Красавцы и никаких чудовищ (18+)

— Или замуж — или в монастырь, — сурово сказал отец. — Ах, то есть варианты всё же есть! Ну, слава Всевышнему! — изобразил радость Сокджин. — Наконец-то меня научат смирению и я отмолю ваши грехи, отец! — Джини, милый, — холодно сказал папа, — хватит. Ты напрасно злишь отца. Он ведь может и исполнить угрозу. — Я лишь выражаю надежду, что это не просто угроза, — горько усмехнувшись, ответил Сокджин. — Потому что в этом случае у меня останется хоть какая-то возможность сохранить самоуважение. — Мне надоели твои капризы! — решительно и зло прорычал отец. —Тебе двадцать два! Ты лежалый, сильно лежалый товар! И я не упущу возможность исправить это! Сокджин исподлобья посмотрел на него и процедил: — Ах, вот как. Товар, значит? Мне наконец-то дано правдивое название. Интересно, откуда такие сравнения? Отец, вы же не купец какой-нибудь, все-таки герцог. — В его голосе была издёвка, но настолько горькая, что даже ему самому она показалась жалкой, и он досадливо закусил губу. — Отец неправильно выразился, —спокойно сказал папа, поправляя пышные кружева на манжетах. — Мы о тебе прежде всего думаем. Почему ты так против? Я видел его: милейший парень! Красивый, сильный. Высокий, между прочим! Может, даже выше тебя! — Отлично. — Сокджин тяжело сглотнул неприятный колючий ком, который подкатил к его горлу. — Представляю, как этот молодой-красивый щенок мечтает получить в мужья бету-перестарка, безвкусного, бесплодного, старше его на три года да ещё и выше его и по росту, и по положению! Любовь и верность мне просто однозначно обеспечены. Спасибо, отец! — Он изящно отдал поклон. — Не понимаю, в чём проблема, — нахмурился отец. — Тебя не устраивает его возраст? Или статус заложника? — Меня не устраивает сама идея о том, что в моём замке будет кто-то, кто первым и самым важным делом своей жизни наверняка посчитает моё убийство! — не выдержав этой мучительной игры на выживание со своими родителями и сорвавшись, выкрикнул Сокджин. Он схватил серебряный кубок с оттиском гордого герба герцогов Ким на стенке и залпом осушил его. Вино было прекрасным, но пить его так все же не стоило. У Сокджина перехватило дыхание, и он чуть не подавился. Герцоги Ким между тем одинаково изумлённо смотрели на него. — Ты с ума сошёл? — медленно спросил папа. — Кто тебя убить захочет? — Да я! Я бы на его месте именно о таком выходе для себя и подумал! Вы отдаёте мне его как игрушку? Думаете, он будет за это мне благодарен? Полюбит меня? Смирится, может? Или мне уже стоит сказать спасибо за то, что я не омега, силой меня он не сможет трахнуть, так что... — Ким Сокджин! — возмущённо повысил голос папа. — Здесь альфа! Здесь твой отец! — А вы как-то это между собой по-другому называете? — ядовито поинтересовался Джин. — Изнасиловать? Поиметь против воли? Вые... — Ким Сокджин! — голос отца громыхнул так, что в окнах дрогнули стёкла. — Немедленно закрой свой поганый рот! Вон! В свою комнату, живо! И пока я не разрешу... — Это мой замок! — крикнул ему в ответ Сокджин, на всякий случай отскочив. Ким Джиюн был мужчиной видным, обладал недюжинной силой и мог при желании выкинуть своего наглого сыночка из окна одной левой. Любого из своих сыночков — и альфу, и омегу, и бету. — Значит, ты идёшь в свою комнату в своём замке! — взревел отец, поднимаясь с высокого тяжёлого кресла во весь свой могучий рост. Он грохнул по столу огромным кулаком — и Сокджина как ветром сдуло из залы.

