Уникальный организм/подопытный/жертва. Предвестник мира/бог войны. Герой/Ходячий мертвец. Легенда

      На следующий день утром Иван Львович пришёл к Нику, который так и продолжил слушать на повторе все записи с Джуди, чему психолог удивился час назад, когда по записи с камер он понял, что Ник слушал всё это без остановок со вчерашнего вечера после встречи с ним и президентом, а сейчас он молча зашёл и сел за стол, после чего Ник остановил запись. — Вы нарушили мой дзен. Я медитировал. Моя самоповторяющаяся атмосфера сохраняла мою спокойную энергию. Гармония нарушена. — Что с тобой? — Ною без веских причин. Не знаю, что со мной. Перепады настроения. Или во мне действительно открывается вселенская мудрость. Даже повод есть. Я часто сижу здесь целыми днями и ничего не требую. И мне ничего не надо. Ни сна, ни еды, ничего. Видимо, в этом и заключается секрет всяких мудрецов. Максимально отстраниться от различных биологических потребностей и даже от каких-то аспектов жизни. Например, общества. Вот и здесь у меня так. Я как-то уже привык, что не сплю и не ем. Тем более не хожу в туалет. Правда, всё равно минус. Я… Я есть хочу. И не потому, что мне надо есть. Я просто хочу есть. Я хочу снова это почувствовать. Я жрать хочу. А я не могу. Мне лишь остаётся вспоминать эту еду. Хотя многое бы отдал за то, чтобы ещё что-нибудь съесть и прочувствовать всё. Но ладно. Не важно. Короче, вы прервали мою медитацию. Так было спокойно, когда я слушал одно и то же и меня никто не трогал. — Ты на меня злишься? — Нет, но я расстроен. Но ладно. Ничего. Что вы хотели? Эти дятлы опять правду требуют? — Ну, просили ещё раз всё узнать, хотя я уже говорил, что ты сказал правду. — Ясно. Тогда я теперь истинную правду скажу. Слушай меня, мистер-маршал гнида, — сказал Ник и посмотрел на камеру. — Я познал тайны вселенной на том корабле рядом с источником, но я не подал вида, а поэтому сейчас я сраный мизантроп, которому отвратительны вы все. Я познал истину нашей вселенной, и теперь я презираю зверей, как биологический вид, а я сам являюсь высшей формой жизни на этой поганой планете, которая заселена такими вредителями, как вы все, поэтому я благодарен природе вселенной за то, что я стал высшей формой жизни, а поэтому сразу после получения свободы я изничтожу всю возможную жизнь на этой планете и построю новый мир для моих новых друзей из другой галактики, чтобы я стал частью высшей цивилизации, а вы все даже в истории этой планеты не остались. Тебе нравится такая правда, мразь? Ты же этого хотел, да? Узнать истину? Вот я тебе и говорю. Я сраный нацист и последователь Гитлера, который тоже совершил эволюционный прорыв, когда его спасли пришельцы в 45-м, а сейчас он презирает такие низшие и приметивные формы жизни, как вы все, а я стану его новым другом, когда вся жизнь на планете так вымрет, что ни одной живой клетки не останется. Ты понял меня, брехло тупое? — высказался Ник, на что маршал даже не ответил, поскольку решил не отвечать на такие слова, чтобы не вызвать очередную перепалку. — Он там вообще? — Если ты про маршала, то да. Он там. — Значит, трус сраный. Неудивительно. — Мне кажется, что он просто не хочет снова с тобой спорить. — А я бы поспорил. Не верит он мне и вам. А в сферическую Землю он верит? А-то ведь это же вообще бред. Как наша планета может быть сферической, а не плоской или ещё какой-нибудь. И как он может знать, что на самом деле есть далёкие планеты, звёзды и прочее? Может, вся наша планета является действительно шариком, но в каком-то аквариуме, а какие-то пришельцы смотрят на нас, как на экспонат или террариум. В это он случайно не верит? А-то он же верит в якобы моё враньё. — Не знаю, во что он верит в плане планеты. Не спрашивал. Однако… Подозрения во враньё действительно веские, но дело не в этом. Он просто упрямо думает, что ты врёшь. Вы оба похожи. Оба упрямые. Вы оба будто не просто зациклены на своих убеждениях, а помешаны. Ты вот какое-то время был так помешан на смерти, что не брал во внимание семью. Он же не берёт во внимание наши с тобой слова. Поэтому я надеюсь, что он всё-таки признает, что ты не врёшь. — А если нет? — Значит, надеемся на президента, который может всё понять. — И что? Думаете, что он даст мне помереть? — Сомневаюсь. Я больше склоняюсь к тому, что он даст тебе свободу. — Опять же. На каком основании? Я опасный дятел. — На основании моей информации. Записи с Джуди, мой доклад, мои личные комментарии. Я на это поставил вообще всё — На слепую надежду? Серьёзно? — Надежду, но