Per aspera ad astra

Как мне взять себя в руки, если все, за что я держался, раскололось на части. Это лето вспороло мне брюхо, протащило лицом по асфальту, отпинало как мячик. Я снимаю остатки лица что однажды напялил, посмотри сквозь меня, от меня ничего не осталось. Солнце зашло за горизонтом, оставляя после себя блики воспоминаний о прошедшем дне. Облака, хаотично разбросанные по всему небосклону, чередовались от фиолетового к розовому, тускнея с каждым часом всё сильнее. Чем ближе Юнги подступал к лесу, тем чётче улавливал звуки природы, щебечущие о прохладной грядущей ночи. Ветерок уже обволакивал фигуру омеги, пробирая острым колющим холодом до самых костей. Мурашки сквозили вдоль выпирающих позвонков и слипшемуся от голода желудку, но шаг путник не сбавлял, лишь изредка оглядываясь, будто ожидая кого-то увидеть. Плотная ткань кимоно неприятно натирала тело, а засохшая кровь на одежде шлейфом преследовала. Этот сладковатый запах перебивал благовония канализаций и плесени из старых домов, но Юнги благодарен не был. Этот смрад вызывал квинтэссенцию раздражающих и яростных чувств, не позволившие сосредоточиться и найти обычный баланс эмоций внутри себя. До ночи оставалось мало времени, поэтому смыть с себя кровеносные отходы своих жертв у Мина не получится, хоть со всех ног беги. Теперь нести это бремя до новой войны, а там уже обновить свежими реками крови. С каждым новым шагом омега ощущал, как силы покидают тело. Он не спал пять дней, и организм спасибо не спешит сказать. Вокруг лишь флора и фауна, которой подпитываться парень так и не научился, зато знал, как поубивать целую подводную армию одним касанием лазурной глади. Синие зрачки. На мгновение прикрыв веки, Юнги спустил тяжёлый выдох с лёгких. Покидая торговый центр, он не смог быть безразличным, и поддавшись слабости взглянул в лицо альфы. Альфы, имя которого можно было только гадать, но так и не узнать. Его бесстрашие и сила влекли к себе, заманивали в ловушку и отравляли рассудок. Пускали корни природного очарования так глубоко, что мысли то и дело крутились в одном и том же порядке: Тэхён-незнакомец-Тэхён-незнакомец-незнакомец. Любой живой организм страшится погибели, в лицо смерти смотреть побаивается, но не в случае с синим обывателем. Мин был уверен, что после всего случившегося в сердце незнакомца закрался страх, но тот его никак не проявлял. Либо хорошо скрывал, либо видел вещи пострашнее. Демоны внутри скуксились, в расстроенных чувствах по углам попрятались и будто приуныли. Они не хотели пугать храбреца, и Юнги, признаться честно, тоже. Желание извиниться было настолько велико, что неоднократно приходилось одёргивать себя и держать путь дальше. Мрак брал бразды правления в свои руки. С приходом осени насекомых сократилось, но комары по прежнему тянулись к крови на последнем издыхании. Юнги — ходячий кровеносный сосуд, состоящий не только из собственной венозной жидкости, но и шестью посторонних. За быстродвижущейся фигурой с таким то букетным набором целый рой летел, жужжа зазывно и голодно, а омега уже было подумал, что не доберётся до рисового поля (а если и доберётся, то в волдырях и чесоткой). Надвигающиеся серые тучи планы насекомых перечеркнули, а Юнги позабавили. Воодушевили. Слабость как рукой сняло, а уверенность в собственных действиях и как нельзя удачливому стечению обстоятельств, било рекой. Эту войну он выиграет, найдёт путеводитель в Эдемовый сад и никогда из рук не выпустит. Одно печалило — меч остался в торговом центре. Главный атрибут победы и сильнейшая мощь. За спиной торчала катана, куда мощнее, но омега тяжёлую сталь не переваривал. Ему полюбился самый обычный, ничем не примечательный клинок, режущий без пафоса и задержек, хорошо прилегающий к маленькой ладони. Первые раскаты грома приятной мелодией на слуху играли. Синоби был почти на месте, пробираясь сквозь засохшие ветки и видя впереди жухлую траву с открытым полем. Запахов других в воздухе не было, поэтому тело поддалось, доверилось природной стихии и расслабилось. Оставаться без дела в ожидании неизведанного омега не хотел, но выбора никто не давал. Он размеренными шагами шагал вдоль поля, давно привыкнув к непроглядной тьме. Где мог спрятаться Тэхён? Горы слишком далеко находились, как и возвышенности, норы давно утряслись и усыпались из-за погодных катаклизм. На