Le déluge

Когда Руневский снова увидел свою жену, он едва узнал ее. Красная армия с боем взяла Цешицу, выдворив из неё оккупантов, и теперь замерла, ловя каждую минуту отведённых под отдых суток, чтобы совершить еще один бросок — до Варшавы. «Смерш» в эти дни работал без продыху — слишком много в Польше сидело демонов из «Анненербе», пожиравших гражданских, обращавших детей и подло бросающих на суд советских специальных отрядов своих же обманом обращённых вчерашних людей. Но в вечер перед взятием Варшавы — пьянящий, напоминавший обрыв над бездонной пропастью, — заставил сложить свои «доспехи» даже бойцов НКВД. Старый полуразрушенный особняк на окраине города на несколько часов превратился в весёлый дом собрания, вина и танцев. В застывшем в предвкушении боя воздухе витал пьянящий аромат готовности к смерти за бравое дело. Вот тогда-то, облачённый в условно-парадный китель, усталый и измученный постоянными поисками шпионов Руневский, войдя в особняк вместе со своими сослуживцами и вдохнув почти впервые за войну запах горячего вина, услышав скрип патефона, увидел наконец свою жену. Алина прилетала в Цешицу с группой оставшихся «Ночных ведьм» — помогала пехоте с воздуха отслеживать замаскированные на границе городов вооружения. На ней, исхудавшей, остриженной, как в далеком 1922м во время эпидемии тифа, под мальчика, сидевшей, подперев ладонью щеку, в компании подруг и не слишком умело отбивающейся от внимания лейтенантов из мужской эскадрильи, был усеянный наградами китель с новенькими — капитанскими — погонами. Завидев Руневского, Алина вздрогнула, округлила свои казавшиеся из-за худобы огромными чёрные глаза, но, вспомнив, очевидно, о своём облике в лице младших по званию «ведьм» вокруг, сдержалась и одарила майора НКВД скромной улыбкой. Девушки при виде импозантного офицера (Руневский при входе в импровизированный клуб снял свою фуражку с говорящей синей нашивкой, и из опасного демона контрразведки превратился в обыкновенного майора), вокруг зашептались, зарумянились, словно и не были никакими «ведьмами», о которых даже высшее командование люфтваффе слагало жуткие легенды. Музыка и вино делали своё дело: девушки снова становились девушками, а мужчины — теми, кто мечтал завоевать их сердца. Даром, что и те, и другие носили форму и одинаково стоптанные сапоги. Из-за спин захмелевших от кипящего вина красноармейцев затрещало, записанное на плохую грампластинку, меланхоличное «Утомленное солнце». Руневский, поклонившись, протянул Алине руку. — Вы танцуете танго, товарищ капитан? Алина чуть ошалело ухмыльнулась под восторженное шептание сослуживиц, очевидно, все ещё не веря, что перед ней стоит ее муж. И, ни слова ни говоря, вложила свою руку в предложенную. В последний раз они танцевали танго в Ницце в 1931 году. Алина тогда получила неплохой гонорар за показ мод, и Руневский отвёз ее к морю. В ресторане на берегу надрывно пели новую шансонетку чудака-Вертинского про бананово-лимонный Сингапур, и Руневский, обнимая раскрасневшуюся от пары бокалов Шато д’Икем Алину в нарядном голубом платье, кружил ее по паркету, шепча на ухо шутки про то, что в своих новых браслетах вампирша похожа на ту самую «магнолию в тропической лазури». Руневский мотнул головой, отгоняя наваждение. Не были они тогда счастливы в Ницце, и знали это прекрасно. А здесь, на разбитом паркете старой усадьбы, прижавшись друг к другу впервые за долгое время, определённо, были. — Где косы твои, Василиса Микулишна? — спросил с улыбкой Руневский, беззастенчиво запуская пальцы в короткие Алинины пряди. — В небе оставила, — фыркнула Алина, прислоняясь в танце щекой к щеке статного майора, — нас сбили с месяц назад, кабина загорелась. Пока своего штурмана вытаскивала, с меня шлем слетел, и волосы сгорели до макушки. Пришлось отстричь. Но мне, кажется, даже красиво получилось. Как тебе кажется? Руневский в танце слегка наклонил Алину, внимательно вглядываясь в ее лицо. Измученная, истощенная, Алина со своей новой причёской напоминала потерянного ребёнка. — Тебе очень идёт, — с улыбкой соврал вампир, заводя прекрасно распознавшую его милую ложь Алину в фигуру «восьмёрку». Вокруг собрались ещё пары — все в одинаковых мундирах, — но никто не танцевал так, как Руневские: отчаянно прижавшись друг к другу, почти соприкасаясь губами, двигаясь не столько по правилам танго, сколько от зова сердца. Будто в последний раз. — Я ужасно хочу поцеловать тебя, товарищ капитан, — прошептал Руневский, уткнувшись носом партнерше в шею, — как думаешь, осудят нас? — Тебя — нет, — усмехнулась Алина, — а меня точно да. Ты знаешь, мы с девочками дали обет: никакой любви до победы. Негоже будет первой же этот обет нарушить из-за внезапно появившегося красавца! Руневский засмеялся, перехватывая в танце Алинину руку. — Это вы здорово придумали. Первым делом самолёты, получается? А за красавца — спасибо! — Получается, — хихикнула, расслабившись, Алина, поддаваясь очередному элементу, в который ее повёл Руневский, — дисциплина — превыше всего! — Приятно слышать это от бывшей анархистки, — пошутил майор и тут же получил тык в голень остроносым военным сапогом. «Утомленное солнце», скрипнув последним аккордом, наконец превратилось в тихое шуршание патефонной иглы по пустой борозде пластинки. Руневский, чинно поцеловав руку своей партнерше, вернул ее в круг сослуживиц. В последний раз они пересеклись взглядами — нежными, понимающими, влюблёнными, — и разошлись по разные стороны главной залы полуразрушенного дома. — Товарищ майор, что за сцена? — громко захохотал товарищ Руневского, ловя его в широкое рукопожатие уже на значительном расстоянии от места посиделок женской эскадрильи, — ушли, ничего нам не сказали, поймали красотку-брюнетку и знай себе кружите по залу! Непорядок! Забыли нашу клятву? — Ну как же! — наигранно возмутился Руневский, вторя его смеху, — «первым делом — самолёты, ну а девушки — потом!». И не думали ни бравые офицеры из летучего отряда НКВД, ни «ночные ведьмы», что два суровых командира, проведя вечер со своими товарищами, потом целую ночь сидели молча, соприкоснувшись плечами, на берегу озера Домбе и, прикрывшись одним ватником на двоих, курили в черноту январского неба. — Кто-то из нас завтра точно умрет, — печально проговорила Алина, прижимаясь ближе к мужу, — предчувствие у меня нехорошее. — Это будет завтра, — выдохнул Руневский, — завтра будет только через полчаса.