Меньшее зло

Она вышла из бара и взмахнула влажными волосами. Вне душного, наполненного пьяными и вопящими людьми помещения весь яростный запал и азарт ушли, оставив место для умиротворения и лёгкой эйфории. Воздух пах редкой летней прохладой. Звенели прячущиеся в кустах насекомые. Она подняла голову, глядя на яркие звёзды. Как же глупо всё получилось… Она мечтала стать успешным врачом или учёным. Мечтала о деньгах и славе. Главное: о признании. Она получила и то, и другое, и третье в итоге, но… совершенно иным путём. И не могла решить, который из них был по душе больше. После той аварии Сакура Харуно, девочка с жалкой историей, внезапно обрела свою целостность. Краем глаза она уловила движение и обернулась в сторону высокого типка, идущего в её направлении. Сакура была одета довольно броско. Серые рваные брюки облегали всё, что можно и всё, что нельзя настолько, что иногда приходилось поправлять ткань в районе промежности. Её круглая попка смотрелась в этих джинсах просто отпадно. Поверх плотной зелёной футболки из хлопка на плечах висела короткая ультра-чёрная куртка с шипами. Розовые волосы и яркий европейский макияж дополняли её притягательный и сексуальных образ, однако должны были вопить: «не подходи, убьёт!». Типка эта зловещая вывеска и её, Сакуры, каменное выражение лица не смутили. Он приблизился на расстояние двух шагов. Высокий, при костюме, седой. Лицо чем-то даже красивое, но какое-то гнусное. — Даровки, красавица, — осклабился он. По голосу моложе, чем кажется из-за седины в волосах. — Чего тебе? — буркнула Сакура, недоверчиво оглядывая его прикид. Дорогой пиджак прикрывает футболку, которая, однако, совсем не прикрывает татуировки. Якудза. И это дерьмово. Неужели это всё из-за грёбаного мудака Саске… — Сакура Харуно, верно? — Седой мужик закуривает, глядя ей прямо в глаза. — Нет, — отвечает Сакура. — Шёл бы ты отсюда. Нам здесь такие, как ты, не нужны. — Да ну, — спокойно отвечает якудза. — А мне сдаётся, что ты мне пиздишь, красоточка. — Отпиздить могу, пиздеть не буду. – Сакура смеётся, и ловит взглядом искреннее веселье в уголках тонких губ мужчины. Какой же он, блять, огромный. Зачем я ему вообще? Он достаёт какую-то карточку и начинает сверять с её лицом, словно на паспортном контроле, и в этот момент Сакура понимает, что нужно делать ноги. И как можно скорее. Она разворачивается на каблуках, и широко прыгает, чтобы сразу оторваться, а затем припускает в сторону китайского района. Там ей несложно будет затеряться. Главное, не оборачиваться, это может стоить лишних… Её хватают за руку так, что после быстрого бега Сакура не может удержаться на ногах, мир летит кувырком, она падает, а затем кто-то берёт её за шкирку, и две пары сильных мужских рук крепко сжимают тело в стальных объятиях. Сакура кричит во всю глотку и яростно пинается, царапается как дикая кошка, но якудза профессионально скручивают её, она прижимается к кому-то из них задом, руки болят от натяжения, схваченные за спиной. — Тихо, тихо, тихо, зайчонок… — шепчет седой в ухо, крепко хватая её за подбородок и удерживая запястья второй рукой. — Будешь вести себя прилично, тебе же будет лучше, понимаешь? Второй бандит стоит напротив, сжимая в руке пушку, направленную ей в ноги. Его глаза горят, а на губах усмешка. Любит свою работу. Сакура бы посмеялась, если бы не была на грани обморока и возможности описаться от страха. — Понимаю, — отвечает она, безуспешно пытаясь ослабить его хватку на своих запястьях. — Умница. — Невозмутимый тон седого даже немного успокаивает, но Сакура не обольщается. — Помоги мне. Мужчины тащат её к припаркованной невдалеке тонированной ауди и запихивают внутрь. Седой садится на сиденье рядом, а его напарник — за руль. Двери блокируются, и Харуно теряет надежду по-быстрому сбежать. Но… но, кажется, она понравилась этому седому якудза. За эту ниточку можно ухватиться. — Не помню, чтобы я переходила дорогу якудза. — Она нервно смеётся, и достаёт из кармана джинс круглое зеркальце. В любой непонятной ситуации просто проверяй макияж. — А ты, я смотрю, баба