Красавцы и никаких чудовищ (18+)

Хёнджин смотрел на него испуганными глазами и молчал. — Ты с ним согласен что ли? — нетерпеливо спросил Сокджин, пытаясь сдержать бешенство. Юнги злобно фыркнул и отвернулся к окну, у которого стоял, скрестив руки. — Я последую за ним, — тихо ответил Хёнджин. — Он мой альфа. Что же... если он так считает... — Ну, и куда девалось всё то, что ставит тебе в вину мой папа? — не выдержав, чуть не плача от злости, спросил Сокджин дрогнувшим голосом. — Смелость, дерзость, способность рассуждать трезво? Чёртово своё мнение в конце концов? Да ты по дороге в эту долбаную башню был смелее, чем сейчас?! А ведь решается не только его — решается и твоя судьба! Или он вместе с кровью высосал из тебя силы, чтобы постоять за себя?! Он ведь вас без будущего оставляет! — Хватит! — рявкнул Юнги. — Я именно об этом будущем и думаю! О хорошем и спокойном будущем, а не о том, которое потребуют от нас за право сегодня вечером стать женихами официально! Нам это не нужно, в сердце мы давно даже не женихи — мужья! И только они не признавали за нами это право! А теперь что же? Нет! — Он злобно сверкнул своими узкими глазами и яростно ударил кулаком в стену. — Мы не примем эту подачку от отца! И частью этого дома, что так с нами обходился всё это время, заставив через столько пройти, мы быть не хотим. — Ты высказался! И всё это я понял и в первый раз! — злобно проскрежетал сквозь зубы Сокджин. — А ещё понял, что все альфы одинаковы! Упрямые, жестокие, думающие только о себе и своей гордой заднице придурки! Юнги зарычал и грозно сжал кулаки: — Тебя спасает только то, Ким Сокджин, что ты нам помог! Иначе я бы выгнал тебя взашей отсюда так же, как выгнал до тебя отца! У Сокджина ухнуло все в груди от отчаяния, он прикрыл глаза ладонью. Это было не просто плохо. Это было апокалиптически плохо. Понятно теперь, почему напивается у себя в кабинетной отец. Понятно, почему так дрожали губы у папы и о чём он скромно умолчал, заискивающе заглядывая в глаза Сокджина, когда посылал его переговорщиком к этому пьяному от меточной вязи и крови своего омеги горе-вояке. Ким Юнги категорически отказался участвовать в традиционной церемонии Объявления, сказав, что он метку своему омеге поставил, так что главное сделано. И поэтому он не собирается сегодня вечером кланяться, приседать и танцевать парадный танец женихов под завывание рожков и лютни, выделываясь, как паяц, перед толпой высокомерных и злобных родичей боголюбивого дома Ким. Все эти люди, которые собрались здесь вовсе не для них с Хёнджином, не так глупы, чтобы не понять, что их надули, и крупно! А значит, вопросов и ехидных замечаний не избежать. Тем более, что запахи у них с Хёнджином смешались, а Объявление символически требует чистоты и нетронутости омеги. Для этого по традиции и нужно, чтобы омега не пользовался никакими духами или притираниями, чтобы блистал чистым своим запахом! А Хёнджин... Правда, на последнее Юнги лишь намекнул, отчаянно-зло блестя опасливым взглядом в сторону сжавшегося в углу на кресле юного омеги. — Ты хочешь, чтобы мы через это прошли, правда, Джин? — шипел на брата Юнги. — Мой отец сделал всё, чтобы все те люди, которые собрались в этом чёртовом замке, презир... хм-хм... чтобы они относились к моему жениху высокомерно! Господин герцог всем хоть по разу да сказал, что только высокородное дворянство будет парой старшему альфе в его ветви, гори она адовым огнём! Мне в пику говорил! Назло! Чтобы больнее ударить моего омегу! А теперь — что же, ты думаешь, что они будут молчать и благостно