Красавцы и никаких чудовищ (18+)

На самом деле, как оказалось, Сокджин был просто создан, чтобы готовить большое событие за полдня. Даже меньше, часов за пять. Они с папой и всеми слугами-омегами окунулись в приготовления самозабвенно. Вообще, главной задачей Сокджина, которую он по доброй воле на себя взвалил, было поддерживать состояние Хёнджина хотя бы приближенным к нормальному. Потому что до омеги только-только начало доходить, во что они влипли с Юнги. Он был в чужом и в основном враждебном ему замке, слуги поглядывали на него с подозрением и перешёптывались за его спиной. И каким бы тренированным ни был в отношении подобных вещей Хван Хёнджин, это не могло не вызывать у него отчаянного желания всё бросить, убежать обратно в маленькую комнатку узкой башни, по которой, как разъярённый зверь в клетке, ходил Юнги, и спрятаться в его объятиях. И это состояние, увы, только усиливалось, потому что Ким Бомгю Хёнджин боялся смертельно, под его требовательным быстрым взглядом он просто сжимался в алый от смущения комочек и терял дар речи. Он ведь всё понимал, умный мальчик Хван Хёнджин: если бы не отчаянное положение, его никогда не приняли бы в эту семью, да ещё и с таким размахом, как официальное Объявление. Для такого незнатного омеги, как он, это было величайшей, неслыханной честью. Впрочем, как и сам брак со старшим сыном дома Ким. И благосклонность свёкра-омеги ему могла только сниться теперь, потому что никого мы так не недолюбливаем, как тех, к кому вынуждены были обратиться в отчаянной ситуации и кто видел нас в этом отчаянии. Поэтому у Хёнджина был только Сокджин. И он жался к бете, ловил каждое его слово, старался постоянно касаться его руки и хотя бы немного приходил в себя от страха, только когда Сокджин между делом уверенно притягивал его в свои объятия и так с ним и стоял. Например, когда они ждали в мастерской, где быстро смётывали парадный сюркот для омеги из драгоценного алого бархата с простёжкой из золотых нитей, чтобы он мог померить перед окончательным шитьём. Или когда папа придирчиво выбирал Хвану украшения из своего семейного ларца: массивные кольца и цепь на шею поверх плаща с эмблемой дома Ким. Хёнджин было попытался отказаться, но Ким Бомгю смерил его таким взглядом, что бедный омежка поперхнулся всеми своими возражениями. Он только и мог, что отчаянно розоветь от страха и... кажется, удовольствия, когда Бомгю и Сокджин, взяв его руки, примеряли на красивые тонкие пальчики то драгоценный опал, то великолепный аметист в окружении золотой вязи тонко сделанного кольца. И спорили относительно массивности цепи: можно ли, пользуясь достаточно внушительной шириной плеч юноши, взять цепь побогаче. Хёнджин всё же был омегой. И вот конкретно эти приготовления не могли оставить его равнодушным, хотя ещё при первой встрече с ним Сокджин отметил отсутствие на юноше даже простых серёжек-капелек или колец, которые по пять-шесть всегда были на руках омежек высшего света. Самым же драгоценным предметом у Хвана были ножны его небольшого кинжала. — Подарок Юнги, — стеснительно улыбнулся он тогда, заметив, как Сокджин косится на него. — Ну, ещё бы, — вздохнул бета. — Нормальные альфы дарят кольца и подвески, а мой братец — кинжал. — Я сам попросил, — тут же вступился за своего альфу Хёнджин. — Мы в лавочке старика Монуна были, что торгует старьём. И там нашли. — Вот это? — изумился Сокджин, рассматривая тонкую вязь серебряного плетения на острие ножен со вкраплениями небольших рубиновых капель. — Ну... нет, это Юнги потом уже у ювелира Скарза заказал, — улыбнулся Хёнджин. — Я рисунок сделал, а он попросил по нему серебро заплести. — Ты нарисовал это? — снова изумился Сокджин, рассматривая затейливые и очень изящные переплетения, складывавшиеся в гармоничный узор. — Я люблю рисовать, — простодушно признался Хёнджин. И Сокджин подумал тогда, что его брату слишком повезло с омегой. И знает ли сам Юнги, какое сокровище попало в его откровенно грубоватые руки, — большой вопрос. А кроме того, бета ещё раз тихо порадовался, что кровь семейства Ким будет разбавлена такой свежей струёй крови талантливого и чистого омежки. Примерно об этом же думал Сокджин и сейчас, когда они стояли у окошка, нежась под редким зимним солнышком, которое заливало узкую комнатку замкового сапожника, и ждали, пока Хёнджину принесут очередной десяток пар обуви на примерку. С этим приказано было разобраться Гону, и они слышали, как он сварливо и требовательно покрикивал на