не слепую. Тем более не только. Ставка была на точный расчёт. Я же просчитывал тебя. Я понимал, как с тобой работать. — Ваши беседы со мной были на чём-то построены. А в плане Дмитрия Алексеевича вы на чём основывались? Вы разве его лично знаете? Вы тоже его лечащий врач или вообще друг? — Нет. Однако расчёт всё равно верный. — Вы чего? Хотели у него какое-то сопереживание вызвать? И что аж президент на основе этих своих эмоций и, возможно, вашей проникновенной речи он решил выпустить на волю опасного дикаря? — Частично да. И ты не дикарь. — А без разницы. Хоть дикарь, хоть бабочка. Я опасен для любых окружающих. — Да, но всё зависит от тебя. Если быть очень осторожным, то в монстра ты не превратишься. — Ой, это лишь догадки. Теории сплошные. — Так давай подумаем. Допустим, что тебя решили отпустить. Только домой и никуда больше. Ты будешь целыми днями сидеть дома и по первому же приказу в сопровождении военных тебя будут увозить сюда. А дома ты под полным контролем и наблюдением. Вот представь это. Ты дома в окружении родных. Ты был бы рад этому? — Слишком сложный вопрос. Вычислительный процесс не поддаётся вычислению. — Ник, я серьёзно. — Я тоже серьёзно. Я не знаю. Возможно, был бы рад. Возможно, я был бы рад смене обстановку. Сменить эту однообразность на беседы на разные темы. А-то со мной нормально никто не говорит, кроме вас. Я даже начинаю скучать по моим вспышкам гнева на генерала. Было прикольно. — А что? Маршала тебе не хватает? — Ну, с ним немного сложно. Он вроде как в начале меня понимал и даже как-то пыталась со мной сотрудничать, но в какой-то момент он отвернулся от моих интересов. И я его в принципе понимаю. Но с генералом другое. Он изначально был полным говном. Ведь именно он решил играть в шпионов с властями страны, в результате чего он всех нас и гражданских засунул в огромную кучу дерьма, которую он хрен знает как решил. Уверен. Если бы командование с самого начала знало всё, то они бы придумали что-нибудь более адекватное, чем тот бред, что генерал натворил. — Возможно. Но всё равно. Неужели тебе маршала не хватает? — Хватает, но скучаю по мистеру Особая Важность. С ним у меня не было особых проблем в плане понимания. Мы оба говно и мрази, поэтому мы так близки. Как я говорил, мы как два альфа-самца, которые не могут ужиться на одной территории. Но ладно. Так о чём мы? Об обстановке. Я был бы рад покинуть эту помойную яму и вернуться в живой город. Даже если буду заперт дома. И уж как сильно я был бы рад, если бы я снова побеседовал с родными. — Так, стоп. Что за подвох? Совсем недавно тебя к ним не тянуло. — Ну, так мы же фантазируем. Вот я и фантазирую. Мы же не говорим про что-то реальное. Так вот. Я был бы рад выбрать более красочную и живую обстановку, чем эта тупая однообразность и скукота в этой яме. Но… Опять всё упирается в один факт. В этом нет смысла, потому что меня никто не выпустит. Так зачем фантазировать о том, что невозможно? — Звери когда-то такое же говорили и про полёты в небе. И в итоге сперва изобрели воздушные шары, а потом всё остальное. — Да, но это другое. Мы все уже не такие мечтательные. Мы реалисты, а не оптимисты. А реальность такова, что я опасен и это вообще никак не изменить. Разве что сжечь меня в той камере. Но и это невозможно, потому что я нужен. Пускай они и сами не знают, зачем я им нужен, раз никаких результатов никто не добился. — Да, но я всё-таки постараюсь убедить Дмитрия Алексеевича. Я всё поставил на это и не собираюсь отступать. — Зря. — Что? — Зря вы вообще всё это начали. — Хватит уже. Я уже не раз говорил, зачем я это делаю. — Да я не понимаю вас. Зачем такие риски? Вам же есть, что терять. Ладно я. Я труп и терять мне нечего, а семья и дальше продолжит жить. Вы-то чего идёте на такие меры? — Не хочу. Я уже не хочу повторять. Я тебе всё сказал. Повтори у себя в голове мои слова и пойми. — Повторял десятки раз. Всё равно не понимаю, как вы могли действительно рискнуть всем, что у вас есть, ради хрен знает кого из космического мусора. — Хватит. Вот, какая у тебя ещё проблема. Ты сам себе врёшь. — Смешно. — А я серьёзно. Ты врёшь сам себе с самого начала. Ты отказывался признавать, что тебе родные всё-таки дороги. Ты врал, что ты лишь труп в металле, хотя на самом деле ты являешься определённой личностью со своим собственным сознанием, интересами и прочим. Ты и сейчас врёшь, говоря, что ты лишь кусок мусора. — Больше похоже на отчаянную речь. Вы решили снова вызвать у меня вспышку эмоций? Снова этот дятел начал