принимать всю ту фальшь, что собираются им скормить наши родители? Нет! Юнги в ярости швырнул нож, который вертел до этого в руках, и он вонзился в раму большого зеркала, которое стояло у стены и смиренно отражало весь тот ужас, что обрушился на плечи бедного Сокджина только что. — Нет уж! — зло продолжил альфа. — Я не нуждаюсь в их благословении, пусть засунут его себе... Он снова воровато глянул на Хёнджина, который, прикрыв глаза дрожащими пальцами и кусая губы, явно пытался усмирить слёзы. Юнги зажмурился, резко несколько раз выдохнул и решительно дёрнул подбородком. Сокджин стоял в оцепенении. Он не понимал... Ну, то есть Юнги был прав, конечно: им будет трудно выдержать саму церемонию, да и бал тоже. Каждый из родных по традиции подойдёт их поздравить, и, конечно, каждый скажет что-то. Полагалось сказать что-то доброе и благожелательное, чтобы дать Объявлённым хороший совет или напутствие. И, конечно, со словами будет идти подарок. Вроде как случайная вещь, так как официально Кимы не оглашали причину семейного сбора. Но на самом деле все ведь догадывались, так что подарки прихватили, причём дорогие и богатые, чтобы не ударить в грязь лицом. Однако, чтобы получить их, Хёнджину придётся многое вынести. Как и Юнги. Хотя альфе будет легче: в глазах всего света он будет молодцом, который завоевал богатенького купеческого сынка, завалил его по-быстрому и пометил, чтобы тот никуда от него не делся. Альфа есть альфа, молодой — горячий. А вот омега... Кто-то из этих лицемеров, которые и сами точно не без греха, а многие — именно потому, что безобразно грязны, обязательно заденет Хёнджина, ткнёт его в происхождение или, что вероятнее, всё же в то, что он уже не невинен. Явно не невинен. И да, метку, конечно, можно скрыть: пышный воротник, притирка, снимающая красноту, повязка с драгоценностью, в конце концов, но запах... Только Сокджин ведь его не чувствует, поэтому он постоянно упускает из виду то, что с ним надо считаться. "Интересно, — мелькнула у него непрошенная мысль, — вот не похить Намджун Тэхёна, как бы братишка и папа выкручивались? Нет, способов обмануть, конечно, есть немало, но ведь они подготовки требуют... Всё-таки маркиз Пак для нашей придурковатой семейки — это благословение, а не наказание, честь ему и хвала..." Сокджин тяжело вздохнул и отринул все лишние мысли. Юнги и Хёнджин и как их уговорить не разрушать своё будущее. Переживания Юнги за своего любимого омегу, который может стать объектом насмешек, дерзких колкостей и отвратительных намёков, не просто понятны, но обоснованы и даже умилительны. Однако Сокджину было безумно жаль и даже страшно вот просто так похерить саму мысль о том, что семья Юнги будет всё же принята родом и домом Ким. А без соблюдения всех этапов церемонии обручения этому не бывать. Ведь одно дело — Ким Сокджин, бета, нелюбимый родственник и средний сын, на которого никто никогда ни надежд не возлагал, ни выгоды от него не ожидал. Поэтому его обручение было без церемоний, просто и быстро. Тем более, что у него была такая партия: младший сын, заложник по вассальному договору. Понятное дело, никто не в претензии. Они могли с Чонгуком вообще просто вдвоём, с поручителем каким-нибудь договорным обвенчаться в семейной часовне — никто бы и слова им не сказал, все бы приняли как данность их брак. Ким Тэхён — уже сложнее, так как всё же омега, юноша с большими возможностями, богатый жених, один из самых заметных омег в столице. Да, с репутацией редкостного стервеца, однако такие возмущают, но втайне ими восхищаются. И, конечно, самым