Le déluge

Алина протяжно застонала, содрогаясь в экстазе и впиваясь в шею Руневского полупоцелуем-полуукусом. Вампир в последний раз дернулся, зарычал, шепнул что-то страстно Алине в ухо и повалился вместе с ней обратно на подушки, пережидая вспышку удовольствия. Вдруг раздался хруст: тяжёлая дубовая двухместная постель, гордость «каюты для молодоженов» нового трансатлантического парохода, неловко покачнувшись, разломилась надвое, утаскивая супругов Руневских на пол, в ворох одеял и простыней. Алина ойкнула, больно ударившись затылком о паркет. — Лучшее качество мебелировки первого класса, говорили они, — проворчала она, потирая ушибленную макушку, — лучшее дерево, идеальные конструкции, будете чувствовать себя как в лучших отелях Европы, говорили они… Руневский покосился на отломанные им в порыве страсти деревянные узоры в изголовье кровати. — К их чести, стоит сказать, что обстановка тут действительно как в лучших отелях Европы, — промурлыкал он, напоследок целуя Алины в ямочку меж грудей и поднимаясь из нежданно образовавшегося постельного «разлома», — я почти почувствовал себя в Париже. Мы там тогда, кажется, тоже что-то сломали?. Алина покраснела. Они отправились в путешествие на средства Нобеля — это был его свадебный подарок, отказ от которого он пообещал воспринять как самое страшное в своей жизни оскорбление. Они начали месяц, который по европейской традиции Руневский называл «медовым», а Алина — «репетицией семейной жизни», в Праге, затем переехали в Вену, после был Амстердам, а оттуда они перебрались в Ливерпуль, чтобы успеть совершить путешествие через Атлантику на новом чуде света — огромном лайнере с внушительным названием «Титаник», который обещал доставить их в Америку за каких-то две недели. — В Париже кровать была крепче, — смущенно пробормотала она, прикрываясь под звук влюблённого смеха мужа остатками простыни, — что мы теперь делать будем? Плыть еще почти десять дней! — Полагаю, платить штраф за порчу имущества, — отозвался Руневский, уже успевший накинуть на плечи рубашку, — но давай подумаем об этом чуть позже, дорогая? Не хочется опоздать к ужину. С этими словами он подошёл к разломанной кровати и вытянул жену из-под простыни. Она все ещё стеснялась его пристального взгляда. Руневский смотрел на неё обнаженную с таким обожанием, привыкнуть к которому было невозможно. — Ты когда-нибудь перестанешь так краснеть? — спросил вампир, оглаживая лицо жены кончиками пальцев. — Когда ты перестанешь разглядывать меня, как музейную ценность, — фыркнула смущенная девушка, пытаясь вырваться, но потерпела поражение и была увлечена в целомудренный, практически братски поцелуй. — Ты не музейная ценность, — честно ответил Руневский, разворачивая жену спиной к себе и прежде, чем затянуть на той корсет, шепнул нежно в ухо, — ты самое дорогое и ценное, что есть в моей жизни. На ужин они опаздывали с полной уверенностью в том, что могут себе это позволить. Алина почти висела на локте Руневского, со смехом слушая его истории из прошлых корабельных путешествий, почти забыв о том, что полчаса назад они беззастенчиво кричали в объятиях друг друга и разломали вдребезги несчастную кровать из собственности судоходной компании. Между ними все еще существовала огромная пропасть — между страстными любовниками, в которых они превращались при потушенных свечах, и родственными душами, что могли день напролёт обсуждать любые темы. «Все-таки для гармонии нужно перестать разъединять эти сущности» — решила для себя осмелевшая Алина, и вдруг, будто не согласившись с ее словами, корабль резко дёрнулся вперёд — да так сильно, что вампирша не удержалась на ногах и рухнула прямо на парадную лестницу. Руневский тут же помог ей подняться, с сочувственными присвистом смотря на быстро зарастающую царапину на оголенной женской ключице. — Что это было? — удивилась Алина. — Не знаю, — не глядя на неё, ответил Руневский. Прочие пассажиры, точно так же попадавшие на пол, шептались всё громче. Никто не понимал, что случилось. Через пять минут в холл компании первого класса вошёл казавшийся безмятежным капитан и заявил, посмеиваясь, что корабль потерял часть винта, и что скорость движения скоро будет восстановлена. А ещё через пару часов, когда взволнованные гости, наконец, начали успокаиваться и расходиться по каютам, стало ясно, что корабль тонет. — Милая, послушай меня внимательно, — мягко, но властности проговорил Руневский, подталкивая жену к столпившимся на палубе женщинам и детям в хлипких спасательных жилетах, — садись в шлюпку. Обещаю, я найду тебя очень скоро! — Нет! — крикнула Алина так громко, что