В их глазах он сеял крупицы страха, а из уст их потоком изрекалась непреложная истина.
Но у него она была своя, мрачная и полная жизненного опыта.
Истина есть пережиток болезненного прошлого, окрашенного брусничным океаном.
***
Лучи утреннего солнца пробирались сквозь гущу зелёных ветвей, согревая всё живое на планете. Звуки природы расслабляли тело и восстанавливали душевные силы. Птицы пели серенады, кружась вокруг деревьев в потоке воздуха, а звери повыбирались из своих нор на охоту. Ближе к северной стороне леса шёл небольшой семейный строй из пятерых: крольчиха пепельно-грязного окраса торопила своих детишек, то и дело оглядываясь по сторонам в страхе. Маленькие комки слепо следовали за ней, не озираясь, потому что понимали — рядом с родителем всегда ощущаешь покой. Один из них, с чёрными пятнами, выбился из строя и теперь с присущим ему любопытством перебирал еловые шишки. Белки с крон взирали на крольчонка, но спускаться не решались. В животном мире укоренился баланс (чего нельзя сказать о мире людском). Крольчиха остановилась, а за ней и слепо следующие маленькие комочки, после чего, стремглав, запрыгала в сторону любопытного отпрыска. Маленький впился в родителя взглядом, полным бесконечной любви, а крольчиха, прижав его к себе лапкой, повела носиком по мягкой шёрстке в жесте ласки и верности. Их чувства разливались патокой по сердцам, растапливали, словно огонь лёд, жестокость. Жестокость, являющуюся вторым именем теперешней жизни. Родитель никогда не откажется от собственного дитя и ни за что не отдаст добровольно кровинушку на смерть. Никогда не обратится к царю зверей, моля снять с него ответственность за воспитание. Животная родительская любовь — пример, стоящий на пьедестале, для альфы, забывшего лица своих родителей. Но не забывшего чувства, сеющие по сей день крупицы хаоса в заледеневшей душе, где и сердца-то толком нет. Город Ыйджонбу (провинция Кёнгидо) славился своим муссонным климатом. Лето уже прошло, осадки утряслись, температура спала, а невыносимая влажность осталась где-то позади. Любой обитающий здесь житель вдохнул полной грудью, чего нельзя было сказать о Чонгуке. В свои двадцать два он смог адаптироваться к любому погодному явлению и впитать в себя дары природы без нареканий, но так и не сумел подчиниться государственному давлению, преклонить пред ним колени. В жестоком мире, где тебе в затылок дышит правительство с магнумом в руке, расслабляться и жить моментом нельзя. Это свершилось двенадцать лет назад. По сей день никто так и не знает о причине возникновения вируса, но Чон был уверен — то было дело рук власти. Эпидемия была стихийной и всё же нерезкой — поначалу люди не паниковали. Лишь в первое время. Тогда, будучи десятилетним ребёнком, альфа зрел собственными глазами конвульсии хрупких, несформировавшихся тел и их способности, засевшие на генном уровне. И именно тогда, глядя в глубины разноцветных зрачков, покрытых пеленой смерти, он испытывал вопиющую боль. Все войны начинаются по-тихому. Его началась с Сок Джина. Он погиб первый. Первый в классе, по крайней мере. И это событие стало отправной точкой конца. Военные с оружием врывались в каждую школу, ставили дуло к вискам запуганных детей. Дети старше четырнадцати уже могли постоять за себя, оттого давали отпор. И глаза их сверкали неподдельной силой: у кого-то переливами синего, у кого-то оттенками жёлтого... Взрослые боялись необузданной силы. Идиопатическая нейродегенерация острого генеза. Так вторил голос по радио, наводя испуг на незаболевших и родителей, чьих детей настигло заболевание. Выживших после проявления мутации отправляли в концлагеря по разработке вакцины. И таких было отнюдь не много. Как оказалось, не каждый ребёнок способен выработать стойкий иммунитет, не каждый готов сосуществовать с обретённой способностью. Из ста пригодным для жизни оказался лишь один. Детей разделили по цветам глаз, словно ярлыки, и закидали в лагеря. Теперь не существовало понятия «индивидуальности» — была лишь заинтересованность в цвете и соответствующей ей способности. Синие владели телекинезом, жёлтые могли управлять электричеством, зелёные обладали острым умом, красные изрыгали огонь, оранжевые читали и внушали мысли. На каждом углу вешали цветовую