Le déluge

На жалобный стон Алины Жан Иванович по ту сторону телефонной трубки лишь сочувственно вздохнул. — Ничего не могу вам ответить, Алина Сергеевна. Вы — первая в моей практике представительница вампирского рода, обзавёдшаяся потомством естественным путём. Чтобы понять, что происходит с вашим телом, мне нужно вас обследовать, но приехать я смогу только через два-три дня! Ждёт этот срок ваша проблема? «Представительница вампирского рода» со злостью бросила телефон на кровать. В зеркале, стоявшем напротив неё, отражалось обнаженное Алинино тело — все то же, что и сто лет назад, за исключением одного неприятного явления, которое, с учетом нечеловеческой сущности Алины, было не просто неприятным, но и необъяснимым. Весь низ живота молодой, пару недель назад родившей женщины, был усыпан мелкими шрамами. В простонародье такие шрамы назывались растяжками. Алина предпочла бы никак не называть их вовсе. Она обнаружила их на себе случайно, однажды пройдя мимо зеркала в спальню после душа. Странные, белёсые полосы расползлись по коже, как жуткие черви, и Алина, бросившись рассматривать их поближе, грешным делом подумала, что вновь стала человеком. «Что за несправедливость!» — причитала она, читая все подряд сайты о женском здоровье, — «Не должно быть такого уродства у кровь поющих!» Сайты, как водится, называли самый широкий спектр причин возникновения растяжек — от слишком стремительного развития ребёнка в утробе до четвёртой стадии рака кожи, — и Алина, вдоволь начитавшись бесполезной информации, совсем загрустила. Ее последней надеждой на поиск ответа был Жан Иванович, но и он, как оказалось, сталкивался с такой проблемой впервые. Алина готова была разрыдаться: мало того, что ее вампирское тело отчего-то оказалась подвержено постродовым изменениям, так эти изменения ещё и носили столь уродливую форму. Молодая женщина вспомнила свои любимые летние кроптопы, укорочённые рубашки и, осознав, что не сможет больше надеть их без стеснения, захныкала, как ребёнок. А через полминуты в голове ее созрела страшная мысль, и хныканье переросло в самый настоящий панический плач — от злобы и бессилия: «Теперь Саша не будет смотреть на меня, как раньше» — стучала в голове отвратительная логика, — «Будет искать отговорки, чтобы не спать со мной больше. Естественно, я теперь мать, куда уж мне быть ещё и красивой после этого…» В голове вампирши пронеслись ярким скопом все великолепные, чувственные годы ее семейной жизни, выплёскиваясь наружу горькими слезами, так что, когда Руневский, уложив дочь спать, пришёл в супружескую спальню, то обнаружил Алину, сидящей, как лягушка, на краю кровати в полураспахнутом банном халате и с совершенно красным от слез лицом. — Милая моя, что случилось? — встревожился он, чуть не падая перед женой на колени, — кто тебя обидел? Может, у тебя болит что-нибудь? Давай я позвоню Жану? Реакция его поразила: вместо того, чтобы, как бывало при похожих истериках, прижаться к нему и потребовать утешения, Алина вдруг резко дернулась, оттолкнула Руневского от себя и вовсе отвернулась, запахиваясь в халат, как в доспехи. — Всё в порядке, не переживай, — сквозь слёзы проговорила Алина деланно невозмутимым тоном, — давай ложиться. И забралась под одеяло, так и не повернувшись к мужу. Руневский напрягся. — Ты собралась спать в халате? — хмыкнул он, подсаживаясь ближе, — что ты под ним прячешь? Алина хотела было что-то крикнуть, но лишь зашипела от бессилия, грозя протянувшему к ней руки мужу клыками. — Алина, — строго, но нежно начал Руневский, сползая с кровати и вставая перед вампиршей на корточки, — я ведь всё равно посмотрю. Если тебя что-то беспокоит, пожалуйста, давай поговорим об этом сейчас, а не будем доводить до крайностей, как в прошлый раз. «Прошлым разом» Руневский эвфемистично назвал инцидент почти столетней давности, произошедший между Алиной и известным модным иллюстратором Тыртовым, после которого молодая вампирша месяц ходила, как в воду опущенная, а после едва не покалечила себя его, Руневского, серебряным клинком. Алина этот инцидент помнила хорошо и меньше всего хотела бы напоминать самой себе ту измученную эмиграцией и душевными терзаниями девочку, которую до крайности довело нелепое недоразумение. Не выдержав заискивающего взгляда Руневского, который не кричал, не требовал больше немедленного ответа, а лишь осторожно поглаживал Алину по ладоням, давая ей время прийти в себя, вампирша зажмурилась и выпалила мужу прямо в лицо: — Ты так хочешь