Le déluge

— Ну, здравствуй, это я!.. Алина глупо улыбалась, удерживая трубку трясущимися руками. Она ждала этот звонок добрых три часа, и всё это время сидела на одном месте, боясь даже на секунду выйти из номера посольской гостиницы. А потому теперь, услышав наконец любимый голос, она со спокойной душой вылезла на балкон, вытянув телефонный провод почти на всю комнату: во-первых, потому что нестерпимо хотелось курить, а, во-вторых, потому что козырек над балконом перекрывал посольскую телефонную прослушку. — Саша, милый! Как ты живёшь? — Очень грустно без тебя, родная, — тихо проговорили в трубку, и фоном отчего-то раздалось фырканье, словно кто-то подавился табаком, — не обращай внимания, у меня тут Володька сидит. — Передавай привет! — улыбнулась нервно Алина и заговорила чуть тише, — Саша, представляешь? Я сегодня видела белую акацию! На том конце провода повисла напряжённая тишина. «Белая акация» была шифром, придуманным четой Руневских до алининого отъезда в Париж и означала друзей из старой жизни, оставшихся во французской столице — белых эмигрантов. Вампиры прекрасно понимали, что их телефонные разговоры будут тщательно прослушиваться — как-никак и Алина, и ее муж работали на спецслужбы. Встречи с остатками «белых» на территории вражеского Запада этими спецслужбами, разумеется, не приветствовались. — Вот это да, — деланно восторженно произнёс Руневский, — и где же ты ее увидела? — На Рю де ла Пэ! — протараторила Алина, и этот шифр означал, что встреченный ей белый эмигрант не был человеком, — представляешь, огромное дерево! Там же, кстати, последние новости о Нобелевской премии кто-то очень громко обсуждал, тебе интересно? Руневский на том конце провода рвано выдохнул, осознавая сказанное. Алина видела Нобеля. Живого. — Очень интересно, милая, — мягко проговорил он, — надеюсь, ты сорвала веточку на память? — Да, — с улыбкой ответила Алина и почувствовала, как Руневский на том конце провода почти беззвучно рассмеялся. Алина не только видела Нобеля, но и смогла с ним поговорить. Она действительно гуляла в тот вечер по Рю де ла Пэ. Из посольской гостиницы без присмотра ее отпускали только в случае рабочего задания, официально подтверждённого по телефону из Москвы, а потому Алина долго-долго тянула с тем, чтобы его выполнить: сначала медленно заполняла нужные бланки в организации, за советскими членами которой ей нужно было следить и не допустить утечек информации, а затем выложила в почтовый ящик той организации всю мелочь — чтобы иметь правдоподобное объяснение, почему она решила вернуться в гостиницу не на такси, а пешком. К тому моменту, как Алина дошла до Рю де ля Пэ, уже начало смеркаться, а сама вампирша поняла, что не рассчитала силы — ноги в новых высоких сапогах на высоком каблуке болели нещадно, а до посольства ещё было как минимум километров пять. Раздумывая, как ей теперь быть (ведь в посольство нужно было вернуться к обозначенному времени), Алина порылась в сумочке, нашла последний завалявшийся в потайном кармашке франк и, купив у уличного торговца булочку с миндалем, села на скамейку под раскидистым платаном прямо на выходе к бульвару Капуццинов. Пребывание в Париже, такое вожделенное для каждой из советских женщин, не приносило ей никакого удовольствия. Каждый миллиметр стен этого изящного города, его мостовых, набережных и садов напоминал ей о страшных днях лишений и унижения. Мост Александра Третьего, считавшийся местом любви, напоминал ей лишь о том, как однажды вечером 1927 года ей пришлось загрызть под ним трёх человек — те хотели ее, нарядную, ярко накрашенную, возвращавшуюся с работы манекеном, изнасиловать. Марсово поле, посреди которого сияла сотней огней Эйфелева Башня, место притяжения всех европейских туристов, нагоняло мрачные воспоминания о том, как эта башня виднелась из очереди за хлебом — долгой, хмурой, состоявшей из одних только русских беженцев. Лишь улица Колонель Бонне, мимо которой Алину однажды провезли в служебной машине, вызвала на лице вампирши некое подобие улыбки — в одной из ее квартир, поделённой ширмами на узкие комнаты, Алина вместе с Руневским и такими же измученными эмигрантами были когда-то счастливы. В этой квартире им было спокойно. Но те, с кем Руневские делили кров, с кем спорили, чтобы отвлечься от ужасов изгнания, были давно мертвы. Умерли ещё до конца войны супруги Мережковские, лет на 5-7 пережила их солнечная Тэффи. Ушли из жизни и Бунины, и Марга Степун, и кафе в Латинском квартале, где Руневские любили собираться с русскими приятелями, давно закрылось — Алина видела из окна авто, как на том месте, где раньше стояла веранда, разбили что-то вроде книжного развала. Люди уходили и приходили, Париж впитывал их в себя и обрастал новой памятью, непрерывно меняясь, а Алина, что теперь, что сорок лет назад, была прежней — разве что причёска поменялась. И боли во взгляде стало больше. Погрузившись в воспоминания, Алина не сразу заметила, что на скамейку рядом с ней кто-то опустился. — Я вам не помешаю? — спросили ее по-французски с лёгким акцентом, и Алина, вздрогнув, резко повернулась в сторону голоса. Она не могла так ошибиться. — Господин Нобель? Перед ней действительно сидел ее старый