сапожника Хвануна, который бурчал что-то, но покорно доставал лучшие пары и штуки тяжёлого сукна для того чтобы выбрать лучшее и наскоро стачать омеге под сапожки обмотки. Хёнджину предстояло танцевать, так что Сокджин хотел, чтобы новые сапоги не причиняли ему обычного в таком случае неудобства. Бета мельком кинул взгляд на лицо Хвана. Тот чуть откинул голову, не отпуская тем не менее плеча Сокджина, на которое опирался, и подставлял солнечным лучам своё бледное и невероятно красивое в этих лучах лицо. Из-под полуприкрытых ресниц его как будто струился медовый блеск: глаза у Хёнджина на солнце источали свет. И Сокджину вдруг захотелось поцеловать эти глаза — просто в знак восхищения. Он испуганно сжался, когда осознал это своё желание. Хёнджин удивлённо приподнял брови и вопросительно посмотрел на него. Сокджин тут же страшно покраснел и попытался вырваться из объятий омеги, но тот вдруг хныкнул и жалобно попросил: — Ну... не уходите. Мне без вас совсем страшно. — Я... я не ухожу, малыш, — торопливо пробормотал Сокджин, выпутываясь из его тонких, но сильных рук. — Подожди, Джинни... погоди, я... я потороплю Гону. "Боже, этого ещё не хватало", — с тоскливым ужасом думал Сокджин, торопливо отходя от омеги и чувствуя на своём теле томительные следы Хвановых объятий... таких невероятно приятных, таких нежных... Хотелось бы ему сжать этого наивного глупыша посильнее да попробовать на вкус кожу на его шее... Чёрт, чёрт, чёрт!! А Хёнджин ничего не понял. Он сделал шаг и снова настырно потянулся к нему, доверчиво обнимая нервно поводящего плечами бету. Так, в обнимку, они и дошли до Малого приёмного зала, где их ждал изнывающий от нетерпения Юнги, с которым Хёнджин должен был пройти основные фигуры танца женихов. Сокджин вымученно улыбнулся и тихо спросил: — Ты почему ко мне жмёшься-то? Иди к Юнги... — Тут ваш папа, — боязливо ответил ему почти на ухо Хёнджин, от чего тысяча мурашек жестоко проморозила по коже Сокджина и он за малым не застонал. А чудный и такой соблазнительный в своей робости омежка продолжил эту пытку: — Я не могу... Юнги начнёт лезть... Он всегда так, а будет ещё и назло вашему папе... Не хочу. Мне... стыдно. "А я сейчас сдохну, — мучительно сглатывая, подумал Сокджин. — Или прямо при Юнги начну тебя лапать... Боже, боже, омега, да что ж ты не понимаешь-то ничего... Вот же она, моя рука — чуть ли не на заднице у тебя... ммм... упруго... Чёрт, чёрт! Да отлепись ты уже от меня, а?" Но Хёнджин только таращил свои чудесные глаза на хмурящегося в нетерпении Юнги, который явно не понимал, почему это его будущий благоверный не кинулся ему в жаждущие объятия, а прячется в руках бледного и отчего-то нервно подрагивающего Сокджина. А тот чувствовал, что ему не выжить, если он немедленно, сейчас же, прямо сейчас что-то не сделает со своим... возбуждением. На самом деле Сокджин был взбудоражен и тем, что в течение этих нескольких часов, кроме очевидных своих забот и старательного отстранения от мерзких мыслей о Хёнджине, он должен был ещё и постоянно убегать от Чонгука. Ведь проклятый альфа, очевидно, решил, что пришла пора в очередной раз наказать своего несчастного супруга, и всё пытался поймать бету в каком-нибудь укромном уголке. Но тот, наученный горьким опытом, старательно и пока вполне успешно удирал от него. Первый раз — на кухню, где крутилось слишком много народа, чтобы развратный мерзавец Чон Чонгук посмел приставать к нему там. Папа дал Сокджину поручение снять пробу с большого пирога со свининой, что готовился на всех гостей и был одной из самых серьёзных традиций дома Ким на таких вот торжествах. Хёнджина в это время повели в отцову кабинетную комнату вместе с Юнги, воинственно ухватившим своего омегу за руку и явно не собирающимся уступать ни пяди этим двоим ушлым альфам — Ким Джиюну и Хван Минхёку, — которые, очевидно, собирались торговаться отчаянно, отбивая друг у друга и у молодых людей свои интересы. Сокджина, естественно, туда не позвали, хотя он, взглянув на дикую тоску в глазах Хёнджина, чуть было не попросился с ними. Однако решил не нарываться на неприятности. Они взрослые мальчики — Хёнджин и Юнги. И это их жизнь. Они должны были отстоять её, как и собирались до вмешательства Сокджина. Так что он, тяжело вздохнув, пожал Хвану руку, обнял его и отпустил. А сам поспешил в кухню. Надо сказать, он очень вовремя заметил Чонгука, спешившего чуть не бегом к нему по длинному коридору. Альфа вынырнул из-за одного из углов, за которым