пирамиду, вверху которой всегда стояли две яркие полосы красного и оранжевого цветов — показатели особой опасности. Детей, входящих в сей спектр, убивали на месте без выяснения обстоятельств. Таких было мало. Никто не выбирал судьбу и цвет, не проходил тесты в интернете на совместимость. Вопреки воле, способность сама выбирала жертву. Имея красный или оранжевый цвет, ты был не жилец. Передовой опасностью для человечества. По новостному блоку, как по сценарию, крутили ролики с убивающими в состоянии аффекта собственных родителей детьми. Неконтролируемая сила испускала дух, захватывая близлежащие поверхности и живых людей в том числе. На взрослых старше восемнадцати вирус не действовал, будто обходил за километр, лишь выхватывая цепкими руками маленькие невинные души. Воздух тогда пропитался Смертью, и она ходила по Сеулу с закинутой косой на плечо. Это свершилось двенадцать лет назад. Город умывался кровью, лозунги вселяли страх и безысходность. Чонгук по-взрослому смотрел на своих родителей, которые с замиранием сердца ожидали проявления его способности. Отец давно принял решение не только за себя, но и за папу, а сына уточнять не посчитал нужным. Прошло две недели с тех пор, как масштабы пандемии увеличились, пробежав по каждому, а Чон тем временем стойко переносил бедствие спокойствием, виднеющимся в глазах. Уже тогда он знал, что избежать катастрофы не выйдет. Внутри него росли цветы, такие чёрные, с шипами. Они не могли жить без темноты, он поливает их слезами. В очередную глубокую ночь мальчик очнулся посреди опаляющего огня. Всю комнату затопило пламя, окружило десятилетнего ребёнка, будто оберегая, ласково касалось кожи и не причиняло при этом вреда. Треск дерева звучал успокаивающей какофонией в ушах. Чонгук знал, что последует на следующий день. Заучил, как мантру, что такие, как он, — ошибка, мутация, особый сорт опасности. С той минуты присвоенный ярлык «красного» не покинет его до скончания дней. Отец появился на пороге комнаты и взглянул на сына. Его глаза блестели из-за жара языков пламени, заполнялись влагой. Никто из них не знал, что это будет последняя встреча, осквернённая сильными чувствами родителя. Боль и отчаяние охватили всё его тело, но отец взял себя в руки и первым подошёл к чаду. На губах его была измученная улыбка, не лишённая теплоты и волнения. По горячим щекам текли слезы будущей потери. Потери того, чьё имя в сердце навсегда останется нетронутым. Мужчина задыхался от дыма, но не переставал смотреть в глаза сына, будто пытаясь запомнить мельчайшие детали, а затем судорожно оставил поцелуй на лбу и строго вымолвил: — Никакой орган власти не прогнёт тебя. Цвет — не показатель того, какой ты. Главное — это то, что там, в твоём сердце. Маленький альфа, вслушиваясь в каждое слово, сжал пальцы в кулак в попытке побороть истерику. То, что было вчера, остаётся там же, прикрываясь изысканной мишурой апатии. Отец ещё за неделю до этого собрал скромный инвентарь на первое время и дал наказ сыну бежать прочь со всех ног. Огонь сжирал домашний уют семьи, как страх — трезвые мысли. Чонгук не имеет сердца — потерял двенадцать лет назад. Оставил на пороге тлеющего отцовского дома. Прошлое недолго томилось. Он всячески муровал стены и укреплял их изо дня в день. Лишь по ночам Чонгук мог поддаться искушению и погрузиться в хаос. Позволить пустоте озвучить вопросы: где его семья, где родители, где папа, которые так и не сумел попрощаться?***
Хруст веток отвлёк от бури мыслей. Две бездны взора устремились на шум, где вальяжно вышагивал лучший друг и по совместительству правая рука — Хосок. Лицо его было полным вселенской усталости после ночной вылазки. На плече висел автомат, при каждом шаге бьющийся о крепкие бёдра. Голые участки кожи, не скрытые белой безрукавкой, пестрили хаотично-разбросанными татуировками по рукам, а взъерошенные волосы придавали альфе молодости. — Ты сегодня рано, — первый подал голос Хосок после минутной тишины. — Что-то надвигается, — Чонгук переключил внимание на горизонт, где виднелся рассвет. Лучи лениво лизали его выделяющиеся скулы на почве надвигающейся волны раздражения. — Слишком тихо в последнее время, — поджал губы Хосок и неуверенно кивнул, соглашаясь. — Не к добру. Они знают