки! И против властей идти не надо! Я в армию запишусь. Григорий Друцкой обещал поговорить с отцом, и тот меня определит в хороший полк на западной границе, где и карьера будет, и жалованье. А лет через пять…       - А ты Сашу спросил – готова она пять лет в девках сидеть, когда ее подружки друг за другом замуж повыходят? – перебил его Рощинский.       - Готова! – вскочив с места, воскликнула Саша. – Хоть пять, хоть двадцать пять!       - Ты думаешь, в армии в бирюльки играют? – осадил ее отец. – Там воюют и гибнут! А ну как сразит твоего Николя пуля, да еще накануне свадьбы – кто возьмет за себя старую деву?       - А зачем мне кто-то, кроме Николя? – удивилась Саша. - Обойдусь я без женихов!       Илья Петрович растерянно умолк. Больше ему нечего было возразить. Раз дочь не пугало ни одиночество, ни унизительное существование в приживалках у братьев и сестер – оставалось лишь развести руками.       - Ну что ж, - вздохнул он. – Армия – так армия. Если князь Друцкой и правда пособит – то за свое будущее можешь не волноваться. Но все же постарайся уцелеть. Сам видишь, не только твоя жизнь от этого зависит.              Едва они оказались одни в пустом коридоре, как Николай радостно закружил повисшую у него на шее Сашу. А затем, поставив ее на ноги, впился в ее губы страстным поцелуем. Сейчас их ничуть не волновало, что могут появиться слуги, кто-то из детей или даже Вера Андреевна. Их поймут и простят, ведь они так счастливы, что просто не могут сдержаться.       - Твои родители за нас, - радостно шептал Николай, снова и снова целуя ее то в лоб, то в щеку, то опять возвращаясь к губам. – Вот увидишь, моего отца мы тоже уговорим!       - Да, - соглашалась Саша, но в глазах ее нет-нет, да мелькала тревога.              Июнь, 1811 год, Гродненский уезд       На горизонте наконец показался долгожданный столб пыли, а вскоре Николай различил процессию из пяти экипажей.       Когда хозяева подъехали к имению, Николай уже ждал их у ворот, сидя на черном Фараоне, нетерпеливо переминавшемся с ноги на ногу.       Первым из кареты выскочил Егорка и тут же, подражая Николаю, встал рядом, придерживая снизу дверцу для матери и сестер.       Саша вышла последней. Хотя вокруг были только свои, Николай помнил о необходимости блюсти приличия. Поэтому он лишь протянул ей руку, и девушка доверчиво опустила в нее свою ладонь. Николай тихонько сжал тонкие, затянутые в перчатку пальцы и снова чуть не задохнулся от счастья, ощутив едва заметное ответное пожатие.       «Нынче же вечером поговорю с отцом и скажу ему про Сашу», - решил он.       - Можно я приеду завтра? – спросил он у Ильи Петровича.       - Конечно, сынок! – улыбнулась Вера Андреевна, не дожидаясь ответа мужа. Впрочем, последний не собирался возражать, лишь кивнул и с теплотой посмотрел на юношу, ставшему таким родным его семье.