главным в церемонии его обручения было бы именно Объявление как знак того, что его жених доверяет его чистоте и верит в его невинность, поэтому и берёт сразу с договором на дообручение. А вот Ким Юнги, старший сын в доме Ким ветви Ким Джиюна — это именно тот представитель рода, чей брак должен — должен! — быть обставлен по всей строгости церемониальных правил, иначе передача наследия его семье будет сорвана. И не отцом придуманы эти правила. И Юнги о них знает. Но... Но в его глазах Сокджин видел только упрямое нежелание уступать тем, кто так сильно его унижал (что Сокджин, конечно, не может не понимать). Но не только это. Ещё там явно виделось то, что, помимо воли, примиряло бету с таким горьким для него и для всех остальных решением Юнги: альфа боялся. Боялся за Хёнджина. Слишком хорошо знал Юнги, что из себя представляют их родственники. И слишком часто он и сам присутствовал на подобных Объявлениях в домах иных ветвей или даже родственников по своей. И он понимал, что ждёт его омегу. Того, кого он только что снова обрёл, пометил, занежил, залюбил ночью, пообещав тем самым ему, который, не задумываясь, отдал альфе всего себя, что будет беречь, лелеять и защищать его! А не отдавать на растерзание капризным и надменным представителям благородного террариума Ким ради хотелок своего отца и своего туманного будущего. Как смотрел на Хёнджина Юнги... Как тревожно прислушивался к каждому его судорожному всхлипу. Конечно, ему было страшно отдавать родне своего мальчика — такого ранимого и беззащитного рядом с ним, совсем не похожего на ту холодную и гордую колючку, которой становился наверняка Хёнджин (не на пустом же месте Ким Бомгю претензии предъявлял), когда некому было его защитить. Там, рядом с Юнги, на церемонии, он будет именно таким — раскрытым для всего мира, с широко распахнутыми глазами и душой, тёплой и беззащитной. Зная это, как может Юнги спокойно отдать своего омежку этой толпе? Конечно, он отказался. Конечно! Конечно... Но ведь... Но... Сокджин закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Но в том-то и была беда: он не мог. Он понимал, что должен найти слова, что должен убедить Юнги. При всём при том, что он все эти доводы понимал, Сокджин прекрасно осознавал ещё и следующее: откажется Юнги от церемонии — дому Ким придётся несладко. Очень. Назвали целый свет — а один жених сбежал, другой уже пометил своего омегу и не желает слышать о традициях. А это означает смертельную обиду на Юнги отца, да и папы. Это означает вечную вражду между ними. И постоянную вину, которую будет испытывать Хван Хёнджин. Он ведь, судя по всему, несмотря на теперешнее его состояние, объяснимое меткой и помутнением от неё, был умным мальчиком. Так что скоро он всё поймёт, осознает огромную пропасть, которая образовалась между Юнги и его родом, который в любом случае будет важен для альфы, когда тот очнётся от дурмана меточной вязи. Что будет с ним? Каково будет ему осознать, что он стал причиной этой вражды? Что из-за него, его решимости и нежелания принять свою судьбу его любимый утратил связь со своим домом и всем тем, что всегда, испокон веку так важно для любого альфы? Сокджин это понимал, у него в голове аргументы строились в ровные ряды, но подобрать слова, чтобы убедить ими брата, он почему-то не мог. Его всё время что-то тревожило, внутри что-то противно зудело, остро покалывало в пальцах и под коленями. Он чувствовал, что вздёрнут, не мог ни на чём сосредоточиться. "Да что со мной! — в тоске и ужасе думал он, глядя на упрямое лицо Юнги. — Что