наше местоположение, но ничего не предпринимают, — старший свёл брови у переносицы, где образовалась тонкая складка. — Они боятся, Иблис. Репутация идёт впереди тебя. В последнюю стычку они потеряли много сил и солдат, — на губах Хосока появилась ядовитая усмешка, — какой смертный захочет смотреть в твои глаза после всего, что было пережито? Чонгук в ответ поморщился, услышав своё прозвище. Он знал, как к нему относятся окружающие, в том числе обычные поселенцы, не думающие о войне. За восемь лет альфа добился того, о чём и мечтать не смел, — верных соратников, обширной территории и общины в целом. Не без крови, которой омывал руки. О его зверствах знали даже маленькие дети. Взрослые, оказавшиеся в полном одиночестве, с замиранием сердца прятались. В присутствии Чонгука никто не имел права сделать лишний вздох, иначе грозило произойти непоправимое. Община, которую он укрывал, уважала его, но по-прежнему боялась и обходила стороной. Уважение и страх бок о бок ходили. Только так Чон мог укрепить порядок между своими людьми. Альфа всегда находился на периферии идейности и холодного равнодушия. Чонгука не касались дела вне круга, пока имя не слетало с уст поверившегося в себя военного или же повстанца. Если путь, по которому шёл Чон, был закрыт живым щитом — этот самый барьер вскоре падёт, как карточный домик. Жалости в чёрных зрачках было ровно столько, сколько было в военных двенадцать лет назад. Ноль целых и одна сотая процента из ста. Он не брал под крыло слабых индивидов, которые от вида крови падали навзничь. Не поощрял мягкотелость и слезы, потому что, живя в настоящем, нет места доброте и прощению. За каждую оплошность человека, пусть даже мелочную — показательно наказывал, замаливая грехи. Каждый нёс наказание за собственный неправильный выбор, а Чонгук был для них — суд и Бог. И пусть все вокруг твердили о жестокости и хладнокровии, это не мешало жить и наслаждаться мнимым одиночеством вкупе с жаждой крови. — Страх не рушит планы, заготовленные президентом, — хриплым тоном отозвался старший, опустив взор на Хосока. — Вот только президент не выходит из своей конуры, — сплёвывает младший, кривя губы и не скрывая омерзения, — слабый кусок дерьма. — Король должен охранять логово, а спутники — защищать его и выполнять прихоти. — Поэтому концлагеря всё ещё существуют? — Хосок вздёрнул одну бровь, взирая с надвигающимся гневом. Вот она — истинная причина появления в поле зрения. — Это не наша забота, — спокойно ответил Чонгук, опуская подбородок и глядя исподлобья. Он знал, о чём пойдёт разговор. Знал, как младший к этому относился, и всё же крепко держал равнодушие. — Нет, Чонгук, это наша забота, — сквозь стиснутые зубы прошипел Хосок, указательным пальцем тыча в грудь старшего, — именно из-за этой детали я пошёл за тобой. Наплевал на принципы. — Ты можешь уйти, я тебя не держу, — рыкнул, с выпрямленной спиной медленно шагая вперёд, увеличивая расстояние. Он знал, как пандемия повлияла на друга. Знал, что в нём не было столько жестокости и насилия. Хосок всегда шёл на компромисс и призывал к человечности, часто прощал. В нём сидела горсть того, что альфа презирал; лишь годы дружбы не давали спустить курок. — Я знаю, что не являюсь заложником, — процедил, сверля спину Чонгука взглядом, — но бросить всё на полпути я не могу. — Тогда не поднимай эту тему, — спокойствие передало главенство раздражению, — если не хочешь вылететь без напутствующих слов. — Идиот, — тише произнёс Хосок и перевёл взор вдаль, вцепившись за остатки разума, — они нашли оранжевого, а за месяц мы так ничего и не сделали. — А должны? — обернулся Иблис, спрятав ладони в брюках карго. Его брови поднялись от неестественного удивления. — А разве нет? — пытался остыть младший, хмурясь. Безуспешно — вспыльчивость брала своё. Чонгук молчал, непродолжительное время изучая эмоции на лице друга. Ему нечего было ответить, он не мог поделиться всеми планами, засевшими в голове. Вера правой руке, доверие играли огромную роль. Он мог отправить Хосока на край света, понимая, что тот выполнит любое данное им поручение, даже самое безумное, и вернётся. Только его друг мог видеть неподдельные эмоции Чона и знать, каким на самом деле может быть кёнгидоновский садист. Между ними