дереве? Юнги часто отсыпался подобным образом и Тэхёну в своё время рассказывал. Запомнил ли это Ким? Куча вопросов, догадок, а ответов хоть свищи. Юнги прочешет каждый уголок леса, в каждую щель сунет нос, найдёт. Обязательно найдёт. Мин замер, когда послышались далёкие разговоры в Южной стороне. Сначала это едва улавливалось, но чем больше протекало минут — тем громче ноты играли на слуху. Свисты, громкие смешки и улюлюканья путали усталое сознание омеги, не способное определить точное количество лиц, пока один за другим не стали выползать из чащи леса. Разговоры обо всём и не о чём продолжались, не позабыв потревожить тишину природы, и казалось бы, не замечали синоби, пока не подошли в упор. В лицо блондина посвятили ярким фонарём, и толпа замерла. Ряд спереди замолк и переглядывался друг с другом, а трейсеры сзади вопили от недовольства и вытягивались в струны, чтобы узреть, что впереди. Некоторый лица побелели, как простыня, а челюсть смешно отвисла от вида омеги. Яркий свет ослепил, заставив поморщиться и отвернуться, но он успел узреть, что фигур тут больше сотни. И даже больше двух и трёх. Четыре сотни как минимум. Сначала прорезался шёпотом между рядами, а затем самый наглый, а возможно главный, заговорил. — Кто это тут у нас? — нахально, без капли страха, он вышел вперед ближе к омеге, оглядывая с ног до головы, — Мы сегодня не охотимся, цыпочка, другую работёнку подкинули, ступай своей дорогой. Юнги по прежнему стоял на месте какое-то время. Ведя подбородок, он наклонил голову на бок, медленно поднимая кофейные глаза вдоль по фигуре напротив. — Вы не охотитесь, зато охочусь я, — голос Юнги не дрогнул: спокойный, тихий, умиротворённый. Он ушёл от света фонарей в сторону, разглядывая толпу с перекошенными лицами от смеха. — И как охота продвигается? Есть успехи? — явно веселился мужик, позабыв, зачем сюда явился. — Как видишь, наткнулся на крупную рыбёшку. Трейсеры хором одобряюще и задорно усмехнулись. Некоторые из задних рядов уже пробрались и узрели картину, наслаждаясь представлением. Так же до другой доброй половины не доходил смысл слов, стадом враждебно озираясь на омегу. Их крылья носа трепетали, учуяв запах крови, которым витал вокруг омеги как свой собственный. — Звучит заманчиво, но что, если рыбёха слишком большая для тебя одного? Маловат будешь на столько персон, — глумился быдлан, оглядываясь на своих сторонников, явно ожидая одобрение, — когда попадаешь в океан с акулами — бойся быть растерзанным. — Что-то мне это напоминает, — наигранным ласковым тоном отозвался Юнги, — я где-то уже слышал подобное. В Янджу, кажется. Мужчина вмиг оторопел. Блистательно-начищенная маска ликования сползла с лица, уступая место недоумению и злости. От Юнги не ускользнул страх на дне зрачков, чему омега издевательски улыбнулся, поглаживая сюрикены под поясом оби. — Что ты сказал? — Янджу, — громче уже повторился, растягивая слово, — исследовательский центр в районе гор. Пять километров от центра города. А если ещё точнее тридцать семь градусов северной широты и сто двадцать семь градусов восточной долготы. Как у вас с географией? Трейсер покрылся пятнами, того и глядишь — дым с ноздрей повалит. Он захлёбывался в собственной желчи, не обращая более никакого внимания на других, кроме синоби. На лбу выступила вена, замедляя кровоток к голове от напряжения, а блондин улыбнулся ещё шире, разворачиваясь корпусом для пущей зрелищности происходящего. — Это тот говноед, убивший Сынри! — донеслось с кучной толпы, которая начала смыкаться вокруг Юнги, образовывая удавку без выхода на свободу. — Да ну нахер, этот шкет бы не смог. — Конечно не смог бы, ты посмотри на него! Он же глиста! — Это мутант, дебилы. Им похер кого убить, главное убить, — толпа разделилась на два мнения, с пеной у рта доказывая свою истину. — Иполлит наших гасит одним взглядом, чего уж тут говорить. — Ты конечно сравнил жопу с пальцем, Иполлит оранжевый, а это что? Суповой набор? — А вдруг он и правда оранжевый, — заключил один из трейсеров и все будто язык проглотили, глядя на омегу с опаской. — Да, — нарушил паузу синоби, глядя на каждого поочерёдно, — Я вижу вас постоянно преследуют умные мысли. Но вы всегда оказываетесь быстрее. — Пасть закрой, — наконец отреагировал главарь сей банды, когда как другие пытались осмыслить сказанное с натяжкой, — Хитрец