требовать, чтобы вы из меня правду вытащили? — Нет. И это не отчаяние. Ты врал сам себе, когда говорил, что в городе у тебя случилось какое-то помутнение рассудка. Ты врал сам себе, когда говорил, что ты пошёл в полицию только из-за обещания. И ты опять же врёшь сам себе, считая, что если бы ты не попал сюда, а те звери ушли бы отсюда вместе со всем проектом, то всё было бы хорошо. — Вы вроде бы говорили, что это разные сценарии развития событий. — Да. А ещё это может быть удобной ложью. Поэтому ты и не признаёшь, что, возможно, сделал хорошее дело, когда обнаружил это место. — Мне до сих пор так ничем и не доказали, что это место не является каким-то проектом нашего же правительства. А раз лично мне это доказать невозможно, то я буду по-прежнему их всех в этом подозревать. Больше похоже на обычное подозрение, а не на ложь самому себе. Вам не кажется? — Не кажется. Тебе просто удобно этим прикрываться. Но ладно. Допустим, что ты всё ещё их подозреваешь. Но другую твою ложь это не отменяет. Либо ты врёшь мне, либо ты врёшь самому себе, когда даже сейчас ты утверждаешь, что в моём плане нет никакого смысла, раз ты думаешь, что тебя всё равно не отпустят или не убьют. И насчёт того, что тебе на самом деле не дороги родные. Признайся же. Ты не знаешь это или просто говоришь мне, что не знаешь? — Не знаю. — Значит, врёшь. Я точно знаю, что тебе не плевать на них. Тебе не было всё равно на случайных прохожих, значит, тебе не плевать на свою же семью, которая действительно может тебе помочь. — Помочь с чем? — Боже… Вправить мозги тебе. — А это разве не ваша работа? — Моя, но не я твоя семья. Именно близкие звери часто помогают нам справиться с проблемами. И если честно, то я задумал это, как курс твоей реабилитации. — Чего? Извините, но вы уже совсем чушь несёте. Вы же вроде как говорили, что ничем помочь не можете. Ни им, ни мне. Что за чушь? — А это уже касается не меня, а твоих родных. Они продолжат работать с тобой. — Как? Зачем? — Семейная обстановка. Ты же сам должен понимать. Психологи часто советуют общество близких зверей, чтобы им это помогло справиться с проблемами. Кто может помочь лучше, чем близкие звери? — Помочь с чем? Они вдруг резко и неожиданно поймут, через что я прошёл? Резко поймут, какого жить с моей памятью? Резко поймут, насколько мне отвратительно жить? — Они могут понять что-то на своём уровне. Они поймут, что ты боишься самого себя, и помогут тебе справиться с этим страхом. Джуди поможет тебе справиться с чувством вины перед своими друзьями в полиции. Все объяснят тебе, как ты им дорог даже после всего этого. Что угодно. И не надо думать, поймут они тебя или нет. Они могут приблизительно понимать, что с тобой случилось и какого тебе. Ведь… Тебе и Джуди помогли, когда вы потеряли Дину. Верно? — Закрыли тему. — Нет. Не закрыли и не отпирайся. Твои родители теряли своих родных, поэтому они тебя прекрасно понимали. Особенно твой отец. Тебе помогли твои сёстры справиться с такой потерей, хотя они и сами только что потеряли подругу. Так и сейчас тебя смогут понять, даже если они не переживали то, что пережил ты. — Звучит, как чушь какая-то. Они ничего не понимают и не поймут, но поймут. Можно перевод? — Они твоя семья. Они знают, что они тебе небезразличны. Пускай ты и кричал на Джуди на вашей встрече и пускай ты к ним не пришёл в городе. Но они всё равно считают тебя членом своей семьи, потому что ты всё ещё жив и всё ещё думаешь о них. И хочешь вернуться. И тебе пора перестать отрицать, что родные тебя поймут. Будто они какие-то глупые дураки, которые ничего не понимают. — А похоже на это. Ведь они всё ещё считают своей семьёй массового убийцу и монстра. Может, вы ими тоже займётесь? — Нет. Этим займёшься ты, если тебя отпустят. А для этого я не нужен. Здесь не нужен посредник между вами. Тебе просто надо набраться смелости и встретиться с ними. — Тхе… Серьёзно? Думаете, что мне смелости не хватает? — Да. Ты уже привык к этому месту. Вполне возможно, что ты боишься с ними встретиться, потому что не хочешь, чтобы тебя видели таким. — А чего мне бояться этого? Они видели меня в банальном интернете. Они видели то, чем я стал, когда Джуди всем всё рассказала. Неужели вы думаете, что я буду этого бояться? — Да. Потому что одно дело увидеть на каком-нибудь фото, а другое вживую. Фотографию не обнимешь. Не скажешь ей, как скучали. — Сказать как раз можно. Разве что ответа не последует. А объятие тоже невозможно. — Почему? — Серьёзно? Вы думаете, что я их подпущу к себе? Чтобы они