***

Он мог злиться и противиться, сколько угодно. Но всё это было напрасно. И Сокджин это понял уже на этапе озвучивания отцом своих планов в отношении своего несчастного сына-беты, который был в семье негласным изгоем: да, да, конечно, очень красивый, очень умный, такой милый, но... вы же понимаете — бета... увы, бета. Никакого будущего. Никакой славы семье. Никаких наследников. Тупиковая ветвь семейного древа. Да ещё и знаете, высокий такой... Где ему взять такого же высокого жениха-альфу? Конечно, альфу, с такой-то утончённой внешностью! Да и какой омега согласится остаться без детей? Разве что силой, но это уже слишком жестоко... По отношению к омеге, конечно. Сокджин в тоске смотрел в окно на широкую, устланную снегом дорожку, ведущую к главным воротам замка, по которой торжественно ехала запряжённая шестёркой лошадей карета — прекрасно украшенная, с богатыми гербами на дверцах. Гербами древнего, уважаемого, но обедневшего рода Чон, которые за долги деда попали в вассальную зависимость от герцога Ким и теперь, по традиции, отдавали одного из сыновей-альф как заложника и свидетельство своей лояльности по отношению к сюзерену. Дурацкая традиция, как думал Сокджин. Дань прошлому. Если бы не она... Если бы не она, его отцу, может, и не пришла бы в голову идея устроить при помощи юного Чон Чонгука будущее своего неудачливого красавчика-беты. Сокджин ведь понимал, что и отец, и особенно папа любят его, очень любят. Как любят самого убогого из детей хорошие родители. Вздыхают, гладят по голове — и пытаются помочь. Только вот Сокджину вообще не нужна их помощь! Он прекрасно себя чувствовал, получив во владение этот столь любимый им с детства замок — Версвальт, дедово наследство, и несколько деревень вокруг. Он был хорошим господином для этих крестьян, заботился о них. В прошлом году был неурожай — он открыл для них свои подвалы и оделял хлебом, не дал ни одному человеку погибнуть, детей спас. Как-то даже лечить их пытался, но понял, что бесполезно: они не очень-то ему в этом доверяли, а всё бегали к местному знахарю Сохёну, пожилому и угрюмому, но и впрямь умелому и опытному. Как-то, упав на прогулке в лесу с лошади, Сокджин и сам воспользовался его гостеприимством — и убедился в том, что мужиком он был толковым, хотя и недолюбливал людей. Всех людей в принципе. Этим он завоевал особое расположение Сокджина. Бета прожил здесь в покое и довольстве два чудесных года. Читал книги из огромной накопленной дедом библиотеки. Гулял по саду, а весной сажал там своими руками цветы, вызывая священный ужас у садовника Анёна, который смотрел на эти самые белые, изнеженные руки Сокджина, испачканные в земле, и чуть не плакал: как можно портить такую красоту?! Сокджин подозревал, что и крестьяне его жалели. То, что он был бетой, только сначала вызывало у них какой-то особый трепет скрываемой неприязни, а потом... Потом они как-то все вместе решили, что жизнь в Версвальте для молодого и столь прекрасного лицом господина — это ссылка. Наказание за то, что он — тот, кто есть. И стали его жалеть. Люди любят тех, кого могут пожалеть, ощущая, что ему хуже, чем им. Они могут за такое и красоту простить. И богатство. И положение. Сокджин горько усмехнулся, когда понял, что стал не столько предметом уважения, сколько предметом искреннего сочувствия, но принял и это. Что же... ему с ними детей не крестить. И ласковую, жалостливую заботу слуг он принимал как должное. Однако их изумление по поводу того, что для него нашёлся жених, оскорбило его. Ему и так было тяжело от ощущения собственного бессилия в этом вопросе, а тут ещё эти взгляды. Он перестал почти выходить из своей комнаты: сидел в ней сычом неделю, пока шёл процесс официального заключения брака между его родителями и родителями альфы. Лежал в тоске на постели и думал о том, что