было два года разницы, но это не казалось пропастью. Чонгук дорожил этой связью, чувствуя братскую привязанность, поэтому порой оставлял Хосока в неведении, ограждая от собственных демонов и их церемониалов. — Ты знаешь, как он важен правительству, — не выдержав тишины, вновь начал младший, — и в наших интересах сделать так, чтобы он не попал в их лапы. — Он уже у них, — твёрдо парировал Чон. — Но не у президента, — Хосок заглянул в глаза Иблиса, пытаясь выискать там хоть грош благоразумия, — вчера одна птичка нашептала, что военные остановились в Янджу с оранжевым. Им в любом случае придётся пересекать Ыйджонбон, чтобы добраться до Сеула. Старший отстранённо рассматривал лес впереди, будто бы и не слышал вовсе. — Чонгук... — зубы заскрипели из-за нового прилива волн злости и безнадёжности, — они ни перед чем не остановятся. Да, мальчишка умрёт, но перед этим из него достанут то, чего так долго искали. Думаешь, все эти лагеря потехи ради? — младший усмехнулся, пнул камень у ног, опуская глаза к берцам и судорожно бегая потяжелевшим взглядом, — я был там и знаю, каково это — сидеть подопытным кроликом в тюрьме, не имея возможности сказать что-то против. Некоторые уже двенадцать лет заперты там, за решёткой, и даже понятия не имеют, что происходит тут. На свободе. Жить двенадцать лет во лжи, Чонгук. Двенадцать грёбаных лет... — голос альфы сорвался на более гортанный и хриплый, — чем тебе не армия? Они затолкают в каждого ген оранжевого и будут гасить тебя! Тебя, меня, Чимина! Всех! — Помни, что поменять цветовой ген невозможно, — бесстрастно ответил на свирепость, чем ещё больше завёл Хосока. — Откуда ты знаешь? Заимел лучшего друга в лице профессоров и докторов? — младший эмоционально протянул руку в южную сторону и ткнул туда пальцем, — у тебя нет никакой информации, и вместо того, чтобы перестраховаться, ты сидишь, сложа руки, и ждёшь у моря погоды! — Ты хочешь крови? — старший провёл языком по контуру нижней губы. — Я не говорил о смерти оранжевого... — Но это неизбежно, — перебил Чонгук, заставляя друга своими словами впасть в ступор и непонимающе пару раз моргнуть. — О чём ты говоришь? — сбавив пыл, выдавил Хосок. Иблис скривил губы в недоброй усмешке и, сократив расстояние между ними, хлопнул по плечу. Ярко ощутимое замешательство показалось забавным, не более того. Оставив друга позади, Чонгук неспеша вернулся к дому высотой в тридцать этажей. Всё здание было слеплено из стекла, в прошлом оно служило госпиталем 4077. На гладкой поверхности высотки можно было увидеть отражение жёлтых лучей и голубого небосклона; летящих птиц в неизведанном направлении и воздушные перья от облаков. Вот уж как пять лет они обживались на территории и довольствовались благоприятными условиями. Некоторые впитывали красоту, которую в тюремных условиях попусту не наблюдали. Многим пришёлся по душе современный уют, чего нельзя было сказать о лидере. Альфа был склонен к уединению и любви к природе. Несмотря на то, что самый верхний этаж служил его личными покоями, полноты чувства свободы не одолевали. Слишком часто наведывался Чимин — омега, отвечающий за быт и продовольствие. Между ними не искрились тёплые чувства и понимание, но доверие всегда сглаживало неровные углы в общении. Чонгук предполагал, какая грязная работа была возложена на хрупкие плечи, потому терпел, скрипя зубами. Выслушивал гаркающий тон и по мере занятости старался помочь советом. Познакомились они на территории врага пять лет назад в Сеуле. Чимин тогда был совсем запуганным ребёнком и волком смотрел на окружающий мир. После того, как Иблис спас мальчишку, тот не отлипал, хвостиком ходил рядом и старался оплатить долг за спасённую жизнь. Альфа втайне удивлялся его сильному духу и непоколебимости; ряды густели, страх к лидеру возвышался среди народа, а мальчишка выкладывал всё, как на духу, даже недовольство закрепляя ворчанием. Омега часто вступал в дебаты и не одобрял выходки кёнгидонского садиста, но при посторонних умалчивал об этом, держал язык за зубами. За это Чонгук уважал своего товарища и в то же время помощника. Чон потерял семью, но приобрёл новую, ничуть не хуже. В общине числилось шестьдесят три человека, и каждый оставил отпечаток на душе брюнета. Чонгук знал