разлюбить меня? — воскликнула она со слезами на глазах, — на, пожалуйста, любуйся! И распахнула перед Руневским свой злосчастный халат. Повисла неловкая пауза. — А за что я должен тебя разлюбить, подскажи, пожалуйста? — совершенно искренне не понял Руневский. Алина вспыхнула. — Ты издеваешься надо мной? Смотришь прямо на эти ужасные шрамы и врешь мне прямо в лицо! Не проступай так со мной! Не смотри на меня! Но Руневский, не отводя глаз от алининой фигуры, перехватил ее пытавшиеся вновь завязать халат руки и мягко прижал их к подушке, опрокидывая жену на спину. — А я хочу смотреть, — улыбнулся он, пытаясь поймать взгляд жены, — потому что я вижу перед собой тело женщины, которое выносило и подарило жизнь замечательному ребёнку. И я люблю это тело. Я люблю эту женщину. Я люблю тебя! Руневский наклонился к Алине за поцелуем, но та вдруг отпрянула от него. — Но я вампир, Саша, не просто женщина! — в ее голосе зазвучал испуг, — я регенерировалась после такого количества смертей и ранений, а теперь на мне не могут зажить какие-то проклятые шрамы! Что это, Саша? Я уже не похожа на девушку, на которой ты женился… Руневский вдруг расхохотался. Предвосхищая вопрос удивленной жены, он, не говоря ни слова, стащил с себя водолазку, в которой ходил по дому, и поднёс руки Алины к своей шее. — Что чувствуешь? — Ты… — Алина запнулась, — тут у тебя кожа в морщинах!.. — Вот видишь, — улыбнулся Руневский, — не только твое тело меняется. Мы ведь не бессмертные, а просто отсрочено смертные. И мы стареем так же, как люди, просто медленнее, и тело наше всё слабее регенерирует с каждым годом. Может, я тоже переживаю от того, что дряблею и морщинами покрываюсь! Но если бы я тебе не указал на них, ты бы заметила эти морщины? При том, что, дорогая, ты дышишь в эту самую дряблую шею каждую ночь и обнимаешь ее каждое утро. Заметила бы? Алина наконец перестала плакать и серьезно посмотрела на Руневского. — Нет, не заметила бы, — честно призналась она. — Ну вот, — облегченно улыбнулся Руневский, отпуская Алинины руки и мягко ослабляя завязку на ее халате, — и я тоже не вижу ничего, что делало бы твое тело хоть сколько-нибудь менее привлекательным. Алина, успокоившись, сама потянулась к нему за поцелуем. — И я хочу тебе напомнить, — промычал Руневский, прикусывая испещрённую тонкими белыми рубцами кожу на женском теле, — я люблю тебя не за то, как ты выглядишь. — Но влечение же ты испытываешь к телу, этого ты не будешь отрицать, — выдохнула в ответ Алина, пытаясь вновь прижаться губами к губам Руневского, но тот вдруг выпрямился, смотря на жену, как голодный зверь на жертву. — Ах так, значит, — задумчиво, но отчего-то очень низким, хриплым голосом протянул Руневский, а затем, гортанно рыкнув, подхватил Алину на руки и прижал грудью аккурат к висевшему перед кроватью большому зеркалу. — Что ты делаешь? — задрожала Алина. Руки, сжимавшие ее талию, становились все горячее. — Смотри и не отрывай взгляда, — глухо проговорил Руневский таким тоном, что хотелось тотчас подчиниться, — я хочу, чтобы ты видела, насколько ты хороша. И сорвал напрочь ещё державшийся на плечах жены злополучный халатик. Как заворожённая, Алина смотрела на то, как с ней, отражённой в зеркале, совершали прекрасные в своей постыдности вещи, и ловила себя на мысли, что ей нравится это — вот так наблюдать со стороны, знать, что видит тот, кому она себя отдавала, и как он это видит. Руневский смотрел на неё, как на самое дорогое сокровище, сжимал крепко ладонями, поглаживал, придерживал за волосы, чтобы Алина не дай бог не упустила ничего из открывавшейся ей откровенной сцены. — Моя маленькая, — прошептал Руневский, прикусывая Алину за загривок, — если ты ещё раз позволишь себе усомниться в том, как ты прекрасна, клянусь, я тебя съем. Алина рвано выдохнула от удовольствия — готовая расплавиться под руками Руневского, она, в целом, уже даже была и не против таких экспериментов. Когда страсти улеглись, и пришло время проверить спавшую в соседней комнате Аду, Алина, все ещё тяжело дышащая, поднялась с постели и пошла в лоджию как была, не набрасывая на себя халата. Руневский, напоследок ущипнувший ее за бедро, победно улыбнулся. Бой с неуверенностью в себе единственной женщины в его жизни он выиграл с помпой и блеском. А когда в проеме двери показалась, как будто невзначай, обнаженная Алина, державшая на руках малышку, Руневский хлопнул себя по лбу. «Не единственная» — подумал с тихим смехом вампир, — «но одна на всю жизнь».