Le déluge

Плёс встретил их превеселым перезвоном колоколов и стрекотанием насекомых над чернеющей в закате Волгой. — Пойдём скорее все посмотрим! — подпрыгнула от нетерпения Алина, но Руневский насильно уложил ее в постель и потушил свет. — Ты сутки почти не спишь! Отдохни, а завтра всё посмотрим, что ты хочешь! Алина хотела было что-то возразить, но, едва открыв рот, зевнула и провалилась в глубокий, спокойный сон. Вампирская чета поселилась в уютном отеле на пригорке со смешным названием «Нижняя высота», с веранды которого открывался вид на небольшой волжский затон с уходящими к берегу домами будто из народных сказок: с резными наличниками, белыми трубами, петушками на ветряках и белыми полотенцами на подоконниках. Венчала это великолепие деревянная церковь, знакомая Руневскому с полотен Левитана, а Алине напоминавшая избушку на курьих ножках, о чем она не преминула сказать за завтраком, заставив мужа подавиться сырником с вареньем. — Но это не значит, что мы туда не пойдём! — уверенно сказала молодая женщина, намазывая тем же самым вареньем пышный кусок хлеба. Державшая гостиницу дама — двухсотлетняя вампирша, как понял Руневский, — с многозначительной улыбкой добавила в варенье перед завтраком несколько капель свежайшей крови. После трапезы супруги Руневские засобиралась на прогулку. Алина, надев новую шляпу в лучших традициях Веры Холодной, бегала по берегу Волги, картинно выгибаясь и покрикивая «Ах, опять мой Паратов не приплыл! Так вперёд за цыганской звездой кочевой!..». Руневский на это лишь посмеивался да успевал то и дело ловить телефоном удачные ракурсы — он-то знал, что лучше всего Алина получалась на фото, когда не знала, что ее фотографируют. У дома-музея Левитана Руневский, поймав Алину за запястье, указал ей куда-то во внутренний дворик. — Видишь пожилого усача? — спросил он, указывая на зачитавшегося газетой мужчину в старомодном летнем костюме, — никого не напоминает? Алина взглянула на мужчину, перевела взгляд на памятник Левитану, стоявший аккурат перед входом в музей, и многозначительно закивала. — А где же его Софья? — Кувшинникова? Как где? Билеты продаёт! — засмеялся тихо Руневский, кивнув на то, как в открытой двери музея грозно сотрясает табличкой «надевайте маску и перчатки» сурового вида женщина с косой вокруг головы, — я слышал от знакомых в Петербурге, что Левитан, как ее обратил, ведёт отсчёт, сколько раз успел пожалеть о своём решении. Через полчаса Алина проголодалась, и чета вампиров присела отдохнуть в симпатичном заведении прямо на пирсе, выходящем в Волгу. Съели по баночке смальца с хлебом, запили настойками — Алина с клюквой, Руневский — хреновухой. Приступить сразу к приятному алкогольному завершению трапезы Алина мужу не дала — долго переставляла, как фокусник, рюмки на столе, чтобы получился красивый «публикабельный» кадр. — И как же ты это подпишешь? — посмеивался Руневский, не слишком сопротивляясь, когда Алина начала снимать уже его. — «Октябрь, 1917 год. Два точка ноль. Выбери свою таблетку, Нео». Руневский бросил взгляд на белое содержимое своего сосуда и на красную вязкую жидкость в сосуде жены и прыснул. — Ты только здесь громко такое не говори, а то провинциальное вампиры — народ отчаянный. За призывы к большевизму и поколотить могут! Алина демонстративно подняла руки вверх и надвинула на глаза шляпу — мол, сдаюсь, молчу. А затем был долгий, утомительный подъем на холм, на вершине которого и располагалась та самая «левитановская» церковь. На третьем пролёте зловещего вида лестницы с острыми кольями вместо балясин Руневский ультимативно призвал к привалу. — Милая, ради Бога, я даже не твой ровесник, — улыбался он, пытаясь отдышаться, — дай мне пять минут! Алина деланно-недовольно топнула ножкой и протянула мужу флягу с холодной кровью. — Ну давай, давай, ещё годами померяемся! Проходившие мимо редкие туристы смотрели на пару с лёгким недоумением. Можно было подумать, что между препирающимися супругами разница лет в 20-25, но то, что разница эта переваливает за век, в голову, разумеется, не приходило никому. Как только чета Руневских добралась до церкви, согласно всем законам подлости, чистое с утра небо затянуло тучами, и на и без того унылую, покрытую жухлой травой лужайку, посреди которой стояла церквушка, начал накрапывать дождь. Руневский хотел было утянуть жену под крышу, но та стояла, не шелохнувшись, и смотрела во все глаза на то, как по