Le déluge

Руневский любил московские майские ночи: они отчего-то всегда были тихими, но при том — какими-то неописуемо живыми. Горожане разбредались с тёплых, пахнущих тополями улиц по своим «норкам» и там продолжали жить, глядя на город из-за полуопущенных штор. Эту майскую ночь Руневский решил любить особенно — он наконец-то возвращался домой. Командировка была тяжёлой: нервные споры с кубинскими товарищами, хождение по краю пропасти на переговорах, крики, страх — и, наконец, долгожданное спокойствие. И для страны, и для него самого — Руневский, призванный на переговоры в качестве военного эксперта, ни черта не понимал в ядерных ракетах. И вот наконец он снова стоял под окнами дома на Покровских воротах, в форме, воротник которой можно было расстегнуть не по уставу, готовый вновь вдохнуть родной запах пыли и облезшего обойного клея и обнять наконец ту, что так преданно его ждала. В голову вдохновленному скорой встречей Руневского закралась шальная идея, и он, перекинув через плечо дорожный офицерский портфель, подпрыгнул и уцепился за балконную решётку. В последний раз он залезал к Алине на балкон аккурат после свадьбы — уж очень хотел доказать тогда своей отчего-то преисполнившейся скептицизмом жене, что не перевелись еще на земле романтики, о которых писали поэты ушедших эпох. Алина тогда долго хохотала, глядя на повисшего на фасаде Руневского с букетом роз во рту, а потом, вжившись в роль героини романа, долго целовала его, перегнувшись через перила. Руневский, забывшись в воспоминаниях, уже почти перелез через решётку, как вдруг казавшийся прочным, как скала, балкон загружел, зашуршал, и горе-любовник повалился вниз, утягивая с собой не только кованые ещё в середине прошлого века перила, но и устеленный плиткой пол, и даже лепнину, уютно притаившуюся внизу, под многострадальной решёткой. Выбежавшая на шум Алина, уже переодевшаяся ко сну и накрутившая волосы, как примерная модница, в огромные бигуди, увидела вместо балкона дыру, а под ней, на земле, заваленного камнями и прутьями арматуры мужа. Через пару секунд прибежали и остальные жильцы. — А вот и я, — только и смог вымолвить Руневский, надеясь лишь, что рана от падения, что он чувствовал на лбу, не заросла уж совсем явно у всех на глазах. Втащив мужа в комнату, Алина, не найдясь, как реагировать, сначала больно стукнула его кулачком в грудь, а затем порывисто обняла. — Я по тебе страшно соскучилась, — прошептала она, стискивая в руках белую от осыпавшегося цемента форму Руневского, — но ты чудовищный дурак. — Каюсь, — прошептал Руневский, зарываясь носом в рассыпавшиеся из бигуди волосы Алины, — я честное слово не хотел крушить этот балкон. Зато как эффектно получилось! — Да, теперь у нас под дверью очень эффектная дыра с видом на двор! Руневский лишь усмехнулся — мол, подумаешь, как можно беспокоиться о такой мелочи, придут из мосуправы и всё восстановят. Как оказалось, смеялся он напрасно: мосуправа, осмотрев обвалившийся балкон, пришла к выводу «в духе времени» — дом признать аварийным, снести, а жильцов расселить в новые живые районы. — Где же эти ваши «районы»? — с энтузиазмом поинтересовался подполковник Руневский, по старой памяти думая, что ему, возможно, даже предоставят выбор. — В Черемушках! А вот это уже было совсем не смешно. То, что на Юго-западе Москвы построили новый квартал с домами на замену коммуналкам, Руневский слышал и даже начинал постепенно осознавать, что москвичи в общей массе относились к этой новости с оптимизмом — как-никак, всем давали по квартире. По маленькой, плохонькой, у черта на рогах, но — своей. То, что это феноменальное переселение народов коснётся и его семьи, Руневский и подумать не мог. А потому, стоя на утопающем в грязи деревянном помосте за руку с Алиной, по глупости надевшей открытые туфли и теперь хлюпавшей на каждом шагу постепенно расклеивающимися подошвами, он все ещё не мог поверить, что происходящее ему не снится. Пришли, получили ключи, вошли в пустую бетонную коробку, и Руневский понял — не снится. — Мне тут не нравится, — проныла Алина, усевшись на подоконник в комнате, планировавшейся спальней. За спиной Алины, в окне, в сетке подъёмных кранов виднелись зелёные шапки Ленинских гор. Неуютным был этот вид — будто смотришь на мир с жёрдочки, как птица из клетки. Руневский с задумчивостью постучал по стене. — Мне тоже не нравится. — Что будем делать? Жить я здесь не собираюсь! Руневский зачем-то поскрёб штукатурку, а затем, к огромному алининому удивлению, подхватил ее на руки и недвусмысленно прижал к стене. — И не придётся, — хитро промурлыкал он жене в шею. Алина смутилась. — Ты что задумал? Саша! Руневский уже задрал ее нижнюю юбку. — Если не будет стены, не будет и квартиры. Пока они будут