явно поджидал мужа. Но Сокджин, внезапно жутко испугавшись, ловко успел нырнуть в высокую дверь большой кухни и захлопнуть её за собой прямо перед носом громко и досадливо цокнувшего Чонгука. На кухне бета перепробовал всё, что ему позволили, с ужасом думая о том, как будет возвращаться мимо явно поджидавшего его альфы. Не находя выхода, он уже было решил смириться и попробовать напасть на Чонгука самому, заставив его... доделать дело, а то и попробовать... К счастью в это время в кухню пришёл его папа, которому нужно было отдать распоряжения в отношении вин и вручить распорядителю пира Тома несколько особых бутылок драгоценного Арского для стола самых почётных гостей — представителей королевского рода, которые только что прибыли — последними, как и полагалось. Так что Сокджин, вцепившись в папину руку, уплыл из кухни под его надёжной охраной. Ухмыляясь, он гордо прошествовал мимо прислонившегося к стене с независимым видом Чонгука, едва удержавшись, чтобы не показать альфе язык. Муж стоял в широком центральном коридоре недалеко от кухни в компании маркиза Пак Чимина и графа Чон Хосока, которые о чём-то яростно спорили, шипя друг на друга. Чонгук не принимал в этом споре участия: он отслеживал прищуренными глазами, как важно плывёт мимо него высокая и стройная фигура Сокджина под руку с Ким Бомгю. И злился, совершенно точно злился, дрянь альфийская, так ему и надо! Так и надо... думал Сокджин, пока снова не взвился в раздражении на Гону, который по ошибке притащил из кладовой вместо больших шёлковых бальных лент для подвязок рулон тонкой и хлипкой дранины на отделку костюмов для маскарадов и домашних праздников. Гону тоже был каким-то растерянным и расстроенным что ли сегодня, так что, когда Сокджин на него прикрикнул, он вдруг быстро отвернулся и явно смахнул с глаз слёзы. Бета тут же подскочил к нему и повернул почти силой: глаза омеги были красны и припухли: он явно плакал совсем недавно. — Гону... милый, прошу, что случилось? — заикаясь, спросил Сокджин, который никогда в жизни не видел Гону плачущим. — Ничего, ничего, господин, — торопливо прошептал слуга, быстро утирая мокрые ресницы. — Я... я потом вам скажу, хорошо? Вам не до этого, до бала... вам не до всего этого... — Что случилось? — почти крикнул на него Сокджин. — Говори! — Прошу, — умоляюще сложил на груди руки Гону. — Мне будет стыдно, если я нарушу данное слово... Умоляю, господин, я всё расскажу после бала! — Хорошо, — Сокджин тяжело вздохнул и резко выдохнул, стараясь успокоиться. — Принесёшь ленты? — Да, да, конечно! — почти радостно закивал омега и убежал, а Сокджин с тоской несколько раз стукнул кулаком о подоконник. Надо взять себя в руки. Надо. Второй раз он чуть не попал в лапы Чонгука, когда кричал на трёх бестолковых молодых слуг-альф, которые пытались расставить в зале большие вазоны с оранжерейными цветами и повесить несколько длинных тонко пахнущих цветочных гирлянд в Большом зале и путались чуть ли не в своих ногах. Время приближалось к назначенному, почти всё было готово. Хёнджина уже повели в купальню, куда надо бы было по традиции спешить и Сокджину, но он увидел, как бестолково снуют растерянные слуги по залу, каждую минуту рискуя порвать цветочную нить, которую с таким трудом набрали в оранжерее. Вазоны же всё ещё стоят по одну сторону зала, что было, конечно, против всех задумок по украшению этого места. Как получилось, что этот важный момент остался без внимания старших слуг, Сокджин не знал, а искать и наказывать виновных у него не было ни времени, ни желания. Так что, всплеснув руками, он принялся за дело сам. Построенные его грозными раздражительными окриками, слуги наконец-то задвигались в правильном темпе, и зал постепенно стал обретать нужный вид. Чонгука Сокджин увидел, когда развернулся, чтобы дать подзатыльник самому младшему служке, который только что чуть не уронил ему на ногу тяжёлую золочёную чашу. Муж стоял у двери, снова прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Он пристально наблюдал на Сокджином. Когда же поймал испуганный взгляд обмершего от неожиданности беты, нагло усмехнулся, медленно облизнулся, а потом подмигнул и чуть качнул головой на дверь, явно намекая на то, что он очень ждёт момента, когда Сокджин останется один... где-нибудь... в каком-нибудь укромном уголке большого замка. У беты из-за этого плотоядного взгляда супруга всё внутри скрутило — то ли от злости, то ли от вожделения. Но он лишь дёрнул подбородком, демонстративно