ебучий. — Убей этого тупого еблана, Хэ Вон! На лоб Юнги спустилась крупная капля с неба, освежая мысли и пробирая до костей чувством блаженства, но противоречия не позволяли сложить пазлы собственных деяний. — В вашем присутствии совсем не вежливо выглядеть умным, — бесцветно отозвался омега, ловя каплю кончиком языка. — Убей! — кричал кто-то позади, будто в истерике задыхаясь, надрывно. — Быстро он сегодня не умрёт, но долго будет мучиться, — многообещающим тоном заверил Хэ Вон и начал приближаться. Мин с места не сдвинулся, голову вздёрнул, видел вспышки молний, только набирающих обороты. Погода разгневана, обещает навести разруху, прям как в душе Юнги. Руки больно схватили и завели за спину, грудью выставляя вперёд. На лице ничего, кроме улыбки нет, а трейсеры это интерпретируют по своему, ладони потирают и зубами клацают. — Что скажешь напоследок? — интересуется мужик, почти фигурой своей омеги касается. Выше на две головы, но это лишь ускоряет сердцебиение с привкусом адреналина. — Вы все умрёте, — шепчет Мин и наконец опускает голову, ждёт. Мощный удар в солнечное сплетение выбивает весь кислород из лёгких, но синоби молчит. Ждёт. Чуть сгибается, но его тут же на исходную позицию сзади возвращают. Следом давится обжигающей болью в рёбрах, и почках, смыкает веки до белых бликов перед глазами. Терпит. Голос Тэхёна на задворках сознания зовёт. Хрипловатый, сонный, о прошлом напоминает. Позволяет держаться между реальностью и сном. Юнги считал, что мысли о суициде приходят лишь в подростковом возрасте, особенно, когда зашкаливают эмоции и бушуют гормоны. Когда сомнения одолевают, боязнь вступить во взрослую жизнь. Он ошибался. Чем старше он становился, тем чаще они наведывались в гости, постукивая пальцами по столу. Пусть сидят. Пусть остаются только в мыслях. — У него сенсорно-вегетативная невропатия? — удивляется трейсер, что позади, — Ему не больно? — Кричи, сука! — плюётся Хэ Вон в ярости, — Кричи, блядище! И внутри что-то щёлкает. Занавес закрывается и маски наигранной озабоченности в сторону летят. Уголки губ опускаются так же быстро, как и молния, пронзающая насквозь тело омеги с высоты птичьего полёта. Два ряда трейсеров назад летят от мощной ударной волны, сбивая остальных за спинами. Глаза омеги засияли жёлтыми раскатами не хуже фонарей, устремлённые на дёргающегося Хэ Вона совсем недалеко. Они видели слезы неожиданности и боли. То незабвенное, не всеми познавшее чувство — чувство, что он не увидит близких и дорогих людей. Трейсер сам создал благоприятные условия, а теперь лежит и мнимому Богу молится, беззвучно, одними лишь губами. На секунду Юнги будто ледяной водой облили, собственную пучину сомнений ударной волной прожгли. Жалость в спину упиралась мольбами. — Как вас жизнь то разбросала, — хмыкнул синоби, сбитый с толку, но переступающий через собственную человечность, — Отдельно вкус, отдельно ум, отдельно красота. Хэ Вон судорожно задышал, видя, как мутант подходит ближе и садится на корточки. Мин смотрит свысока, чувствуя своё превосходство, но не победу, извлекает катану со спины. — Что ты наделал, — сломлено спрашивает предводитель охотников, — Рано или поздно тебя пустят на эксперименты, нет смысла бороться. — А в чём есть смысл? — холодно спросил. — В смерти. Пока нормальные люди ходят по этой земле — борьба не прекратится, — из рта трейсера хлынула кровь по щекам. — Получается, дети отбросы общества? — Дети давно не люди. Это звери, животные, тебе подобные, — Хэ Вон с огнём в глазах игрался, но ложь омега прознал сразу. Существуют тысячи способов распознать ложь. Совсем необязательно залезать человеку в голову, чтобы заметить первые тревожные звоночки, ощутить опасность или дискомфорт. Единственное, что нужно делать, — это наблюдать. Обычно человек добавляет к сказанному больше информации, отводит глаза и злится по пустякам. На эмоциях выносит то, в чём даже не уверен. Блондин коснулся остриём оружия кожи шее. Татуировка на ней, являющаяся символом охотников в виде змеи, отзеркаливалась на лезвии, переплетаясь неаккуратными витиеватыми линиями. Мужчина дёрнулся, но не сопротивлялся, лишь вглядывался в эти сияющие глаза и пытался там найти человечность. Человечности нет, истреблена, вместе с человечеством. — Вы смотрите на нас, как на болезнь. Сражаетесь с нами за лучик угасающего света. Но... — омега