с яйцами, — говорит седой, наблюдая за тем, как Сакура пальцем поправляет поползшую подводку. — Эй-эй-эй… куда полезла, а? Харуно оборачивается и смотрит в его странные красноватые глазищи своими большими сверкающими изумрудиками. Эти изумрудики были опасным, крайне опасным, оружием против мужчин. И, как и любым опасным оружием, им нужно было уметь пользоваться, иначе оно приносило только вред. К счастью, Сакура поняла это не слишком поздно. — За помадой. — Она спокойно достаёт из кармана куртки прозрачный блеск. — Губы пересохли. — Я не понимаю, ты тупая или просто отбитая? — Седой приподнимает брови. Сигарета в его руках противно дымит. — И то и другое, скорее всего, — ржёт с переднего сидения его напарник. — Пошёл ты, — огрызается Сакура, отвлекаясь от нанесения помады. Губы у неё красивые, и она знает это. Как знает и то, что седой наблюдает. — Так вы мне не расскажете, господа, за какой хер я вам понадобилась? — Много болтаешь, — говорит бандит-водитель, но в его голосе агрессии Сакура не ощущает. Неужто ей удалось "свалить" сразу двух за раз? — Будем на месте, тебе всё расскажут, не беспокойся, малышка. — Седой глядит пристально, но не опускается до лапающего взгляда. — Вычищай пёрышки, пока есть возможность. Сакура вздыхает. Ей не нравится это «пока есть возможность». Что она сделала? Где она могла перейти дорогу якудза? Она же тщательно следит за своей деятельностью. Может, её хотят завербовать или типа того? Но тогда зачем такой «радушный» приём? Что ж. Она хотя бы заручилась симпатией этих двоих бандюков. Уже какой-то резерв. Мужчины удивительно преданные создания, если дело касается женщин, которые им симпатичны. Даже если эти мужчины — грёбаные якудза. Они едут около получаса, в течение которого седой в основном совершает телефонные звонки, водила поглядывает на неё в зеркало заднего вида, а Сакура пытается разглядеть хоть что-то через основательно тонированное стекло. Затем её выволакивают из машины (уже гораздо нежнее, но всё же очень даже крепко), надевают мешок на голову и долго куда-то ведут. Когда её пятая точка касается жёсткого сидения, мешок снимают, и Сакура несколько мгновений жмурится, пытаясь привыкнуть к яркому свету. Когда она, наконец, оказывается способной разлепить глаза, то первым делом замечает напротив невероятно колоритного мужчину, нарочито-скучающего вида — брюнета с самурайской причёской. «Самурай» сидит по другую сторону стола в помещении, похожем на камеру для допроса из какого-нибудь американского фильма про копов. Седой склоняется к его уху справа и что-то нашёптывает на, вероятно, корейском, потому что Сакура и слова разобрать не может, и от услышанного по лицу самурая ползёт ряд нечитаемых эмоций. — Добрый вечер, Харуно-сан, — произносит самурай прохладным хорошо поставленным голосом. — Добрый вечер, — отвечает она, тушуясь. Проводит по лицу, отводя за ухо несколько прядок не столько из необходимости, сколько в качестве нервозного жеста. Наказание за поступок, о котором она даже и понятия не имеет, всё ближе… Она смотрит в лицо этому, человеку, невольно подмечая детали. Чёрные глаза, жёсткие губы, прямой нос, расстёгнутая верхняя пуговица рубашки, чёрные перчатки… Не хотелось бы быть испуганной, но… — Меня зовут Мадара Учиха, — говорит он спокойным вежливым тоном, хотя глаза у него дикие и безжалостные. — Я вакагасира этого района. — Отчего же такая важная фигура решила встретиться со мной? – Сакуре всегда легче всего удавалось вернуть себе самообладание за счёт болтовни. Поэтому она нервно выдыхает и откидывается на спинку стула, пытаясь принять максимально удобное положение, а руки складывает на столе. Взгляд лейтенанта якудза как-то неуловимо меняется, но Сакура не может понять, хорошо ли это для неё или же не очень… Мадара Учиха сидит, опираясь о подбородок левой руки с таким видом, словно она на прослушивании, а затем двумя пальцами делает жест седому помощнику. Седой подаёт ему какую-то папку. — А Вы разве не в курсе, Харуно-сан? — спрашивает он, скучающе глядя в папку, в которой либо какая-то информация