meant to be yours

пока ветер колышет полупрозрачные занавески окна апартаментов да раздувает по столу фантики неизвестно откуда взявшихся конфет (явные следы пребывания наранчи), совсем рядом раздается щелчок замка, и перед буччеллати возникает высокая фигура, подсвеченная рыжими отблесками настольной лампы. — снова читаешь по ночам? — снова шатаешься по чужим апартаментам? — шепчет бруно, дабы ненароком не разбудить младших товарищей за стеной, и косится на дверь. аббаккио хоть и считывает чужие интонации, но сам громкости не сбавляет. — снова стоишь посреди комнаты, выжидая меня, и нервно смотришь на часы каждые две секунды? они там в гонки рубятся, к слову. утром можно будет наругать и сказать, что это они нас разбудили. — ты не настолько коварен, мне ли не знать. раздается тихая усмешка, ковер под ногами шуршит и четко очерчивает два шага легкими вмятостями следов, а руки обхватывают талию напротив, вжимая тело в себя. нежно, нежно, нежно аббаккио касается носом шеи, вдыхая чужой запах, и не может сдержать слегка недовольного выдоха рядом с ухом. — снова мятный шампунь, да? смываешь каждую частичку себя прямо перед моим приходом, – ну точно неисправимый. и звук улыбки неисправимого такой особенный, — можно узнать из тысячи, да что уж там, из тысячи тысяч. едва уловимое звучание оголяющихся от счастья зубов будоражит каждое нервное окончание на теле леоне, пока в голове взрывается самый настоящий фейерверк из серотонина. и аббаккио думает о том, как же ему, черт возьми, повезло, что бог благословил его величайшим из своих даров — возможностью слышать эту улыбку каждый день. за стеной раздаются глухой удар чего-то и разочарованный писк мисты (как он вообще умудряется так часто продувать другим в гонках?), на секунду бруно вздрагивает, встревоженно сводя брови к переносице, но понимает, что сейчас совсем нет времени на это. каждая секунда принадлежит сладкому ветру, играющемуся с занавеской, золотому свету фонаря за окном и им. диван впускает их в свою потопляющую мягкость, пока губы аббаккио никак не оставляют чужое лицо в покое, словно желая исследовать каждый миллиметр. буччеллати проваливается в воздушность подушки, как в облако, наконец перехватывая губы с уже смазанной помадой и жмется, целует со всей присущей ему нежностью. смотрит, прищурившись, как будто читает слабые места противника, но все равно сдается, подаваясь вперед. такой открытый и чистый, едва ли не сошедший с иконы, лежит, принимая всю грубость, с которой впиваются тонкие пальцы в его талию, и улыбается так, что еще немного и точно сведет скулы. отчего-то все кажется таким новым и неизведанным: то ли из-за внезапной смены обстановки и плеска моря совсем неподалеку от отеля, то ли из-за шума за стеной, хотя жить под одной крышей с этими детьми и не было в новинку. но как-то совершенно иначе сейчас завораживали ямочки на покрасневших щеках буччеллати, а спокойствие лица аббаккио было чем-то из разряда научной фантастики, — каждую секунду хотелось запомнить и посвятить им целый сборник белых стихов (с рифмой никогда особо не ладилось). очередной удар и, ну серьезно, что такого сложного в дурацких гонках на этой новой приставке? до комнаты доносятся скомканные звуки болтовни джорно, наверняка успокаивающего сейчас мисту: ни минуты покоя. двое на диване тихо смеются, не отрываясь друг от друга, пока аббаккио вновь сползает к шее, оставляет на ней легкие поцелуи и тяжело дышит на тонкую кожу. партнер же судорожно поправляет волосы, чтобы не прилипали к лицу, с придыханием шепчет: «леоне!», — а тот и не замечает вовсе, сбивает чужие руки, влезая своими в угольное каре и взлохмачивая идеально уложенную челку. буччеллати только молчит и сдерживается, — вынужденная привычка, забывая делать вдохи, пока холодные пальцы пробираются к его вискам и легкими касаниями убирают назойливые пряди за уши. покосившись сначала на будильник на тумбочке, а затем на партнера, аббаккио вновь припадает к мягким губам и рычит что-то наподобие: «бруно, дыши, черт возьми!», и не отпускает. и, если честно, никогда не отпустит.

***

— ты бы хоть помаду смыл. знаешь, как мне потом жалко избавляться от твоих следов? — знаешь, как неловко было бы помереть на диване в гостиничном номере, просто забыв дышать? глуповато для такой мафиозной шишки как ты, не находишь? и леоне может слышать только его солнечную улыбку, затмевающую разлив раннего рассвета за окном.