это? Я же бета! Я умею собираться! Я умею выигрывать словесные баталии! Что со мной?.. Никогда такого не было... Чёртов Чонгук и его игра! — вдруг мелькнуло у него в голове. — Не может быть... Неужели это и есть то, что называют перевозбуждением? Это ощущают неудовлетворённые альфы и омеги? Какой ужас... Нет, нет, нет! Я не хочу! Я не могу именно сейчас себе это позволить! Мне надо собраться, надо..." — Юнги, — начал он снова осторожно, — прошу тебя... Подумай: это ваше будущее, это ваши возможности! Хорошо, сейчас тебе кажется, что семья, которая обошлась так с тобой, тебе не нужна, но ведь ты не вчера родился! — Вот именно! — перебил его Юнги и упрямо сжал губы. — Подожди, — попросил его Сокджин, прикрывая глаза и пытаясь усмирить поднимающееся в груди раздражение. — Подожди, прошу тебя... Не руби с плеча. Я понимаю, я услышал, ты не подумай, я услышал, что ты собираешься уехать в свой Баррок и засесть там довольным жизнью альфой-семьянином. Но ведь и там будет сообщество, вы и там с Хёнджином не сможете всю жизнь прожить без людей! — Мне никого, кроме него, не надо! — страстно и ужасно искренне выдохнул Юнги. — Но так будет не всегда! — почти крикнул ему Сокджин. — И что вы будете делать, отвергнутые своей семьёй? Думаешь, Хваны вас примут? Думаешь, Хёнджину будет сладко без благословения?! Может, ты уже засунешь свою гордыню себе в свою высокомерную задницу и подумаешь о том, каково будет твоему омеге, что привык к жизни в Столице, коротать век заточённым со своим хамоватым благоверным в дальнем замке без возможности хоть куда-то выехать и быть принятым хоть где-то?! Он кинул умоляющий взгляд на Хёнджина, но тот только взглянул на мгновенно покрасневшего и снова зарычавшего альфу, сразу сник и покачал головой, показывая, что не будет воевать с бетой плечом к плечу. — Как?! — крикнул тогда Сокджин, обращаясь уже к нему. — Вот как они это с вами делают, с омегами?! Во что вы превращаетесь рядом с ними? Ты же... Ты... Он попытался найти хоть что-то, чтобы подтолкнуть этого красивого и явно сильного юношу к действию, но понял, что ему ничего не приходит в голову. Кроме того, что он проиграл. Окончательно и безнадёжно. И он рванул из комнаты, где сам воздух, казалось, сейчас взорвётся от искр, которые сыпались из глаз Юнги, прожигавшего его бешеным взглядом.

***

Сокджин шёл по коридору и колотил в стены в попытке успокоиться, но чувствовал, что лишь сильнее и сильнее нарастает в его груди раздражение и злоба. Ненормальные! Все как один! Не замок, а дом умалишённых! Да почему, в конце концов, он должен быть между ними мальчиком для битья?! Почему он чувствует себя виноватым? Это не он оскорблял Юнги так, что тот озлобился до умопомрачения! Не он теперь ведёт себя как малый ребёнок, с ослиным упрямством семимильными шагами несясь в пропасть! Не он, черт подери, покорно сидит на заднице и не может и слова сказать поперёк своему... О, вот же ещё, конечно! Чёртов Чон Чонгук, дери черти его задницу! Это всё он! Он! Чёрт, чёрт! Вот нахер подумал о заднице... о, боже, боже, прости и дай сил... чтобы встретить Чонгука и поиметь его, зажав поплотнее и без подготовки, чтобы, сука, мучился! Как же хочется, как же хочется! Вот! Вот, о чём он думает из-за проклятого альфы, в то время как всё катится в тартарары! Разве он бета теперь? Разве разумен вообще? Разве на такого на него рассчитывает папа и... и все? Чёртов Чон Чонгук! И Сокджин зарядил в стену так, что она жалобно всхрипнула и внезапно поддалась под его кулаком, а он, чуть не упав, влетел в... комнату. Не стена. Он