о ней, либо о ком-то другом, либо яойная манга. Сакура позволяет себе лёгкую полуулыбку, подбадривая себя подобными шутками. — Честно говоря, я понятия не имею, Учиха-сан. — Она наклоняется чуть ближе к столу, и проводит руками по лицу, даже не пытаясь скрыть свою нервозность. К чему излишняя бравада? — Ваши сиятельные джентльмены дали мне достаточно времени на раздумья, но, признаться, я в тупике. Умиротворённое лицо Учихи внезапно скалится, отчего Сакуре становится не по себе. — Волнуетесь, Харуно-сан? — спрашивает он с улыбкой огромного паука, которому уже даже не нужно торопиться поужинать, ибо бабочка крепко прилипла к паутине, и он может откусывать по кусочку. Медленно. С наслаждением. Только вот Сакура не собиралась становиться чьим-то обедом. Она нахмурилась. — Да. Я вот только надеюсь, что мне удастся описаться не здесь, а хотя бы по дороге домой. Она слышит приглушённое хрюканье со стороны седого и его напарника, и это подбадривает, однако хищная улыбка вакагасира никуда не исчезает. И это, очевидно, нихрена не подбадривает. Может, и его попробовать обаять? Да нет. Бестолку. Такой, даже если и попадётся под чьи-то чары… всё равно дело поставит выше. Пизда мне, если я реально провинилась. — Вы знакомы с Учиха Саске? — спрашивает самурай, и его ладонь снова под подбородком, словно он внимает её реакции, как художник внимает выражению лица модели. Это. Просто. Ёбаная. Подстава. Что им наговорил ублюдок Саске? Сакура выпрямляется на стуле. Теперь ей кажется, что они сидят неприлично близко, однако так даже лучше. Тут нужно быть честной и открытой к диалогу. Да и пусть поразглядывает её. Он, видно, старше, может быть, и рефлекс папочки-защитника сыграет. Как знать. — Да. Мне кажется, я понимаю, к чему Вы ведёте. — Замечательно. — Он как-то даже мягко улыбается и отодвигает папку в сторону. — Расскажите мне, с какой целью Вы избили моего дражайшего кузена? — Учиха бросает взгляд в сторону Седого, и тот коротко ржёт в ответ. — Самооборона, — отвечает Сакура, пристально глядя в его черноту его глаз. — Нихуя себе самооборона, — присвистывает Седой. — Перелом челюсти, разрыв мягких тканей и… Хидан? — Мадара Учиха также не отводит от неё пристального взгляда. — И ты нехило так зарядила пацану промеж ног, детка. — Седой… то есть Хидан вновь начинает дымить, и Сакура морщится. — Я… не в курсе, — сипло произносит она, косясь в сторону Хидана. — Харуно-сан… Сакура чувствует прикосновение мягкой неживой кожи перчаток к своей ладони и машинально отдёргивает руку. Она прижимает ладонь к себе с опаской глядя на Учиху. — Дайте мне свою руку, Харуно-сан, — говорит он мягко, но Сакура понимает, что это нихрена не просьба. Чёрные глаза сверлят её, пока она опасливо протягивает руку ладонью вверх. А затем Сакура внезапно понимает, и от этого осознания уже почти не тошно, какой это был трогательный и наивный жест защиты. Подставь своё брюшко, откройся перед тем, кто сильнее тебя, чтобы он не загрыз и не разорвал. Но, кажется, старшему якудза это нравится. Хотя по его лицу сложно утверждать что-то очевидное. Может быть, это просто её иллюзия. Миленько она влипла из-за Саске. Очень замечательно. Мадара Учиха переворачивает её ладонь книзу, раздвигает длинные пальчики, разглядывая. — Сколько Вы отдали за маникюр, Харуно-сан? — Долларов пятьдесят… — отвечает она в недоумении. — Зачем Вам… — Такие хорошенькие пальчики у хорошенькой женщины. — Он поднимает взгляд. На лице нет улыбки, но оно вновь обманчиво-скучающее. — Я полагаю, Вашей красоте не слишком повредит… если их будет девять. А не десять. Сакура вскрикивает и дергает свою руку, но якудза держит её пальцы замком из своих пальцев, и Харуно бы посмеялась над нелепостью ситуации, ведь обычно именно так держатся за руки возлюбленные, но ей немного не до веселья. Вокруг начинается какое-то копошение, Хидан и второй помощник-бандит приходят в движение, один встаёт за её спиной, удерживая за плечи, а другой становится справа. Сердце колотится, как бешеное, каждая клеточка тела просто пищит из-за переизбытка