почерневшим за много веков резным скатам церковной крыши стекает летящая с неба вода. — А давай… тут посидим? — попросила Алина и посмотрела на мужа так жалостно, что Руневский, не слишком понимая, что делает, расстелил на мокрой траве свою многострадальную ветровку и, усевшись, притянул жену в объятия. Дождь был тёплый, приятно освежал после долгой прогулки, и вот уже и Руневский с удовольствием смотрел на то, как позади церкви в прогалине меж старых крестов виднелась Волга, а на ней — монотонно движущиеся разноцветные точки прогулочных кораблей. Люди, испугавшись дождя, разбежались кто куда, и казалось, что супруги в миг остались одни во всем мире, укутанные прохладой дождя, шумом травы и тихим шелестом капель на древней крыше маленькой чёрной церкви. — Помнишь, как мы венчались? — вдруг спросила Алина, — был такой же дождь. Руневский прикрыл глаза. Действительно, был такой же дождь. Только был он холодным, злым, и лил им прямо за шиворот — несчастным эмигрантам на пороге православного храма в Париже, решившим, что после всех скитаний их отношениям нужно что-то более существенное, чем просто две подписи в книге гражданских регистраций. В имперской России нелюдей не венчали в церкви. В остатках России тогда, в 1920м, это было последней прихотью тех, кто цеплялся за старую жизнь. — Тёплые воспоминания, — проговорил Руневский, погладив жену по виску кончиками пальцев, — и холодный дождь. В церковь они так и не зашли — чёрная, закопченная свечами за сотни лет, она почему-то испугала обоих вампиров. Будто все плохое, что случалось в городе за последние века, заперли в ней — чтобы не вылезало, не портило этот мирный, тихий оплот вечной жизни на берегу матушки-Волги. Когда Руневские спустились в город, уже сгущались сумерки: туристы разбрелись по кабакам, и на улицу, чинно и важно вышагивая, выползли привыкшие спать до обеда местные жители. Алину вдруг сковало странное чувство: она будто бродила сквозь живых мертвецов. Она и сама жила на земле больше сотни лет, но те, кто встречался ей на пути, выглядели не просто старыми — они выглядели древними, как вещи, вытащенные из бабушкиного сундука. Всё в их манерах держаться, говорить и даже идти вызывало у молодой женщины ощущение отчужденности. Руневский взял жену под руку. — Я говорил, что провинциальное вампиры — довольно специфическое общество, — пожал он плечами, уводя Алину в сторону отеля, — они сохраняют свой нетронутый мир, но жить в нем больше недели любому приезжему очень сложно. Это — только их вотчина, их древний оплот, и атмосфера тут сама изгоняет из себя чужаков. Кто-то, конечно, приживается, остаётся, но таких чудаков по всей России по пальцам перечесть можно. Алина невесело кивнула. До гостиницы они дошли уже затемно. Сердобольная хозяйка, запричитав о том, что на местном солнце слишком долго находиться для вампирского здоровья вредно, сервировала им скромный ужин в гостиной: там же играл патефон, пыхтел самовар и посапывал, улёгшись на камин в изразцовой отделке, большой и сонный сибирский кот. Алина налила себе чаю, откусила большой кусок от пирожка с мясом и, положив ноги на колени Руневскому, погрузилась в содержимое собственного телефона — нужно было отобрать фотографии для нового поста. Местный колорит — с совершенно очаровательной провинциальной неспешностью, калачиками, торговыми рядами и пасторальными лугами с церквушками, — вдохновлял ее, но едва Алина думала о том, что через несколько дней не снова ждёт суетливый, деловой Петербург, сердце ее сжималось в азартном предвкушении. Наверное, она была слишком молода, чтобы застыть во времени. Впрочем, глядя на Руневского, точно так же копошащегося в телефоне и то и дело проглядывающего на свои новомодные умные часы, Алина подумала, что, возможно, дело не в возрасте. Просто они оба — дети большого города. И никуда от этого было не деться — ни от его ритма, ни от привычки жить в ногу со временем. Ни за десять лет, ни за два столетия. — Когда домой? — оторвавшись от телефона, спросила Алина. Руневский поднял глаза. — Когда хочешь. — Тогда, может быть, завтра? Руневский весело улыбнулся огоньку, мелькнувшему в глазах его неуемной супруги. — Не имею ни малейшего повода тебе возразить. Дождь за окном продолжал накрапывать, словно убеждая вампиров в правильности их решения. Тем более, что, по прогнозу погоды, высветившемуся на умных часах, остаток месяца в Петербурге ожидался солнечным и ясным.