ему придётся смириться с присутствием чужака в этих ставших ему дорогими стенах, комнатах и коридорах. "Впрочем, Версвальт большой. У него будут красные покои. Это далеко. Благословенно далеко от моих дверей. Мы можем спокойно не встречаться месяцами", — думал он, пытаясь успокоиться. А вчера Гону, его личный слуга, смущённо понизив голос, спросил, не нужна ли ему особая помощь в подготовке к первой брачной ночи со своим будущим супругом, чьё прибытие ожидалось на следующий день. Сокджин посмотрел на него как на ненормального и переспросил: — Что? К чему? — Ну, — снова смутился Гону, — к брачному ... ложу... Травки есть... отвары... чтобы было не так... эээ... больно. Вы же собираетесь готовиться? — Не собираюсь, — мрачно ответил Сокджин и отвернул голову к стене. Он лежал на своей постели и раздражённо старался отвлечься от мыслей о будущем, а тут этот со своими дурацкими... — Но как же традиция алой постели? — тихо спросил Гону. Сокджин замер, а омега продолжил: — Ведь все будут ждать... Вы же понимаете... Это священная традиция. — Не может быть священной традиция рвать омегу в первый раз! — с отчаянием ответил Сокджин, поднимаясь и гневно глядя на Гону. — Это бред! Как ты смеешь! Гону испуганно вытаращился на него и забормотал, пятясь к двери: — Господин.... Умоляю, помочь только хотел... Простите меня, дурака, я только повторил вам то, что говорят все... Тра... Традиция же... И ваши родители, и родители господина.. вашего мужа... Они все будут ждать алой простыни на стене... — Бред! Какой же бред! — взвыл Сокджин, но уже понял, что проиграл. Он забыл об этом. Его память услужливо вычеркнула это из его мыслей. А после того, как Гону исчез за дверями, он только об этом и мог думать. Алая постель. Конечно. Тупое "свидетельство", что нижний муж — девственник. Чушь собачья! Давно все знают, что рвать вообще необязательно, что можно нежно и аккуратно! И тогда и в первый раз будет без крови! Чёрт бы вас всех подрал! Нет, нет, нет! Ни за что! Он на это не соглашался, нет! Никогда! Он и делить-то с ним ложе не собирался ни при каких обстоятельствах, а уж дать себя порвать! Ради чего?! Какого чёрта?! Он так и не смог заснуть этой ночью, ворочаясь и клянясь себе сквозь зубы убить чёртова альфу, если он только попробует... только приблизится! И сейчас этот гнев гулко клокотал в его груди — когда он глядел с напряжением на высокую статную фигуру человека в богатом облачении, что ловко выпрыгнул из кареты, не опираясь на руку, услужливо поданную ему слугой, выпрямился и ... потянулся. Расправил плечи и стал крутить головой — черноволосой, с богатым беретом, украшенным пышным пером и золотыми бляшками. Сокджин уже хотел было в досаде отойти от окна, но в это время человек повернулся к окнам лицом — и тут же поймал взгляд замершего беты, который наблюдал за ним из окна второго этажа, прямо над входом в замок. Красивый... Альфа был потрясающе красивым. Чёткие черты лица, мужественная линия подбородка, твёрдо очерченные губы и горячий, гордый взгляд тёмных ярких глаз. Сокджин на секунду потерялся, не желая выныривать из омута этих глаз, куда его затянуло мгновенно. И юноша внизу тоже замер. А потом его губы приоткрылись и чуть округлились в явном вздохе восхищения, а в глазах мелькнул восторг — детский, счастливый — и совершенно сбивший Сокджину всё настроение. Дитя. Восемнадцать с небольшим. Щенок... Ну, да, большинство его сверстников обзаводились семьями именно в этом возрасте или чуть позже, но Сокджин-то с высоты своих двадцати двух понимал, насколько это ... смешной и нелепый возраст. Одни хотелки. Пожар в штанах и пустота в голове. Он горько усмехнулся, отвернулся от окна и быстро зашагал в свою комнату. Нет. Нет, нет, нет. Ни на что хорошее не стоит рассчитывать. Ни ему, ни этому восемнадцатилетнему оленёнку.