меня трогали или вообще обнимали? Чтобы я им от случайного движения кости сломал? — Ой, перестань. Ты с самого начала мог спокойно контролировать свою силу. Ты мне руку дважды жал и ничего мне не сломал. Так и здесь тебя родная мама спокойно обнимет, а ты в ответ её. — Ни за что. Я не буду это делать. Это слишком опасно. Сделаю неверное движение и в итоге тело ей проткну. Шевельну головой не так и глаз ей выколю. — Так, ясно. Ты снова упрямишься. Но ничего. Домой вернёшься и со временем осмелеешь. — Никогда. Никого к себе не подпущу. — Меня же ты подпустил. Мы руки жали. Аж два раза. — Да, но это другое. Это… Просто другое. И всё. Хватит сравнивать это. — Ну, ладно. Всё равно сдашься. Уверен, что ты в какой-то момент всё равно не выдержишь и кого-нибудь обнимешь. — И откуда вам это знать? — Потому что я знаю, что тебе родные всё ещё дороги. А ещё город. Ты там уже продемонстрировал, что так просто пойти против своих принципов ты не можешь. Можешь считать, что ты был в этом плане слаб, однако есть и обратная сторона. Ты пересилил свой страх перед военными и не остался лишь зрителем чужих проблем. Ты прекрасно знал, что выдашь себя, но ты совершил настоящий подвиг. Ты спас десятки зверей из того пожара. — Да… — Снова скажешь, что это было помутнение рассудка? — Да… Пошли вы. Нет, всё. Хватит. Вообще… Какого хрена мы сидим и ничего не делаем? У меня дефицит шахмат с вами. Поэтому вперёд. — Ладно, — сразу согласился Иван Львович и начал в тишине играть с Ником, параллельно думая, о чём ещё поговорить с ним, после чего снова решил заговорить о возможной свободе. — Но ладно. Допустим, что ты на свободе. Почти. Ты заперт у себя дома. Что ты будешь делать? Снова сторониться родных? В комнате запираться? — Для начала. А если честно, то я сразу же полезу в интернет. — Серьёзно? — О да. Прямо серьёзно. Вот по чему я здесь действительно очень скучаю, так это по интернету. Это же кладезь информации. Я хоть чем-нибудь ещё смогу себе голову забить, а не сотнями партий в шахматы и сотнями сборами кубов. Серьёзно. Это всё прикольно, но уже наскучивает. Я бы больше кино посмотрел, больше бы чего-нибудь прочитал. Погрузился бы в новости. Для меня сейчас и любая уже не новость за эти месяцы будет новой новостью. Запрусь у себя в комнате на целую неделю. — Неужели я слышу фантазии, которые доказывают, что для тебя есть смысл в жизни дома, а не здесь? — спросил психолог, а Ник снова разозлился, так как понял, что его снова поймали. — Я выгоню вас сейчас. — Да брось. — Не брошу. Хватит цепляться к словам. И не надо мне сейчас говорить, что я вру сам себе. И не надо говорить, что слова отражают меня. И не надо говорить, что я нашёл смысл для жизни. — Ладно. Не буду. Ты сам всё сказал. — Да… Идите вы нахрен. — Неа. Не хочу. Я продолжу в тебе копаться. — Зачем? Вам всё-таки нравится меня бесить? — Не нравится. Но раз это помогает тебе говорить честно, то буду бесить. — Чего? Опять мистер-маршал донимает моим враньём? — А ты врёшь? — Блядь, нет. Затрахали уже. — Ну, прости. — Нет, не прощу. Надоело уже. И вообще. Какого хрена он нас опять донимает моим якобы враньём? Ваш доклад готов, президент всё услышал, а сейчас он что-то там решает. Что он ещё надеется выдавить из меня? Это уже действительно долбление в стену. Пошлите его в задницу. Этот его приказ уже не имеет смысла. — Ну, формально имеет. Дмитрий Алексеевич ещё ничего не решил и на ковёр ещё никого не вызвал. Так что… — Да пошёл он. Всё, хватит. Мы больше не говорим про эту паранойю этого дятла. Говорим о другом. — Согласен. Поговорим снова о твоём доме. — Нет. — Скажи… — Нет. — Что ты будешь д… — Я сказал, хватит. — Ладно. Что подарить моей внучке? — спросил Иван Львович, чему Ник сильно удивился, поскольку не нашёл смысла в вопросе. — Чего? — Я уже давно дед. Что моей внучке подарить? Ей вот скоро будет десять лет. Что подарить? — Жизненный урок. Не строить свою жизнь на обещаниях, как я. — Она этот урок давно усвоила. Но ладно. Подумаю. А что ты своей племяннице подаришь? — спросил психолог и почти шокировал Ника. — Какой нахрен племяннице? — Ну, вот представь. Вернёшься ты домой, а уже потом там Настя или Джуди выйдут замуж и заведут детей. Что ты им подаришь? — Ч… Что? Что за бред? О чём мы вообще говорим? Что за чушь? — Мне показалось, что тебе нравится говорить на разные темы. — Да, но не о такой же чуши, которая сейчас не имеет для меня смысла. — А будь ты дома, то смысл был бы? — Я не знаю. Хватит меня про дом спрашивать. Говорите так, будто я уже завтра