каждого в общине поимённо, а не по цвету. — Доброе утро, сэр, — отозвался ещё не прорезавшийся голос тучного юноши, встречающего лидера у ворот. Единственный вундеркинд среди жестоких убийц. — Доброе, Хансон, — ровным баритоном отозвался в ответ, без интереса взяв кипу бумаг с пухлых рук мальчугана. На бога здешних земель сразу же обратили внимание, затаив дыхание. Чонгук чувствовал их напряжение, и это вызывало скрытую усмешку. Каждый, кто вступал в ряды и стоял рядом с лидером, проходил испытание на силу. Ещё ни одна живая душа не смогла выстоять против кёнгидоновского садиста. — Вас Чимин уже час ищет... — Хансон смотрел вниз, не смея поднимать глаз из-за страха перед своим лидером. — Пусть ещё час помучается, — холодным тоном окинул окружающих и двинулся с места. — Сэр... это по поводу оранжевого... — в спину тихо прохрипел. Внутри щёлкнуло, а бездонные глаза вмиг залились красным. Утро теперь уже не казалось умиротворённым, уединённым с флорой и фауной. Взглянув на дрожащего, словно осиновый лист, юношу через плечо, Чон сжал губы в тонкую линию. Каждый присутствующий ощущал дикую энергетику на собственной шкуре, но смиренно молчал, не смея больше и слова молвить. Хосок совал свой нос в дела лидера — не новость; но когда Чимин подпевал — это выводило душевных чертей по щелчку пальца. Чонгук знал, что эти двое спят, но отношения были чужды для каждого здешнего поселенца. Когда два друга — Чук и Гек — набираются смелости и идут напролом со своей правдой, в воздухе стоит терпкий аромат гари. Только они имели право вставить своё недовольство и раз за разом убеждать лидера в неправильности поступков, а после принимать удар. Иблис хранил план в голове, выполнением которого займётся завтра ночью. Один. Он вынашивал его с месяц, размышлял и взвешивал различные исходы. Никто не обладал информацией об оранжевом мальчишке, о военных и их количестве. Все твердили одно — жертва опасна. Эта заученная фраза уже в печёнках сидела. Народ яро противился лозунгам и правительству, но не пренебрегал информации из их уст — лицемерный сброд. Они страшились способностей, а не того, что в последствии могло произойти. Намджун, с которым отношения у Чонгука не были пропитаны кровью, был единственным в своём роде рассудительным и разумным человеком. Его поселение находилось на окраине города, и они держали крепкий союз уже как три года. Мужчина делился любой просочившейся информацией и предлагал свою помощь, как в этом случае. — Не знаю, что за пациент окажется на гарнизоне с военными, но убрать его надо незамедлительно, — хмурился Намджун и постукивал пальцами по деревянному столу, — убрать не потому, что он оранжевый, а для собственного спокойствия, Иблис. Моё поселение мирное, мало кто сумеет постоять за себя. Я встану за них горой. Они двенадцать лет искали оранжевого и, добившись своего, не упустят шанс. Задача Чонгука состояла в убийстве лишь одной масти. Не больше. Он убивал, вышагивал по трупам детским и никогда не испытывал чувства стыда. Военные уже не интересовали возбуждённый разум — сколько бы ни резал взрослых воспитанников государства, их количество не уменьшалось. Владения кёнгидоновского маньяка встретили ярким светом и кофейными глазами. Чимин решил крепко вцепиться в разговор и убедить лидера вмешаться, не подозревая о планах, в которые ни он, ни Хосок не входили. Омега был крайне взволнован предстоящим разговором; это читалось по влажным ладоням, которые тот тщательно прятал под стеклянным столом. Чонгук осмотрел его и остановился у холодильника, достал бутылку воды. Открутив крышку, альфа сделал несколько больших глотков. — С каких пор в мою квартиру может заходить каждый, кому взбредёт в голову, — начал диалог Чонгук, оборачиваясь к Чимину и разглядывая парня недобрым взглядом. — Я пришел поговорить, — вдруг пискнул русоволосый и быстро взял себя в руки, — по поводу оранжевого. — Точно, я же с тобой это не обсудил, — усмехнулся альфа, большой ладонью откидывая смоляные пряди назад, — забыл, что ты у нас отвечаешь не за очаг общины, а за пехоту. Чимин вздрогнул от насмешки в свою сторону. Длительные секунды изучал гладкую поверхность стола и собирал мысли в кучу. — Позиция в общине не имеет никакого значения, это наше общее дело, — на