запинается, кратко смотрит на трейсеров, которые, перебарывая боль встают на ноги, — Вы не понимаете, что вас с ними разделяет всего лишь несколько мгновений тьмы. Лезвием подцепляет тонкий слой шкуры и прорезает вдоль татуировки, оставляя после себя оголённую плоть мяса из натянутых мышц. Мужчина через плотно сжатые губы хрипит, часто моргает, а зрачки потеряно взирают на раскаты молний. Когда ошмёток глухо упал на земь, Мин оценил свои ювелирные навыки издалека, прищурившись. — Каждый сам выбирает, как ему умереть и при каких обстоятельствах. Жаль только, что твоя смерть бесчестием зовётся, — синоби выпрямляется ровно тогда, когда на него массово набросились, словно мухи на говно. Катана полыхнула в объятиях электрических искровых зарядов, загораясь от омеги. Выставив клинок перед собой, Юнги шепнул. — Мы не погибнем, Ким Тэхён. И бесшумно двинулся вперед, встречая первую жертву, которая полегла в ту же секунду глубоким надрезом в шее. Трейсеры атаковывати кучей, что давало возможность уварота от шальных пуль. Синоби парил над каждым, срубая части тела и головы по мановению лезвия. Он покарал. Разрезал внутренности и вспарывал вены, ломал кости оружием с садистской неторопливостью. Никто не мог поймать взором метаний его тела в темноте, лишь катана след несгладимый оставляла. В пучину ужаса топила. Дождь усиливался, а вместе с ним падение и крики боли. Этот смрад подобен каше, только в составе была щепотка яда. Когда столпотворение набирало обороты, Юнги отсеивал трейсеров уроном молний с собственных ладоней, отступая назад, чтобы перевести дух. Под ногами земли не видно — сплошь из людских тел, растоптанных судьбой. Судьбу вершит Юнги рубя с плеча. Берёт грех на душу и снова поднимает лезвие, чтобы отбиться от череды пуль, но две ловит бедром. Отшатывается, шипит. — Мы не погибнем, Тэхён. Дождь барабанил по усыпанной земле, смывая алую патоку с лица омеги. Промок до нитки. Сколько прошло времени? Кажись, вся вечность, но гневные рожи не убавлялись. Кто-то из них выкрикивал, что омеге не уйти живым, но с колющим зудом, отдающим в ногу, он силился доказать обратное. Глупцы. Юнги лучший убийца. Его стоит бояться. Пятеро окружили, а шестой револьвер к виску тыкает, да так, что голова разболелась. Мягкие черты лица Юнги морщатся в ожидании, даёт шанс, но и он с треском проваливается. Пятисекундной заминкой не воспользовались, а значит, есть ещё шанс поискать Кима этой же ночью. Одним взмахом разрезает конечность с огнестрелом у локтя, давая жертве возможность проявить себя и показать способности в громком песнопении. Мин и небо свидетели — тот лишь хрипел и упал навзничь в лужи крови. Они везде. Коршуны, проголодавшиеся звери. У доброй половины в глазах страх поселился, другая всё ещё не верит в свою смерть. Юнги круговым движением троим животы вспарывает, те хватаются, чуть ли кишки собственные не ловят, но не успевают — умирают на месте, лицом с грязью встречаются. За спиной выстрел, а щит из электродов всё впитывает, рассыпается на сотни сияющих частиц и снова формируется. Сюрикены охотно парируют в воздухе, задевая вражеские ключицы и грудную клетку не хуже скальпеля. Особо наивные жертвы визжали, как свиньи на убой, орали от нестерпимой боли, а в глазах омеги наслаждение читалось. Сумасшедшая улыбка бескровные губы растягивала и бояться каждого наталкивала. Он не обуздал безумие. Оно рядом ходит, все о Тэхёне думает, сам сбит с толку и устал. Жалость на периферии всё ещё теплилась, но оставалась незамеченной. Ткань потяжелела. Или просто силы в избытке? Омега в сторону пошатнулся и глянул на остаток трейсеров, что дула на него направили. Наконечники трясутся, и сами они содрогаются. Смотрят во все глаза, шага боятся сделать, потому что под ногами органы соратников покоятся. Наступить — не уважать? Омега демонстративно на орган сердца перед собой наступает, выдавливает все соки, глаз от мужчин не уводит. — Зачем вы здесь? — Убей, но ответ ты не получишь, — говорит один из трейсеров сквозь зубы. — Где Тэхён? — этот вопрос слетает с губ Юнги по десять раз на день уже как два месяца. Скоро весь мир запомнит эти два слова, восемь буква, и значение, пропитанное душевными терзаниями. — Тэхён? — усмехается мужик, спуская курок. Пулю ловит защитный барьер, — Оранжевый? Юнги выжидающе смотрит, опираясь на клинок всем