Le déluge

Одно дело — организовывать похороны для кого-то. Живых, стоящих над гробом, не волнуют ни удобство костюма, в котором лежит усопший, ни комфортность обшивки гроба, ни чрезмерная глубина могилы. Совсем другое дело — организовывать похороны для себя самого. Руневский, ощущая себя героем какой-то фарсовой постановки Мейерхольда, смотрел на то, как Алина, выдернувшая его чуть свет в какую-то Тмутаракань, под Икшу, примеривалась по размеру в гробы, выставленные в ряд не слишком трезвым плотником. — А почему они все такие тесные? — ныла Алина, призывая мужа на помощь — не могла вылезти из очередного «варианта» — тяжёлого, дубового, с толстой крышкой. — Гражданка, вам же в нем не спать, ешкин кот, — гаркнул плотник, ударяясь безвольными руками о стену своего сарая. Руневский мысленно застонал. Знал бы этот несчастный алкоголик, зачем они выбирали гроб, бросил бы пить навеки вечные. На подготовку у вампирской четы было три дня — тот максимум, что Руневский смог выбить у больницы. Остро инфицированные тела предписывалось хоронить незамедлительно. Алина, казалось, пребывала от сложившейся ситуации в каком-то странном, злорадном ажиотаже. Чувствуя себя страшно довольной от того, что неловко мяться у гроба и выдавливать из себя никчёмны слёзы придётся в кой-то веки не ей, вампирша готовилась к похоронам так, будто собиралась не в гроб, а на свадьбу: доставала с антресолей давно забытые французские наряды, распаковывала никогда прежде не используемые косметические помады, и вот, когда пришёл день Икс, Алина, репетируя свою смерть, в ожидании мужа лежала на кровати, гладко причесанная, намазанная до блеска восковым театральным гримом (чтобы гости поверили в то, что мёртвой она пролежала как минимум двое суток), облачённая в одно из своих любимых платьев глубокого синего цвета. — Я пойду узнаю, как все планируется, и когда тебя можно будет выносить на всеобщее обозрение, — усмехнулся Руневский, запирая жену в квартире. Та, следуя роли, лишь сложила руки на груди, приняла чинное выражение лица и прикрыла глаза, с трудом не морщась от посыпавшейся с ресниц туши, да так и уснула — на супружеском ложе, в траурном одеянии. Через час «новопреставленная» очнулась и с ужасом обнаружила, что половина так тщательно нанесённого ей блестящего грима благополучно осталась на подушке. Отчаянно выругавшись, Алина сползла с полюбившегося ей «предсмертного ложа», уселась перед зеркалом и принялась восстанавливать бездарно растраченный «могильный блеск». Грим было жалко — достать его стоило услужливому Аркадию Столыпину больших усилий: дотошный бальзамировщик при морге, не желая упускать возможность заработка, всё порывался самостоятельно загримировать «покойную» в последний путь, за что, в конечном итоге, и поплатился. Допивая на ужин последние глотки крови алчного чудака, Алина подумала, было, что ей должно быть стыдно, но Аркадий заверил ее, что бальзамировщиком этот недальновидный чудак был никчемный, и мир таксидермического искусства (пускай и при морге) не слишком много потерял. Вновь заблестевшая восковым сиянием, как елочная игрушка, Алина довольно улыбнулась самой себе в зеркало. Собственное лицо, неестественно румяное, стянутое плотным слоем грима так, что сложно было моргать, напоминало ей отчего-то Белоснежку из яркого американского мультфильма, который во время Всемирного фестиваля в 1957м крутили в «Иллюзионе». Та тоже была румяная, как кукла, чернобровая и моргнула раза два-три за всю картину. «Жаль, что гроб у меня не хрустальный» — посмеялась сама над собой заигравшаяся Алина, вновь укладываясь на постель и накрываясь с головой полупрозрачной тюлевой занавеской — та тоже была обнаружена на антресоли, в залежах остатков «белой» жизни, и выложена на подоконник в спальне на проветривание. Улеглась, прикрыла глаза, воображая себя почившей принцессой, — а через несколько минут почувствовала, как сквозь тонкую ткань, пахнущую солнцем и пылью, ее губы смял осторожный, тёплый поцелуй. — «…А в хрустальном гробе том спит царевна вечным сном» — прошептал Руневский, оглаживая алинино лицо сквозь тюль, будто за ним была скрыта не его жена, а хрупкое произведение искусства, с кожей из редкого фарфора и губами из коралловых лепестков. — Можно я не буду сыпать цитатами в ответ? — рассмеялась Алина, пытаясь разглядеть мужа через тонкую ткань, — у меня так красиво не получится. — А тебе и не надо, — улыбнулся Руневский, продолжая рисовать узоры на покрытой тюлем коже, спускаясь от скул к подбородку, от подбородка — к ключицам, — по сюжету сказки царевна после пробуждения бросается на шею к спасителю, и они вместе уезжают в «долго и счастливо». — Вот так всегда, — судорожно вздохнула Алина, чувствуя, как кажущиеся горячими руки касаются ее коленей, постепенно задирая подол целомудренного синего платья до кромки чулок, — приходит прекрасный рыцарь, а ты уже и слова не можешь сказать. Цепной пёс патриархата… Но Руневский, вдруг по-хулигански укусил ее сквозь ткань за тазовую косточку, открывшуюся из-под задранного до груди подола платья, и Алина на некоторое время утратила способность трезво оценивать опасности патриархата. Странно это было — любить друг друга вот так, через завесу, слово Алина и впрямь снова была мертвой, и Руневский, сжимая ее под тканью в страстных объятиях, слышал приглушённые стоны ее призрака. Когда Алина, впившись ногтями мужу в шею, выдохнула ему на ухо, что долго не продержится, Руневский резким движением скинул с неё успевшую пропитаться потом и гримом белую ткань — тюль невесомым облаком опустился на пол, мешаясь шуршанием со сдавленным алининым стоном. — Господи, Саша! — взвизгнула Алина, вздрагивая после долгих расслабленных объятий на смятой постели, — некрофил несчастный! В каком я теперь виде?! У меня грима больше нет, чтобы это восстановить! И мы опаздываем на мои похороны! Руневский, к ее большому удивлению, не выказал ни малейшего беспокойства. — Ну, на некрофила я обижусь чуть позже, — беззлобно фыркнул он, — а насчёт похорон можешь не волноваться, они уже час как идут. Алина от неожиданности оцепенела. — Как это понимать? — Я тут не виноват, — развёл руками Руневский, — в самый последний момент Аркадий выяснил, что скончавшихся от тропической лихорадки… Что ты на меня смотришь? Думаешь, ты одна такая после вьетнамской миссии вернулась?.. так вот, погибших от Денге предписано теперь сжигать. Так что вот уже час, как все, пришедшие на твои похороны, кружат вокруг пустого, заклеенного цинком гроба. Удобно, согласись? Алина посмотрела на мужа со злым прищуром. — А ты тогда почему не там? — А я, по легенде, был оправлен врачом домой с нервическим припадком, — усмехнулся Руневский, — я хотел тебе с самого начала все рассказать, но ты так восхитительно вошла в образ почти гоголевской Панночки, что мне захотелось доиграть драму до конца. И, не дав жене изойтись очередной порцией ругани, Руневский спешно ретировался в кухню, не слишком успешно уворачиваясь от полетевших в него первых попавшихся под руку Алине вещей. — Не злись, мертвая царевна, — засмеялся он, возвращаясь и нежно вытирая с лица жены остатки театрального грима, — тебе в том гробу всё равно было тесно.