туда приеду. — Ну, да. Вдруг. Вдруг сейчас позвонит Москва. Скажут, что завтра ты отправишься домой. — Ага. За денёк там всё решили. Целые страны не могут решить, что делать с ценами на нефть месяцами, а тут за денёк решили, что делать с трупом из мусора. Слушайте, о чём мы вообще говорим? — Просто говорим. — А вам разве не надо меня опять допрашивать? Устраивать мне быстрый опрос, как в прошлый раз, где вы меня быстро спрашивали про всякое? — Это был предлог. На самом деле я просто решил с тобой поговорить. — А маршал это знает? — Нет. Я же говорю. Предлог, — ответил психолог, но в этот раз Ник удивился тому, что маршал им обоим ничего не говорит. — Мистер-маршал, почему ноль претензий? Совсем свихнулись? Где ваши недовольства? — А… Здравствуй, Ник. Виктор Алексеевич ушёл, — сказал майор через микрофон. — О-о, Игорь Николаевич. Давно вас не слышал. Как дела? Как жизнь? Как поживает эта помойная яма? — А… Всё нормально. И, пожалуйста, хватит называть это место помойной ямой. Это неправильно. — Для меня яма. — А кто мы все тогда такие для тебя? Страшные твари, которые удерживают тебя здесь? — Да что вы? Как я могу? Нет. Я же знаю, что вы просто выполняете приказы. — Почему тогда у тебя такое отношение к Виктору Алексеевичу? — Потому что он предатель сраный. Не дал то, что обещал, и одобрил всю эту срань с генератором и мной. А ещё мои превращения в дикаря ради проверки того, в каком состоянии я становлюсь агрессивным дерьмом. Так что идёт он в дуговую камеру. И включить её не забудьте. Чтобы от него даже пепла не осталось. — Ты не прав. Мы все здесь работаем во благо всех. — Да-да. Слышал уже… 27 раз услышал я эту хрень с того самого момента, как вы тут появились. Серьёзно. Мне отец столько раз про выполнение обещаний за всю жизнь не говорил. Поэтому нажрался я ваших «безопасность ради всея всего». Надоело. — А что ты ещё хотел? — А вот ничего я не хотел. Вообще ничего. Я хотел уехать и жить один, но вот сраное подсознание толкнуло меня на грузовик и заставило кататься с ним до самого конца. Поэтому ничего я не хотел. А потом я захотел обычного покоя, потому что не заслужил я всего этого дерьма. — Прости, но раз так получилось, то мы имеем, что имеем. Что есть, с тем и работаем. — Согласен. Поэтому тот маршальский кусок говна так и будет для меня мразью и предателем. Про других я молчу. Кроме учёных. Они тоже поганцы. Столько раз мне мозги взрывать и проверять. Трынсда просто. А так нет. Все остальные просто звери с приказами, поэтому про них я молчу. Всё? Закрыли тему? — Да. — Спасибо. Так что, Иван Львович? О чём ещё поговорим? Раз о всяком, то давайте прямо о всяком. Вот вам ещё правда. Как-то раз я съел бутерброд и не заметил на нём пчелу. В итоге она успела ужалить меня в язык, после чего я всё выплюнул. Я потом два дня ничего не ел. — А… Ладно. Сочувствую. А к чему ты это? — Не знаю. Мысли вслух. О всяком же говорим. — Да, но не до такой степени, как такие мелочи. — Ладно. Вот вам не мелочь. Наш чайный наркоман Дима такой чайный наркоман, что он начал копить деньги на лабораторию. — Не понял. — Я серьёзно. В июле 37-го он решил сделать себе такую хрень в старом гараже за городом. Ну, не прямо химическая лаборатория, но близко. Короче, он просто наркоман. Фанатик. Вот ваш тесть был маньяком в плане монет. Дима такой же, но в плане чая. А детали он нам не говорил. — А… Ладно. Я понял… Поаккуратнее с этим. — Тогда меняем тему. Зачем нам нужен космос? Вот логичный вопрос. Зачем нам нужен космос? Зачем нам нужны эти все станции, спутники и прочее, если у нас и так своих проблем хватает на планете, которые как раз могли бы и решить, если бы эти деньги и ресурсы тратили не на космос, а на эти проблемы? — Ты… Ты это серьёзно? — Конечно. Я просто не знаю, о чём ещё поговорить. Слушайте. Зачем вы вообще пришли? Серьёзно. Зачем нам нужна вот данная встреча? Вы продолжаете выполнять приказ, в котором нет смысла? Глупо. Вам что-то ещё надо узнать от меня? Так вы всё узнали. Уже даже наш президент всё знает и скоро он кого-то потребует к себе на ковёр. Или ваш доклад ему на стол, который стоит у него на ковре. Что вы делаете? В чём смысл нашей с вами беседы сейчас? — Я… Выполняю свою работу. — Какую? Вы всё сделали. Осталось только решить, что со мной делать. У меня ощущение, что вы и сами не знаете, чего вы от меня сейчас хотите. — Хе… С чего ты взял? — Потому что мы говорим обо всём и одновременно ни о чём. Поэтому давайте я с вами поиграю. Вы по хрен знает какой причине как-то умудрились ко мне