изо всех сил шарахнул по чьей-то двери. Ему хватило беглого взгляда на подскочившего от неожиданности с кресла человека, что сидел за большим столом и что-то писал, чтобы понять, кто пред ним. На Чон Хосоке была надета свободная камиза с распущенными завязками, из-за чего его грудь была до середины обнажена, он был слегка встрёпан, бледен и явно не собирался никуда выходить. Однако его глаза смотрели на Сокджина, испуганно остановившегося на средине кабинетной комнаты его покоев, вполне осознанно и совершенно без тумана гона. — В-вы? — первым отмер альфа. — Что... что вам угодно, господин... что вы хотели, Сокджин? — Простите, — тут же испуганно прошептал бета, пятясь, — я не хотел... я просто... у меня немного... — Подождите, — повелительно сказал Хосок и встал из-за стола. Его тёмные шоссы были подпоясаны золотистым шнурком, что с облегчением отметил Сокджин, который боялся, что альфа сидит только в исподниках, раз уж вверху была только камиза. Хосок между тем подошёл ближе и, нахмурившись, заглянул ему в лицо: — Вы встревожены. И, кажется, плакали? — Он склонил голову набок, всматриваясь внимательнее в растерянно заморгавшего бету. — Что случилось, мой милый? Вас кто-то посмел обидеть? — Да! — неожиданно даже для себя ответил Сокджин. Ему под ласковым взглядом проникновенных тёмно-карих глаз, пронизывавших его каким-то внутренним теплом, вдруг действительно невыносимо захотелось плакать. Это было глупо, это было ужасно нелепо, потому что он с этим человеком почти не был знаком, но это было именно так. И альфа его понял. Он быстро сделал несколько шагов к нему и остановился очень близко, не решаясь, однако, на что-то большее. — Ну же... тише... — прошептал он, начавшему тут же глотать горячие слёзы Сокджину. — Что вы, милый... Кто посмел обидеть мужа моего брата? Кто посмел обидеть эти прекрасные звёзды, что сияют в ваших глазах? Сокджин всхлипнул и зажмурился, слёзы покатились по щекам, и он вынужден был закрыть лицо ладонями. С ужасом он понял, что сейчас его накроет истерикой, так что он вжался в стену и... — Могу я вас обнять, брат? — тихо спросил мягкий голос. — Я только так могу поделиться с вами теплом... Вам, кажется, его не хватает сейчас... Да, Сокджин понимал, что перед ним альфа, у которого только-только гон кончился, если кончился вообще. Кажется, маркиз Пак говорил что-то о его нехорошем самочувствии. Ах, да, вот ещё — маркиз. И его способность убить из-за этого человека, которую Сокджин "почувствовал" на себе. И Чонгук... От мысли о муже накрыло сильнее, и Сокджин кивнул. Его тут же окружили сильные руки и тепло. Такое мягкое, такое уверенное, такое... родное что ли. Сокджин уткнулся хлюпающим носом в шею альфе, который почти не касался его, очень бережно окружая руками, но не прижимая к себе, не трогая, не смущая. Он на самом деле всего лишь делился с ним теплом. Брат... Кажется, впервые Сокджин понял это слово. Да, Юнги, да, Тэхён... Но вот так с ходу, почти ничего не зная о нём, именно этот человек, Чон Хосок, который вообще-то не испытывал к нему ярой приязни, понял, что ему так нужно тепло и сильное плечо — и просто дал их ему. — Простите, — прошептал бета, пытаясь успокоиться, — просто я не могу делать то, что должен... а это... так страшно... — Что же вы должны сделать, милый братец? — тихо спросил его Хосок, и его тёплая ладонь мягко стала поглаживать, едва касаясь, плечо Сокджина. — Я могу помочь вам? Просто скажите... — Вряд ли, — горестно покачал головой Сокджин. — Вы ведь... Вам ведь не очень хорошо, я не хочу... — Поверьте, — перебил