***
Масаки вернулась к утру. Раньше дом Исида внушал ей мрачное благоговение, но это было лучше тишины, в которой он увяз теперь. Масаки боялась гнева тетушки — но та и не смотрела в сторону племянницы. Как и все слуги. Масаки нервно улыбалась, сталкиваясь с обитателями дома, но все молча проходили мимо. Даже Рюу-чан. Словно она стала тенью. — Да что с вами происходит? — Не выдержала она и вцепилась в рукав кузена, когда они пересеклись в коридоре. — Почему меня никто не замечает? Разве тетушка не должна была меня отругать? Когда Рюукен обратил на нее равнодушный и опустошенный взгляд, Масаки была уже не рада, что его затронула. — Я попросил мать тебя не трогать. Сделанного все равно не воротишь. Но ты все еще часть семьи, так что можешь жить с нами до окончания школы. А дальше — как сама того пожелаешь. Масаки вздрогнула. — И все? Так просто? Разве мы с тобой… Не должны были… — Не знаю, о чем ты. — Губы Рюукена растянулись в кривой ухмылке. — Надеюсь, ты будешь счастлива. Пальцы Масаки безвольно разжались. — А ты… Ты будешь счастлив, Рюу-чан? — Я буду за тебя рад. Покидая остолбеневшую Масаки, Рюукен будто освобождался от оков. Чем дальше от нее он уходил, тем легче ему дышалось — и тем четче становилось понимание: он действительно будет рад ее счастью. Но сам рядом с ней он счастлив не будет. Ведь она — его дорогая сестра. Не больше и не меньше.1
14 февраля 2022 г. в 21:41
Оставив Масаки с шинигами, Рюукен не видел смысла возвращаться домой. Что он скажет матери? Не остановил, не усмотрел, не уберег. Драгоценную надежду на продолжение чистокровного рода.
— Иди и скажи матери, что Рюукен не годится на роль лидера квинси.
Правильно. Проще переложить свою ответственность на кого-нибудь другого — ему уже не впервой. Но Катагири, пожалуй, единственная, кому он сам мог с чистой совестью вверить свою ношу. Всегда мог. Еще с детства, когда только ей он доверял тяжесть, скопившуюся на сердце — и которую принимала и разделяла только она одна.
И он снова собирался этим воспользоваться. Как малодушно.
— Нет. Я вас не оставлю.
А у девчонки больше смелости, чем у него. Рюукен оставил Масаки — а Катагири не отступала даже тогда, когда он срывался на нее и повышал голос. Лишь на первый взгляд она казалась покладистой и безвольной служанкой. На самом же деле Катагири всегда отстаивала то, что считала правым, будь то беспокойство о ране Масаки или вера в доброту Рюукена.
И она не просто считала правым — она оказывалась права. Рана Масаки была по-настоящему опасной — зря он сам не посоветовался с матерью раньше. Но с добротой Рюукена Катагири все-таки просчиталась.
— Идем домой.
Пора учиться самому отвечать за свои ошибки.
Июньский дождь не отличался летней лаской. Холодные капли кололи кожу и противно стекали за шиворот, приклеивая одежду к спине, волосы сосульками свисали на лоб, а залитые стекла очков искажали мир больше, чем родная близорукость.
Жалкий видок — особенно для выступления перед матушкой. Не гордый наследник благородного рода, а побитая собачонка — что, в общем-то, было не так уж далеко от истины. Еще повезло, что отец, вовлеченный в затяжные миссии Ванденрейха, не видел этого позора. Но рано или поздно он все равно все узнает.
До входной двери оставались считанные шаги, а дождь продолжал смывать с него слезы и гордость квинси.
— Господин!..
Катагири, наконец нагнав его, пыталась отдышаться. Дождь перерастал в ливень, но Рюукен не успел испытать на себе гнев природы: от туч защитила Канаэ, и не столько потому, что прикрыла его зонтом.
— Катагири…
— Да, господин? — тут же подобралась служанка, и ее голос потеплел — несмотря на все, что она из-за него натерпелась. Чем же он заслужил эту преданность?
— Я хочу, чтобы ты больше не называла меня господином.
Она опешила и не сразу нашлась с ответом.
— Но как же…
— Рюукен. Давай будем называть друг друга по именам, Канаэ.
Рюукен выжидающе на нее покосился, в глубине души боясь получить отказ, но Катагири покраснела и потупилась.
— Как скажете, Рюукен-сама.
Он вздохнул — то ли облегченно, то ли слегка разочарованно. Так Канаэ называла его и раньше. Разглядит ли она в нем однажды обычного человека, а не своего господина? Обретет ли он те самые доброту и благородство, которые она, напротив, умудрилась в нем распознать? И перестанет ли он вселять в нее трепет, которого не достоин?
— Ладно. Для начала пойдет.
Канаэ просияла, и Рюукен преодолел последний шаг до входной двери. Упустив Масаки, он боялся сюда возвращаться. Теперь же, когда Канаэ уберегла его от дождя, когда она стояла с ним рядом и верила в его силы, он в себе эти силы чувствовал.
Словно пересохший колодец наполнился. Кто бы поверил, что для этого его надо укрыть от дождя?
Рюукен толкнул дверь и оказался дома. Выглядел он все еще как побитая собачонка, но уже не держал себя так — и никто бы не осмелился его так назвать.
Даже мать.
— Рюукен! — А вот и она, собственной персоной. Похоже, так и сидела в прихожей с тех пор, как он убежал с Масаки.
Подойдя к Рюукену впритык, мать обхватила его лицо ладонями, будто не верила, что сын и правда вернулся. Давно ли она научилась так волноваться? Но вряд ли это надолго.
— Масаки заражена пустым. — Рюукен отсутствующе посмотрел на мать, и она отшатнулась, как от пощечины. — Ее спас шинигами, с которым она теперь связана до своей смерти. Буквально. Так что забудь о своих планах насчет нее, какими бы они ни были.
Рюукен выждал паузу, давая матери высказаться, но она молча нахмурилась. И он продолжил:
— Не гони ее, если она придет. Все-таки Исида — по-прежнему ее опекуны. Пусть спокойно заканчивает школу. Уверен, она сама нас покинет, когда придет время. Не нужно ее трогать. Можешь вообще забыть о ее существовании.
В ответ — снова ничего, кроме сжатых кулаков. За спиной раздалось шуршание — это Канаэ, стараясь меньше шуметь, повесила зонт. По полу забарабанили капли, и их веселый ритм развеял сгустившуюся атмосферу недосказанности.
Так и не дождавшись ответа матери, Рюукен прошел мимо нее к лестнице.
— А если у отца будут какие-то претензии, пусть выскажет их мне. Если он не пропал там с концами.
Рюукен поднялся к себе в комнату, а мать проводила его неизменным безмолвием.