Капли в колодце

      Хоть Рюукен и жил с Масаки под одной крышей, с каждым днем их дороги расходились все больше. Кузина редко бывала дома — ее увлекала любовь к Шибе, пытавшемуся обустроиться в новом мире, и она сама переставала замечать всех вокруг. Рюукена поглощала учеба в выпускном классе и подготовка к поступлению в медицинский институт. Карьера в Ванденрейхе ему не светила — Сокен, вернувшийся с миссии, признался, что в оплоте квинси назревает раскол, — но Рюукен и не рвался: очередная гора с плеч.       Погруженный в проблемы на службе, отец согласился со всеми решениями Рюукена, толком в них не вникая. Мать приговаривала, что надо бы подыскать сыну новую чистокровную невесту — и желательно с хорошим приданым — но дело не двигалось с мертвой точки; казалось, она тоже пребывала в растерянности и не знала, за кого из семьи хлопотать в первую очередь.       И Рюукен начинал ощущать вкус свободы. Но полностью его распробовать мешал последний камень на душе, который, как ни странно, назывался совестью.

***

      Уличив выходной Канаэ, Рюукен пришел к ее комнате, но его рука застыла, так и не стукнув в дверь. С каждой секундой замешательства решимость слабела, а пальцы, сжимающие за спиной коробку конфет, потели.       Против матери у него было больше смелости. Все-таки тогда его подпитывала поддержка Канаэ — но сейчас именно Канаэ была той, перед встречей с которой Рюукен тушевался.       Как глупо. Это же не война. Уже не война.       Когда Рюукен все же замахнулся для стука, дверь распахнулась, и его удар едва не пришелся на лоб Канаэ. Рюукен поспешно отвел кулак ко рту и сделал вид, что прочищает горло.       — Рюукен-сама?       — Я бы хотел… — Рюукен, замешкавшись, выудил коробку. Еще с детства он помнил о любви Канаэ к сладкому, и потому понадеялся, что конфеты будут уместным жестом. — Извиниться перед тобой, Канаэ.       Долгое мгновение Канаэ недоуменно смотрела на коробку, и когда Рюукен почувствовал себя дураком, ведь для прощения этого недостаточно, служанка зарделась и трепетно приняла подарок.       — Благодарю, Рюукен-сама. Но за что?       Рюукен судорожно выдохнул. Пока он корил себя за несдержанность, Канаэ и не подозревала, что он в чем-то перед ней провинился. Неужели она воспринимала грубость к себе как должное? Она такого не заслуживала. И он такой индульгенции — тоже.       — За тот случай, когда я разозлился на тебя из-за того, что ты рассказала матери о ранении Масаки.       Она вздрогнула, и краска схлынула с ее лица. Канаэ отвела взгляд и потерянно прижала к груди коробку, будто это она тогда набросилась на Рюукена.       — Ваш гнев был оправдан. Я подвела вас. Но этого не повторится, обещаю.       Рюукен ощутил себя еще большим подлецом, чем прежде.       — Эй, не воруй мое обещание. — И хотя его шутка получилась неловкой, Канаэ съежилась. Рюукен покачал головой и огляделся, опасаясь лишних ушей. — Мы можем обсудить это не в коридоре?       — Д-да, конечно. — Канаэ посторонилась, но в искренности ее согласия Рюукен сомневался. — Проходите.       Он уже бывал в комнате Канаэ, но это случалось давно, в том самом детстве, которое размывало границы между социальными статусами. Сейчас Рюукен заново открывал для себя это место — небольшое, скромное, но всегда чистое и уютное. И теплое. Теплее, чем остальной дом.       Канаэ положила коробку на низкий круглый стол в центре комнаты и повернулась к Рюукену.       — Может, чаю? Как раз к конфетам…       Рюукен, будто очнувшись от транса, поправил очки. С запозданием он заметил, что вместо формы горничной Канаэ облачена в простое домашнее платье с накинутой на плечи кофтой, и ее волосы стянуты не в пучок, а в свободный хвост, спускавшийся до пояса.       В кои-то веки Канаэ выглядела не служанкой, а обычной — и по-домашнему уютной — женщиной. На Рюукена нахлынуло нечто, похожее на смущение. Он и не подозревал, что у Канаэ такие длинные волосы.       — Нет, благодарю.       — И то верно. — Канаэ улыбнулась, усаживаясь на подушку у стола. — Вы никогда не любили сладкое…       — Зато ты обожала. — Рюукен тоже непроизвольно дернул уголками губ, садясь с ней рядом. — Надеюсь, твои вкусы не изменились, потому что я не придумал ничего лучше для извинений.       Лицо Канаэ резко разгладилось, и Рюукену захотелось поежиться.       — Я ведь уже сказала, что…       — Ты была права, Канаэ. — Он перебил ее смягченным, но ровным тоном, стараясь не давить и при этом не порождать возражений. — Масаки теперь никогда не оправится от этой раны, и если бы не шинигами, то итог был бы плачевным. А если бы я сразу попросил мать заняться очищением, то всё, возможно, обошлось бы.       Канаэ опустила глаза и сцепила пальцы в замок.       — Вы же знаете, в тот момент я не думала, что ранение настолько опасное. Я волновалась за чистоту вашего рода… А раз так все обернулось, мои действия были напрасными. Госпожа все равно не успела помочь. А я предала ваше доверие.       Рюукен от бессилия чуть ли не заскрипел зубами. Он всегда знал, что Канаэ — не из робкого десятка, но нынешнее ее упрямство превосходило все ожидания.       В необъяснимом порыве он подался вперед и взял ее руку — ту самую, которую он тогда вдавливал в стену.       — Ты поступила правильно. Некоторые ситуации нуждаются в предательстве, если оно совершается ради блага тех, кого предают. И если я снова выкину похожую дурь, то надеюсь, что ты повторишь свое предательство. А вот я… — Выдохнув, он осторожно подтянул ее руку ближе, и Канаэ по инерции подалась навстречу. — Не должен был так с тобой поступать. Вне зависимости от того, прав я был или нет.       Канаэ застыла, и Рюукену почудилось, что от нее повеяло уже знакомым страхом.       — Раз вы так считаете… Я вас прощаю, Рюукен-сама. Но я и так не держала на вас обиды.       Ее пальцы дрогнули, и Рюукен беззлобно усмехнулся.       — Обманщица. Ты наверняка обижалась. Но впредь я не позволю себе так поступать, и я не хочу, чтобы ты… — Рюукен осекся. Рукав на запястье Канаэ задрался, обнажая синяки, похожие на следы пальцев. Его пальцев. — …Меня боялась.       Когда она поняла, что он заметил отметины, ее страх стал осязаем.       — Уже поздно, да? — Его усмешка искривилась в досаде. — Как мне искупить свою вину?       Канаэ нервно изобразила подобие улыбки.       — О чем вы? Я уже вас простила. А эти синяки появились из-за работы по дому — знаете, я такая неуклюжая!.. Не берите в голову.       Смятенная его вниманием, она попыталась высвободить кисть, но Рюукен не выпустил.       — Обманщица, — повторил он уже шепотом, поднося ее руку к своему лицу. Канаэ затаила дыхание, пока он касался губами синяков на ее запястье.       Вина, которую Рюукен испытывал прежде, не имела ничего общего с той, которая обрушилась на него теперь, когда он воочию увидел следы своей несдержанности. Ослепленный беспокойством за Масаки, он и не подозревал, какую боль причинил Канаэ. Той, которая, в отличие от кузины, всегда была рядом.       — Я обошелся с тобой ужасно и даже этого не заметил. — Он осторожно обхватил ее ладонь двумя своими. — Ты вправе мне не поверить, но больше я никому не позволю так с тобой обращаться. И ты тоже не позволяй.       Рюукен, не дождавшись ответных слов или взгляда Канаэ, отпустил ее и поднялся.       — Ты приняла меня, выслушала и простила, и я благодарен тебе за это. И даже если сейчас ты не до конца мне поверила, со временем ты убедишься в моей искренности.       Канаэ так и не шелохнулась.       Рюукен вышел из комнаты и тихо прикрыл дверь. Замерев посреди коридора, он поднес опустевшие ладони к глазам. Рюукен соприкасался с Канаэ всего несколько жалких мгновений, но огрубевшая кожа взревела от холода так, будто упустила нечто важное — нечто, за что держалась всю жизнь.       Испугавшись пути, на который свернули мысли, Рюукен встряхнулся, сжал кулаки и с равнодушным видом направился к себе в комнату.       Канаэ достойна лучшего.