Devil or... God?

«Прошло полгода с тех пор, как я вернулся домой. Сегодня девятнадцатое сентября — ровно год с того ужасного дня, как Энтони Старк похитил меня. День, который я никогда не забуду, навсегда вырисовался в моем сердце несмываемым маркером. Я не брал в руки с тех пор ничего, что привез с собой из Калифорнии, это впервые. Далось мне это с трудом, даже со слезами, но моя психолог сказала, что нужно перебороть свои страхи, ведь тете Мэй пришлось даже купить мне новый кошелек, рюкзак и телефон просто потому, что мне казалось вполне реальным открыть рюкзак и увидеть там лицо Тони: разочарованное, злое и до ужаса печальное. Рюкзак — не единственное, что принес мне в ущерб Старк. Я больше не могу смотреть фильмы с кем-либо, особенно с супергероями, а объяснить почему оказывается слишком сложным, но никто на меня не давит. Даже сейчас, спустя столько времени я все еще не вернулся в нормальное русло, все время что-то тянет назад, отяжествляет, обременяет и кидает на несколько шагов назад. Мне удалось сдать все предметы за прошлое полугодие экстерном и догнать одноклассников, которые смотрят на меня теперь по-другому. Конечно, я пытался до последнего скрывать в школе то, что со мной произошло, но все тайное становится явным. Особенно когда ты «подросток, которому удалось сбежать от тирана Старка и верной гибели» или как там было в таких громких и бесполезных заголовках. Вообще, журналисты в первый месяц не давали мне проходу, как, собственно, и полиция, от которой я до последнего пытался скрывать всю правду, ссылаясь на травмы и неприязнь к людям, которые делали со мной ужасные вещи. На деле же я просто давал Тони, Наташе и остальным бесценное время, чтобы они успели оттуда убраться, как можно тщательней заметая следы. «Это неправильно, ужасно и аморально — скрывать преступников, которые тебя похитили и продолжат грабить ни в чем неповинных людей, ты должен рассказать, дать наводку, хотя бы приблизительно показать на карте, где находится их дом», — безудержно вторило внутреннее чутье… как и Мэй, только ласковей, другими словами. Если мой внутренний голос безудержно кричал о том, что следует раскрыть все карты полиции и рассказать, ничего не утаивая, то Мэй не давила, за что я ей бесконечно благодарен. Кажется, что за эти полгода она постарела на несколько лет и в плену был как раз не я, а она. Помню первый раз, когда мы вернулись домой и все казалось таким чуждым и совершенно не моим. Словно тут жил совсем не я, а какой-то слишком жизнерадостный и милый мальчик, который и жизни не видел. — Пит, — я вздрогнул от прозвища, которое привык слышать только от одного человека, но сейчас это сказала женщина, заменившая мать, и от этих ассоциаций становилось еще больше не по себе, — солнышко, я тут не стала ничего трогать, я знала, что мой единственный племянник вернется, — она подошла ближе, попутно трогая простыни, но не критично близко, так как мне все еще было не по себе от прикосновений. — Спасибо большое. Я рад, что мне удалось вернуться, — попытался улыбнуться в ответ, но получилась лишь кривая ухмылка. Тетя Мэй вообще очень понимающе отнеслась к моему состоянию. Она не лезла в душу, вымогая каких-то слов, — просто была рядом, когда мне это было необходимо. Но в ту ночь мне никто не нужен был, кроме Тони. Стыдно вспоминать, но тогда я нашел свой ноутбук не ради сообщения Мишель или Неду о том, что я живой, дома и все в порядке, а просто ради того, чтобы найти любимые песни Тони, потому что без привычных его присутствия, запаха и поглаживаний я чувствовал себя и не дома вовсе. Кажется, настолько плохо я не чувствовал себя даже под действием наркотиков или после них. Говорят, дом — не место, это, в первую очередь, люди. Неужели за такой короткий срок я успел связывать дом не