адреналина. Широко раскрыв глаза, Сакура смотрит на якудза, который, не отрывая от неё своего мрачного взгляда, медленно тянет её руку к своим губам. — Мизинец, — горячий шёпот обжигает пальцы, а затем её мизинца касается мягкая прохлада мужских губ. Она следит за его действиями, не в силах пошевелиться из-за страха. Полный пиздец. — Вам нужно понять, Харуно-сан, — говорит Учиха спокойно. — Что мы не можем позволить кому-то избивать наших братьев. — Я всё поняла, — рычит Сакура зло. — Я и пальцем к этому уроду больше не притронусь, клянусь! Но Учиха уже кладёт её руку на стол. — Лучше растопырь пальцы, детка, — советует Хидан откуда-то справа, хватка второго помощника становится сильнее. Сакура видит, как в тени мелькает молоток. А через мгновение она уже визжит, как резанная, катаясь по полу и сжимая в руке то, что некогда было её таким недооценённым и драгоценным мизинцем. И понимает, что на какое-то время отключила сознание, потому что даже сейчас боль невыносимая. Сакура перестаёт орать, и Хидан с его напарником, понимая, что кризис преодолён, поднимают её и усаживают обратно на сиденье. Однако она не может взять себя в руки, и прикладывается головой о прохладный стол, тихо поскуливая. Если вы когда-нибудь медитировали и не могли достичь полного освобождения от мыслей… вот вам охуенный способ этого добиться. Боль убивает любые мысли, снимает любые маски, равняет любых людей. Лёжа щекой на столе, который неизвестно кто до неё трогал, сжимая мёртвой хваткой собственную ладонь, с невозможностью дышать из-за соплей и налипших на лицо мягких, таких женственных и лелеемых прядей (о чём только она думает сейчас, о волосах, блять!), Сакура испытывала странную благодарность к своим инквизиторам за то, что дают ей возможность отдышаться. Грёбаный стокгольмский синдром. — Харуно-сан, — наконец зовёт её сквозь пелену боли прохладный голос. Сакура поднимает голову со стола, не в силах, однако, унять текущие непрерывными ручьями слёзы или даже убрать с лица налипшие волосы. Хорошо хоть косметика у неё приличная и сильно не потечёт, — проносится в голове довольно странная и неуместная мысль. Но… она всё-таки женщина. Почему бы ей не думать о своей привлекательности. Красивая женщина, привлекательность которой — одно из её орудий в сражении за место под солнцем. Она прикусывает губу, не в силах унять жалостливое выражение лица, которое обычно возникает из-за слёз, и смотрит в глаза Учихе. Кто-то из помощников-бандюганов подаёт ей салфетку и Сакура вытирает нос дрожащей левой рукой. Избили, а теперь строят из себя заботливых мальчиков. Ёбаные якудза с их ёбаной моралью. Сакура всхлипывает и крупно подрагивает, но не сводит взгляда с лейтенанта. Она не в силах свести губы вместе, поэтому ладно. Пусть смотрит. — Вы больше не станете причинять вреда семье Красной Луны, Харуно-сан? — спрашивает Учиха. Его руки сложены в замок и покоятся на столе. Сакура тяжело дышит. Адреналин всё ещё кипит в крови. Хочется или долго-долго бежать, или побить кого-то, или трахнуться. Или всё вместе взятое. Она мотает головой и ухмыляется. — Нахер надо, Учиха-сан, — произносит осипшим голосом. — И не станете приближаться к Учиха Саске? — Нет. Не стану, но… — В глазах якудза появляются мрачные нотки. — Ваш драгоценный брат планировал меня изнасиловать. Что мне делать, если он снова попытается заставить меня отсосать ему? Выражение лица старшего якудза не меняется, однако Сакура слышит как дёргается один из его помощников. Наконец Мадара ухмыляется. — Берегите свои пальчики, Харуно-сан. — Он делает жест своим помощникам, и те подхватывают её подмышки. К своему стыду Сакура не способна адекватно передвигаться. — Рассмотрите это как плюс, Харуно-сан, — улыбается он, когда хмурая Сакура уже засунута в машину, которая и привезла её сюда. В полный рост он, к несчастью, выглядит ещё более колоритным. — Если у Вас настолько низкий болевой порог, то Вашей чувственности в постели можно только позавидовать. — Пошёл ты, — шепчет Сакура одними губами, и дверь захлопывается. Неужели она наконец-то едет домой?