весом. Смех трейсера пробудил каждого из спячки, возвращая в реальный мир из собственных мыслей. Другие глянули на охотника в недоумении. Уставшие, злые, они сходили с ума вместе на поле боя. Тела погибших поражали любое воображение. — Он давно сдох. Его Иблис убил! — слова режут похуже лезвия, с идеальной чёткостью прямиком в сердечную мышцу. — Врёшь, — шепчет Юнги, и силы черпает. Ярость новым потоком протекает по венам. Омега отталкивается и налетает под грады пуль. Шальная очередь после отрубленных ног небо полосует, два других клинок Мина глотают, пытаясь языком вытолкнуть, но режут собственную плоть внутри на две части. Он стоял посередине кровавого месего. Кое где валялись аккурат отрубленные конечности рук, а где-то кишки землю пачкали. Лезвие с каждым взмахом звонкие ноты выдавало, нашёптывало молитвой смерти. Его металлический отблеск сиял в раскате грома, сея смуту в сердцах жертв, а в застывших глазах страх. С открытых ран противников хлестало похуже, чем с водонапорной башни, окрашивая взор брусничным. Локоны светлых волос были подобно закату — розовинкой отдавали и светились от исходящей силы синоби. Группа из четверых трейсеров решила покинуть поле боя, но синоби пустил в ход сюрикены, не давая скрыться в гуще леса. Последние выжившие, побитые собственной глупостью, постанывали, но встать не решались, хватались за открытые раны и витали в собственной путине ощущений. Синоби проклинали. Мин рухнул на колени, не обращая внимание на жгучую боль от ран, и коснулся мокрой грязи под ногами. Разряд прошёлся по всей площади в районе километра, где только влага обитала, содрогая флору импульсами. Трейсеры в конвульсиях повалились на спины, припадочно вопя что-то нецелесообразное. Их мышцы сокращались, кожу кололо, а некоторые теряли сознание. Второй разряд. Третий. Пока сил не осталось совсем. В воздухе витал запах горелой плоти, прожжённой до костей ужасающими ожогами от электричества. Тишина ласкала слух. Никого, лишь он один и клинок, испитый досыта. Никого вокруг, только он один, и четыре десятков трупов. Что бы сказал Киён? Хороший ли Мин мальчик в его глазах? Обезумевшей, холоднокровный убийца, не знающий пощады. Кто он такой, чтобы любить и быть любимым? Лицо не выражает никаких эмоций, лишь пустота и бесстрастность вьют гнёзда. Одни глаза светятся чистыми эмоциями с бушующей души: крупные слезы вниз падают, градом щёки омывая. Тэхён жив. Он им не верит. Демоны внутри облизывались, скалились, довольные результатом. Юнги же в своём отчаянии сломлен, раздавлен, ничем не лучше трейсеров, убивших единственный луч света. Всё поле сплошь из чистой абсолютной энергии. Можно было бы залюбоваться, если бы не горы трупов и запах, от которого блевать тянет, но желудок пуст. Омегу склонило на бок, поддаваясь приливу слабости, но вонзившийся клинок глубоко в землю, удержал бренное тело. — Юнги? — послышался вдали знакомый голос, пропитанный тревогой. Юнги на мысли о присутствии Тэхёна лишь криво усмехнулся. Плод собственного воображения играет злую шутку. Мин поднял заполнившиеся влагой глаза, цепляясь за размытый силуэт вдали. Проморгавшись и фокусируясь, глаза от осознания округлились. — Юнги! — крикнул Ким, ступая вперёд. Синоби зашевелился в попытке встать, не упуская с виду светлый силуэт Тэхёна. Если ему это кажется, значит он уже на подступе к раю. Или к Аду? Равновесие подводило, лишь с пятой попытки удалось твёрдо стоять. С раны на бедре лило, как из ведра, высасывая жизнь. — Юнги, — всё чётче звал Тэхён, увеличивая темп размаха ног. Юнги сделал шаг вперёд, затем ещё один и ещё. С каждым новым шагом прибавлялась уверенность и растраченная минутами ранее сила. При виде Кима внутри всё оживало, расцветало, словно на могильные сады пустили солнце. Крупные капли падали на влажные тэхёновы волосы, кутались и спускались ниже по его ангельскому лицу. Ускоряя шаг, синоби перешёл на бег, роняя оружие и срывая квезалевскую чёрную маску с лица. Спёртый воздух ударил по лицу прохладным наводнением, путаясь со слезами, которые новой порцией брызнули с глаз обжигающей лавой. Тэхён бежал навстречу, руку тянув вперёд. На дне зрачков лучи искрились неподдельным страхом, болью и беспокойством. Сердечную мышцу сдавило спазмом от рыданий. — Юнги, — сдавленно пискнул омега, когда Юнги столкнулся с ним и рухнул в объятия, сгребая