Хозяин Тайги

Время летело быстро, и вот наступила следующая ночь гона. Григорий Иванович натопил баньку, и пусть на улице стояла сорокаградусная жара, они с Сашенькой помылись, начав совокупляться уже там. Григорий Иванович в последнее время от жаркой близости не краснел, не стыдился и срамом всё то, что с ним делал Сашенька не называл. Наоборот, учился. Постигал азы секса. Воплощал свои фантазии в действительности и диву давался, как, оказывается, Сашенька, тащится — слово это тоже от Клубнички услышал — от прикосновений и, например, минета. Сосать члены Григорий Иванович раньше не спешил. Бывало, полижет, и хватит — чего эту сардельку во рту перекатывать, лучше вставить в дырку, и так до самого утра. Но когда Сашенька сосал ему, Григорий Иванович пребывал в только ему ведомом астрале, и было так хорошо, что мявкать, как Васька, хотелось. Поэтому Хозяин Тайги решил, что надо бы научиться делать так же искусно, как Сашенька, и попробовать отсосать, чтобы у Клубнички в глазах клубнички летали. Впрочем, Григорий Иванович когда-то уже нечто подобное делал Сашеньке, но точно не мог сказать, понравилось ли сладенькому. Когда они с Сашенькой прелюдиями насладились, то есть начмокались, нализались и накусались, Григорий Иванович разложил Клубничку на второй лавке, забрался на неё тоже, оказавшись у Сашеньки в ногах. С трудом поместился. Сашеньке пришлось подтянуться и откинуться на стену спиной. Григорий Иванович был здоровым кобелём. Пристроившись у Сашеньке между ног, Григорий Иванович претворил в реальность всё то, о чём знал больше теоретически, не первый раз, но надеялся, что каждый новый будет лучше предыдущего. Лизал и сосал Григорий Иванович так, что Сашенька кончил обильно, с протяжным стоном, вбиваясь в горло Григория Ивановича, как камнедробилка в скалу. Потом Хозяин Тайги вылизал Сашенькины яйца до блеска и вернулся к перчику. Отдавая себя процессу, толкался одновременно пальцами в горячую дырочку Клубнички, проникал то глубже, то нежил дрожащий анус, не останавливался, даже когда Сашенька схватил его за волосы, чтобы проникнуть в его рот глубже, а затем снова кончить. Не остановился Григорий Иванович даже тогда, когда Сашенька начал просить и умолять войти в него. Успокоился, лишь двигая пальцами внутри так, как если бы там был его кабачок. А когда Клубничка повернулся к нему задом, встав на четвереньки и представляя взору влажную голенькую жопку, Григорий Иванович рыкнул, прижался головкой баклажана к дырке и толкнулся в горячее нутро. Сашенька запищал. Сашенька бился и пищал в его лапищах долго. Григорий Иванович трахал его то с оттягом, медленно и плавно, то увеличивая скорость — будто срываясь в бег, затем вновь медленно, но рывками, и вновь ускорялся, быстрее и быстрее, пока Сашенька, задыхаясь от наслаждения, не кончал, дрожа в руках Григория Ивановича осиновым листочком. Затем Григорий Иванович снимал Сашеньку со своего дрына, вылизывал жопку, проталкивая язык во влажную дырку, нюхал и млел от удовольствия. Чувствовал свой запах всё чётче и чётче. Вот так вот! Если метить, значит, на века! Ха-ха. В такие моменты Григорий Иванович чувствовал злорадство. И, конечно же, гордился собой. Потом снова насаживал на дубину. И вновь то с оттягом, то набегом, то рывками, то вскачь. В какой-то момент Григорий Иванович подумал о том, что трахает он Сашеньку всегда одинаково. «Но Сашеньке же нравится», — тут же отвечал самому себе. И стонет громко, и кричит громко, и просит громко, и мявкает даже, тоже громко. Если бы не нравилось, то сказал бы. Но самому Григорию Ивановичу надоело. Может, позу поменять? И Хозяин Тайги, перед тем как Клубничка снова кончил, подхватил его поперёк груди, усадил себе на колени, выбив из Сашеньки последний вдох, впился поцелуем, оставляя засос на шее, и довёл всё до конца, помогая Сашеньке спереди, наяривая его член своей шершавой и огромной ладонью. Сашенька закричал, кончая, забился раненной птицей в руках. Григорий Иванович следом за ним спустил густую струю семени прямо в жопку, а после испугался. А ну как Сашеньке совсем хреново стало? Быстро уложил его на лавку, набрал в ковш воды, плеснул на Клубничку. Тот, тяжело дыша, лишь прикрыл глаза, продолжая изображать Бориса в жаркий полдень. Забеспокоившись, Григорий Иванович подхватил Сашеньку на руки и вышел с ним из баньки. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, сумерки сгустились, и на усадьбу упало покрывало ночи. Григорий Иванович вгляделся в яркую и полную луну, зарычал. Вот-вот будет двенадцать. — Григорий Иванович, ты бог ебли, — прошептал Клубничка, и Хозяин Тайги посмотрел на него. — Лучший. Мой Григорий Иванович. Никому тебя не отдам. И не позволю уйти от меня. Останусь с тобой навсегда, до самой смерти. Буду следовать за тобой хоть в Ад, хоть в Рай. И ты никогда не сможешь от меня избавиться. Я везде тебя найду. Даже не думай оставлять меня одного. Понял? — Понял, Сашенька, — буркнул Григорий Иванович, забывшись. Затем осознал, что назвал его уменьшительно-ласкательно, покраснел, как помидор на грядке. А Сашенька глазел на него со смешанными чувствами, удивлялся вроде, а вроде радовался. Ощущалось ещё много чего, но Григорий Иванович в этом не хотел разбираться, потому что сам был счастлив. Он-то думал, что Сашенька уйдёт. Места себе не находил. Решил, что будет так, как захочет его Клубничка. Был уверен в том, что бросят его. Но Сашенька решил остаться и сказал, что останется навсегда. Какое же счастье! Клубничка сделал захват рукой, прижался к губам Григория Ивановича, потом спустился с его рук и, продолжая целовать, огладил встопорщившееся вновь бревно. Дальнейшее потонуло в красном мареве, кажется, в этот момент часы пробили полночь. Огонь гона поглотил с такой силой, что думать и говорить не было смысла и желания. Пламя жажды совокупиться оказалось настолько сильным, что уже не ясно было, кто сверху, кто снизу, какое место, что за покрытие и наблюдает ли за ними Васька или мимо пролетевший филин. И что могли бы своими действиями разбудить цыплят, утят и гусят, и что Боря в этот момент мог бы проломить стену и залезть на беременную Маню, а зайцы от греха подальше свалить в лес…

***

Очнулись под утро, под кустом смородины, в борозде. Санька уже привычно развалился на Григории Ивановиче, весь потный, грязный и затраханный. Вот это ночь! Кажется, даже первая такой не была! Саня совершенно не помнил, что они творили, но осталось ощущение, что произошедшее не идёт ни в какое сравнение с предыдущими ночами. И пусть они с Григорием Ивановичем зажигали постоянно, но то, что случилось сегодня… Никакими словами не описать. Таким же усталым и довольным был и Хозяин Тайги. Саня чувствовал исходящее от него удовольствие — он напоминал валявшегося под сиренью после тарелки сметаны и супа Ваську. Тварь всегда была довольна после еды и зачастую жмурилась или же бока нализывала. В общем, Григорий Иванович был доволен. Подняв руку, Хозяин Тайги сорвал гроздь смородины и прямо с веточкой отправил в рот. Сорвал вторую, хотел проглотить и её, но Саня приподнялся и открыл рот. Григорий Иванович, уникальная личность и трепетно Санькой любимый оборотень, очистил ягодки от лишнего мусора, накормил Сашу, аккуратно вкладывая в его горячий рот по одной ягодке. Это простое действие привело Бойко в восторг. Как же хотелось Григория Ивановича зацеловать! Но сил не было. — Тц! — Санёк дёрнулся, раздражённо потёр ногу о ногу. Чёртовы букашки. Бегали по нему, как по земле, будто тропки новые исследовали. Даже в жопу лезли. И чего им там надо?! Дожрав оставшуюся ягодку и снова уложив голову на плечо Григория Ивановича, Саня почесал бедро, придавил пальцем какую-то мошку, потом прихлопнул на щеке комара. — Григорий Иванович, — сдавленно пробормотал Бойко, — давай следующий гон у озера проведём. Хочу в воде с тобой это сделать. Давай? — Ага. Давай. — И жрачки возьмём с собой, чтобы утром пожрать. Тц! — Саня снова дёрнулся. Какая-то тварь по яйцам решила пробежаться. Ради чего Саня их растил? Ради того, чтобы безызвестные сволочи своими грязными лапками на них наступали?! — Давай? — Ага. Давай. — И давай я с тобой поеду на суд. Давай? Григорий Иванович промолчал. Саня понял: уловка не удалась. Приподнял голову, подтянулся чуть выше, удобнее устраиваясь у Григория Ивановича на груди. Заглянул ему в глаза. Сделал серьёзную мину, правда тут же покривился и сунул ладонь назад, чтобы согнать наглецов со своей пятой точки. Достали! — Я буду хорошо себя вести. Спрячусь в багажнике, если надо. Ну или… сделаю вид, что мимо проходил. — Нет, — твёрдо сказал Григорий Иванович, после недолгих