***

Саске находит её в клубе на следующий день. Подсаживается за стойку бара, заказывает себе виски и выжидающе смотрит. — Сам пойдёшь или послать? — Сакура морщит личико, оборачиваясь. Перед ней имбирный лимонад. Охуенная роскошь в таком брутальном месте, надо сказать. И дело не в деньгах. У Саске на лице кроме следов её недавних побоев прибавилось кровоподтёков. Но на разбитых губах играет улыбка. — А тебя как наказали? — спрашивает он тоном в стиле «как тебе погода, дружище?». Сакура поднимает вверх руку с изуродованным мизинцем, который не беспокоит её только потому, что она закинулась анальгетиками с утра. Эти травмы их удивительно роднят. Каждого наказали за его проступки. Или преступления. — Ты сильно изменилась со школьных лет, Сакура. Ему приносят виски, и Саске пьёт, морщась от боли, что претерпевает его некогда красивое лицо. — А ты всё тот же моральный урод, — буркает Сакура в свой имбирный лимонад, осушает мелкими глоточками, ведь так лучше ощущается вкус на языке. — Слушай. — Сакура закатывает глаза. Сейчас начнутся душевные излияния. — Ты ведь сама не сильно-то сопротивлялась тогда. Делала все, что бы тебя ни попросил. Это не было неправдой. Но... Однажды Сакура просто очнулась в больничной палате, помня только своё имя. Родители сказали ей, что она попала под фургон и чудом выжила. Пролежала в коме около месяца, хотя врачи утверждали, что нет смысла поддерживать в девочке жизнь. Но она выкарабкалась. Кто-то утверждал, что это было самоубийство, Сакура уже никогда не сможет узнать точно, но, учитывая ситуацию, что творилась в её школе до этой аварии… всё могло быть. До аварии она была серой мышкой, что старалась не отсвечивать нигде кроме занятий. Серой мышкой, что мечтала о славе учёного, который вылечит сотни людей, спасёт миллионы жизней, о преклонении своих одноклассников, которые не добьются ничего большего, чем служба в фирме. Серой мышкой, что также мечтала о внимании принца. Красивой серой мышкой. Которая это внимание получала. Когда позволяла Саске-куну совать член себе в рот на крыше школы. После аварии что-то поменялось. Она словно переродилась. Словно её подавляемая тень (как выражались психиатры) вышла на свободу и встала на своё законное почётное место. И это были ещё не все плюсы, обретённые после аварии (например, умение обретать воспоминания о человеке при прикосновении к нему, что и случилось с Саске). Хотя и минусов было предостаточно. Сакура не стала учёным. Сакура не уделала своих одноклассников. Она вошла в среду, в которую не все стремятся идти по доброй воле. Теперь Харуно Сакура, двадцати шести лет отроду, совладелица клуба боёв без правил. Организатор ставок. Иногда она помогает нуждающимся в помощи (разумеется за деньги). А ещё у неё теперь нет мизинца. По крайней мере, не в прежней его форме. — Если не сопротивляется, значит, можно унижать и использовать? Так ты думаешь? — Сакура оборачивается и смотрит на его реакцию. Сейчас он начнёт оправдываться. Назовёт её шлюхой, возможно. К удивлению Сакуры, Саске лишь ухмыляется. Насколько это возможно с его лицом. — Я понял тебя. Возможно, мы оба получили хороший урок. Сакура дёргается, когда Учиха лезет во внутренний карман пиджака. Неужели пытается достать пушку? Но он достаёт красивую тёмно-синюю коробочку, обвязанную розовой лентой. И кладёт перед ней на стойку. — Это моё извинение. — Он поднимается со стула с некоторой неуклюжестью