выдохе сказал он, заставляя себя поднять взор на лидера, — это касается всех нас. — Чимин, ты прыгаешь выше головы, — сухо отрезал Иблис, облокотившись о столешницу, — знай свое место. — Ты и правда ничего не собираешься предпринять? — без обиды интересовался омега, подняв от удивления брови. — А я обязан перед тобой отчитываться? — повторив за мимикой, альфа театрально вздёрнул брови. Омега вновь погрузился в собственные мысли, не разрывая зрительного контакта. Его рот раз за разом открывался, но тишина так и осталась нетронутой. Чимин напоминал выброшенную на сушу рыбу, не способную как-либо изменить ситуацию в своей жизни перед гибелью. На лице читался большой спектр эмоций, меняющийся со скоростью света и не вызывающий в Чонгуке интерес. Альфа оттолкнулся и двинулся в сторону комнаты, где планировал сходить в душ и освежиться, но встал в ступор, когда Чимин решил озвучить догадки. — Ты собираешься его убить, — произнёс тихий, хриплый голос, и каждое слово Чонгук слышал как гром среди ясного неба. Это был не вопрос, а утверждение, на которое нечего было ответить.***
Ночь укрыла своим одеялом всё живое в округе. Сверчки стрекотали ненавязчивые баллады, а луна освещала узкую тропу, ведущую к трассе со стороны леса. Близлежащая река Чуннанган отражала в себе звёздное небо с яркими созвездиями, таила все тайны этой ночи и загадочно журчала водной гладью. Спустя несколько минут показался Намджун, наблюдающий за громкоговорящими людьми на возвышенности. Их голоса доносились ещё в степи, вызывая желание прикончить ублюдков и пойти наперекор плану. Когда картина перед взором открылась в точных красках, глаза заполыхали алым. Трейсеры. Эту лигу охотников Чонгук не мог переваривать больше всех остальных: без какой-либо цели люди слонялись в поисках мутированных детей, зарабатывая деньги последующей продажей. Жалости в них было ровно столько, сколько в кёнгидоновском садисте; вот только отсутствие мозгов разбавляло ненависть мерзостью. — Ни одного военного, — шумно выдохнул Намджун, протягивая бинокль Иблису, — насчитал около двадцати, но хуй знает, сколько в грузовике. — Это не то, что мы ожидали увидеть, — хрипло отозвался Чонгук, взял бинокль в руки и вгляделся, затаив дыхание. — Военные теперь не марают руки? — скривил губы блондин. — Я не знаю, Намджун, но нужен новый план, — перевёл взор на соратника и толкнул язык за щеку. Трейсеры что-то громко обсуждали и пили спиртное. Их грязные рты были набиты едой и сигаретным дымом, а несколько омег юлили вокруг, стараясь им угодить. Один из мужчин сорока лет схватил хрупкого мальчишку и задрал его футболку, демонстрируя дружкам смуглую кожу и похабно гогоча на всю округу. — По десять на каждого? — подумав, сказал Намджун, наблюдая за действиями врагов с пренебрежением. — Двадцать на одного, если ты не видишь среди них молодых, — вновь опустив взор алых глаз на представление, с рыком сказал Чон. Черти внутри уже отплясывали в предвкушении чего-то кроваво-интересного. Мурашки побежали по коже вдоль спины от надвигающейся трапезы, о которой он даже мечтать не смел утром. — Оранжевый в фургоне, предположительно не один, — поделился размышлениями блондин, коротко взглянув на Иблиса, — сколько времени понадобится? Иблис скривил губы в ледяной усмешке и сделал шаг в сторону кучки трейсеров. Спуск вниз лишь уменьшил время приближения, являя бесстрашное Чонгуково лицо врагам. Те не сразу заметили парня, а когда внимание каждого поочерёдно обратилось на него, подобрали скудное оружие и направились в сторону новоприбывшего. Оскал на лице Чонгука вызывал замешательство и судорожный вздох. В глазах охотников плескался страх перед богом огня, поджилки тряслись. Нет на свете того, кто не слышал историю о пламенном лидере, но не каждый верил в басни о неприкосновенности. — Что ты тут... — разрезал тишину трейсер и тут же умолк. Между глаз виднелось маленькое отверстие, откуда просочилась красная струйка и побежала к подбородку кривой линией. Птицы на ветках встрепенулись и унеслись прочь, а Чон на мгновение обернулся к Намджуну, крепко державшему снайперскую винтовку в руках с широкой, чуть ли не блаженной улыбкой. Веки Иблиса опустились, Чонгук предвкушающе прислушивался к движению лейкоцитов в