Капли в колодце

      Ванденрейх вновь призвал Сокена, и каждый день, проведенный без мужа, отпечатывался на лице жены морщинами и темными кругами под глазами. Наблюдая за осунувшейся матерью, Рюукен гадал — действительно ли брак родителей скреплен долгом и чистой кровью, или их связывали узы глубже? Если бы Рюукен с Масаки поженились, переросла бы их родственная любовь в нечто большее?       Что ж, уже без разницы, ведь он не будет соблюдать традиции. Рюукен не торопился рассказывать об этом матери — ей и так хватало волнений.       Сокен вернулся спустя месяцы — тогда, когда Рюукен окончил первый курс, а Масаки школу. Точнее — отца изгнали за неприятие новых идеалов квинси, и он едва избежал смерти.       После его побега семью Исида ждало забвение. Рюукена это не заботило, но его удивило то, что мать встретила мужа не упреками, а объятиями. Неужели она и впрямь смягчилась? Интересно, хватит ли ее милосердия на сына, когда она узнает о его решении?       Но испытывать судьбу еще не время.       Жалованье Ванденрейха — не единственное, что утратили Исиды; в земном обществе квинси презирали изгнанников, и постепенно гемишты-слуги тоже начали злорадно коситься на хозяев. Наверное, потому мать и не терзалась совестью, когда сокращала штат — не пожалела даже тех, чьи семьи служили им десятилетиями. Осталось всего несколько служанок. Рюукен считал себя свободным от привязанностей, но почему-то он обрадовался, узнав, что Канаэ по-прежнему будет рядом.       И он обрадовался снова, когда Масаки съехала, не застав полного краха семьи Исида — светлой и яркой кузине не место на тонущем корабле. А вскоре бывший шинигами открыл клинику. Пусть и маленькую, но Рюукена кольнуло это так, будто над ним поиздевались. Почему Иссину захотелось стать врачом, когда Рюукен учился в медицинском? И почему кому-то предстояла многолетняя учеба, а кому-то все досталось без усилий?       Наполнившись праведным гневом, Рюукен решил сам добиться директорского кресла — но не захудалой семейной клиники, а центральной больницы города. Однако им двигало не только мнимое соперничество.       Накопления семьи неудержимо таяли. Старые друзья помогли Сокену найти приличную работу, но его доходов все равно не хватало для поддержания привычной роскоши. Поместье, которое и раньше было мрачным, приходило в запустение и покрывалось пылью — мать закрыла все помещения, кроме кухни и личных комнат, и понемногу избавлялась от фамильных украшений. Последние слуги разбежались, кроме Канаэ, которая отказалась от зарплаты. Рюукен ее не понимал, ведь семей эхтов, где нужны гемишты-слуги, в стране немало.       А когда он напрямую ее спрашивал, она лишь улыбалась:       — Я же говорила, что вас не оставлю.       Благодаря ее услужливости и стараниям казалось, что их жизнь не изменилась. Все понимали, что былая слава канула в лету, но Канаэ дарила эфемерную надежду на возвращение; она берегла их семейную гордость.       Гордость же Рюукена испарилась еще до утраты славы, и потому сберечь ее невозможно. Но это не мешало ему эгоистично наслаждаться верностью Катагири — ведь только рядом с ней он чувствовал себя спокойно, как дома. И «домом» ему было не родовое поместье, а беззаботное прошлое, в котором Канаэ неизменно была ему опорой.       Но одновременно с этим Рюукен понимал, что Канаэ заслуживала лучшей участи, чем вечное служение их увядающей семье за тарелку супа. И два противоречивых желания сидели у него на плечах, словно демон и ангел, и разрывали его на части.       А вот мать, когда чего-то хотела, никогда не колебалась.       Пока все утрясалось, Рюукену исполнилось двадцать — совершеннолетие. Он не придавал значения праздникам и часто забывал даты, особенно со своей учебой, но в этот раз мать не позволила ему отмахнуться.       Вечером она собрала всех в гостиной. По спине Рюукена прошел холодок, предрекающий неладное, но присутствие Канаэ его успокаивало — при слугах обычно не вели серьезных бесед. Однако сейчас и это могло поменяться.       — Тебе уже двадцать. — Мать не церемонилась. Рюукен сдержал ухмылку: даже не поздравила единственного ребенка. — Можно жениться без общественного осуждения.       Плечи Рюукена невольно расправились, а холодок со спины перекочевал в глаза и обратился льдом, стирая намеки на эмоции. Сокен безучастно сидел у окна, будто его ничего не касалось. Или, быть может, наоборот эта сцена была ему слишком знакома со времен собственной юности — хотя, учитывая его с женой разницу в возрасте, вряд ли ему было двадцать. Скорее, в полтора раза больше.       — С нашей репутацией это было сложно, — деланно вздохнула мать и самодовольно улыбнулась. — Но все-таки я нашла для тебя чистокровную невесту. Ваша помолвка назначена…       — Ты даже не назовешь ее имя? — Рюукен принял удар ровно, а вот Канаэ вздрогнула. — И не спросишь моего мнения?       — А какая разница? Мы не в том положении, чтобы перебирать невест. Все на благо нашего рода — только так мы вернем себе прежние позиции. Или, по крайней мене, к ним приблизимся.       Рюукен набрал в легкие много воздуха, и мать нахмурилась, ощутив его недовольство. Она явно ждала от него благодарности, а не споров.       — Я отказываюсь.       — Ты не можешь, — твердо перебила мать. — Все уже решено.       — Мне все равно, кто и что там решал. Я в этом не участвовал. И участвовать не намерен.       — Но это наши традиции! Отказаться от них — значит отказаться от семьи Исида!       Воцарившаяся тишина была звонче выкрика, чье место она заняла. Мать, осмыслив сказанное, прикрыла рот ладонью, но так ничего не исправить.       — Хорошо. — Рюукен развернулся к выходу. — Съеду через неделю.       — Подожди, Рюукен! — Мать шагнула к нему навстречу, но не остановила — или не решилась остановить. Потому что понимала, что не сможет. А Сокен даже не повернулся в их сторону, словно его тут не было вовсе. Как же это знакомо. — Одумайся!       — Удивительно, что одуматься мне советуешь именно ты. — Обернувшись на пороге, Рюукен насмешливо вздернул брови. — Пора бы уже очнуться, матушка. Мы в двадцатом веке, а не в средневековье.       Он стремительно зашагал прочь, но остановился, когда понял, что за ним не гонятся. Собственная тень — не в счет.       — Рюукен-сама…       Канаэ с ним поравнялась, и он усмехнулся:       — Не думал, что это будет так просто.       Это и впрямь было проще, чем он себе представлял, но в ушах все равно гудел шум, а руки покалывало от волнения — и от ногтей, впивавшихся в ладони.       — Почему вы отказались? — тихо спросила Канаэ, смятенно перебирая сцепленными в замок пальцами.       — Я давно хотел сказать матери, что не буду слепо ей подчиняться, просто не выпадало возможности. — Рюукен с недоумением наблюдал за ее неуверенностью. — А почему ты спрашиваешь? Она тебя прислала?       Канаэ вспыхнула и резко вздернула голову.       — Я рядом с вами по своей воле, а не по приказу. И все ваши чувства я всегда хранила в тайне. Просто я думала, что даже вам нужен кто-то, кому можно выговориться… Простите, если ошибалась.       Канаэ отступила на шаг, но Рюукен не повторил ошибку матери и поймал ее за руку.       — Значит, когда я ушел с Масаки, ты тоже сама решила за мной отправиться?       Она смело встретила его пристальный взгляд.       — Разумеется.       Рюукен вздохнул и разжал хватку.       — Извини. Ты права. Я действительно ценю то, что ты всегда меня поддерживала. Хоть я и считал, что тебе нечего тут делать после нашего краха… Твое присутствие меня успокаивало. Ты всегда была единственной, кто меня понимал, еще с детства. Но если ты считаешь это своей обязанностью или долгом, то я бы не хотел, чтобы ты себя заставляла.       Рюукен перевел дух, осознав, что еще никогда так не откровенничал. Смелость Канаэ вмиг куда-то пропала, и она, покраснев, отвела глаза.       — Для меня быть рядом с вами — естественно. И мои обязанности тут не играют роли, — проговорила она, запинаясь. И, не дав оторопевшему Рюукену ответить, Канаэ поспешно сменила тему: — Но что же теперь будет с вашей семьей? Как же будущее квинси, о котором вы раньше беспокоились?       — Все просто: я о нем больше не беспокоюсь. После того, что случилось с Масаки, я понял, что долг квинси, гемишты и эхты, традиции… Это все — ерунда. Мы в первую очередь обычные люди, а остальное — глупые игры в аристократов. Не хочу жениться на той, кого даже не видел, только из-за того, что родился эхтом. Я хочу быть свободным человеком. И не выбирать себе невесту по родословной.       Канаэ остолбенела — ей, воспитанной в традициях гемиштов, сложно осмыслить такое своеволие. Будет ли спорить? Или увидит, что мир куда шире, чем песочница квинси?       — Получается, это из-за Масаки-сама? Вы… не можете ее забыть? — пролепетала Канаэ, и Рюукен опешил. А потом хмыкнул.       — В какой-то степени она тут причастна. — Канаэ понуро сжала губы, но больше никак себя не выдала. Рюукен подступил к ней почти вплотную. — Глядя на нее, я понял, что и сам могу освободиться. Почему ей можно, а мне нельзя? Это было бы нечестно.       Канаэ выдохнула с облегчением. Ее ревность немного его забавляла, но Рюукен удивлялся тому, что только недавно заметил ее неравнодушие. Да и она хороша — так старательно прятала свои чувства. Боялась, что недостойна? Несусветная глупость.       — Так вы действительно съедете? Но сможете ли вы жить отдельно?       Рюукен пожал плечами.       — Не думаю, что это так сложно. У меня есть кое-какие накопления, а за учебу мне платить не надо — я учусь по гранту. Для начала сниму комнату. А дальше посмотрим. Может, найду подработку.       — Верю, что вы справитесь. — Но ее улыбка была печальной, и Рюукен попытался разрядить обстановку:       — Пожалуй, мне будет все-таки не хватать твоей помощи. Придется учиться хлопотать по дому.       Канаэ засмеялась.       — Если хотите, буду вас навещать.       — Я-то не против, но ты думала о своем будущем? Я повторюсь, но тебе незачем прозябать в прислуге. Во всяком случае, не в этом доме.       Улыбка Канаэ померкла.       — На самом деле… Мать тоже уговаривает меня уйти отсюда. Раньше я упиралась, но теперь, когда вас не будет, я ее послушаюсь. Больше не будет смысла тут оставаться. Наверное, пойду учиться. Не в университет, конечно, а в колледж… Если совсем не получится, то мне найдут новую должность горничной.       Рюукен одобрительно сжал ее руку.       — Это правильное решение, не сомневайся.       Но Рюукен не мог не думать о том, что это из-за него Канаэ тут задержалась, заставляя волноваться свою мать, кроме которой у нее никого не осталось. Если вспомнить, Катагири-старшая много болела…       — Есть еще кое-что, Рюукен-сама, — прервала Канаэ молчание, и Рюукен недоуменно склонил голову набок. Пока он гадал, в чем дело, она неловко поднялась на носки и поцеловала его в щеку. Невинное касание, но Рюукена обдало жаром. — С днем рождения. Простите, что не поздравила раньше. Я не успела подготовить подарок…       Вся раскрасневшаяся, она спрятала руки за спину, опасаясь его реакции. А Рюукен, как последний дурак, застыл, пытаясь вернуться в реальность. Дни рождения никогда его не волновали, и обычно лишь благодаря Канаэ он вспоминал об этой дате. И снова она единственная его поздравляла. Поздравляла уже проверенным способом, но поцелуй, обыденный в детстве, вызывал уже не детские ощущения.       — Я прощу тебя, но с одним условием, — наконец отмер он и хитро оскалился. Канаэ, покраснев еще сильнее, все же кивнула, но вряд ли ждала что-то хорошее. — Хватит так формально ко мне обращаться. Все-таки ты мне уже не служанка. «Рюукен» и на «ты» было бы отличным подарком.       Канаэ пораженно распахнула глаза. Рюукен над ней потешался. Но разве не об этом она втайне мечтала? А когда мечты претворяются в реальность, в них всегда сложно поверить.       — Хорошо… Рюукен. Я согласна.       В груди Рюукена разлилось удовлетворение. Интересно, услышит ли он такой же ответ еще раз? Если к тому моменту, как он решится, Канаэ не встретит кого-то более достойного. Но пока что…       Он наклонился и сам коснулся губами ее щеки.       — Спасибо, Канаэ.       Не одному же ему гореть пожаром?