его более строгим голосом Хосок, не выпуская, однако, из своих странных объятий, — если я пойму, что не могу помочь вам, я не буду обещать невозможного. Но ведь ничто не мешает вам просто пожаловаться мне, да? Это может облегчить вам душу и освободиться от той обиды, что душит вас. — Откуда вы знаете... — начал было удивлённо приподнимая голову Сокджин. — Ну, дорогой мой бета, — тихонько усмехнулся Хосок, — сейчас от вас так и веет раздражением и обидой. Это очевидно. Мне особенно — в силу только что закончившихся моих обстоятельств. Хосок грустно усмехнулся и сделал шаг назад, освобождая Сокджина. Он решительно взял его за руку и заставил сесть в пышное кресло с изящно изогнутыми ножками и не очень удобной спинкой. Сам же он вернулся за стол и сложил на нём свои руки. — Итак, — сказал он спокойно и улыбнулся ободряюще. — Я вас слушаю, братец. Сокджина понесло. Да, да, он нуждался в этом — чтобы кому-то излить свою обиду! Чтобы пожаловаться на то, что все его используют и никто не хочет к нему прислушиваться! А потом расхлёбывать опять же зовут его! Он яростно высказался насчёт упрямства отца и хитромудрости папы. Он кованым сапогом злословия прошёлся по упрямству Юнги и внезапному безволию Хёнджина. Он только об одном не сказал. О самом главном. О Чонгуке и его жестокой игре с телом и разумом Сокджина. Хосок выслушал его очень внимательно и ни разу не перебил. Когда Сокджин умолк, он тяжело вздохнул и, опустив голову, негромко сказал: — Я и не думал... Мы не думали, никто из нас, что наши игрища приведут вашу семью к такому... — Нет, нет, — торопливо перебил его Сокджин, — я ни в чём вас не обвиняю! Вы и господин маркиз помогли моим братьям так, как никто в нашей семье, они вам очень должны, даже если и не совсем понимают это, но вот что теперь... Хосок нахмурился и задумался, постукивая пальцами по дереву массивного старинного стола. А потом решительно поднялся и стал натягивать котту, которая висела на спинке его высокого стула. Сокджин тоже растерянно поднялся и робко спросил: — Вы... уходите? — Мы уходим, — поправил его Хосок. — Мне надо увидеть вашего брата. Вы и ваш папенька были правы: есть только один способ исправить хоть что-то — это уговорить вашего упрямца Юнги принять условия игры. Вижу лишь один аргумент, который вы пока не привели, что в принципе... — Он вдруг смущённо умолк и кинул на бету виноватый взгляд, а потом скороговоркой договорил и слегка покраснел: — ...понятно. Простите, брат, я не хотел... — О чём вы? — недоумевающе спросил Сокджин. — Проводите меня, — как будто не услышав его вопроса, попросил Хосок, накидывая поверх котты короткий плащ. — Уверяю вас, — доверительно добавил он в ответ на нерешительный взгляд Сокджина, — я сделаю всё, чтобы убедить вашего брата. Поверьте, мне это тоже выгодно, так как его согласие и мирное разрешение этого дела позволит моему... мхм... некоему известному вам маркизу завершить эту историю и спокойно от всего отвязаться уже окончательно и без угрызений совести. Сокджин, увы, не удержался и фыркнул, но Хосок только грустно улыбнулся. — Я не прошу вас о снисходительности к тому, кто так вольно вёл себя с вами и вашим супругом, — тихо сказал он. — Но поверьте, Пак Чимин гораздо чаще страдает от угрызений совести, чем очень многие записные скромники при дворе. — Нет, нет, — торопливо отвёл глаза Сокджин, донельзя смущённый и вновь раздражённый своей несдержанностью, — я не хотел обидеть вас, умоляю... Я очень благодарен и вам, и ему. Прошу вас, поверьте! Хосок лишь коротко улыбнулся ему и кивнул.