даже начинавшие паниковать дамы обернулись на неё с предосудительными взглядами, — я никуда не пойду без тебя! — Алина, пожалуйста, не упрямься, — жёстче произнёс вампир, — я не хочу, чтобы ты пострадала. Сейчас в шлюпки посадят женщин и детей, потом уже мужчин, в конечном итоге мы все встретимся! К чему эта паника? — К тому, Саша, что я умею считать! — руки у Алины дрожали, — мы же гуляли с тобой по палубе, слышали рассказ конструктора! Если сажать в шлюпки будут всех женщин и детей, для мужчин их вовсе не останется! Саша, все мужчины, и ты с ними поги… Руневский, плотно зажмурившись, проговорил короткое «прости, любимая» и зажал Алине рот ладонью. — Не говори таких страшных слов, — прошептал он, подводя ее ближе к шлюпкам, — никому не будет лучше от того, что начнётся паника. Умоляю, молчи. Чтобы ни случилось, я тебя найду. Я клянусь тебе. Алина пыталась прокричать что-то сквозь зажатый рот, но чьи-то сильнее руки уже усадили ее в шлюпку, рядом с маленькими испуганными девочками, и Алина на секунду утратила бдительность — кричать рядом с этими крошками было кощунством. А когда она очнулась от оторопи, шлюпку уже начали спускать на воду. Алина подняла голову вверх, пытаясь найти в оставшейся наверху толпе знакомое лицо, и встретилась взглядом с Руневским — потерянным, державшимся из последних сил, чтобы казаться жене внушительным и сильным. Он как никто знал, что шлюпок на этом чертовом корабле для спасения всех будет недостаточно. Ведь он лично беседовал с главным инженером судна — не мог, как любитель технических новшеств, отказаться от чая в его компании и расспросов о том, как устроен этот новый трансатлантический лайнер. Сажая Алину в шлюпку, Руневский, оценив ситуацию с точки зрения инженерии и здравости смысла, уже знал, что остаётся на корабле умирать. «Да черта с два!» — подумала вдруг осознавшая всё и рассверипевшая Алина и, не вполне понимая, что делает, выскочила из шлюпки на ближайшую палубу под протяжный визг оставшихся в ней женщин и детей. Алина закричала — ударом о борт корабля она сломала себе несколько рёбер. Шикарное алое платье, в котором она планировала выйти к ужину, зацепилось за поручень и надорвалось до самых панталон. Кто-то на палубе громко, по-деревенски, заржал — вид беспомощно висящей на поручне молодой дамы из высшего общества людям из кают третьего класса казался прекрасным развлечением. Самые сердобольные из них, наконец, отсмеявшись, помогли Алине влезть на борт, и та, с трудом вспоминая благодарности на английском языке, отдышавшись, побежала прочь, чувствуя, как от быстрого бега сломанные кости у неё под грудью срастаются неправильно. Руневского нигде не было. Самым страшным было то, что и спросить о том, куда бы мог подеваться ее муж, Алина не могла — ни английским, ни французским языком она не владела. Но вдруг впереди мелькнули знакомые зелёные глаза, и через секунду Алина, задыхавшаяся и путавшаяся ногами в разорванном платье, оказалась в объятиях мужа. — Маленькая моя, глупенькая, — причитал Руневский, укутывая жену-бунтарку в свой фрак, в котором собирался провести вечер, — зачем же ты спрыгнула? Сейчас ведь отвяжут последнюю шлюпку, пойдём, я посажу тебя в неё… — Саша, прекрати! — громко закричала Алина, ударяя Руневского кулаками в грудь и прижимаясь к нему всем телом, — что же ты не поймёшь никак, что я никуда от тебя не денусь?! Я тебя уже один раз чуть не потеряла, больше не хочу! Если и придётся погибнуть, то, прошу, только вместе! И Руневский, как маленький растроганный мальчик, целовал раскрасневшиеся девичьи губы, сжимал до хруста покрытые собственным фраком тонкие плечи, впервые в жизни понимая, что кто-то готов был разделить с ним судьбу — и в горе, и в радости. Женщина, которую он выбрал, хотела разделить с ним даже смерть. Это была не любовь даже — что-то гораздо более ценное. — Мое сокровище, — в сердцах выпалил Руневский, целуя Алину в всех на виду, под улюлюканье начинавших паниковать пассажиров, — маленькая моя, милая, богом клянусь, я не хотел, чтобы в наш с тобой медовый месяц нас опять настигло какое-то несчастье. — Ты не виноват, — Алина прижалась лбом к его щеке, — но давай все-таки подумаем, как бы нам сегодня не погибнуть. Шансов остаться в живых у них оставалось всё меньше и меньше. Руневского пугала не столько перспектива смерти, сколько ее мучительность — вода, в которой суждено было утонуть большей части несчастных пассажиров, была чертовски холодной. — Купалась когда-нибудь в проруби? — деланно-весело спросил Руневский, прижимая жену к начинавшей крениться, но все еще устойчивой трубе. — Только после бани, в