отвернулся и отошёл на несколько шагов дальше, решив не обращать на раздражающего альфу внимания... пока хватит сил. Сокджин вдохновенно орал на слуг, которые, надо сказать, уже всё делали вполне споро, видимо, поняв задумку сурового хозяина, так что можно было и не орать. Но Сокджину очень хотелось, так что повод он находил и ни в чём себе не отказывал. — Стоит ли так надрываться, милый герцог? — внезапно услышал он рядом с собой мягкий голос. Сокджин невольно смутился и улыбнулся. Чон Хосок был именно тем человеком, рядом с которым он сейчас почему-то действительно почувствовал себя в безопасности. Он проникся к этому альфе бесконечным уважением и теплом с того самого момента, как Юнги, упрямый и злобный братец Юнги, не смог ничего найти, чтобы возразить ему на речь о детях, которым надо что-то отставить. Чёртов гордец умолк с открытым ртом, злобно таращась на печально смотрящего на него Хосока, а потом, помолчав, вдруг сказал: — Только не думайте, что я... послушался вас. — Он оскорбленно поджал губы и кивнул Хосоку. — А ты по-прежнему не самый хороший мой друг, ясно? — Ясно, — усмехнулся граф Чон. — И всё же? Юнги тяжело вздохнул и перевёл взгляд на Сокджина. — Хорошо, — нехотя сказал он. — Скажи папе... Я согласен. — А Хёнджин? — осторожно спросил бета, боясь поверить в своё счастье. Юнги только фыркнул и гордо прошествовал мимо них по лестнице наверх. Вопрос явно был решён. Сокджин подождал с замиранием сердца, пока за альфой закроется дверь, и, дико вскрикнув от радости, кинулся на шею смеющемуся Хосоку. Это был порыв счастья, неимоверного облегчения, благодарности... Но когда Хосок обнял его в ответ, бережно и осторожно, Джин замер в его руках, невольно прикрывая глаза. Было так тепло... так хорошо... и так сладко-сладко... И он прильнул к Хосоку. На несколько секунд, коротких и лёгких, но он обнимал его... не совсем по-братски. И оторвавшись, алый от смущения, страстно надеялся, что Хосок не понял этого. Но по лицу альфы было неясно, что он там понял, что нет: оно освещалось всё той же ласковой улыбкой, глаза лучились мягким тёплым сиянием. И заметил он напряжение у Сокджина между ног или нет, было непонятно. Сокджин горячо будет молиться, чтобы даже если заметил, понял, что всё это... ничего не значит. Проклятый, долбанный, ненавистный Чон Чонгук, будь ты трижды неладен! Где ты, сука... Хоть бы потереться о тебя... Тогда, быстро спускаясь к галерее из Узкой башни, невольно возбуждённый объятиями старшего Чона, Сокджин именно так и думал и страстно желал своего мужа. Но потом, чуть успокоившись, когда видел Чонгука, мог думать лишь о том, что альфа точно опять поиздевается и бросит его в полностью разбитом состоянии, и сможет ли дальше держаться Сокджин — непонятно. Не сможет, скорее всего, а ведь ему не просто надо — ему жизненно необходимо уметь сейчас трезво мыслить и быстро соображать. Поэтому — бежать, бежать от греха подальше. Так что сейчас Хосок рядом был очень даже кстати. Не посмеет Чонгук полезть к нему при старшем брате. Альфа между тем с явным удовольствием оглядывал зал, который уже превратился в весьма пышное и серьёзное место для торжественной церемонии. — Вы неплохо потрудились, милый Сокджин, — с уважением сказал он, улыбаясь. — Спасибо, — блаженно улыбнулся ему в ответ бета. — Вообще-то я должен быть с Хёнджином в купальне, но иначе здесь бы всё ещё было вверх дном. — Понимаю, — кивнул Хосок. — Хочешь, чтобы было сделано хорошо, — делай сам. — Именно! — с готовностью кивнул Сокджин. — Отличная работа, — снова сказал Хосок и положил руку ему на плечо, одобрительно похлопывая. — Вы просто созданы быть хозяином больших вечеров, милый зять. Сокджин пытался отделаться от ощущения сотен мурашек, которые скользили огоньками по его телу от руки, на которой лежала теплая ладонь Хосока. И одновременно ему надо было придумать, как ответить на похвалу, которая горячим мёдом окатила сердце, так желавшее, чтобы его похвалили... Это было нескромно, это было слишком эгоистично, но.. Но Сокджин нуждался в том, чтобы хоть кто-то заметил и оценил его старания. Потому что он старался, очень старался! Надо было как-то поблагодарить за добрые слова графа, но Сокджин так смешался из-за лавины разных чувств, что смог лишь сказать первое, что в голову пришло: — А вы что же здесь? Разве вы не с Юнги должны быть? — Он меня выгнал, — доверительно сказал ему Хосок и чуть сжал руку на его плече. — Принять меня поручителем он, конечно, согласился — а куда ему было деваться, никого другого у него из знакомых — хороших знакомых — в этом замке нет. Но он наотрез отказался от моей помощи с нарядом. Заорал, что и сам сможет надеть свою форму. — Форму? — испуганно переспросил Сокджин, забывая даже о том, что бедро Хосока так будоражаще чувствовалось его собственным бедром. — Но что... — Да, — покаянно нагнул голову Хосок, виновато кидая на него косой взгляд. — Он не захотел никакого иного наряда, сказал, что он гвардеец и кто попробует у него отнять это право — получит ответ мечом. По темени. — Ясно, — горько поджал губы Сокджин, с ужасом представляя, что скажет ему папа, когда узнает. Ну, то есть не ему, конечно, так как он отвечал за Хёнджина. Но вообще, конечно... мда. Спорное решение. Всё-таки, даже парадная, форма была формой. А Юнги был представителем одного из древнейших и самых уважаемых родов Империи. Пристало ли ему?.. Сокджин тяжело вздохнул, а Хосок вдруг мягко прижал его к себе и утешительно шепнул на ухо: — Он прекрасно выглядит в форме, герцог. Не переживайте... Сокджин осторожно выдохнул и мягко отстранился, кивая. — Да, наверно, вы правы, — пролепетал он, пытаясь привести в порядок заходящееся в бешеном стуке сердце и разлетевшиеся, как лепестки от дуновения ветра, мысли. — А что... что же ваш... Что же маркиз Пак? Хосок хмыкнул неопределённо и чуть отодвинулся от него, но руки с плеча не убрал. — Маркиз Пак в печали и тоске из-за того, что его свадьба с вашим братцем Ким Тэхёном не состоится, — сказал он серьёзно. Сокджин кинул на него удивлённый взгляд и увидел... ах, боже, что же ты со мной делаешь... В глазах Хосока, ярких, круглых и чистых, как драгоценные камни, плясали черти. Но потом он прикрыл их короткими пушистыми ресницами, и снова лицо обрело смиренное и даже строгое выражение. — Да-с. Вот так, — продолжил он, лукаво поджимая губы. — Его папенька, правда, принял богатые подарки от вашего папеньки, личные извинения вашего отца и благосклонно внял мольбе ваших родителей остаться на Объявление вашего братца Юнги и господина Хвана. Господин маркиз Пак Сонхва всегда был весьма умным и дальновидным омегой. Он, безусловно, осознаёт, что его отъезд может быть воспринят неправильно — как побег и обида. А это недостойно высокого и уважаемого рода Пак. Сокджин почувствовал сильное облегчение: вопрос с семьёй маркиза и тем, как обойтись с ними в этой ситуации так, чтобы не сделать их своими врагами, что было очень важно, мучил и его. Правда, папа сказал, что полностью берёт это на себя — и, видимо, справился просто великолепно. Всё же полжизни при дворе, и природное обаяние никуда не деть. Сокджин ясно улыбнулся и чуть повернул голову к Хосоку. — Так а сам маркиз что же? — спросил он и приподнял бровь. Хосок тут же снова спрятал взгляд под ресницы и манерно вздохнул. — Ах... маркиз, как я и сказал, в глубокой печали. Даже не знаю... Как только уехал Ким Намджун, он почти сразу тоже изъявил желание покинуть замок. Чуть позже я пойду провожать его, пока он... собирается. — Голос Хосока вдруг стал ядовитым, он явно думал о чём-то своём, и, судя по нахмурившимся бровям, не совсем ему нравилось то, как «собирается» маркиз Пак, что бы это ни значило. Но потом он тряхнул головой и пожал плечами: — Остаётся надеяться, как сказал ваш отец, что он не хочет отправиться вслед за Намджуном, чтобы решить спор за обожаемого омегу более сурово. — А чем же закончилось их столкновение здесь, в замке, — вдруг вспомнив об этом «поединке», с замиранием сердца спросил Сокджин. — Ах, представьте себе, маркиз, вопреки опасениям многих, оказался прекрасным фехтовальщиком! — И тут Хосок не смог скрыть горделивой радости, так что немного смутился под насмешливым взглядом Сокджина, но потом закончил, упрямо вздёрнув подбородок: — Он ранил такого отличного воина, как Первый в роде Ким Намджуна. Правда, в руку, в плечо. И ваш отец, милый Сокджин, не очень-то этим доволен: он ждал, кажется, гораздо больше крови, но Чим... мхм господин маркиз заявил, что драться с раненым ниже его достоинства. Так что Намджуна выпроводили, едва перевязав его рану. Стонать от боли, правда, Ким Намджун мог бы и натуральнее, — вдруг сказал Хосок и хитро подмигнул Сокджину, на что тот рассмеялся. Этот альфа... Он и вправду был замечательным. Но у этого альфы уже был альфа. И именно на убийственный пристальный взгляд этого альфы Сокджин и наткнулся, когда, всё ещё широко улыбаясь, повернулся, чтобы сказать слугам, куда нести