Le déluge

— Алина Сергеевна, к вам гость! — заговорщическим тором прокричала Маргарита Павловна, волевая дама, любящая контролировать всё, особенно в пределах занимаемой ей частично коммунальной квартиры, кивая на появившегося в дверях немолодого мужчину в военной форме. Мужчина, повесив на крючок в прихожей фуражку, подошёл к Алине и, счастливо улыбнувшись, заключил ее в объятия. — Здравствуй, милая, прости, что так задержался. Жизнь после войны была тяжёлая. Эйфория победы, помогавшая держаться первые пару лет, развеялась, и истощенные четырьмя годами бесконечного страха жители Страны Советов столкнулись с обычными, но отчего-то почти неразрешимыми бытовыми проблемами. Затрагивали эти проблемы как людей, так и вампиров, и коммунизм, пришедший в своё время на залитую кровью российскую землю, совершенно сравнял эти две категории граждан в правах и возможностях. Руневский и не думал винить жену в том, что та, ещё находясь в Петербурге, ожидая ответа от лётного корпуса, при очередном спуске в бомбоубежище забыла в их квартире на Литейном свидетельство о браке. Оно было старым, ещё парижским, всё равно требовало быть переделанным, чтобы не вызывать подозрений, но оно все-таки было документом, по которому Алина и Александр Руневские были не просто однофамильцами, а законными супругами. А потому, за неимением его, после войны, когда участников боёв распределяли по жилым площадям столицы, Руневский и Алина оказались разлучены суровой административной машиной: Алину поселили в комнату на Покровских воротах, Руневского — в офицерское общежитие Ворошиловской академии. Спорить и доказывать что-либо было совершенно бесполезным. «Нет документов, нет и брака» — безаппеляционно заявляли «сверху», — «Подавайте прошение о восстановлении». Прошение они, конечно, подали, но время шло, ответа всё не было, а несчастные супруги всё ещё были разлучены — толстыми стенами, общественным мнением, кварталами и километрами трамвайный рельсов. Про то, что импозантный мужчина сперва в майорском, а затем в подполковничьем кителе, наведывающийся в коммуналку на Покровке, был мужем Алины Сергеевны — бывшей летчицы, комиссовавшейся после ранения в голову, — знали все жильцы, а потому к жарким поцелуям, странным шумам за дверью узкой комнаты по ночам и постороннему человеку, курящему на лестнице без рубашки, относились с пониманием. — Что вы бегаете, как греховоды, из дома в дом, — мягко журила их Алиса Витальевна, старейшая из жильцов дома, заставшая ещё дореволюционные дни жизни ныне коммунальной квартирки, когда все ее обитатели, включая Руневского, признанного всеми за своего, собирались на ужин за одним столом, — живите оба здесь. Всем место найдём! Руневский смотрел сквозь открытые двери на комнату, в которую с трудом по ширине влезала одноместная, еле вмещающая двоих, кровать, и с грустной улыбкой приобнимал жену за плечи. Лучше уж бегать, чем тесниться, ругаясь за каждый без пользы занятый сантиметр. Так и жили супруги Руневские целых три года — перебежками, переночевками, — и были парадоксально, до дрожи в коленках счастливы. Однажды раздался звонок в дверь. Алина, ожидавшая Руневского с минуты на минуту (они собирались в филармонию), бросилась открывать, и с удивлением обнаружила, что на лестничной клетке стоял не ее супруг, а улыбчивый черноволосый юноша со смешными усиками и в широченной, как грузины обычно носили, плоской кепке. — Батюшки святы! — подмигнул юноша, — если бы тетушка меня предупредила, что в доме водятся нимфы, я, пожалуй, примчался бы в столицу куда быстрее! Разрешите, милая барышня, отрекомендоваться — Константин! В переводе с античного означает «постоянный». А вас как зовут? — Алина Сергеевна… — пробормотала сбитая с толку вампирша и уже хотела было добавить, что, собственно, никакой барышней не является, но обаятельный молодой человек уже прошёл внутрь квартиры, болтая без умолку и не давая Алине вставить слова. — Ах, как вы, москвичи, официальны! Браво! Люблю этот столичный лоск! Но прикасаться к нему не стану. Хотите быть Алиной Сергеевной — извольте! Но меня тогда уж прошу называть Костиком, и никак иначе! А подскажите, милая Алина Сергеевна, чем занят ваш сегодняшний вечер? — Мной, — прогремело из раскрытой