привязаться, хотя это абсолютно нелогично, и теперь после всего, что здесь случилось на встречах с президентом, вы решили просто со мной посидеть под предлогом получения новой информации, поскольку поняли, что уже бесполезно что-либо ещё вытаскивать из меня и что-то менять, поскольку теперь слово только за президентом и его окружением, поэтому вы решили просто убить время и поговорить со мной и при этом вообще не важно, о чём мы будем поговорить, потому что как-то бессознательно решили со мной просто поговорить. Я прав? — спросил Ник, а Иван Львович задумался и понял, что Ник прав, поскольку он действительно ещё сегодня просто так захотел придти к Нику и поговорить больше о его семье, хотя сам подозревал, что он не захочет об этом беседовать, но психолог не отступил, а пошёл в изолятор. — Да. Ты прав. Мне нечего делать. Поэтому пришёл поговорить о твоей семье и доме. — Может, просто помолчим? Серьёзно. Я не настроен обсуждать. Мы всё уже обсудили, а говорить мне больше не о чем. Тем более не хочу. Нет желания, потому что мы все попали в тупик. Щас… Наш путь тернист и совсем не ясен. Но когда вселенная проявит милостыню и укажет нам путь, то перестанем мы бродить в этому лесу, полный загадок, тайн и неопределённости. Да не снизойдёт же и на меня желание великой космической силы, чья воля отправила этот корабль сюда и чья воля толкнула меня в это место. Да снизойдёт её милосердие и сострадание на мою гниющую и проклятую душу, которую отняли у меня и которую я отнял сам у себя. Да снизойдёт космическая кара на тех, кто ступил на путь насилия или выгоды в насилии, по которому идут все те, кто владеет этим местом. Да познаем мы цену знаний, чтобы мы больше не тянулись к тому, что утянет нас во мрак горечи и страданий. Да одарит вселенная меня такой желанной смерть, которая подарит мне вечный покой вдали от тягот этой жизни. Всё. Я всё сказал. — Это что такое было? — Философствую. Мечтаю. Схожу с ума. Как вам удобно. Мне скучно. Правда, мне просто уже скучно. Мне и до этого было скучно, но сейчас я стал более сильно и близко воспринимать эту скуку. Мне крайне, очень, сильно, невероятно и охренеть как скучно. Хочу разнообразия. — Ясно. Ты волнуешься. — Чего? О чём? — О решении командования. Ты волнуешься. — Нет. — Да, волнуешься. Я точно знаю. Тебя беспокоит их окончательное решение. И у тебя снова неопределённость. Ты не знаешь, что будешь делать, если тебя отпустят домой, но и при этом ты не знаешь, что будешь делать, если тебя оставят здесь. — Всё я знаю. Там я запрусь в комнате и засяду в интернете, а здесь я сойду с ума и в итоге в ходе побега и перегрызу всех, кто попробует меня остановить, а уже на свободе мне будет насрать, если я вдруг стану кровожадной тварью. — Тогда ты снова вернёшься сюда. Генератор же будет работать. — А кто сказал, что я сбегу сразу? Я могу дождаться, когда генератор перестанет работать. Тогда уже ни одна сила на всей этой планете не остановит меня или ту жестокую тварь. — Тебя радует такой расклад? — Меня это забавляет. Потому что меня забавляет их возможное решение окончательно запереть меня здесь. Они рискуют своими шкурами, думая, что смогут со мной совладать, если я по полной сойду с ума и превращусь в такую кровожадную тварь, в которую я превращаюсь. Только тогда я буду в своём уме. Как в поезде. Когда я, будучи ещё в полном сознании, пошёл на поводу у некого гнева, который так мной завладел, что мне стало плевать на заложников. Вот и здесь они рискуют также. Уверен, психология тоже говорит, что психи более опасны, если их зажать в угол. Жестокие, отчаянные, смертники. Они куда опаснее, если их прижать к стене. А они все прижимают меня к стене в этом изоляторе и в один момент они облажаются и допустят ошибку, и им всем придёт конец, а я сбегу. Поэтому пусть лучше думают, что со мной делать. — Это угроза? — Эта угроза уже давно перестала быть угрозой. Это банальный факт. — А ты не боишься таких слов? — Какой-то запоздалый вопрос, но ладно. А чего мне бояться? Они все прекрасно знают, какие у меня к ним крайне искренние отношения. Я их ничем не удивлю, если скажу, что я хочу украсть у США напалм, чтобы сжечь всех, кто виноват в том, что случилось со мной. — Даже президента? — Даже его. Ведь он тоже в этом виноват. — Ладно. Но тогда почему ты снова так говоришь, если не хочешь этого? То есть ты всё-таки хочешь вернуться домой? — Хочу, но опять же. Какой смысл? — О боже. Ладно. Тогда снова поговорим о тебе. Сказать о некоторых моих выводах насчёт тебя? — Конечно. Я