Вечная ночь – белая ночь.

Сегодняшний вечер выдался особенно ветреным. Как мондштадтцу, Кэйе это, быть может, даже было по душе, если бы не лезущие в лицо спутанные пряди волос да пыль в глазах. Вечер, прохладный и сулящий беспокойную ночь, не располагал к прогулкам. И всё же Кэйа остановился, когда за его спиной расплескивался фонтан, и поднял глаза к небу. Пустой небосвод, без звездочки и облачка, глядел на Кэйю в ответ. Глядел своей размазанной серой краской, дышал порывами ураганного ветра и не понимал, для чего этот глупый кавалерист пялится на него. Кэйа пытается закутаться в меховую накидку, охарактеризованную Дилюком как «вульгарная», а Лизой — как «экзотично». Остальные знакомые никак не характеризовали и не комментировали его внешний вид, но Кэйа мог предположить, что думали они либо как Дилюк, либо как Лиза. Сути это, в общем-то, не меняло, и вульгарно-экзотичная накидка согреть его никак не могла. Серое небо перестало интересовать Кэйю сильнее собственного продрогшего тела. Ему следовало бы позаботиться о своей одежде с утра, если бы он, конечно, ночевал дома. Капитан кавалерии, несмотря на свой, казалось бы, высокий статус, занимал верхнюю квартиру в доме напротив кузницы. Шум не волновал его особенно сильно — честно говоря, Кэйа гораздо чаще засыпал в штабе. Подобный образ жизни не воодушевлял ни его самого, ни ближайших ему знакомых, но таковой расклад, увы, вошел в обиход, стал неотъемлемым компонентом капитанского бытия и, если быть очень уж откровенным, не так уж и путался под ногами. С Кэйи было взято лишь одно обещание — наведываться в квартиру дважды в неделю. Для облегчения миссии установлены конкретные дни — вторник и среда, иногда (но реже, чем хотелось бы) в условия входили праздничные дни. По пятницам Кэйа с большой вероятностью проводил ночь в таверне, выходные тратил на свои (как выражается, опять-таки, мастер Дилюк) «подозрительные делишки», а остальные три будних дня исправно нес участь капитана кавалерии без кавалерии. Начальник, которому некем командовать, но над которым несут командование вышестоящие чины. Смехотворно, думал Кэйа, и явно не стоит того времени, которое он проводил в Ордене. Во вторник и среду ему, впрочем, везло покидать рабочее место вместе с Лизой — эта дама ни за что не позволила бы себе задержаться хоть на минуту, и штаб покидала, заслышав первый удар соборных курантов. Лиза очаровательно смеялась, гладила Кэйю по плечу в знак прощания и передавала привет Альбедо. Кэйа показывал ровные зубы среди приветливой улыбки, вежливо склонял голову и поднимал взгляд к своему верхнему этажу. Во вторник и среду с гор в город спускался Альбедо. У него, как у главы исследовательского отдела, не было никакой необходимости преодолевать трудный путь так часто. Отчеты с действующим магистром обговаривались ежемесячно, к подготовке припасов он относился педантично и скрупулезно, а шум кузницы и города в целом его вообще раздражал. Но он тоже дал обещание, и тоже обговорил условия, а за годы исследований на территории Хребта Альбедо так привык к его условиям и ловушкам, что спуски и подъемы не доставляли ему особых проблем. С другой стороны, у Альбедо, как у жадного до изучения всего человеческого, была необъятная и необъяснимая необходимость дважды в неделю спускаться в город и делить постель верхней квартиры напротив кузни, говорить о работе, последних слухах и самочувствии, заваривать чай, чувствуя где-то на последней паре ребер чужие прохладные ладони и с любопытством учёного и страстью исследователя стаскивать с Кэйи эту его идиотскую глазную повязку. Серое небо посмеялось над Кэйей порывом ветра и им же погнало его прочь от фонтана. Кэйа, терпя насмешку не в первый и, увы, не в последний раз в жизни, поддается порыву (то ли ветряному, то ли своему собственному) и ему нужно не больше трех минут, чтобы взобраться по лестнице и попасть в квартиру. Здесь, как минимум, серое небо не сможет достать его. — Я ждал тебя раньше, — прерываемый вздохами Кэйи (лестницы даются ему непросто с течением лет), голос Альбедо звучит на грани разочарования. — Ты же знаешь, лошади требуют много времени, — Кэйа обнажает зубы — очень уж нравятся ему открытые издевающиеся улыбки — и делает два шага вперед. У деревянного стола на кухне три стула из той же светлой древесины. Альбедо всегда занимает тот, что позволяет видеть изображение в окне. И совершенно неважно, что