деревне, когда маленькой к бабке ездила, — без особого энтузиазма отозвалась Алина, с возраставшим ужасом смотря на то, как покрытие палубы начинало лопаться по швам. — Тогда ты приблизительно знаешь, что надо делать, — глубоко задержать дыхание и не прекращать шевелиться. Иначе ноги сведёт судорогой и потянет ко дну. — Мы не можем найти что-нибудь, за что зацепимся и удержимся на плаву? — спросила Алина, — какую-нибудь доску? Кусок обшивки? Что-нибудь! — Милая, нас в любом случае утянет в воронку, — грустно отозвался Руневский, поглаживая ее по голове, — будет успехом не погибнуть сразу от перепада давления на глубине. Нервный лепет людей вокруг постепенно превращался в полный ужаса панический гомон. Корабль стоял над кромкой воды почти вертикально. — Знаешь, во всем этом тоже можно найти свою плюс, — с невеселым смехом прокричал Руневский, когда вдобавок ко всему по всей палубе пробежались искры короткого замыкания, — теперь нам не придётся уплачивать неустойку за разломанную кровать. Алина от неожиданности громко рассмеялась, обнимая мужа за шею, и тут же закричала: корабль, застонав тысячью испуганных голосов, стремительно погружался под воду. Руневскому показалось что Алиса погибла сразу — не понимая происходящего, ударившись головой обо что-то острое уже в воде. — Потерпи, родная, потерпи, — причитал он, вытаскивая неподвижное тело жены на поверхность и держа ее голову так, чтобы, когда Алина придёт в сознание, она не задохнулась. Вокруг царил настоящий ад. Руневский будто снова оказался на войне — на той, последней, где броненосец, на котором он с командованием проводил внешний рейд Порт-Артура, подорвался на мине. Тогда тоже казалось, что море в миг вскипело. Соленая пена, проступавшая над водой, мешалась с кровью, и невозможно было понять, кто мёртв, а кто ещё жив в этом страшном вареве. Тогда всё стихло за несколько часов. Здесь, в ледяной воде Атлантики, людской гомон стих минут за сорок. Руневский с трудом, на ощупь, нашел что-то плавучее и переложил на свою находку бездыханное женское тело. Пригляделся — и глухо засмеялся от нервов, булькая водой: спасительным плотом оказалась разломанная им ранее деревянная спинка кровати. Раздалось пара всплесков — мертвые тела вокруг бились друг о друга в воде из-за все ещё не утихающей воронки, — и вот, когда, наконец, всё вокруг стихло, Алина открыла глаза. — Не разговаривай, — стуча зубами, предупредил ее Руневский, забираясь на «плот» и моля всех богов, чтобы тот не перевернулся, — постарайся дышать. Я не могу дать тебе крови сейчас, у меня обморожены пальцы. Но можешь укусить меня в шею, там кровь ещё не загустела. — Ты сам еле живой, — точно так же, дрожа, проговорила Алина, пытаясь поймать руками ладони мужа, — побереги силы. Руневский, к ее большому удивлению, не слушающимися пальцами начал срывать с неё вечернее платье. — Что ты делаешь?! — Если прижмёмся голыми друг к другу, сохраним тепло, — проговорил Руневский, оставив жену в одном нижнем белье, — корсет пусть остаётся, он прижимает к тебе тонкую прослойку прогревающейся влаги. Помоги мне, пожалуйста. Я не могу расстегнуть рубашку. Алина, держась на грани сознания, беззвучно рассмеялась. За весь их недолгий брак она впервые раздевала Руневского своими руками. — Знаю, о чем ты думаешь, — хмыкнул, вздрогнув, вампир, — на самые интимные моменты нас с тобой почему-то всегда сподвигает угроза неминуемой смерти. Алина вместо ответа прижалась к его замёрзшим губам — не в поцелуе, но в каком-то странном жесте принятия, единения, будто желая слиться с Руневским в единое целое и никогда больше не существовать в одиночестве. Неизвестно, как их приняли за живых, — полуголых, скорчившихся на крошечной резной доске, впившихся друг в друга губами, — но приплывшая на поиски выживших шлюпка подобрала их, практически единственных из всех остававшихся на месте крушения. — У меня есть предложение, — прошептал севшим голосом Руневский лежавшей в его объятиях супруге, когда шлюпка уже причаливала к подоспевшему на помощь легкому лайнеру, — давай никому не расскажем о том, что с нами приключилось? Не хочу доводить Свечникова до инфаркта. Но чета Руневских, отчаянно сражающаяся за свою жизнь, не знала, что далеко от Атлантического побережья, в России, Свечников, получив телеграмму из русского консульства в Нью-Йорке о том, что граф и графиня Руневские находятся на терпящем бедствие лайнере, уже час как лежал в своём кабинете, погибнув от двадцать восьмого за всю свою долгую жизнь сердечного приступа. Нервное это было дело — быть «отцом» того, кто притягивает на себя все несчастья на этой земле.