к себе цепкой хваткой. Тёплый, живой, стоит и прижимается, сам слёзы скрывает и ладони на спине Мина сжимает. Блондин не сдерживается. Громко всхлипывает и прячет лицо на изгибе чужой шеи, слезами топит. Аромат гуава действует успокоительным, закупоривает все тёмные углы и изгоняет демонов. — Тэхён, — побитым зверем воет Юнги, сползает на колени перед ним, и к животу ангела щекой жмётся. Заключает в кольцо своих слабых рук вокруг поясницы, шепчет как в припадке, умалишённо, — Прости меня, прости меня, прости... Тэхён пальцы по длинным волосам водит. Мягко, трепетно нежно, что внутри всё воскресает и возрождается из пепла. Стоило поднять голову вверх, как тёплая ладонь легла на щёку синоби, а пальцы собрали жгучие слёзы, оглаживая шрам под глазом. — Прости, — одними губами шепчет Юнги, рыдая, словно маленький ребёнок. У Тэхёна уголки бровей в безмолвном плаче опущены, яркие глаза горят неподдельной тоской и любовью, а фигура медленно опускается к Мину, ближе жмётся. В светлой одежде, перепачканой от синоби, будто слиться стремится, выпускать из рук боится. Ким часто головой мотает из стороны в сторону и дрожащим голосом говорит. — Это ты прости. Я не смог стать сильным, чтобы защитить тебя и папу. И Юнги кроет. Он воет, вытаскивая всю скопившуюся боль наружу, задыхается и лишь на мгновение притихает, пока лёгкие не наполняются кислородом. Тэхён убаюкивает его в своих руках, шепчет о привязанности и тоске, сам всхлипывает и громко сглатывает эмоции синоби. В поток чувств своим нутром бросается в бездонные глубины подсознания Мина, лампочки включает везде, свет дарит. Юнги не один. Сознание отклеивалось от реальности, выплаканная боль осталась в прошлом. Тэхён остыл, чуть подрагивал от холода, но продолжал держать в крепких объятиях, касаясь губами виска синоби. Только сейчас Юнги уловил большой сектор чужих запахов поодаль людей, наблюдавших за душещипательной картиной воссоединения на фоне кровавой бойни. Среди них стоял Чи Хо, пронзительно взирающий в ответ с руками в карманах чёрных джинс. Он был расстроен, печален и встревожен. Его тёмный силуэт едва был различим среди других незнакомцев, но Мин видел только его. Веки потяжелели, а сон закрадывался ближе. Омега обмяк в надёжных объятиях. — Помогите, — слышит далеко голос Тэхёна, — Он без сознания! Безвольное тело подняли над землёй. Омега слабо нащупал твёрдую ткань и вдохнул через нос, узнавая в аромате свежести Чи Хо. — Что с ним? — чуть не задыхаясь спрашивает Тэхён, — Он ранен? — Ранен, — коротко отвечает семпай. Как всегда — серьёзен. И лёгкое падение в небытие. — Тэхён, иди скорее к нам! — зовёт Киён сына. Юнги устроился на кровати рядом и положил голову на плечо старшего. Уставший, но довольный, омега хотел провести время с Кимами перед сном. — Иду! — отзывается младший с кухни и через минуту возвращается с большой миской сушёных фруктов, — Как без закуси такие истории слушать? Тэхён забирается на кровать и кладёт еду на колени Киёна, который оказался в центре всей тройной идиллии. — Сколько можно есть по ночам, — беззлобно цокает старший и открывает книгу сказок, из под тишка закидывая в рот сушёное яблоко. Юнги последовал примеру, чем вызвали у Тэхёна довольную улыбку. — В маленькой деревушке родился мальчик, — начал Киён рассказ мягким тоном, держа интонацию, — У него была бледная кожа и большие глаза. Через какое-то время папа понял, что у малышка нет никаких чувств, лишь одно желание: есть. — Кого это напоминает? — тихо спрашивает Мин и задумчиво сверлит потолок, за что получает пинок в колено от Тэхёна и не сдерживает веселой усмешки. — Как у зомби, — Киён строго посмотрел на сыновей, нахмурившись, — Поэтому отец запер его в подвале подальше от чужих глаз. Каждую ночь он похищал соседский скот и кормил сына. Так он и рос — под завесой тайны. Так прошло несколько лет. Однажды в деревне разразилась эпидемия, погубившая всех животных и многих людей. Выжившие решили оттуда уехать, но папа не мог оставить сына одного. Чтобы успокоить плачущего от голода ребенка, он отрезал себе ногу и отдал ему. Потом то же сделал и с рукой. И остальными конечностями, — Тэхён забавно поморщил нос, вызвав улыбку на лице Юнги, — Когда у него осталось только туловище, он позволил сыну обнять его в последний раз, чтобы доел то, что от него осталось. Обеими руками мальчик крепко