знакомый — в модной кожаной куртке, без бороды и с точно такой же безумной растерянностью во взгляде. — Алина Сергеевна?.. Обниматься на улице было опасно — Алина до сих пор не была уверена, что за ней не велась слежка, — а потому она мягко, с нежностью, будто случайно уронив булку на землю, перехватила пытавшиеся поймать ее пальцы Нобеля и сжала в своих. — Я уже и не надеялся вас когда-нибудь снова увидеть, — усмехнулся Нобель, — какими судьбами вы здесь? — Выполняю одно задание при посольстве, — все ещё неверяще проговорила Алина и иронично усмехнулась, — служу Советскому Союзу. Нобель заозирался по сторонам. — Тогда, полагаю, у нас с вами немного времени, — он уставился на свои ладони, — скажите лишь, что у вас всё в порядке, и я успокоюсь. Как Александр Константинович? — Прекрасно. Ждёт меня в Москве. — Вы с ним счастливы? — Смешной вопрос, — отчего-то развеселилась Алина, — иначе и быть не может. И всё благодаря вам! — Вы мне льстите. — Я отдаю вам маленький долг, — Алина будто случайно двинула рукой и задела Нобеля костяшками пальцев за локоть, — я тогда была сама не своя и даже не поблагодарила вас за свадьбу. А ведь вы нас тогда спасли… — Будет вам, — смущённо прервал ее Нобель, — мне достаточно было знать, что вы счастливы и спокойны. В этом — ваша благодарность. Нобель постучал по наручным часам. — Просидим с вами еще больше трёх минут, и к вам будут вопросы, — хмыкнул вампир. — Я понимаю, — кивнула Алина, — но постойте минуту! Расскажите, как вы здесь оказались? Я слышала, вы убежали в Швецию. — Приехал перед войной, спасаясь от шантажа скандинавского нацистского командования. Даром, что Швеция о нейтралитете заявила… Они, видите ли, хотели, чтобы я конструировал им подлодки. Грозились отнять все сбережения. Глупые люди, не знали, что сбережения мои все давно были истрачены, а те, что остались, ещё в революцию коммунисты успели национализировать, — глухо рассмеялся Нобель, — с тех пор живу здесь, тружусь почти вольным инженером. Я, знаете ли, в бионику подался. Хочу научиться заменять людям конечности на роботические протезы. Как у Азимова, в его рассказах про робототехнику!.. Вдруг Нобель запнулся, будто вспомнив о чем-то. — Алина Сергеевна, а как поживает ваша подруга Наталья Петровна? — Наташа? — удивилась Алина, — неплохо. Устроилась в интернат для слепых детей учительницей литературы. У неё же, помните, ни глаз, ни ног… Хотели выслать в дом инвалидов на Валаам, но Свечников заступился. — Прекрасный Владимир Михайлович, — грустно улыбнулся Нобель, вставая и думая, казалось, о чем-то совершенно ином, — не прощаюсь, Алина Сергеевна. Уверен, ещё свидимся. Спасибо, что вспомнили. Спасибо, что помните. И пожалуйста, — шепнул он через плечо, отходя от скамейки, — если встретите Наталью Петровну, скажите ей, что я… работаю. Для неё. Что я помню. Алина не помнила, как дошла до посольства. Модные сапоги совершенно избились о парижскую мостовую и приобрели совсем уж не товарный вид, но вампирше не было до них никакого дела. Встреча с Нобелем взбудоражила ее. Алина будто окунулась знойным удушливым днём в ледяное озеро — на секунду, едва поняв, что произошло, но с ощущением тысячи иголок на коже, не проходящим и через долгое время. В этот вечер ей должен был позвонить Руневский, и, если ещё утром Алина была готова ждать этот звонок спокойно, потягивая кофе на балконе и свесив ноги прямо на улицу, под тёплый парижский ветер, то теперь она, как раненый зверь, металась из угла в угол, не в силах дождаться звонка. И вот наконец, услышав родной голос по ту сторону трубки за тысячу километров от себя, она ужасно злилась, скрываясь за маской восторга — ведь невероятную встречу с Нобелем, его тёплые слова, его похвалу их семье и его трогательное, странно возникшее воспоминание о Наташе Столыпиной Алина была вынуждена уместить в пространное «Белая акация, чью ветку я тебе привезу». Но Алина, в силу пережитого потрясения, на миг забыла очень важный факт — она была замужем за самим Александром Константиновичем Руневским. — Я очень рад, дорогая, — нежно проговорил Руневский в трубку, выдержав недолгую паузу, — белая акация это восхитительно. Пожалуйста, не забудь записать в дневник всё, что ты увидела. Ты чудесно пишешь, и я люблю твои заметки о природе. И твои мысли. И тебя. — Саша. — едва не сорвалась Алина, не сразу понявшая, что предлагал ей Руневский, и с трудом сдерживающая восторженный вопль, — конечно, милый мой! Я тоже люблю тебя! И я всё напишу! Если ты хочешь! И всю ночь на пролёт Алина, закусив губу, подробно описывала в рабочей тетради свою встречу с Нобелем: дневников она никогда не вела, но забыть хотя бы слово из этой короткой встречи казалось ей преступлением. Ее переполнял невероятный восторг. И Руневский, когда Алина, наконец, вернулась и, повиснув у него на шее, протянула ему заветный блокнот, предназначенный не для дневников, а для шифровок, и потому не досмотренный на таможне, был наполнен теми же чувствами. Куда бы ни заносила их судьба, как бы ни трепала, все они — дети одной семьи, — мечтали соединиться вновь. И супруги Руневские были уверены — это ещё случится. У них, слава богу, было достаточно времени, чтобы этого дождаться.