только рад. — Ладно. Ты слишком помешан на том, что с тобой случилось. — Опять началось. — Нет, дослушай. Ты должен абстрагироваться от того, что от тебя не зависело и на что ты повлиять никак не мог. Не по твоей вине отец вырастил тебя таким на своей работе и не по твоей вине ты стал таким, в результате чего ты снова не по своей воле убивал окружающих в виде монстра. Ты взваливаешь на себя вину за то, что совершить не мог и что ты всё-таки совершил, но не по своей воле и не из-за себя. Ты верно говоришь, что виновен в смертях в поезде, но по сути это единственный случай, когда именно твои действия привели к тому, что произошло. — Но ведь по моей воле я вёл здоровый образ жизни и держал себя в форме, благодаря чему меня выбрали для эксперимента и благодаря чему я стал уродом. — Да, но на твой мозг бы это не повлияло. Дело было именно в мозгу, который у тебя такой с рождения. И даже если бы ты не был в такой форме, какой был, то твой мозг бы не изменился, поскольку ты остался бы тем же отличником в учёбе и умным парнем. Это не результат твоих действий, которые произошли именно из-за тебя. — Да, но ведь всё опять сводится к одному факту. Я не спрыгнул с грузовика, а остался там, из-за чего меня поймали и превратили в это. И вот мы опять сделали круг. И плюс. Я ведь тоже всё-таки по своей воле был отличником и в итоге успешно поступил в полицию. — Да, но опять же. Твой отец и ты лично лишь причастны к тому, что в итоге случилось. Произошла просто совокупность фактов, которые просто привели тебя вот к этому. — Ну, да. Чистое совпадение, что именно я сюда случайно свалился и что учёные именно меня решили использовать для опыта, и что именно тогда им грозили свернуть проект, и что именно я, дефективный с рождения, выжил и стал тем, что ожидали те ботаники. Я же говорю. Это всё заговор. Заговор вселенной. Я не знаю, за что она так со мной обошлась. — Ладно. Раз в таком ключе хочешь поговорить, то пусть. А если это было сделано не случайно? Что, если ты должен совершить что-то хорошее в нашем мире? И для этого тебе дали такие возможности. — Слишком банально. Мы вроде не в кино и не в книге живём. С чего такая щедрость? Жестокая вселенная будет благородна к каким-то примитивным кускам мяса в глухой точке пространства? — Допустим. Ты всё-таки подумай об этом. Или же о семье. Попробуй абстрагироваться от всей вины, что ты себе или другим приписываешь. Начни думать о своей жизни. Чего ты хочешь от этой жизни. И я не про смерть. — Тогда ничего. — Боже мой. Тебе нужно найти смысл в том, что случилось. Ты должен перестать винить себя во всём подряд. Ты должен принять лишь ту вину за то, что случилось именно из-за тебя. Гигантский груз лишней вины не даст тебе идти вперёд. Тебе нужно найти смысл в жизни. Что-то ценнее, чем смерть. Ты же не хотел умереть, когда погибла Дина. Ты осознал то, что случилось, и пошёл дальше. Ты нашёл смысл в своей жизни. Ты остался хорошим старшим братом, который не прекращал оберегать свою любимую сестру. И даже не из-за самого обещания, а больше из-за любви к ней. Пускай ты сам так и не выбрал свой путь, который не связан с Джуди, но ты всё равно нашёл смысл в жизни. Попробуй найти его сейчас. — Мы подобное уже обсуждали. Это было марте, когда речь у нас шла о договоре с президентом. И мы сошлись на том, что мне плевать на какие-то возможные перспективы. Меня волнует лишь смерть. — Да, но подумай сейчас. У тебя есть возможность уйти отсюда. — Так, стоп. Забегу вперёд. Я уже вспоминаю похожую ситуацию и предполагаю, о чём мы будем говорить. Начнём с того факта, что нет никакого факта того, что я выйду отсюда, а поэтому я не вижу смысла в разговоре об этом, но да ладно. Поговорим. Далее. Даже если я вернусь домой, то я не вижу никаких перспектив. Я не пойду в науку, я не буду на работать из дома, я не буду вообще что-либо делать. Я буду просто сидеть и нихрена не делать, коротая свой срок в окружении членов семьи, которых я к себе не подпущу, а поэтому я тем более не вижу смысла прямо сейчас всё это обсуждать. И даже если вы попросите просто что-то допустить. Я не хочу допускать и тем более об этом говорить. У меня тупо нет желания всем этим заниматься. Я не хочу. Можно, вы не будете меня этим пытать? — Но ведь… Я не пытаю тебя. — Да, но меня пытают мысли обо всём этом. Мне это не нужно. Я просто хочу умереть. Я не хочу себе голову забивать в данный момент бесполезной информацией. Тем более… Это ложная надежда. Самообман. Что я буду делать дома, что меня выпустят. Это всё ложная