увидеть он может не меньше, чем белую каменную стену и не больше, чем случайно пролетающих мимо птиц. Кэйа глядит на Альбедо. Альбедо белый, как мел, и кажется хрупким, пока сидит вот так, выпрямив спину, практически изогнувшись, будто всё еще не чувствует себя в безопасности. Хрупкий и прямой он тоже как мел. Кэйа понимает, почему Альбедо — меловой принц. Кэйа также знает, как красиво и опасно это звучит на немецком. Заманчиво и, не в рифму будет сказано, обманчиво. Кэйа не любит смотреть в окно, потому что ни черта интересного там не увидит, но он покорно садится по левую руку Альбедо. Сидеть напротив сейчас — неправильно. — Я скучал, — Кэйе нравится подпирать кулаком щеку. Кожа на перчатке поскрипывает под его собственной кожей. У Альбедо уголки губ плавно приподнимаются. Это редкость — видеть такую его улыбку. Музейный экспонат. Наверное, ценнее, чем всё достояние Церкви. Хотя, из достояний там одна иллюзия на лиру и одна — на веру. — Я тоже. Улыбка Альбедо расползается ухмылкой. Кэйа даже выравнивает голову, чтобы запечатлеть эту картину у себя в памяти. Альбедо кажется ему безупречным, очаровательным. Странным? Кэйа — человек, привыкший подозревать. Окружение, себя самого, мир в котором он живет. Жизнь самоё. Никто пока не дал Кэйе гарантии, что бытие его — не очередная иллюзия. Не хитрый план создателя, не высшая миссия — так, развлечение. Настольная игра чужой судьбой, чтобы скрасить вечер в компании. Мысли эти быстрые настолько, что уцепиться ни за одну не выходит. Кэйа свою глупую затею бросает и продолжает смотреть на Альбедо. И все-таки мел — настоящий самородок. Истинно чистый и дорого стоит. Но того определенно стоит. Альбедо сегодня в особенности задумчив. Смотрит прямо перед собой — на каменную стену сквозь мутное от копоти кузни стекло — и говорит мало. В целом, Кэйа мог бы даже не обратить на это внимания — их встречи по подобному сценарию проходили еженедельно. Но сегодня было это дурацкое «в особенности», которое всё ломало к чертям. Альбедо как-то особенно касается груди Кэйи, пока пуговицы рубашки млеют и расползаются под его пальцами, и как-то особенно пылко целует. Ощущения эти, на губах и коже, не вяжутся с теми мыслями-стрелами, которые подозревают, которые видят корень этой странной особенности. Для таких, как Кэйа, увы, ощущения всегда выстреливают мысли прочь. Чего бы им это ни стоило в конечном итоге. Альбедо задумчив и молчалив даже когда ему следовало быть громче. Кэйа шутит что-то про тяжелую математическую задачу, которая отражается на его физиономии, но договорить шутку до смешного момента не получается. Кэйа, в отличие от Альбедо, достаточно громкий. Особенно когда член Альбедо так хорошо ощущается внутри него. Кэйа неизменно каждую их встречу считает, что «так» не было еще никогда. Альбедо, в угоду своего внимательного партнера, умудряется не повторяться. Дилюк считает Кэйю легкомысленным. Примеру Дилюка следуют многие, и образ капитана кавалерии равен образу человека, мысли которого не имеют прочного фундамента. Говоря проще, малейший бриз с близлежащих вод способен сдуть всякие переживания из его головы. Кэйе правда хотелось бы, чтобы Дилюк оказался прав. Но мысли его отнюдь не хотят покидать голову, и порою навязчивы похуже случайных любовников, не желающих уходить под утро прочь. Кэйе некомфортно. Сначала он думает, что сам обеспечивает себе дискомфорт — эта его глупая подозрительность, идиотское неверие всему миру и треклятое прошлое, от которого не избавиться, видимо, никогда. Но на губах Альбедо такая странная улыбка, когда он говорит про лавину, сошедшую с Хребта днем раннее до сегодняшнего. Альбедо сидит на краю кровати. Альбедо не смущается своей наготы и накручивает прядь волос, и без того вьющуюся, на указательный палец. Альбедо перестал быть таким молчаливым, как в самом начале, когда стена в окне привлекала его больше Кэйи, но всё, что произносил алхимик, для Кэйи было неуловимым. Кэйа смотрит в потолок, волосы Альбедо вьются где-то на периферии его зрения. Альбедо рассказывает про снеговиков и конкурс, который выдумала Гильдия. Голос его сквозит скукой, и Кэйа не понимает, зачем Альбедо говорит всю эту ерунду. Мысль о том, что у них не осталось тем для разговора более интересных, чем городские новости, скучные для обоих, практически вогнала в тоску. Кэйа меняет положение, чтобы приподняться, и старая кровать скрипит какой-то предсмертной