обнял отца и впервые в жизни заговорил: - Папа, ты такой теплый. Младший Ким уже вовсю глотал слёзы, схватившись за ладонь синоби и сжимая, будто ища опору. Его глаза покраснели, а губы дрожали. Сентиментальность ему была дана от старшего Кима, но тот оставался невозмутимым и задумчивым. — Чего же хотел этот мальчик? Насытиться едой или теплом своего папы? — тихо спросил Киён себе под нос. Его абстрагированный взгляд был опечален. — Киён? — позвал Юнги. Тот встрепенулся и глянул на брюнета большими растерянными глазами. — Эта книга не добрая, какие мне читали в детстве. Эта сказка — безжалостная фантазия, которая парадоксальным образом демонстрирует жестокость и насилие этого мира... — старший омега откладывает книгу на тумбу и приобнимает двоих, — Сказка — не волшебная пилюля, дающая надежды и мечты. Это иглы правды, колющие нам глаза... Техён вскоре успокоился и уснул, закидывая ногу на двоих омег сразу, когда как Киён и Юнги лежали в полной тишине, разделяя то, что у них осталось. То, что осталось от человечества. Резкий запах вынуждает сморщиться и поднять налитые свинцом веки. Зрачки свет раздражает, запах гуавы заставляет расслабиться и проморгать сонливое наваждение. Не выходит. Пространство будто зыбкое, невесомое. — Юнги, — звал хриплым низким баритоном Чи Хо, придерживая омегу за шею и челюсть, но не сжимая, — Десять минут. Ты не должен спать. — Что с ним? — улавливает слух каждое слово, но понять смысл не получается. — Силы выкачали всю энергию. Видимо, он почти не спал все эти два месяца, его тело истощено, — заключил Чи Хо, а Юнги из приоткрытого рта издаёт гортанный хрип боли. — Пожалуйста, не делайте ему больно, — слёзно молит Тэхён, а Мин ноги не чувствует, в бедро сотни иголок вонзили по самые кости, скребя так, что по всему телу вибрации. — А как ты мне прикажешь пули вытащить? — злобно отозвался незнакомец, а Юнги обещает, что язык вырвет сразу же, как только в себя придёт. — Отойдите, — по спине мурашки прошлись вдоль позвонков, когда знакомый голос, сталью пропитанный, совсем близко прозвучал. Свет загородил альфа, запах которого Юнги узнает из тысячи. Чем же он пах? Чем-то странным, и до безумия приятным. Ром, малина, порох, поджаренный стейк, сера... Что это? Лицо альфы было в тени, но Юнги чувствовал, как на нём дыру прожигают, разглядывают. Массивная ладонь прижалась к бедру синоби, откуда ещё сочилась кровь. «Я фригидный, дядя. Руки убери» — думает про себя Мин, испытывая яркое блаженство с примесью боли от касаний незнакомца. — Почему он улыбается? — недоумённый тон звучал где-то сзади, от чего волосы дыбом на затылке встали. Что за хер с горы портит эмоциональный диапазон окружающих? — Впервые вижу его улыбку, — хмыкал Чи Хо в другом конце комнаты. Боль в теле стихла, но не исчезла бесследно. Шорох в скупе с тишиной позволяли состоянию прийти в сравнительный баланс и продрать веки. — Готово, — отозвался синеглазый, не отрывая изучающего взора от лица напротив. Юнги смотрел в ответ. Побитый, с синяками, он всё так же приковывал внимание омеги, который непроизвольно облизнулся, что не осталось незамеченным. Сильные руки придерживали за талию и затылок, а природный аромат тела обволакивал, прогоняя всякие дрянные мысли. — Осталось зашить и дело с концом, на сегодня с меня хватит калек, — альфа уложил омегу на спину с несвойственной осторожностью и отошёл, от чего с уст вырвался разочарованный стон. Чи Хо тут же подошёл, как курица с яйцом и переживаниями, что где-то больно, но блондин не проронил более ни слова. Юнги уснул. Сквозь сон омега неоднократно чувствовал касания к щеке. Различные запахи, два из который омега узнавал и не испытывал опасность, привык. Гуава и ром с малиной стали верными спутниками в царстве Морфея. Когда они рядом — все ужасы и страхи уходили, уступая место долгожданному успокоению. Или, это только начало?