надежда. От этой информации нет пользы. А обманывать себя в том, что меня выпустят, я не хочу. — И когда ты стал таким пессимистом? — Я реалист. А по сути и пессимистом не был никогда. Даже в самую первую неделю жизни здесь. Я был прав, когда утверждал, что я обречён на жизнь. Что я кусок космического мусора и что я сам виноват в том, что случилось со мной и со всеми остальными. А-а… И что жизнь моя кончена. Так что я лишь реалист. Поэтому предлагаю вам вот что. Заканчивать придумать предлоги ради встречи со мной. Заканчивайте рисковать собой и чем-то ещё из-за меня. Просто идите к себе. Посидим в тишине, ожидая судный день для всех нас. Или можем не в тишине. Я в шахматы хочу поиграть. Можете присоединиться к нашим играм в столовой. Если хотите. — Я подумаю. Но… Мне кажется, что мы ещё не всё обсудили. — А мне кажется, что вы исчерпали свои важные темы для разговора со мной. Ну, чего нам остаётся? О звёздах болтать? О цикле жизни? О безграничной энергии вселенной, которая пронизывает всё сущее? — Э… Нет. Я не знаю. — Вот и давайте на этом закончим. Можем даже партию не доигрывать. Просто идите к себе. Нам остаётся лишь ждать наш судный день, который определит всю историю нашей планеты. — Что за пафос? — А как без него? Тут такой уровень безопасности и секретности, что если ситуация со мной выйдет из-под контроля, то из-за меня может действительно измениться история. Так что всё. Мы друг друга в плане бесед исчерпали, поэтому идите к себе. А лучше езжайте домой. Не думаю, что обсуждение всего происходящего у них там займёт один денёк. — Да, но нет. Мне надо быть здесь. Проверить доклад ещё несколько раз, всё исправить, если что-то есть, и прочее. — Значит, просто пока. Я серьёзно. Идите. Вы сделали всё, что могли, — сказал Ник, а Иван Львович всё обдумал и понял, что он слепо цеплялся за беседы с Ником, не зная, чем ещё себя занять, кроме доклада, поэтому он согласился, молча встал и повернулся к двери, но потом обернулся к Нику и всё равно решил поблагодарить его за беседу, поэтому он обошёл стол и протянул Нику руку, а тот также молча пожал её и проводил психолога взглядом, после чего барсук пришёл в комнату наблюдения к майору и снова посмотрел на Ника на экране. — И что это было, Иван Львович? Вы действительно ушли просто так? Или у вас снова план? — Нет. Ничего. Тот редкий случай, когда у меня нет не просто плане, но даже цели. Он прав. Я просто решил с ним поговорить без чёткой цели. Слепо пошёл к нему, будто мне нечего делать. Видимо, я слишком сильно к нему привязался. — Поэтому вы так рисковали информацией с его сестрой и пошли на такой шаг в отношении президента? — Да. Причём он снова прав. Он мне не брат, не сын, никто. Просто пациент. Однако я привязался. — Хе, тогда мне даже интересно, что было бы, если бы вас сразу же заменили после его побега. И уже потом бы упирались и не приглашали вас. — Ну, я полагаю, что ничего хорошего. Они бы так и продолжили грызться друг с другом в агрессивной форме. — А сейчас тогда что происходит? — Они прилично грызутся. Знают, кто они все такие, какие их отношения друг к другу и как они друг друга ненавидят. Вся суть в том, что Ник всё-таки нехотя, но делает то, что от него просят. В случае с другим психологом он бы его посылал. Всё переросло бы в открытую конфронтацию, где Ник бы просто отказывался подчиняться. Хотя не факт. Вариантов много. — Ясно. А сейчас варианты какие? Есть вариант, что вас осудят за разглашение секретной информации? — Есть. Но… Я надеюсь на лучшее. Или хотя бы хорошее. — Тогда что это всё-таки была за афера? Точный расчёт или слепая надежда? — Расчёт на надежду. На желанный исход событий. На личную выгоду, если прямо очень грубо говорить. Чтобы я дальше спокойно жил и спал без кошмаров и вообще просто спокойно спал благодаря тому, что мой пациент остался жив, а не умер. Даже если у него для этого есть веские причины, а я сам понимаю его желание. — Ага. Значит, упрямство. Как похоже на вашего пациента. — Да. В конце концов упрямство тоже наша важная черта. Без неё развития тоже не бывает. Вот и упираемся. Скоро и самолёты в космос станут летать на регулярной основе. Так что и ладно, что я упрям. — Хорошо, но всё равно. Такие риски, когда есть, что терять. — Я знаю. И… Я… Я пойду. Пришлёте мне сегодняшнюю запись? — Конечно. — Спасибо, — ответил Иван Львович и ушёл, а майор продолжил смотреть за Ником, до сих пор не веря тому, как они все докатились до всего этого безумия, которое началось с простого упрямого полицейского.