с родной Мэй, а с каким-то грабителем с улицы? Чувствуя себя жалко, я закрыл глаза, засыпая на кресле под любимые песни Тони. Утром я чувствовал себя еще хуже не только из-за того, что неудобно спал, но и из-за эмоционального истощения. Видимо, я плакал ночью, хоть сон я и не помнил, но за завтраком Мэй сказала то, чего я так добивался несколько месяцев, но чего совершенно боялся сейчас: — Питер, не хочешь позвонить Мишель? Они с Недом почти каждый день приходили, когда ты пропал и очень сильно помогали мне. Это они убедили меня окончательно, что ты вернешься, и вот… — тетя мило, как и всегда улыбнулась, а мне пришлось согласиться. Это моя девушка и друг, девушка и друг… из прошлой жизни. Я правда начал делить свою жизнь на «до» и «после», но не думал, что настолько сильно. После завтрака, из которого в меня влезло лишь треть, я попросил телефон тети Мэй и пошел к себе в комнату. Она права, я не могу прятаться тут вечно, иначе смысл было возвращаться? В золотой клетке без каких-либо связей с людьми я мог вполне жить и у Тони. Правда, еще с Нат и Еленой… Интересно, как они? Где они? Ведь Наташа явно дала понять, что после моего побега оставаться там они не собираются и это было лучшим решением. Но смириться с тем, что я больше никогда не увижу людей, которые не дали мне умереть, которые буквально заставляли жить и верить в то, что каждый прожитый день — это нормально… буквально невозможно. Я уже скучал по всем, это было так очевидно, что, казалось, весь мир в курсе того, что я никакая не жертва, а соучастник. — Доброе утро, миссис Паркер, — гудки закончились внезапно, и я услышал в трубке тот самый голос, которым бредил, который помогал мне не пасть еще ниже. — Мишель, привет. Это Питер, — звучало ужасно, словно я и не хотел этого говорить, но я правда не хотел. Я хотел только в кровать под одеяло, укрыться от мира в собственных снах, где Тони никакой не похититель, а просто знакомый семьи, с которым мы весело проводим время по выходным. Этого было бы достаточно. Но реальность, в которой я сейчас для собственной девушки буквально восстал из мертвых, оказалась слишком суровой для нас обоих. — Питер?.. Как ты?.. Господи, где ты был, мы все так переживали, ты в безопасности? Стандартная реакция, которую я уже слышал и у Мэй, и женщины-врачи, и полицейские, которые видели меня впервые в жизни, тоже так реагировали. Не настолько эмоционально, как тетя, конечно, но эмпатию ощущалось от каждой. Сочувствие и некая жалость, ужасно. Не пожелаю никому такого сочувствия. Наша встреча с Мишель прошла совершенно не так, как я себе представлял в заточении, и это была абсолютно точно моей виной, знаю. Я не мог обнять, улыбнуться или даже смотреть в глаза дольше нескольких секунд, просто не мог. То ли стыд пробирал до костей, то ли я просто понимал, что это не Тони. Она никогда не заменит его, как и любой другой человек на этой чертовой планете и осознание этого убивало. Все было так неловко, я не хотел смотреть и видеть ни Мишель, ни Неда. Было больно осознавать, что мои друзья шли дальше без меня. Конечно, это хорошо, прекрасно, что они смогли жить для себя, только вот Нед получил права, Мишель закончила четверть на отлично, а я… Научился делать минет? Блядь, отвратительно. Но больше всего меня убило признание Мэй через неделю о том, что у нее теперь есть бойфренд. Я чувствовал себя преданным, брошенным, понимая, что мои чувства никак не вяжутся с логикой: мои близкие имеют право жить и быть счастливыми даже без меня. Просто дело в том, что теперь я есть и в их повседневность вписывался с трудом. Как оказалось, парень тети, Хэппи, работает охранником в магазине и даже некоторое время жил у нас, но, когда я объявился, Мэй попросила на время съехать, чтобы я успел привыкнуть к мысли о том, что