человека, которого хорошо так отпинали. — И э-э… да, Сакура. — Что? — Мадара попытается залезть к тебе в трусы, так что будь готова. Сакура давится усмешкой. — Спасибо за предупреждение, Саске. А теперь проваливай из моего клуба. Саске салютует и направляется к выходу. Скоро его лицо заживёт. Останутся шрамы и всё такое, но он будет всё также прекрасен, как и прежде. Быть может, даже больше, с таким-то брутальным шрамированием. А вот её мизинчик уже прежнюю красоту не вернёт. — Что это был за хрен? — спрашивает её Хаяте Гекко. Он вроде как американец, которого родители в детстве закинули на историческую родину к бабушке-японке, да так и забыли о нём. Хаяте слегка за тридцать, но выглядит он настолько унылым и депрессивным, что можно запросто дать на десять лет больше. Он сегодня за баром. Не потому что лучше всех работников умеет переливать алкоголь из одной ёмкости в другую, а потому что ему это нравится. — Не бери в голову, — отмахивается Сакура, сметая тёмно-синюю коробочку с шикарным бантом в карман куртки. — Чё там по выручке сегодня? У меня голова с утра не варит. — Если не варит, поучаствовать не хочешь? Сакура грустно посмотрела на свой пальчик. Нет, больше бить себя она никому не позволит. По крайней мере, на этой неделе. — Не сегодня, Хаяте. — Ставки проходят хорошо, не волнуйся. — Он вытаскивает из солонки зубочистку и вставляет себе в рот. «Оральная фиксация» — всплывает в голове Сакуры навязчивая фраза с тех времён, когда ей приходилось много общаться с психотерапевтами. — На Айко поставлено меньше. Но она должна победить. — Хаяте подмигивает ей, и Сакура ухмыляется. — Пожалуй, и я поставлю пару сотен… Если хочешь подтасовывать результаты матчей, то делать это нужно красиво. Грудастая красотка европейка Джемма, уже победившая четыре схватки и юная Айко, полу-китаянка, юркая и сильная, но очевидно не чета сопернице, однако… однако кто знает, как повернётся удача? Может быть, у Джеммы внезапно начнутся месячные? Или кровь носом пойдёт? А может Айко просто хорошо себя замотивировала? Эту сказку можно подать под любым соусом. Главное сделать так, чтобы количество перца в соусе хорошо замаскировало небольшое пятно плесени на основном блюде. — Прекрасные дамы и господа! — затрубил зычный голос Кокетсу. — Вашему вниманию представляется… Сакура готова была наблюдать, когда её тронули за плечо. — Харуно-сан. Она обернулась на звуки знакомого басовитого, «приплюснутого» голоса. — А, Какудзу-сан! Какудзу представлял собой большого мужчину предпожилого возраста, изуродованного шрамами и ожогами, и имевшего на удивление притягательные зелёные глаза. Он был консультантом по финансам местной мафиозной группировки. Той же группировки, из-за которой любимый мизинец Сакуры Харуно теперь уже не совсем мизинец Сакуры Харуно. Однако, вряд ли Какудзу был как-то осведомлён о несчастьях мизинчика Сакуры. Кажется, его уже лет двадцать как интересовали только наличные. И если информацию о пальчике нельзя продать, то нахрена ему эта информация? Однако в этот раз Какудзу сумел её удивить. — Как Вы себя чувствуете, Харуно-сан? — спросил он, когда они зашли в её кабинет, чтобы поговорить без шума толпы в основном помещении клуба. Какудзу сел в удобное, но древнее кресло перед её столом, а Сакура уселась за стол. Это был не только её стол, но также ещё и стол Хаяте и Шикамару (третьего совладельца), однако иногда приятно было называть