ее восстанавливать, мы уже другое жильё себе подыщем. — А раздевать-то меня зачем? — постаралась возмутиться Алина, но вместо этого застонала: Руневский мягко укусил ее за ключицу. — Почему бы не совместить приятное с полезным? Алина решила, что спорить с мужем, смотрящим на неё с таким шальным блеском в глазах, не стоит. Через пару часов чета Руневских, все так же держась за руки, гордо вышагивала по деревянным подмосткам прочь из района одиночных «хрущевок». Управляющему, недоуменно смотрящему на проломленную стену и покорёженный пол, они вручили ключи со словами: «Когда начнёте строить так, чтобы от крошечного удара дом пополам не складывался, тогда и заселяйте». Про то, что «крошечным ударом» на самом деле был скачок обоих вампиров на потолок от удовольствия, а потом такое же резкое падение на пол, чета Руневских уточнять не стала. — И что мы теперь будем делать? — спросила Алина, сидя в уже пустой, готовящейся к сносу квартире на Покровке (остальные жильцы давно разбрелись по одиночным квартирам), — на развалинах же жить вряд ли получится. Руневский поцеловал жену в лоб и вдруг очень отчетливо увидел перед собой их прошлую жизнь, Парижскую, где солнечная пухлощёкая Тэффи точно так же задавала этот вопрос: «Что делать?» — Ещё не поздно вернуться в Черёмушки и попросить заменить квартиру, — на всякий случай уточнил Руневский. Алина зло сверкнула на него глазами. — Уж лучше на развалинах, чем в этой глуши! Руневский рассмеялся. Алина напоминала ему теперь домового: взъерошенная и чумазая после пробежек по Черемушкам, скукожившаяся на чемоданах, поджав колени к груди. — Не злись, — вампир поцеловал жену в лоб, — что-нибудь да подыщется. А через пару дней, когда из дома на Покровке их уже попросили выехать проверявшие помещение милиционеры, Руневский, отправившийся в булочную в соседнем переулке, совершенно случайно увидел, казалось, дом своей мечты: заброшенную, заколоченную башенку в чердаке старинного особняка. Вампир вздрогнул — и у него в имении была такая башенка, и в ту пору, когда Алина ещё не была его женой, а лишь осваивалась в вампирском мире, он частенько залезал выкурить сигару-другую в свой крошечный, круглый «кабинет», окна в котором идеально подходили для того, чтобы сидеть на них, высунув ноги, и думать о бренности бытия. «Как дома!» — восхитился Руневский, едва не выронив из рук только что купленный батон хлеба. Алина, взглянув на башню с улицы (как пробраться внутрь, вампиры не придумали), с сомнением покачала головой. — Как же мы там поместимся? Да и там наверняка чердак, и крысы, и холод по ночам, и крыша с дырами… Но вдохновлённый Руневский ее не слушал. Он уже точно решил для себя, что башня эта, так позорно забитая досками, будет только его. Проявив чудеса дипломатии, вампир выяснил, что хозяина у башни не было — советская власть, отняв особняк у семьи московского предводителя дворянства, расселила на первых двух этажах рабочих, а про чердак благополучно забыла. Башенка, так приглянувшаяся Руневскому, стояла бесхозной больше тридцати лет. — Ничего, приведём ее в надлежащий вид, и заживем! — восторженно говорил вампир, добравшись, наконец, всеми правдами и неправдами до заветной двери с отмычкой в руках. Алина лишь тяжело вздыхала. Но вид уютного, хоть и запущенного, верхнего этажа, с остатками лепнины под потолком, с огромными окнами, с приступкой, ведшей в ту самую башню, вдруг вызвали в ней странные чувства — вроде ностальгии, но тоньше, теплее, как тоска по временам, которые видел, но в которых не успел пожить. — Сейчас все здесь сделаем красиво! — вдохновлённо заговорила она, и Руневский, расчувствовавшись, увлёк ее в глубокий поцелуй. Несколько месяцев они провели в самом непривычном для себя амплуа из всех — разнорабочими. Алина смеялась, что теперь они похожи на пионеров-героев с первомайских плакатов, а Руневский лишь смеялся, понимая, что видеть Алину в испачканной побелкой рубашке, стоящей на подоконнике башни и самозабвенно оттирающей ту от многолетней пыли, становилось его ежедневной потребностью. Сам он, как мог, занимался обустройством их нового жилища: на своих плечах притащил с развалин домика на Покровских воротах остатки мебели, заклеил обоями стены, даже горшки с цветами достал — выменял у продавщицы в булочной из соседнего дома. Башенка, отмытая и обставленная, постепенно начинала напоминать жилое помещение. И по вечерам, утомившись, сев на приставленный к стене матрас, вампиры, деля одну буханку хлеба на двоих, запивая ее бутылкой лимонада, обнявшись, смотрели на то, как в освобождённых от пыли окнах башенки начинали с каждым часом заката всё ярче блестеть рубины кремлевских звёзд. Очередное бегство и перемены наконец-то подходили к концу. Они снова вернулись домой.