***

Пять лет. Пять лет Сокджин больше не бежит, сломя голову. Не борется за выживание и за грызущие мысли: что сегодня на обед и где укрыться от холода. Он под охраной самого президента, крыло которого порой просачивается жестокостью и озлобленностью на окружающий мир. Пять лет кажутся вечностью, когда один день плавно перетекает в другой, а весь мир ограничен тренировками за колючей проволокой, где стоит ряд ветхих строений длиной в три мили и грязи под ногами. Его ненавидели. Дети, солдаты, заключённые, охотники, министерство. Каждый вставлял палки в колёса, но омега не сдавался, брал всю волю в кулак и двигался вперёд. Вырабатывал силу в слабом теле и духе, не останавливался на пол пути при виде крови. — Познай свою силу, и никто не посмеет взглянуть в твою сторону свысока. — Они жалкие, никчёмные паразиты, не способные узреть истину природы. — Запомни, Джин, ты не имеешь права быть одним из них. — Люди — по большей части дешёвки. Они не стоял твоего внимания, а моего подавно. Ты сейчас из себя ничего не представляешь, но пора бы уже набить цену и стать чем-то большим. Первые успехи не заставили себя долго ждать. Сначала Сокджин хотел произвести впечатление на президента, но позже втянулся в дебри собственного усовершенствования, познал всю мощь не одним убийством невиновных. Омега — реалист. Он не мечтал больше вернуться к семье, увидеть родителей и друзей. Мечты — это разочарование, приводящие к депрессии, из которой выпутаться не легко. Лучше прозябать в серости, чем позволить тьме поглотить себя целиком. — Иполлит? — тишину разрезал звонкий голос одного из солдат — Хоши. — Ты чего так рано? Все ещё спят, заводы закрыты, — бесцветно отзывается омега, поджимая губы и не поднимая взор с документов с заключёнными. В Сеуле начали работать заводы, чтобы тем самым дети не находились в застое своих юных лет и познали труд. Подобные "усовершенствования" не нравились Киму, как и сама идея концлагерей, но его мнения никто не спрашивал. — Группа трейсеров... — слова мужчине давались с трудом, а Джин замер, — Все мертвы. — Хэ Вон? — сдержанно спрашивает, а у самого сердце кровью обливается. — Тяжело ранен, но ему осталось недолго. Сейчас он в медицинском отсеке, — после этих слов Джин подрывается с места и летит на всех порах к истошно-белому зданию. Лужи закрадывались под обувь от небрежным и быстрых шагов, а в глазах уже застыли слёзы. Внутри помещения пахло медикаментами и хлоркой. Омегу уже ждали охранники и кивком головы призвали идти следом. Глубоко вздохнув, Джин торопливо проследовал, пытаясь успокоить бушующий ураган внутри. Не выходит. Никакого успокоения не видать ему и человечеству, пока ведётся война. Перед лицом распахнули дверь, выпуская из комнаты запах гнили и поджаренной плоти. Иполлит не поморщился, шагнул вглубь и сразу нащупал глазами бледное лицо единственного друга, брата, отца и союзника. Бескровные губы Хэ Вон растянулись в мягкой улыбке и потрескались, а забинтованная рука потянулась к омежьему силуэту. — Иполлит... — прохрипел мужчина слабым, едва слышимым голосом. — Не говори, — отрезал Сокджин, подходя ближе и присаживаясь на край кровати, взяв чужую ладонь в свою. — Мне недолго осталось, — ранее лукавые тёмные зрачки теперь словно не живые, смотрят с неподдельной заботой и любовью, — Я хотел тебя увидеть перед смертью. — Не говори так, ты выживешь, мы справимся, — взмолился Сокджин, чья маска безразличия наконец затрещала по швам, — У нас хорошая медицина, врачи, знающие своё дело. Ты выкарабкаешься и будешь готовить мне яичницу по утрам. Мне её так не хватало всю эту неделю. Щёки горят от горьких слёз, которые омега поторопился вытереть тыльной стороной ладони. Хэ Вон поглаживал пальцами кожу на руке в успокаивающем жесте, вновь улыбнулся, но успокоение души не приходило. — Синоби, — мужчина вновь заговор, нарушив тишину, — Он убил всю группу. Он тоже ищет оранжевого, и... — лицо Хэ Вона исказилось от наплыва боли во всём теле, — это он почистил все наши базы на севере. Он убил всех. Моих друзей. Мою семью. Нашу семью. Сокджин вслушивался в каждое слово, опустил веки и зажмурился до белых бликов перед глазами. Так получилось, что отныне семья у него другое значение несёт, без обязательств на кровные узы. Все дело в поступках, общем деле, проведённом вместе время. — Ты должен его убить, — омега положительно покачал головой, закусывая внутреннюю сторону щеки до крови, — Должен положить конец этой войне. — Я разберусь. Как только выполню задание я всё сделаю, — дрожащим голосом обещает Джин. — Намджун и синоби, покончи с ними. Я буду наблюдать. Я всегда буду рядом, — мужчина из последних сил поднимает руку и кладёт в районе сердца раненную ладонь. И Иполлит обещает себе, что каждый пожалеет о том, что ступили на тропу войны. Поплатится за пролитую кровь.