двери. Подполковник Руневский, в мундире и при орденах, выжидающе смотрел на развернувшуюся в прихожей сцену. Алина, облегченно выдохнув, проскользнула под локтем нового молодого знакомого и спряталась за спиной своего «спасителя», утаскивая того вниз, на улицу. — Скорее, мы уже опаздываем! — проговорила она, чувствуя, как на плечи ей опускается захваченный предусмотрительным Руневским тёплый плащ. — Вот-те на, — развёл руками Костик, когда в прихожую, вытирая руки о кухонное полотенце, вышла Алиса Витальевна, — тётушка, вот так номер! Только познакомился с красивой девушкой, может, влюбился с первого взгляда, а ее уводят орденоносцы! Не свинство ли? — Попридержал бы ты свой пыл, друг сердечный, — снисходительно усмехнулась пожилая дама, — ты только приехал и ничего не знаешь! — Не беспокойтесь, тетушка! Вот вещи сейчас свои разложу, поселюсь и всё про всех узнаю! — Что это за юное дарование мучило тебя в прихожей? — хитро прищурился Руневский, когда супружеская чета уже возвращалась домой. Концерт выдался отменным, настроение у соскучившегося по музыке Руневского явно пошло на подъем, и случайная сцена с участием Алины, увиденная им ранее, теперь казалась ему не причиной для ревности, а милым фарсом. — Сама не знаю, — вампирша прижалась теснее к мужскому плечу, — какой-то мальчишка. Наверное, это племянник Алисы Витальевны, она что-то говорила про его приезд. — И что, у вас теперь будет новый жилец? Где же его поместят? — Хороший вопрос. У нас и так места нет, а теперь ещё и он… — Ты его сразила наповал, — зачем-то заметил Руневский, улыбаясь через силу, но Алина, услышав в его голосе стальные нотки, лишь рассмеялась. — Милый, он же совсем ребёнок! Представь, что было бы с ним, если бы он узнал, сколько мне на самом деле лет! Руневский вторил ее улыбке, оставляя на чуть вздернутом носе жены лёгкий поцелуй. — Не будем травмировать мальчика. Пусть живет в сладостном неведении. Но, как оказалось, неведение это доставляло хлопоты и самим Руневским, и бедному Костику, решившему, в силу своей провинциальной горячности, во что бы то ни стало добиться внимания своей новой и, как ему казалось, достаточно юной для того чтобы обратить на него внимание соседки. Не помогали даже увещевания тетки и Маргариты Павловны — костик твёрдо решил стоять на своём. — Чем я хуже этого подполковника? — недоумевал он, с завидным постоянством принося в дом оборванные с ближайших клумб астры, — я и моложе, и красивее! Это он бедной девочке голову задурил совсем своими военными подвигами! «Бедная девочка» на сложившуюся ситуацию повлиять никак не могла — Костик упорно отказывался ее слушать. — Я же просила, не нужно! — в который раз отмахивалась она от букетов, полушутливо грозя «суровым подполковником» и глядя на Костика усталыми глазами, но потерявший голову от ощущения «охоты на нимфу» молодой человек был ко всем увещеваниям глух, как тетерев. С каждым отказом азарт в Костике, казалось, разгорался все сильнее. Алина отвергала всё: цветы, шоколад и даже добытые кровью и потом билеты в кино. Костик ходил весь на взводе, как хищник, готовый преследовать свою жертву долгие километры. Он долго, не замечая никого и ничего вокруг, планировал, как наконец добиться расположения объекта своего воздыхания, и наконец, придя под вечер домой, вооружившись бутылкой крымского игристого вина и гитарой, одолженной у сокурсника, распахнул без стука дверь в Алинину комнату со словами: — Дорожайшая Алина Сергеевна! Алиночка! Я думаю, нам с вами стоит узнать друг друга получше! Я приглашаю вас сегодня в разгульную московскую ночь: будем с вами бродить по бульварам, пить вино и разговаривать! О чем хотите! Выпалил, присмотрелся и забыл, как дышать: вид, открывшийся ему, потрясал воображение бедного провинциального мальчика. Цель его обожания, растрепанная и полураздетая, лежала на сбившемся покрывале своей одноместной кровати. Над ней в весьма двусмысленном положении завис ненавистный Костику подполковник в расстегнутом кителе и с характерным следом от помады на правой скуле. — Вы!.. — задохнулся от негодования доблестный молодой рыцарь, — да вы хотели!.. Её!.. Ах вы!.. Вспылив, Костик отбросил бутылку в сторону, из-за чего натёртый до блеска пол засверкал