венах. Тело нагревалось, выставляя напоказ вздувшиеся вены и светящиеся силой зрачки. Медленно и вальяжно шагая вперед, он без стеснения обводил каждого прожигающим взором. Трейсеры беспорядочно начали стрелять в его сторону, а пули на полпути плавились и металлической жидкостью окрашивали тротуар под ногами. Запах пороха кружил голову и адреналином сыпался на волосы. Правая половина бросилась врассыпную, теряя надежду на оружие и откидывая не действующий агрегат. Другая половина не теряла веру, полегла от Намджуновской пули и жара внутренностей, словно на сковородке. Вдали слышались возгласы бежавших: они окликали друг друга и звали помощь по рации, задыхаясь и сверкая пятками. Чем дольше тикало время, тем дальше голоса смешивались с природой, пока и вовсе не замолкли. Оставшийся в живых мужчина тихо хрипел, но не двигался с места. Его свирепый взгляд касался Чонгука и спустившегося сразу же и вставшего рядом Намджуна. Сгорающие изнутри тела хаотично валялись по всей земле, выпуская через поры еле заметный пар с душком. Детали громкости ласкали слух кёнгидоновского садиста, растягивая губы в безумной улыбке. — Вы за это поплатитесь, — прошипел охотник, роняя непрошенные слезы из-за боли в колене. — Не сомневаюсь, — хмыкнул Намджун и сделал шаг вперёд, обходя трупы. — Это так просто не... — начал вновь пустые грозы проговаривать, пока громкий стук их не прервал. Взгляд трейсера невольно упал на фургон, а Чонгук проследил за ним, скрестив руки на груди и мысленно успокаивая чертей внутри себя. Ещё один грохот не заставил себя долго ждать, вызывая у машины лёгкое покачивание, а в альфе приступ обычного интереса. Намджун с опаской остановился и выставил оружие перед собой, держа прицел наготове. С минуту все погрузились в абсолютную тишину, ожидая скорейшее цунами. Каждый был напряжён до сжатой челюсти, лишь Чон с безэмоциональной расчётливостью прищурился. Когда дверь распахнулась, а оттуда вывалился тучный бугай под два метра ростом с разбитым носом, все несколько раз моргнули, дабы узреть в темноте ещё одну блеклую фигуру. Сначала холодный свет луны осветил обнажённые разбитые колени, а после — разутые ноги в ссадинах. Хозяин держал неуверенный шаг, боясь наступить на живую плоть перед фургоном и не выдержать вес. Охотник перед машиной пополз в сторону, подальше от собственной гибели, дав всем узреть ангела. Ангела, кожа которого светилась и ослепляла глаза. Хрупкий парень вышел на свет, прижался к холодному металлу за спиной и бегло огляделся. Его бледные пухлые губы, приоткрывшись, жадно глотали кислород, а тело крупной дрожью содрогалось. Когда-то белые шорты висели на фигуре, словно на вешалке. Кровоподтёки идеальными штрихами дополняли светло-оливковую тонкую кожу, вызывая эстетический восторг. Ткань розово-белой безразмерной футболки спала с плеча лохмотьями, открывая взор на неестественно-вывернутый плечевой сустав и ожоги от сигарет. Круглые точки с алым раскрасом расходились и преображали когда-то идеально-бархатистую область будущими шрамами. Выступающие ключицы приковывали взор каждого, а след пальцев на шее от удушения вдруг вызвал неконтролируемую злость у Чонгука. Отросшие тёмные локоны волной падали на лоб и щеки, сквозь которые мерцали два оранжевых огонька. Красив... Идеально красив... Внимание мальчишки остановилось на охотнике, вылетевшем из грузовика. Трейсер, столкнувшись с ним взором, истерически завопил, глотая сопли и слюни. Полные мольбы глаза никто не замечал, кроме ангела. Мужчина безумно мотал головой и сквозь нытьё пытался что-то сказать, но неразборчивые словосочетания смысла не имели. По щекам ангела потекли горькие слезы, а губы скривились в тихих рыданиях. Он безмолвно доносил всю пережитую боль своей жертве и блеском цвета заката обещал расплату. Иблис со стороны замер, наблюдая за картиной с прицельной точностью, не опуская детали. Внутри всё сжималось в непонятном и неизвестном влечении. Намджун, не ожидавший столько подводных камней, встал в ступор и с широко распахнутыми глазами озирался. Чуть ли не до смерти избитый омега, в грудь дышащий любому присутствующему, из последних сил брёл к охотнику, вяло качаясь из стороны в сторону. Здоровая, по всей видимости, рука, плотно прижалась к рёбрам. Под