размышлений. Санька вздохнул, потом укусил Григория Ивановича за подбородок и, разогнувшись, встал на колени. — Пошли отсюда, — хлопнув себя по плечу, тут же словил комара, затем хлопнул себя по руке, стряхнул кого-то с ноги. — А то меня букахи всякие сожрут. Помывшись в баньке, Саня и Григорий Иванович завалились на кровать, однако, уже засыпая, Саша услышал, как Хозяин Тайги встал. Ну да, хозяйство ждать не будет. Провалившись в сон, Бойко больше ничего не слышал и проснулся только после обеда. Полежал немного, глядя в потолок, подумал. Ничего путёвого в пустой башке не сформировалось. И даже ревность от того, что там, на суде, на Григория Ивановича будут глазеть, стоять рядом с ним, жать ему руку и, может, ещё задумают похитить, не могла подтолкнуть Саню на преступление. Ведь если хозяин сказал нет, то стоит исполнять его желания и требования. А Саньке Бойко давно надо бы уже повзрослеть! И всё же Саша ещё раз попытался уговорить Григория Ивановича взять его с собой, но хозяин был неумолим, зато оставшиеся до первого августа ночи Бойко трахал Григория Ивановича как остервенелый и заливал его задницу своим семенем обильно, алчно помечая и веруя, что никто даже не подумает к нему тянуть свои грабли. Когда приехал Авдей, то посмотрел на Саню так, будто Бойко украл у него двести рублей. Бойко состроил морду кирпичом. Григорий Иванович же, приодевшись — твою мать! — помывшись и даже надушившись очень старым одеколоном, кажется, «Гвоздикой», дал Саше несколько поручений и направился к калитке. Саня не стал его провожать, сел на крыльцо, подпёр морду кулаком и оставался так долго, глядя на закрытую калитку. Васька рядом сидел и смотрел туда же. Молча поддерживал. Пусть и враги, но в тоске все едины. Ведь Григорий Иванович и его хозяин. И кормил его. Саня тоже кормил, но сегодня собирался не кормить. Никого не будет кормить! И ничего полоть не будет! И траву косить тоже не будет! И ягоду собирать не будет! И кабачковую икру делать и в банки закрывать не собирается! И сарай свой пусть чистят куры, утки, гуси и свиньи сами! И варить на ужин нечего!.. Нет, ужин надо сварить! Григория Ивановича накормить, когда вернётся, надо бы. А что сварить? Может, картохи молодой отварить и кабачков пожарить? Огуречный салат сделать. Но это ж ближе к вечеру, а сейчас что? Ничего! Объявляется день лени! И Саша завалился назад, но пролежал так недолго. Вася, некоторое время смотревший на него голодными большими глазами, жалобно замявкал. Попытка не обращать на животину внимания с треском провалилась, Саня всё же поднялся, оттягал кота за уши, не больно укусил за макушку, навалил ему в миску четыре вареника с творогом, потом взял ведро и отправился собирать кабачки. Не мог он ничего не делать, особенно когда Григорий Иванович оставил наказ.

***

Суд прошёл быстро и без эксцессов. Малинова задала Августу лишь один вопрос: как так получилось, что Александр Бойко оказался тяжело ранен. Хофер ответил, выложив всю правду. Потом спросила, есть ли у Душина претензии к Григорию Ивановичу, и когда Алексей ответил, что нет, перешла к расспросам Григория Ивановича. Процесс занял тридцать три минуты, после чего Марья Ивановна огласила приговор, в котором говорилось, что Григорий Иванович Петров совершил преступление, но за заслуги перед отечеством и так как имеет ряд регалий, а также весомое значение в обществе, приговаривается к десяти годам условно, с правом на выезд из страны и смены места жительства. Также Григорий Иванович должен будет обучить Александра Владимировича Бойко всем премудростям оборотничьей жизни, в момент опасности защищать его, и если по истечении срока обучения Александр Владимирович решит оборвать цепь — оборвать её без раздумий. Также отмечаться каждый месяц в следственном отделе особняка, то есть каждого первого числа месяца до двенадцати ночи. Душин попросил перенести отметку в Лесовичок, но Марья Ивановна отказала. Григорий Иванович кивнул, соглашаясь с приговором. Перечить он никому не собирался, ибо чувствовал за собой вину и понимал, что отделался легко. После суда Григорий Иванович долго болтал на улице с Августом Хофером, которого был рад видеть, потом с Бориславом, который уговаривал Григория Ивановича отдать Сашеньку в ученики ему. Говорить-то говорил, но глаза при этом такие лукавые