теперь наша семья стала немного больше. Я знал, что это будет неизбежным. Что рано или поздно Мэй выйдет замуж и снова будет счастливой не только с обременяющим ее племянником, но и с мужчиной, которому будет доверять и полюбит так, как любила дядю Бена. Это ее жизнь, я не имею права ее портить своими капризами. К тому же, Хэппи оказался не таким уж и плохим. При обычных обстоятельствах я был бы рад, если бы он заменил мне отца. А вот то, что мне нужен был для начала хотя бы психолог, тетя Мэй заметила почти с самого начала. Когда я вздрогал от любого, даже легкого прикосновения, ежился от прозвищ вроде Пита или детки. Не выносил буквально. Но и пойти к специалисту я согласился не сразу. Мне казалось вполне нормальной реакцией организма на то, что я теперь немного шуганный или молчаливый. Потому что… а что мне сказать? Кажется, все и так понятно. Только вот полиции было непонятно. Как же они меня достали за все время, когда тягали от участка до участка, давая показания, которые требовали еще и подробностей… Когда спрашивали, как я узнал направление, куда ехать, пришлось сказать, что просто наугад. Или же на вопросы о том, зачем меня похитили, приходилось немного недоговаривать и объяснять, что я просто убирал в доме, готовил и развлекал одним своим видом. Полицейский, который вел мое дело, конечно, не верил, но и не мог доказать ничего обратного — не было доказательств. Чего не скажешь о прессе: им доказательства не нужны никогда. Заголовки по типу «Мальчик из рабства» или «Жертва развратника Энтони Старка» заполонили страницы газет. Журналисты так и жаждали моей крови и фотографии в хорошем качестве: поджидали меня у полицейского участка, кабинета психолога и даже у дома. Полиции даже пришлось дать телохранителя для меня и Мэй, поскольку я рассказал и о главном аргументе Старка — найти меня с тетей. Но в итоге нашли вовсе не меня. Буквально несколько недель назад стало известно, что соучастника Тони, Джеймса Барнса, нашли и вышли по его следу прямо к Тони. Видимо, Баки взял на себя слишком сложную задачу — ограбить банк. В новостях пишут, что он еще был и нетрезвым, но верить журналистам — не верить себе, это я усвоил хорошо. Сегодня был суд, на который меня, конечно, вызвали в качестве потерпевшего и главного свидетеля злодеяний Старка. А я там оказался бесполезным, смотря на такой разочарованный взгляд Тони. Впервые за такое долгое время я почувствовал, что вот единственный человек, в глаза которого смотреть не больно, даже несмотря на то, что я натворил, я мог смотреть в них часами, изучая каждое темное пятнышко в радужке. Я рассказал психологу все, но она так и не смогла меня понять до конца. Я уже смирился с тем, что никто не поймет… возможно только кроме Тони. Адвокат Старка сказал, что многое будет зависеть от моих слов и показаний, я и сам это прекрасно понимал. Понимал, что, покрывая Тони, придется покрывать и деяния Баки. Понимал, что, чем скорее он выйдет, тем быстрее может взяться за меня. Даже понимая все, я не смог сказать правду, надеясь, что и без моих слов его запрут на время, когда я уже успею переехать и забыть все кошмары, что преследуют меня с прошлого года. В любом случае, сейчас я пытаюсь начать жизнь с того момента, когда меня выбрали из обычного ритма. Каждое чужое прикосновение все еще дается туго, но теперь мы с Мишель даже дошли до поцелуев. Моя милая ЭмДжей сказала, что готова ждать меня столько, сколько нужно, а я просто счастлив этому. Счастлив, что теперь могу чувствовать себя дома не чужим. Счастлив каждому новому дню, который теперь ощущается не бременем, а реальной жизнью. Моей жизнью, которой мне так не хватало и которой я так боялся. И да, я все-таки подарил Мишель эустомы, которые были триггером, ведь я боялся не так цветов, как жизни.»