пружинной агонией. Спина Альбедо — сгорбленный холст. Без единой кляксы и штриха. Кэйа ужасно боится испортить это полотно, касается осторожно губами в центре левой лопатки. Выдыхает горячий воздух, чувствуя на чужой коже капельки пара, и ведет губы выше, к плечу. Сам по себе этот холст — уже произведение искусства. Кэйа смыкает губы только в изгибе шеи, опускает голову, чтобы не видеть лица, и смотрит в сторону пола, на худые стопы. Альбедо закрывает рот еще в самом начале ритуала, покорно ждет его исполнения. Альбедо ровно дышит и не шевелится. Только чуть изгибается в самом конце, чтобы рассмотреть лицо Кэйи, но получается только защекотать волосами его висок. По вторникам и средам в квартире напротив кузницы стоял запах хвои, мороза и созданной в понедельник жизни. Для Кэйи этот запах стал сравни кострам, еде, которую готовила Аделинда и всему тому домашнему, что Кэйа хотел бы присвоить себе, но что ему никогда не могло принадлежать. Сегодняшний вторник не пах ничем. Уткнувшийся в шею, Кэйа не чувствовал ничего, кроме остаточного тепла живого тела. Живого, но догорающего, как угли в костре, возле которого тебе никогда не будут рады. Кэйа отстраняет голову, касается пальцами бедра и тянет на себя. Несильно, чтобы указать направление — просьба сесть напротив. Альбедо послушный и отчего-то притихший. Сидя напротив, он горбится еще сильнее и смотрит ровно в черноту глазной повязки. Кэйа не снимает её, пока его об этом не просят. Волосы на кончиках пальцев ощущаются все такими же мягкими, когда кавалерист тянет к ним руку. Зачем-то же Альбедо наматывал их на палец? Волосы падают на плечи, они достаточно отросли с момента их первой встречи. Ведя по ним, Кэйа касается пальцами шеи. Она еще хранит тепло его губ и дыхания, капельки пара сделали его влажной, и Кэйа испытывает особенный трепет, поэтому не понимает до конца, касается ли в действительности или это — проделки термодинамики. Но кончики пальцев его, как и шея, становятся чуть влажными. Альбедо как-то рассказывал, что золотящийся ромб на его кадыке означает жизнь. Жизнь в её магическом несовершенстве и алхимическом мистицизме, человечность и нечто, её превосходящее. Золотая звезда на шее для Кэйи — путеводная. Когда ведешь по ней пальцами, спотыкаешься о кадык и вспоминаешь слова о несовершенстве, сказанные так тихо-тихо и с легкой улыбкой. Влажные пальцы ищут дорогу, скользя по звезде, но она расползается в млечный путь. Кэйа отнимает руку и глупо смотрит на золото, обводящее линии отпечатков пальцев. Кэйе нужно усилие, чтобы оторвать взгляд, но на Альбедо он смотрит всё так же глупо. Альбедо склоняет набок голову, и лицо его невозмутимо. На мгновение кажется, что электрическим током на его губах простреливает ухмылка. Кэйа до последнего надеется, что это глупый обман зрения. Звезда сохраняет еще три стороны ровными, но четвертая мазком ползет к ключице. Кэйа кусает себя за щеку — он испоганил идеально белый холст собственными руками. Но сколько раз до этого ромб попадал под десятки его поцелуев и сотни пальцев? Сколько раз Альбедо задумчиво касался, погруженный в работу, своего кадыка. Как часто Кли тянула ручки к шее со своими по-детски нескончаемыми вопросами? Но только в сегодняшний вторник несовершенный мазок испортил совершенный символ несовершенства. — Это не ты. Оседая в голове, эта мысль кажется тяжелой. Ощущая вкус слов во рту, Кэйа понимает, что она была с ним уже давно. Наверное, с тех самых пор, как серое небо смеялось над ним на площади. С того момента, как Альбедо не пришел к фонтану — месту, где они встречались еженедельно, чтобы только после этого направиться к кузнице. Кэйа отогнал тогда эту мысль и это серое небо, и пошел дальше. Но Кэйа тяжело дышал, входя в квартиру, потому что так быстро по лестницам он бегал лишь от пожаров мастера Дилюка. Он, честно говоря, долго учился направлять свою энергию. Кэйа несся по лестницам сейчас и боялся, что внутри его будет ждать что-то ужасное. Он уже и позабыл, как выглядит его квартира безлюдной. А Альбедо сидел там, напряжение от него шло почти электрическое, но Кэйа все гнал и гнал эту мысль. Как же хотелось ему быть легкомысленным. — Мой милый, милый капитан, — но у Альбедо голос точь-в-точь такой, какой должен быть. Разве что он слегка тянет слова, пока его сухие чуть теплые пальцы беспардонно подцепляют глазную повязку. Кэйа ресницами чувствует его ногти, а затем глазу