последний вазон с пышными зимними лилиями, гордостью оранжереи Ким. Маркиз Пак Чимин стоял у стены и сверлил их с Хосоком таким взглядом, что у Сокджина затряслись ноги. А когда он понял, что рядом с Чимином со столь же многообещающим видом стоит мрачной скалой Чонгук, то и вовсе ощутил стойкое желание умереть прямо сейчас — только чтобы быстро и без мучений. — Мне конец, — дрожащим голосом сказал он. То есть он хотел просто подумать — но получилось вслух. — Да бросьте, милый зять, — тихо сказал Хосок почти ему на ухо, снова склонившись над ним. — Думаю, это неплохой урок нашим милым альфам, которые, кажется, сегодня не совсем ласковы с нами. Сокджин широко раскрыл глаза и в смятении посмотрел на него. — Вы... Вы нарочно? — Мне показалось, что вы были бы не против проучить моего братца, от которого так старательно убегаете, — легкомысленно улыбнулся Хосок, откидывая горделиво голову. Он победно оглянулся за спину Сокджина — очевидно, на Чимина. — Да и моему альфе надо бы напомнить, что заигрывать со всеми подряд прямо у меня на глазах — не самая хорошая идея. Так что... Думаю, всё, что нужно, мы сделали. Их ход. — Точно конец, — выдохнул Сокджин и прикрыл глаза. — Не переживайте так, Сокджин, — ласково усмехнулся Хосок. — Если я что-то и понял за то время, что знаю вас, — то есть очень малое время — так это то, что мой брат никогда в жизни не сможет причинить вам хоть сколько-нибудь существенный вред. И обидеться на вас он тоже не способен всерьёз. — Вы даже себе не представляете, — сквозь зубы прошептал Сокджин, сжимая кулаки. — Даже не представляете себе, каким он может быть... — Он любит вас, Сокджин, — уверенно, хотя и тихо сказал Хосок, снова поглаживая его плечо успокоительно и так… дружелюбно, так невинно, что Сокджин невольно стал дышать чуть медленнее и спокойнее. — Ему, как и любому альфе, надо иногда почувствовать, что вы полностью принадлежите ему. Что вы в его власти и признаёте эту власть — вот и всё. Гук всегда был ревнивым и никогда не отдавал то, что считал своим. Такова его природа. Как и порода всех альф по большому счёту. Эта потребность… он не всегда может её держать в узде, но виноват ли он в этом? Если он и обидел вас чем-то — а я вижу, что у вас что-то происходит — то лишь потому, что здесь, в этой среде, которую он всегда недолюбливал, он не чувствует себя уверенно. А для альфы очень важно, чтобы он точно знал, что может защитить своё и что именно принадлежит — ему. – Голос Хосока вдруг стал тоскливым, он тяжело вздохнул и отпустил Сокджина, скрещивая руки на груди, как будто защищаясь от чего-то. А потом тихо добавил: — И это не все понимают. Даже если сами… альфы. — Я понимаю… Я понимаю это, — растерянно прошептал Сокджин. Да, он понимал, потому что всё это уже слышал раньше — от Чонгука, в его полной горечи и боли речи, там, в их покоях. Только Чонгук был исполнен гнева, и слова его больше жгли, чем давали пищу для размышления, а Хосок… Как-то так он это сказал — обречённо, но уверенно, — что Сокджин искренне поверил ему. Чонгук не сделает плохо. Он не сделает больно. Он… Это же Чонгук… Разве Сокджин сам этого не знал? Разве своего альфу он так уж боится? Ему всего и надо от Сокджина —... чего же он хочет? Именно это и надо было понять бете: чего хочет от него его муж на самом деле. Он ведь так и сказал, что будет преследовать Сокджина, пока тот не поймёт, как попросить у него прощения. И хотя Сокджин не чувствовал себя виноватым… Но разве прощения просит только виноватый? Да, он не совсем понимает Чонгука. Хотя вот после всего того, что он выдержал сегодня с этим диким возбуждением, с этой постоянной жаждой касаний, с невозможностью собраться и обрести хладнокровие... Если Чонгуку приходится рядом с ним бороться вот с этим — что же… Разве это не повод уважать альфу хотя бы за это? Ведь Чонгук не так уж часто и срывается, а Сокджин только пару раз не получил разрядку, не получил того, чего хотел, — и уже начал срываться на всех и вся! Правда, надо признать, что Сокджин в первый раз в жизни ощутил, каково это — остаться неудовлетворённым. До этого его спасало то, что он был бетой, а значит, все эти животные желания не были для него чем-то серьёзно беспокоящим. Да и потом, именно он был тем, кто решал, что получит его партнёр, а что нет. Но оказавшись на месте альфы и оставшись пару раз ни с чем, он вдруг понял, насколько жестоко на самом деле было бы с его стороны, зная, что альфа находится вот в таком состоянии, игнорировать