сотней зелёных звенящих осколков, и ринулся с кулаками на подполковника, оцепеневшего настолько, что даже не успел застегнуться. — Что вы делаете?! — завизжала Алина, бросаясь было вперёд, но Руневский, очнувшись, уже скручивал руки горе-любовника тому за спиной. — Алиса Витальевна, — флегматично сказал он прибежавшей на шум вместе со всем остальным уже готовящимся ко сну домом пожилой даме, — успокойте, пожалуйста, своего буйного романтика. И объясните ему, что вламываться без стука к женщине неприлично. Можно и в морду получить. — Да он залез на неё! — не унимался Костик, затравленно глядя на удерживавшего его Руневского, — думаете, раз вы при орденах, так вам всё можно?! Задурили юной девушке голову и радуетесь, что она не сопротивляется! Алина, сидевшая, как была, в одной нижней рубашке, стыдливо прикрывалась пододеяльником. — Конечно, мне всё можно! — начинал раздражаться Руневский, — потому что Алина Сергеевна моя законная жена! У Костика отвисла челюсть. — Но Алина Сергеевна мне ничего не сказала! — Потому что вы меня не слушали! — вмешалась смущённая вампирша, — если бы вы хоть раз дали мне договорить!.. — И мне, — вмешалась в разговор Маргарита Павловна, тыкая в бок засыпающего на ходу мужа, — я пыталась вам все объяснить, но вы были так опьянены своей влюблённостью, что совершенно лишились рассудка! — Но почему вы тогда не живете вместе? — успокаиваясь, начал задавать логичные вопросы Костик. Руневский уже отпустил его и теперь с интересом, даже с некоторым уважением рассматривал юное существо, попытавшееся по собственным убеждениям спасти юную чистую девушку от развратного старика. — Это длинная история, которая нам самим не в радость, — сказал Руневский и вдруг, словно решив что-то для себя, повернулся к Алине, — и история эта мне уже порядком надоела. Алина Сергеевна, не будете ли вы против ещё раз выйти за меня замуж? Думаю, свидетельство наше никто никогда уже не найдёт. Алина, все ещё прикрывавшаяся пододеяльником, нервно рассмеялась. — Саша, почему ты каждый раз делаешь мне предложение тогда, когда я совершенно сбита с толку и выгляжу так, как хотела бы себя видеть в самую последнюю очередь? Мне не нравится эта закономерность! И тут же с восторженным «Да!» бросилась успевшему испугаться Руневскому на шею. Сцена, изрядно повеселившая жильцов дома на Покровских воротах, подошла к концу. Свадьба, состоявшаяся через месяц (раньше, по правилам, в ЗАГСе не расписывали), напоминала Алине обе ее предыдущие: и торжественную церемонию 1911го года, и сумбурное венчание, случившееся в Париже ровно через десять лет. Первую — потому что на Алине снова было нарядное белое платье с приколотым к нему венком из белых роз. Вторую — потому что собирались на эту свадьбу всей квартирой: платье бегала доставала через знакомых Маргарита Павловна, ее муж договаривался о машине, свидетелем со стороны невесты выступил живший в самой дальней комнате артист эстрады, отчего-то пришедшийся Алине очень по сердцу еще в первый день знакомства, а за праздничный стол отвечала непотопляемая Алиса Витальевна. Костик, все еще находившийся в лёгкой обиде за то, что его пылкая влюблённость потерпела крах, не без странного удовольствия смотрел на то, как милую ему красавицу бережно обнимал за талию облачённый в парадный мундир подполковник. Они были странной, но красивой парой — начинавший седеть офицер с хитрым прищуром и девушка, в чьих огромных чёрных глазах, казалось, застыло время — такими не по возрасту мудрыми они иногда казались. Костик был рад за обоих супругов: за то, что теперь они могли наконец потребовать жилплощадь по потребностям и въехать в квартиру на Покровке как муж и жена, спать в одной постели и не мозолить глаза соседям своими постоянными перебежками. А с подполковником Руневским они подружились. И по ночам, мучаясь от мыслей, могли долго-долго курить вдвоем в окно, стоя на кухне в посеревших ночных майках, и болтать обо всем на свете: об искусстве, любви, светлом будущем, — до тех самых пор, пока зевающая Алина Сергеевна не прогоняла их спать, ругаясь, что кухню теперь до самого утра не проветрить. Хорошо было жить в квартире на Покровских воротах. Уютно, дружно, немного тесно. И до трепета в сердце спокойно.