становится непривычно холодно — Альбедо снимает повязку, и она остается висеть, запутавшись где-то в синих волосах. Альбедо цепляется за остаточную память и пытается восстановить репутацию. — Что ты такое? За годы жизни Кэйа научился быстро возвращаться к хладнокровному тону. С Крио глазами Селестия, видимо, любит пошутить. Крио Глаза не даются тем, у кого в сердце лед и нетающие снежинки. Крио Глаза тушат пламень в сердцах удостоенных чести. У Кэйи горло пережимает чем-то тяжелым — наверняка пласт снега прямо с Хребта, засунутый в глотку чьей-то заботливой рукой. Кэйа знает, что перед животными нельзя показывать страх, и сохраняет спокойствие. — Альбедо — алхимическая стадия Великого Делания, следующая после нигредо. Альбедо — то, что от него осталось, — выдерживает снисходительную паузу. Дает любовнику — собеседнику — время осознать сказанное. Кэйа терпеть не может снисходительный тон, который не раз выводил его из себя. Кэйа не бедный ребенок, не идиот и не одинокий пьяница. Кэйа самодостаточен и давно разбит. Но капитан по-прежнему хладнокровен, и мысли, ледяным танцем блуждающие в голове, успокаиваются. Ритуал осознания наконец завершен. Перед ним сущность — чужая, сошедшая и принесшая за собой проклятие Хребта, которое её и породило. Кэйа чувствует, как воздух сгущается сталью, и он готов выхватить бездумно меч. Кэйа понятия не имеет, что с этим делать, от того и медлит. Пытаясь просчитать все ходы и вероятности сразу, неумолимо ошибаешься. — Нет. — «Нет» что? — Лжеальбедо клонит к плечу голову. Кэйа смотрит на его волосы. Теперь от них — лишь крошащийся мел и отвращение. — Альбедо — это очищение. Ты — грязь под копытами. — Но ты ведь даже не знаешь, кто я? — Необязательно знать в лицо тех, кого собираешься убить. У самозванца насмешливый тон, но лицо непроницаемо. Он, наверное, не испытывает вообще ничего — по крайней мере, так думает Кэйа. И взгляд у подонка мертвый-мертвый…и победный. Кэйа видит перед глазами картину: Альбедо, настоящий, его Альбедо, сейчас где-то возле своего лагеря. Жжет костер и перебирает сделанные за неделю записи. Из особенно глупых идей жизнь высасывают языки пламени. Кэйа редко молится, но сейчас просит у Архонтов, чтобы языки пламени и проклятья не сожрали самого Альбедо. То, что он сейчас забылся где-то в своем лагере, поглощенный исследованием — лучший исход. Однако Кэйа не умеет контролировать свои мысли так хорошо, как контролирует внешнюю непроницаемость, и набат о смерти стучит-стучит, вертится кругом и всё норовит осесть с гулким эхом. Самозванец подает голос. Он говорит медленно, растягивает слова и даже во время речи его лицо не становится живее. Кэйа смотрит и пытается найти чревовещателя возле него — иначе не объяснить восковое его выражение. Мел ощущается совсем по-другому; мел рассыпается в пальцах, плавно следует и выпадает в осадок. Кэйе стыдно признавать, что он соглашается со словами сущности, которую даже не может охарактеризовать. Сущность, впрочем, описывает их возможное будущее: Кэйа вонзает ему в сердце меч (и Альберих чувствует фантомное сопротивление его плоти), и в постели капитана кавалерии — его мёртвый любовник. Кэйа обязательно бы придумал альтернативный путь. Но почему-то сейчас его голова пуста. У Кэйи, должно быть, очень глупый взгляд и жалкий изгиб бровей, но он ничего не может с собой поделать. Он хладнокровен, но не силен. Альбедо по вторникам и средам не излечивал его — только склеивал уже разбитую вазу неаккуратными клейкими дорожками. Сегодня его некому было клеить. «Мертвый любовник» правда звучит ужасно. «Мертвый любовник Альбериха» — звучит как осколки. Шаткой карьеры, держащейся на добром слове; еще более шаткой репутации, которой в действительности не существовало вовсе. Может, только пока оплачиваешь чужой счет в таверне. У Альбедо была и карьера, и репутация. Оперируя двумя этими фактами, Лжеальбедо завладел третьим — влиянием. Пользоваться чужим всегда легко. — Я побродил по городу в полдень, — сущность опускает тон голоса в какой-то глухой колодец, — Не думаю, что хоть кто-то столь же проницателен, как капитан Кэйа. В его глазах — злая ирония, когда он снимает с волос глазную повязку и кладет на смуглые колени. Смеется над ним мертвым лицом. Проницательный безглазый капитан. Кэйа морально к насмешкам готов всегда. К безысходности, в целом, тоже. Ночь не сломила серое небо, и оно всё так же глядело на Кэйю.