его, показывать свою независимость и стремление находиться с кем-то другим. Это ещё к Чонгуку никто не приставал на его глазах, никто не лапал и не трахал его взглядом. Кажется, альфа именно так высказался о том, что он видит вокруг Сокджина? От одной мысли, что его мужа может кто-то попробовать соблазнить, у Сокджина поднялась в груди такая волна бешенства, что он испуганно отпрянул от молчавшего и явно о чём-то своём задумавшегося Хосока. А потом развернулся и решительно направился к Чонгуку. Тот напрягся, когда понял, что Сокджин идёт не мимо — в дверь, а прямо к нему. И когда Джин решительно схватил его руку и потянул за собой — молча, мимо смотрящего на них широко раскрытыми глазами маркиза Пака — альфа так потерялся, что не сказал мужу ни слова и так же молча, покорно последовал за ним. Как только Сокджин почувствовал в своей руке тёплую ладонь и сильные пальцы Чонгука, он тут же ощутил огромный прилив желания и понял, что до своих покоев не дотерпит. Да и сам Чонгук за эту неблизкую дорогу очнётся от удивления, а это было не на руку бете. Так что, нетерпеливо осмотревшись, он затащил всё ещё молчащего мужа под старую боковую лестницу, которой мало кто пользовался, так как она вела в нежилую часть замка, и, навалившись, прижал его к стене. Молча ухватил одной рукой за талию, а второй за подбородок — и почти силой заставил отклонить голову в сторону. Резко склонившись к шее, Джин с наслаждением втянул носом запах. Он пах — его Чонгук. Даже для своего мужа-беты он пах. Терпко, очень по-альфьи, чем-то… воинственным и опьяняюще приятным. Настолько, что Сокджин не удержался и впился зубами в эту напрягшуюся под ним шею. Альфа глухо простонал сквозь стиснутые зубы, и тут же Сокджин оказался обхвачен крепкими руками, которые прижали его к сильному горячему телу. Но у беты были другие планы, так что он оторвался на миг от сладкой кожи, а потом снова впился — в этот раз сильнее, явно делая больно. Чонгук вздрогнул от неожиданности и вполне ожидаемо перехватил его за плечи. Не очень удобная позиция, нужная лишь чтобы попробовать оттолкнуть противника от шеи. И Сокджин тут же воспользовался этим: он схватил неуверенные руки альфы, оттолкнул его и, пока тот ловил потерянное равновесия, дёрнул его за плечи и развернул, впечатывая грудью в каменную стену. Чонгук тут же напрягся, пытаясь вырваться, но Джином двигало слишком сильное отчаяние и невероятная жажда обладания, так что справиться с ним альфа не смог. Он затрепыхался, придавленный напряжённым телом Джина и глухо, угрожающе зарычал. Джин тут же коротко и болезненно укусил его в затылок, прямо поверх волос, и когда тот замер, поражённый этой наглостью, бета прошептал умоляюще: — Гуки... Гуки, прошу… не сопротивляйся, не надо… Я всё равно возьму… Прошу... Не могу больше, ты измучил меня, ты… ты меня почти уничтожил…Ты добился своего… — Пусти, — хрипло потребовал Чонгук, снова делая попытку вырваться, но Джин отчаянно нажал, и снова руки его припечатали плечи и поясницу мужа к стене. А потом Джин опять навалился и прикусил мочку уха альфы, прежде чем умоляюще забормотать: — Гуки, ну же, ну же… а? Прошу, тише, прошу… Я только… только немного, слышишь? Ну же, любимый… Не трепыхайся… Не рвись... Я всё равно не отпущу… Чонгук замер. Его руки упёрлись в стену, и он прислонился к ней лбом, переставая сопротивляться, хотя тело его и было по-прежнему напряжено. — Чего ты хочешь, Джинни? — тихо спросил он. — Что… Чего ты хочешь от меня? Сокджин тут же склонился к его уху и прошептал: — Обещай… что не попытаешься оттолкнуть и вырваться… — Чего ты хочешь, Джин? — упрямо мотнул головой Чонгук. И тогда Джин обнял его за талию и через грудь и прижался горячим от желания естеством к напряжённым половинкам альфы. Он повёл рукой по торсу, робко проникая под полурасстёгнутый дублет, через ткань робы нащупал и стал оглаживать сосок Чонгука, а сам сделал первое пробное движение, притираясь к телу там, где всё просто молило о… любви. — Что... что ты… делаешь... — прошипел Чонгук и сжал кулаки, упираясь ими в стену. — Ты... с ум-ма… сош-ш-шел? — Гуки... — жарко задышал ему в ухо Джин, настойчивее оглаживая чувствительную грудь и снова и снова толкаясь в его половинки. — Ты свёл меня с ума... ты... Я не могу больше… Только о тебе думаю, Гуки… Только ты на уме… Прошу, умоляю… Дай мне… сделать… так… Чонгук задышал тревожно и гневно, но Джин, не прекращая деликатных пока толчков и поглаживаний твёрдой груди, стал широко и