ногами ангела хлюпала кровь умерших, щекоча остальным нервы. Когда трейсера, наконец, настигли, он замер, вслушиваясь в собственное сердцебиение. Его лицо застыло в гримасе ужаса и страха, но даже это не остановило хрупкую фигуру. Ангел опустился и шепнул так тихо, что, даже навострив слух, вряд ли можно было услышать. Истерика прекратилась. Бугай с трудом поднялся на своих двоих, словно под гипнозом, и вернулся к фургону, закрыв за собой наглухо дверь. Никто не смел выпускать ангела из поля зрения, пока со стороны железа не послышался душераздирающий гомон. Намджун и выживший охотник развернулись к машине, а Чон не мог оторвать брусничные глаза от омеги. Даже на расстоянии Иблис отчётливо видел, как мальчик зажмурился, выпуская новую порцию влаги, оставляющей после себя незримые дорожки. От каждого вопля плечи трепетали с новой силой. Голова опустилась к ногам, а сгорбленная спина молила о защите и тепле. Кончики длинных пальцев подрагивали, а зрачки вдруг приобрели естественный оттенок человеческой физиологии. Чонгук хотел взглянуть в их глубины и познать для себя цвет, ближе изучить черты. Не став противиться желаниям, под грохот и вопль подошёл к омеге. Остановился ровно напротив, не оставляя без внимания маленькое телосложение и хрустальную хрупкость. Шмыгая носом, юноша планомерно поднял подбородок, в собственных мыслях скользя по груди, шее Иблиса и останавливаясь в самих глазах. Время будто замерло, а звуки прекратились. В карамельных орбитах напротив витали звезды сродни галактике. Оранжевыми искрами украшали собственное отражение и блики двухъядерных фар. Маска холодной рассудительности оставалась на лице Чонгука, вливаясь в тёплый поток космического пространства. Омега растерялся, округлив веки и давая глубже узреть зеркало души. Не отстранился, лишь на месте замер, сам без надежды вылезти из омутов альфы. Чонгук слышал биение сердца напротив, потому что шаг вперёд сделал. Страх ощущался на кончике языка, отчего Иблис коснулся им уголка своих губ и чуть наклонился, сканируя взглядом. Омега был вдвое меньше, а макушка еле-еле до шеи доходила. Тонкие черты лица выражали незабвенную нежность, сладость, от которой зубы скрипели и грозились раскрошить эмаль. Непорочность задерживала на себе излишнее внимание, вызывая желание вкусить, а запах... От сочной гуавы и крови ноздри затрепетали. Нависая над ним, Чонгук провёл кончиком носа по щеке напротив, полной грудью вдыхая. — Даю тебе пять минут на бегство, если уйдёшь — будешь жить. Если поймаю — убью, — хрипотцой опалил лицо омеги, отпугнул, опуская взор на бледные губы, а затем возвратил к глазам, — А я поймаю. Из маленького рта вырвался громкий выдох в смеси с отчаянием. Тонкая рука омеги неуверенно поднялась к Чонгуку и легла на плечо, чувствуя всем телом тепло чужого и крепкие мышцы под кожей. Зрачки его загорелись оранжевой каймой, а сам он сосредоточенно застыл. Время текло сквозь пальцы бесконечно долго, а красивое лицо ангела исказилось непониманием. Иблис издал утробное рычание, довольствуясь временным помешательством мальчика. Вибрации прошлись вдоль тела ангела, а рот пересох от волнения. Розовый язык поспешно смочил губы, не оставляя альфу равнодушным. — Удивлен, что твои манипуляции не действуют на меня? Омега попытался сделать шаг назад, но Чонгук дёрнул его на себя за локоть, неосознанно проводя большим пальцем по нежной коже. Нескрываемый страх блестел в этих прекрасных глазах, а грудь вздымалась от частого сбившегося дыхания. — Deus ignis Iblis venit ad animam meam, — хриплый из-за долгого молчания голос омеги натянул все струны в теле альфы. Живот скрутило от напряжения. Тонкие пальцы сжались в кулак вместе с чёрной тканью на плече Чонгука, а ноги омеги подкосились, захлопывая веки. Тело безвольно расслабилось, а с губ сорвался болезненный стон, снимая все стоп-краны Иблиса. Он подхватил обессиленное тело за талию, вжимая в себя. Алая жидкость плеснула из носа вниз, по подбородку и ключицам, держа путь ниже и созывая Чонгуковских чертей за ней. Огненный бог смотрел в лицо ангела и не мог прочесть то, что таилось в глубинах собственной души. От истерзанного тело веяло холодной слабостью, а готовность согреть рвалась на куски с невменяемой жаждой в груди.