были, что Григорий Иванович чуть не удавил змия. Долго говорил с Алексеем, извинялся, обещал, что поставит Сашеньку на лапы так, что никто не сможет угнаться или же перегрызть горло. Душин ему верил, успокаивал его, хлопал по плечу, кивал в ответ, махал рукой. — Ты, я говорю, этого охламона, ежели что, веником или розгиной, — уже прощаясь, повторил Алексей. — Чтоб сукин сын знал своё место. А то ж он как был шалопаем, так шалопаем и остался. Ты, если будет доставлять неудобства, звони мне, Григорий Иванович. Я управу на него найду. По дороге домой заехали в большой магазин. Григорий Иванович, чувствуя себя здесь неуютно, быстро отоварился. Не без помощи Авдеюшки, конечно, но прикупил и макароны, и риса, и гречки, и конфет много, и пряников с печеньем. Ваське какую-то кошачью консерву взял. Будет жрать, не будет... Хрен знает. После борщей да вареников с творогом любой бы консерву оставил без внимания. Себе с Сашенькой банок десять взял, только не кошачью. Три больших рыбины взял: горбушу одну, киту одну, симу одну. Селёдки солёной десять штук. Красной копчёной три балыка. Мимо пельменей прошли, сами налепят — долго, что ли! Хлеба пять булок взял, шесть батонов. Если что, сухарей насушит. Фрукты Григория Ивановича не заинтересовали, только апельсины если. Но какие-то они были вялые и неинтересные. Не понравились ему. Однако взял персики и ананасы в банках. Колбасы разного вида. Ну, колбаса скоро своя будет — вот Борю чиканёт, и такая колбаса будет, что аж слюнями захлебнуться! Взял килограмма три сарделек, Васька их любит. Вот любит ли Сашенька, пока не ясно. Сыра тоже взял. Разного. На кассе стояли долго. Женщина перед ними отоваривалась, у неё тоже тележка с горкой была. — Я чего хотел спросить, — заговорил Авдейка, когда они уже подъезжали к Калоше. — Ты что, с Бойко шуры-муры крутишь? Григорий Иванович промолчал, посмотрел на сидящего впереди Елисея. Тот спокойно вёл автомобиль, тихо играло радио. — Я, конечно, всё понимаю, но смотри, чтобы это не оказалось ошибкой, — мягко заметил Авдеюшка. — Не окажется. — Тут Григорий Иванович вынужден был открыть рот. Как же так, обижать его Сашеньку, пусть и косвенно! — Са…ша сказал, что останется со мной. — Серьёзно? — Серьёзно. — Да он же блядун, дядь Гриш! Человеческий блядь. Его член где только не был, и задница под кем только не была. Думаешь, такой на серьёзные отношения способен? — Поживём — увидим, — буркнул Григорий Иванович. — А я думаю, способен, — ответил за Хозяина Тайги Леська. Посмотрел на них в зеркало заднего вида. — В этом году вообще не пойми что творится. На каждом повороте любовь-морковь. То Алик с Дареном, то Август с Яхой. Теперь Григорий Иванович и Саня. Чё творится, чё творится... — И хмыкнул, продолжая удивляться. От Елисея веяло спокойствием и теплом. Но уж больно скользкий был. Вот прям как Борислав. — Дарен Антонович и Август — серьёзные парни, — чуть подавшись вперёд, заговорил Авдеюшка, обращаясь к Елисею. — Да и Яха не какая-нибудь блядь. Конечно, я от Алика не ожидал такого, но погляди, и правда замутили всё серьёзно, — пробормотал Авдейка, откидываясь назад. — Август тоже удивил. Мало того что баб ебал, так ещё ж упырь. А тут бах, и с Яхой вместе. Однако, дядь Гриш, Саня — это другой вопрос. — Хватит, Авдеюшка. — Не называй меня так, — раздражённо сказал племянник. — Авдеюшка, — донеслось с переднего места, и Авдейка нагнулся вперёд, протягивая руку. Ещё немного, и он бы придушил Елисея, который начал тихо посмеиваться. — Ладно, хрен с ним! — Авдейка снова откинулся на спинку, поправил футболку. — В конце концов, это не моя жизнь, а твоя. Григорий Иванович кивнул, соглашаясь с ним. Высадив его в Калоше, Авдей и Елисей уехали, а Григорий Иванович, подхватив пакеты, направился домой. Шёл быстро, чуть не спотыкался. Торопился. Уходил когда — Сашенька обиженный был. Даже с Васькой территорию разделил. Кстати, Васька рядом сидел, паршивец, невинной овцой притворялся. Надо бы усы надёргать. Или уши. Так вот, торопился Григорий Иванович. Чтобы прощение вымолить, чтобы рассказать, что всё обошлось, и чтобы зацеловать своего Клубничку и к груди прижать. И чтобы остаться навсегда рядом. И почувствовать радость от того, что дома тебя кто-то ждёт. Кто-то близкий и дорогой. Трепетно любимый и родной. Единственный. Сашенька…