Трагедия об исполнении желаний

      Быть богом действительно сложно. Казалось бы, ты уже создал рай, в котором, как говорится, и каждой твари по паре, и все живы, и все счастливы без всех этих политических игрищ ада, рая и прочих миров. Наконец-то можно вдохнуть и выдохнуть спокойно, ведь он добился наконец своего, всех спас и сохранил, как завещали ему когда-то давно, при рождении. Но если и получилось создать рай для всех, то самому богу в нём делать нечего, он должен сидеть где-то на небесах и просто молчаливо наблюдать, дёргая за верёвочки. Бесобой же никогда не мог просто молча наблюдать, он действовал и жил в своём, пусть и придуманном полностью, мире. И этот мир принял его точно так же, как принимает мать своего сына, аккуратно обвивая руками и прижимая к груди. А отвергать это и исчезать будет неправильно, к тому же, после этого ада хочется побыть нормальным человеком, пусть эгоистом, но живым. Это его желание.        Альбион встречает Данилу теплом, и пальцы сами расстёгивают до конца замок синего пуховика. И только сейчас творец забывает о своей должности и о словах Антихриста, последний раз вдыхая холодный воздух только что наступившего нового года и счастливо улыбаясь старому другу, глядя в такие дорогие, родные до дрожи, голубые глаза. Всё в полном порядке, но так только может показаться, ведь пред бывшим бесобоем вовсе не тот лучезарный мальчишка в той самой черной кофте, которого черт узнаешь гладковыбритым, а старец с неопрятной бородой, мешками под глазами и потухшим взглядом человека, похоронившего любовь всей своей жизни. Рядом с ним официантка, с ужасом в глазах убирающая огромные пустые кружки из-под пива… Раз, два, три, четыре… Пять. В стельку пьяный он… опять. Даня кривится. Хреновая рифма, пусть и идеально описывающая ситуацию.       Мужчина останавливается, стягивая с себя пуховик чуть медленнее, хмурит черные брови да глаза обреченно опускает. А Радов даже не обращает на него внимания, положив голову на ладонь, смотрит сквозь пшеничного цвета жидкость в кружке пустым абсолютно взглядом. От того человека, которого Данила так горячо любил, осталась лишь невзрачная жалкая тень. Своим только существованием указывающая на неопытность бога в создании мира без печали и боли. Без смысла.       Тогда Андрею явно нужна была поддержка, но у Бесобоя было слишком много проблем, чтобы хоть как-то отвлечь нового товарища, да и как от такого отвлечь? Теперь он бог, а такое не может сделать до сих пор.       Парень делает большой глоток вновь, задирая голову и жмурясь. — Андрей. Прекрати, — слова клинком врезаются куда-то в область сердца, болью отдаваясь в голову. Дежавю, да? — Дань? — Парень резко отлипает от алкоголя, наконец замечает друга, взгляд на секунду светлеет, сопровождаемый приподнятыми бровями. Инок поднимается из-за стола, приподнимая уголки губ, протягивает ладонь для рукопожатия, та чуть подрагивает. — Долго ты, привет. — Привет, — тяжело выдыхает он, пожимая руку. — Выглядишь хреново. — Да, — отмахивается. — Знаю. А как бы выглядел человек, который своими же руками убил… — Ты не виновен. Андрей, тебе ещё тыщу раз повторить, что ты не виновен в её смерти? — Это — правда. Ксюша была практически единственным человеком, который погиб не от рук Радова в ясном уме. От этого только хуже становится. — Хватит, пожалуйста, втирать мне эту дичь, я сделал всё своими руками…       В этот момент всё в широкой груди бывшего Бесобоя с болью сжалось. Он ведь хотел, как лучше: без всех этих бесконечных миров и измерений Андрей должен был быть счастливым. Таким, как раньше. Он таким и был, конечно, только Данила не учел тот факт, что Радова жизнь успела уже помотать. И всё пошло не так, как надо.

А как надо?

      Ведь «как надо» теперь значило «как хочет Данила». Ох. Единственное, что сейчас он хотел — остановить этот мир, эту речь, пропитанную насквозь горем. И такого человека он хотел встретить, чтобы отдохнуть и счастливо провести вечер, а потом признаться в самых теплых чувствах? Данила зажмурился, а слова Андрея начали звучать будто с самого дна океана. Нет, бутылки. Данила сжал зубы до боли в висках. Слова исчезли.       Данила открыл глаза. Мир остановился, застыл, как фильм со старой кассеты на паузе. И стоп-кадр выглядел отвратительно, когда главный герой этой трагедии находится так близко. У Андрея слёзы на потускневших глазах и перегар отвратительный изо рта, а в руках кружка пива. Нет. Это не «как надо».       Если подобрать удобный временной отрезок не удалось, значит, нужно оставить всё так, как есть. Оставить того Андрея, который уничтожил кучу миров и бесконечное множество людей. В правде сила. В правде ли? Вся его жизнь была полной её противоположностью, и чем она помогла? Ложь преследовала Даню с самого «рождения». Даже его семья была ложью.              Мужчина поджал губы, нахмурив густые брови, и потупил взгляд, оставшись наедине с молчаливым миром в паузе, который и был порождён им самим. Мысли тараканами ползали по мозгу, крыльями царапая череп изнутри, не раздавишь тапком. Он ведь даже не помнил отчетливо лица своих детей и жены, только неточные черты с фотографии. Только имена: Лиза, Катя, Вова. Хотя какая разница, какими были черты их лиц или где у Лизы была родинка, если их никогда толком не существовало? А любил ли он свою семью по-настоящему? Нет, какая же глупость. Всё то, что было вложено в него изначально, было ложью. Только люди вокруг были реальностью: Яна, Пашка, «папа» Лёша, даже Балор был реальнее прошлого Данилы. Кошмар реальнее кошмара.       Мир вновь поглощается в первозданную тьму. Но в этой версии в нём всё будет правдой.