жадно лизать ему метку. Альфа дрогнул, вытянулся и зафыркал, пытаясь мотать головой, чтобы отогнать его, но... но движения его были уже ленивыми, неуверенными и явно через силу. Чонгуку… нравилось. Сопротивлялся он всё менее явственно, лишь недовольно стал поскуливать на каждое движение языка Сокджина по чувствительной коже. А потом прикрыл глаза и стал дышать коротко и тяжело, сквозь сжатые зубы выталкивая воздух на каждое движение бёдер Джина, всё яростнее к нему притирающегося. Поняв, что Чонгук уступает, что сдаётся — медленно, но верно — Джин скользнул второй рукой вниз. Как он и думал, естество альфы было в полной боевой готовности. Чонгук, почувствовав крепкие пальцы на своём паху, глухо и страстно зарычал. — Пусти… не смей... — хрипел он. — Я не... я запретил... я… — Ты запретил трогать себя… — шептал ему Сокджин, начиная мерно двигать ладонью на естестве альфы, входя в ритм со своими толчками в его половинки. — А я... — Он нетерпеливо дёрнул завязки робы, которые, наконец, нащупал под плотным узким дублетом второй рукой. — …я трогаю тебя… мой альфа, мой воин… мой защитник… Умоляю, Гуки... Защити меня… Его рука коснулась обнажённой кожи, он ловко влез под робу, жадно сжимая нежную кожу вставшего соска альфы и с наслаждением обхватывая его, прокручивая. Чонгук всхрапнул и рыкнул вполне громко, запрокидывая голову и невольно толкаясь в его руку естеством. Сокджин же, вдохновлённый этим успехом, чувствуя головокружение и необоримое счастье, стал с упоением вдвойне жарко тереться о него внизу. — Защитить… — вдруг хрипло выстонал Чонгук. — От чего защитить тебя... мой… бета?.. — Не хочу больше быть без тебя, — почти в голос, с силой, задыхаясь, выговорил Сокджин. — Не хочу, слышишь? Хочу твоим быть… только твоим, альфа… — Да... да… Да! — застонал, уже ничего не боясь и не стесняясь Чонгук. — Скажи ещё раз — чей ты? С кем ты?.. кто... твой… альфа?.. — Ты… ты... ты... ты… — толкался всё яростнее Джин, торопливо и жадно продолжая целовать шею и охаживать языком метку, жёстко и властно водя рукой. — Ты мой альфа... я твой… только твой… твой... твой! Он почувствовал, что на пике, сжал естество Чонгука с силой, и вжался в своего альфу в последний раз с хриплым и яростным стоном: — Гу-у-ук!.. Огромная волна дикого, животного наслаждения окатила его, и он ещё какое-то время яростно сжимал мужа в своих руках, вжимаясь лбом в его затылок и чувствуя себя полностью, до кончиков пальцев принадлежащим этому альфе. Не коснувшись его, Чонгук овладел им и в этот раз — просто тем, что разрешил касаться себя так, как хотел Джин. Что же... — Я знаю, как буду просить у тебя прощения, — шепнул Джин Чонгуку, который также стоял неподвижно и не пытался освободиться из рук беты. Чонгук хрипло хмыкнул и накрыл рукой пальцы Сокджина на своём естестве — всё ещё жёстко стоящем. — Как же, супруг мой? — спросил он, начиная медленно водить рукой Джина по нему и снова откидывая голову. — Ты сможешь сделать со мной всё, что захочешь... — прошептал Джин чувствуя, как внезапно заливается краской, произнося эти такие откровенные и такие бесстыжие слова. — Там... в спальне… — Всё? — переспросил Чонгук, ускоряя движения и притираясь спиной к груди Джина, как будто в поисках более надёжной опоры. И Сокджин выпрямился и прижал второй рукой альфу, помогая ему встать удобнее. — Всё, — прошептал он в ухо Чонгуку, который тут же чуть вздрогнул, его явно продрала дрожь от дыхания Джина. Он стал двигать своей рукой, что была поверх Джиновой, резче, быстрее и более рвано. Бета же мягко облизал раковину алого от напряжения уха, от чего Чонгук снова хрипло и как-то жалобно простонал, а потом Джин добавил тихо, выдыхая во влажное ухо: — Сможешь взять меня так, как хочешь… столько раз, сколько захочешь… я покорюсь... я приму всё от тебя… Мой… альфа… — Чёрт, чёрт, чё-о-о-орт! — взвыл Чонгук, его тело содрогнулось, и Джин почувствовал, как повлажнело под его рукой, что ласкала мужа. Они ещё какое-то время стояли, прижавшись друг к другу, не в силах оторваться от этого странного чувства, что они едины. Вот здесь, под старой пыльной лестницей… И нет в этом насквозь пропитанном интригами и болью замке никого более счастливого, чем они. — Когда? — хрипло шепнул Чонгук. — Когда же? — После Объявления, — слабо выдыхая, ответил Сокджин. — Этой ночью… — Я повяжу тебя, — перебил Чонгук. — Слышишь? — Слышу, — лениво улыбнулся Сокджин и сжал его в объятиях сильнее. — Всё, что скажешь, Гуки… Всё, что захочешь.