***

Новое лицо вызвало у Юнги приступ нового раздражения. — Серьёзно? — недоверчиво кинул он, злобно оглядывая Хосока. — Ты? — Юнги, прошу, — хмурясь, сказал Хосок, — просто выслушай. — Да? Просто выслушать? То есть в этот раз ты мне не хочешь морду набить... друг? Последнее слово было произнесено с такой язвительностью, что Сокджин вытаращил глаза, а Хёнджин тихо пискнул и открыл рот от изумления. Альфы оглянулись на них. Хосок укоризненно посмотрел на Юнги, а тот досадливо цокнул. — Думаю, нам стоит выйти, — тихо сказал граф Чон. — Ах, всё-таки мордобитие состоится? — зло усмехнулся Юнги. — Отлично, мне как раз этого не хватало. — Он повернулся к Сокджину и своему омеге и коротко приказал: — Остаётесь здесь. — Нет, — решительно ответил Сокджин. — Я с вами. — Нет, ты не с нами, — сварливо огрызнулся Юнги. — Это не для твоих нежных ушек, братишка. — Я не собираюсь больше с тобой ругаться, — тихо, но твёрдо сказал Хосок. — Как и просить прощения за то, что было. — А напрасно, — тут же отбрил Юнги. — Слушай, давай мы позже поговорим о нас. Пойдём. Хосок опасливо покосился на Хёнджина, и Сокджин, удивлённо повернувшись к омеге, снова вытаращил глаза: Хёнджин смотрел на Чона пристально, взгляд его тёмных и таких обычно ласковых глаз резал почище ножа, а зубки между румяных губ были оскалены. И он... он тихо рычал. Меченый омега думал, что его паре грозит опасность и — угрожал. Одного взгляда на поджавшееся напряжённо тело, на вцепившиеся в спинку стула пальцы было достаточно, чтобы понять: если что, Хосоку прямо не поздоровится, так как Хёнджин явно не будет биться в слезах от страха за своего альфу — он будет драться за него. Вот тебе и нерешительный мальчонка, который не способен постоять за себя. Может, за себя и не очень, а вот за Юнги... Сокджин перевёл взгляд на своего брата, и тёплая волна снова утопила его: в глазах Юнги, который тоже смотрел на своего омежку, светилась искренняя светлая гордость. Там плавало в лодочке счастье — и нежилось, укрытое этим рычанием омежки. Юнги не стыдился того, что его пара может кинуться его защищать. Он гордился своим мальчиком — таким смелым, таким чистым и искренним... Сокджин тяжело вздохнул. Они обречены... Юнги скорее сам пойдёт под нож и плеть, чем даст обидеть своего омегу. Но Хосок вдруг широко улыбнулся и мягко и ласково обратился к Хёнджину: — Прошу вас, господин Хван... Не переживайте. Ваш альфа в полной безопасности! Все счета, что были, закрыты. Всё, что было, осталось в прошлом. Я клянусь вам, милый Хёнджин, что наш разговор будет носить исключительно дружеский характер. — И зачем тогда выходить? — сердито спросил Хёнджин, втягивая клычки. — Говорите здесь. Или у вас есть от меня секреты? — спросил он, пристально глядя на Юнги. — Нет, нет, конечно, — поспешно ответил альфа, но тут же заколебался, — просто... Мы не всегда выбираем выражения, когда обсуждаем даже дружески что-то, я не хочу, чтобы ты это слышал, солнышко... Глаза Юнги блестели маслом умиления, и Сокджин еле удержался, чтобы не фыркнуть. Врать его милейший братец по-прежнему не умел. И по тяжёлому взгляду Хёнджина он понял, что тот тоже не поверил Юнги совершенно. Не поверил, но отвернулся, давая понять, что они могут делать, что им вздумается. Юнги кинул злобный взгляд на Хосока: эту обиду омеги он тоже ему не простит. Но Хосок пожал плечами и вышел. Вслед за ним последовали и Юнги с Сокджином. — Не мог не появиться, да? — начал атаку Юнги, как только они спустились на пару пролётов лестницы и остановились в небольшой круглой комнате у окна. — Что тебе от меня