этот стол своим собственным. — О чём Вы, Какудзу-сан? — О Вашем вчерашнем происшествии. — Какудзу уже раскладывал бумаги. — О. — Она краснеет что ли? — Я вроде в порядке. Отчасти. А откуда Вам известно? Я надеялась, что слухи о том, как я ползала по полу в ногах вашего лейтенанта, истекая соплями, дойдут до людей не быстро. Какудзу усмехается. — Что ж, жаль крушить Ваши надежды, Харуно-сан. Позвольте взглянуть на ваши прибыли за прошедший квартал. Сакура протянула мужчине заранее подготовленные бумаги. На одной из них, кажется, пролит кофе. А на другом полежал пончик. — Если Вам понадобится врач, только попросите, — говорит он, даже не отрываясь от сверки активов. — Я смотрю, отчёт опять заполнял Нара? Какудзу и Шикамару не слишком-то ладили. По большей части из-за того, что обоих роняли в бочку с хитростью в детстве. Это как столкнуть Моцарта и Сальери. Причём Моцартом был молодой Шикамару, её ровесник, что выводило Какудзу ещё больше. — Врач? — Да, э-э, осмотреть Ваш мизинец. Я, знаете ли, около десяти лет отработал в хирургии. И знаю, чем это может закончиться. — Какудзу покрутил пальцем в воздухе, а затем взялся за новый листок. — Заплатите мне наводкой на следующие ставки. Это большее, что я могу взять. Мы очень беспокоимся о Вашем здоровье. Кто это — "мы"? Сакура, как бы ни была польщена, изогнула розовую бровь над зелёным глазом, который, как и всё лицо, впрочем, сегодня оказался накрашен по-минимуму из-за некоторых проблем с правой рукой. Из-за этого она выглядела очевидно моложе, что не могло не огорчать. В её деле возраст — это тоже оружие. — Ставьте на Рока Ли. — Сакура скучающе подпёрла подбородок рукой, слегка покручиваясь в кресле. — Он настолько хорош, что даже жалко его подсуживать. — Хмм… — Слышно как звук басисто копошится в его диафрагме. — Китаец… Какудзу — известный националист. — Аптечка есть? Бинты? Остальное я взял с собой. — Вы предусмотрительны, — ухмыляется Сакура. Примерно через час от её улыбки не остаётся и следа, потому что оперирование сложных переломов — дело не из приятных. Вечером Сакура приходит домой разбитая. По словам Какудзу её пожалели: пришлось удалить только одну фалангу. Однако боль эта информация не снимает, и Сакура поскорее съедает кусок хлеба, чтобы выпить таблетку анальгина. Она тоже чуть не стала доктором когда-то и в курсе, что лучше не принимать обезболивающее натощак. Её квартирка небольшая, неубранная, но чистая и уютная. Иногда Сакура даже обращает внимание на панорамное окно в гостиной. Кухня малюсенькая, но она нечасто ест дома. Единственная комната кроме гостиной — небольшой кабинет с ноутом, кучей бумаг и книгами. Спальня ей тоже не нужна: она редко кого приглашает. Удивительно, как много можно узнать о человеке, только посмотрев на дом, где он живёт. На машину, которую водит. На людей, с которыми общается. Сакура наливает себе стакан воды и открывает синюю коробочку. Её лицо озаряет ухмылка. Саске тоже досталось по полной программе. Даже больше, чем ей. Куда больше. Видимо, лейтенант округа не сильно одобряет бессмысленные издевательства. Сакуре это, безусловно, на руку. Она, безусловно, найдёт, как этим воспользоваться. Или она не Харуно Сакура, победительница ринга, соучастница ставок на бои без правил, дон Корлеоне униженных и оскорблённых. Да и просто принцесса своего района. Сакура бросает коробочку с левым мизинцем Саске в урну. Пора отправляться спать.