надо? — Послушай, герцог, — негромко и спокойно ответил Хосок, — до всей этой истории с Чимином мы были друзьями. Я прошу тебя вспомнить об этом. Сокджин закрыл глаза и тяжко вздохнул. Ну, конечно. Конечно, и здесь был замешан Пак Чимин. Этот чёртов маркиз вообще хоть с чем-то не был связан в этом чёртовом мире? Юнги между тем зло зашипел: — И это не помешало тебе встать на его сторону, даже не разобравшись! — Всё, что было нужно, я понял, — твёрдо ответил Хосок. — И не моя вина, если ты не способен понять, что дружба — это не значит, что ты всегда для меня прав. Ты повёл себя как капризный и злой ребёнок, я указал тебе лишь на это. — Чёртов маркиз лез ко мне вовсе не как к ребёнку, — прошипел Юнги. — Ты просто не всё видел... — Да, я этого не видел, — нетерпеливо ответил Хосок, — зато я видел, как ваши задевают его друзей, явно нарываясь на драку с придворными, хотя очевидно, что гвардейцы и мирные дворяне не равноценные соперники! А ты поощрял их своим смехом! — Они альфы! — рыкнул яростно Юнги. — Владеть шпагой и мечом — их право и обязанность! А эти изнеженные недоальфы... — Кажется, маркиз Пак показал себя вполне альфой с тобой, разве нет? — Голос Хосока был тяжелее железа рыцарских доспехов, что украшали замок. — Я чуть не убил его за это! — взревел Юнги, он кинулся на Хосока, оттолкнув обомлевшего от ужаса Сокджина, из-за чего тот впечатался спиной в стену и пребольно стукнулся затылком. Однако Хосок не растерялся. За Юнги была сила, но Хосок был выше и более ловким. Кроме того, у него были силы с гона, так что через несколько минут отчаянного пыхтения Хосок выкрутил Юнги руку и, облизывая кровь с разбитой губы, прошипел: — Дёрнешься, я тебя... — Хватит! — крикнул наконец-то пришедший в себя после удара Сокджин. У него мучительно ныл затылок и болело в груди от тоски и безнадёжности. — Проклятые альфы! Ни на что не способные, только зло несёте! — Он в бешенстве топнул ногой и взвизгнул высоко и отчаянно: — Хватит, я сказал! В стороны, придурки! Оба молодых человека, что сцепились до этого намертво, смотрели на него изумленно и, кажется, только сейчас начали понимать, что делают. Потряхивая головами, они разошлись в стороны, недоуменно поглядывая на стоящего с зажмуренными глазами и сжатыми в кулаки руками Сокджина. Казалось, что бета сейчас накинется на них и растерзает обоих к чертям собачьим. И честно говоря, Сокджин боролся именно с этим желанием. И победил. — Вы меня так разочаровали! — горестно начал он, открывая глаза, — Вы, оба... Как вы можете так себя вести! Один только что пометил омегу, дал самое серьёзное обещание в своей жизни! Второй... — Он с болью посмотрел на Хосока, тот покраснел и быстро опустил глаза. — Вы обещали помочь! — чуть не плача, крикнул ему Сокджин. — А сами!.. – Помочь, — рыкнул Юнги. — С чем он там мог тебе помочь?! — Я хотел напомнить тебе о том, что ты упускаешь, отказываясь принимать свою семью, — тихо и почти жалобно сказал Хосок, тяжело вздыхая и вытирая со лба пот. — Ни о чём я не забываю, — огрызнулся Юнги. — И не те... — Твой сын, — всё так же тихо, но очень веско перебил его Хосок. И Сокджин, и Юнги замерли, напряжённо и растерянно глядя на него, а он повторил: — Что получит в наследство твой старший сын-альфа? С чем пойдёт в этот мир, замуж сын-омега? Какое наследие оставишь ты им, отец, лишённый своего рода? Отказавшийся от чести дома? Не желающий быть частью древа? Ты старший сын, признанный, тебе свою ветвь не образовать, ты можешь лишь продолжить — или отрубить всё. Что ты скажешь своим детям? Что дашь им, кроме своей гордыни?